Промысел Божий о России

Рекомендовано к публикации

Издательским Советом

Русской Православной Церкви

ИС………………

 

     Лялин В.Н.

Л…. Собрание сочинений в двух томах / Валерий Лялин. – М.: Смирение, 2012. – 4… с.

     ISBN ………………….

 

 

Валерий Николаевич Лялин (1928–2010) – один из талантливейших православных писателей нашего времени. Под его пером возродился забытый жанр душеспасительной литературы – рассказ-притча. Книги В.Н. Лялина неоднократно переиздавались и нашли своего благодарного читателя по всей России.

Молодые годы Валерия Николаевича пришлись на войну – поэтому такой глубокой и кровоточащей раной осталась она в его творчестве: военный Крым и Кавказ, Сталинград и Ленинградская блокада… Герои его произведений многоразличны – от великих грешников до святых монахов-пустынников – живые люди нашей эпохи и эпох минувших. Рассказы о выдающемся человеке нашего времени, хирурге и архиепископе Луке (Войно-Ясенецком), знакомство с которым утвердило В.Н. Лялина в православном мировоззрении, о многочисленных подвижниках, каковых он немало повидал на своем веку, об их духовном опыте, в частности о стяжании молитвы – всё есть в этой книге.

В настоящем издании собраны почти все дошедшие до нас произведения В.Н. Лялина.

УДК

ББК

 

                                                                            © Лялина А.Б., 2012

                                                                            © Грунтовский А.В., составление, 2012

                                                                            © ООО «Смирение»,

ISBN …………                                                         оригинал-макет, оформление, 2012

 

Промысел Божий о России

(Русская история в произведениях современной православной литературы)

Вместо предисловия

 

                             Еще молимся о богохранимей стране нашей Российстей,

                                                                    властех, воинстве и народе ея…

 

Мне запомнились наши беседы с Валерием Николаевич Лялиным… Они продолжаются и сейчас – когда его уже нет с нами… Я вновь и вновь перечитываю его прозу, и собеседование продолжается. О чем? – О судьбах России, о русской идее, о Промысле Божием о России, о том что и почему происходило и продолжает происходить на нашей многострадальной земле. Для всего этого философы выдумали специальный термин: «историософия» – то есть поиск смысла истории, но что это объясняет… Сколько философов – столько «историософий».

У нас была своя… Один из рассказов Валерия Николаевича заканчивается так: «Жаль мне добрый, кроткий и доверчивый русский народ, понёсший неисчислимые жертвы в кровавом и безжалостном XX веке… И я молю Бога, чтобы эта эпидемия бед, несчастий и скорбей не перешла из XX века в XXI век…» Или вот другой финал: «Русская земля, живи вовеки!»

Об этом говорят и пишут и будут говорить и писать… Со ссылками на Писание, с опорой на авторитет Церкви – одни, пророча скорый конец, другие - благолепие возрождения, одни осуждая, другие – воспевая, одни в соблазне, другие – в покаянии…

Или вот Иван Ильин – замечательный термин выдвинул: «национальное самосознание». Кто только на него не ссылался, ан определения нет, и… толкуют всяко!

Так что же такое «национальное самосознание», что такое «русская идея», «русский дух»? Может, это все одно и то же, да мы – вавилонские строители – не разумеем друг друга? Особая тема наших разговоров с Валерием Николаевичем – роль православной церкви в истории XX века… Но, вернемся к «самосознанию» – то есть к проявлению конкретному и практическому русского духа... русской идеи. Последнюю можно формулировать по-уваровски: «Православие, самодержавие, народность». А впрочем, исторических формулировок русской идеи было много – время каждый раз выдвигало новые...

Напомним кратко наиболее знаменательные среди них.

Святослав, ведя в бой своих дружинников (971 г.): «Не посрамим Землю Русскую, но ляжем костьми, бо мертвые сраму не имут». (Иные толкуют, что никакой России, тем более русской идеи до крещения Руси не было… Но неверно это – промысел Божий о Руси был всегда. И это понимали и Святослав, и его сын князь Владимир, и митрополит Иларион, сформулировавший русскую идею как первенство Благодати перед Законом.)

Александр Невский (1242 г.), перед битвой: «Не в силе Бог, а в правде!» (прямое продолжение Иларионовой линии) и после победы: «Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет. На том стояла, стоит, и стоять будет Земля Русская». Это почти цитата из Евангелия.

И вот уже старец Филофей пишет Ивану Грозному (XVI в.): «Два Рима пали, Третий – Москва стоит, а четвертому не быть…». Здесь и констатация свершившейся истории, и будущее прозрение…

А вот замечательный ответ Чаадаеву дает Пушкин (это одновременно с формулой тогдашнего министра просвещения С. С. Уварова): «Клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечества или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал» (1836).

А вот уже известная формула нашего времени – в ответ на очередной дранг нах остен: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!» (И. В. Сталин, 1941 г.) Идея не только высказанная, но – главное! – реализованная.

Но мы помним, что «Русская идея это не то, что мы мыслим о России во времени, а то, что Господь промыслил о ней в вечности» (митрополит Иоанн Снычёв).

Вот на эту последнюю формулировку и следует все время оглядываться, приступая к историческим темам. А Валерий Николаевич был не только свидетелем, но и участником истории XX века…

Мы остановимся здесь только на одной из тем, что нашла глубокое отражение в прозе Валерия Николаевича Лялина, – теме «Церковь и государство». Тема эта не ушла в прошлое с Гражданской войной или с войной Отечественной – она делается все актуальней с годами, ибо теперь перед нами стоит вопрос: есть ли будущее у России? Вопрос историософский, эсхатологический, а главное – очень простой и важный, касающийся каждого из нас…

На «историческом материализме» в институте нам говорили одно, а в жизни мы сталкивались с другим… Вот, например, открываешь фурмановского «Чапаева» –..! Оказывается, Василий Иванович молился перед сражениями… А книга вышла в 1923 году! Может, цензура случайно проглядела? Очень много таких «случайностей» обнаруживается… А с другой стороны, война советского правительства с церковью шла не на жизнь, а на смерть… Как это объяснить? Церковная община большей частью оказалась на стороне белых, и как-то было позабыто, что «нет власти, аще не от Бога…» И это тоже – правда…

Нет, Сталин вспомнил о вере не в 1943-м, когда пригласил трех митрополитов на историческую встречу (см. рассказ «Диктатор»)… И не в 1941-м, когда получил послание митрополита гор Ливанских Илии Салиба… Но сначала была попытка вернуть в нашу жизнь основы веры без церкви. Церковь была по другую сторону баррикад. Особенно та, что пошла за белыми, а после эмигрировала на Запад. Итак – основы веры, под прикрытием марксизма и без церкви… Нельзя сказать, что ничего не получилось – и в этом благой Промысел. Что-то – получилось. Но и получиться в полной мере – тоже не могло…

Отметим лишь некоторые вехи. Во-первых, это XVII съезд, где «Ивановичи побили Давидовичей», затем – сталинская конституция (1936) и связанные с этим процессом «чистки». Это – новый гимн (1936), где вместо: «весь мир насилья мы разрушим» пелось уже: «сплотила на веки Великая Русь…» Это переход к державным идеям в музыке, литературе, кино. Вспомните довоенную кинематографию: «Минин и Пожарский», «Александр Невский», «Богдан Хмельницкий», «Александр Суворов»… – вполне православная кинематография.

Особенно заметен переход в архитектуре: от конструктивизма 20-х годов к неоклассицизму 30-х, вошедшему в историю архитектуры как «сталинский стиль».

Наконец, смена Ежова и его команды (1938) – первые пересмотры дел, первые отпущенные на свободу, в том числе – священники.

Но гонения на церковь не прекратились сразу, да и сами церковные деятели, многие из них, – продолжали бороться с властями, как минимум – не поминать их в законных молитвах… Такая ситуация повторялась на Руси не однажды… Период 1918–1943 годов это период больших и малых церковных расколов… В первую очередь, в связи с отношением к государству… то есть – к будущему России.

Итак, державное строительство, совершенно необходимое перед надвигающимся ударом Второй мировой, шло полным ходом. Но церковь и государство были по-прежнему – по разные стороны баррикад. Требовался шаг навстречу. Его сделали обе стороны – очень своевременно, поняв и с той и с другой стороны промыслительный ход истории.

Итак, война… Параллельно войне зримой развернулась другая – незримая, проходящая через сердце каждого верующего: с кем ты – с советской Россией или против? Одни владыки и иереи открещиваются от советской действительности, вплоть до перехода на сторону фашистов. Служатся молебны «За победу германского оружия», «За христолюбивого вождя Адольфа» (не будем называть имен полностью – они известны). Другие (там, на Западе) – переходят под юрисдикцию Московской Патриархии.

Среди книг, большими тиражами выпущенных в начале войны, немало замечательных – «Наука побеждать» А. В. Суворова, где так часто поминается Господь (это уже не Чапаев, который, как считал Фурманов, «по темноте» молился), и много подобных. Но вот книга совсем удивительная: «Правда о религии в России», под ред. митрополита Николая (Ярушевича).

Дадим слово одному из участников событий, митрополиту Алеутскому и Северо-Американскому Вениамину (Федченкову), – процитируем фрагмент из его Послания от 16 октября 1941 года. Послание обращено к православным людям Америки, послание, где он обличает раскольников и говорит правду о положение церкви в России:

«…устами своего первоиерарха – Патриаршего Заместителя … Митрополита Сергия и соприсутствующих с ним в Москве других архипастырей и духовенства, Церковь в первый же день войны в особом послании благословила своих духовных чад на борьбу за священные границы отечества, она призвала весь русский народ к всеобщему подвигу – от мала до велика, она объявила недостойным умолчание или уклонение в этой борьбе, она назвала «прямою изменою родине», если кто, хотя бы в тайне души своей, ожидает от врага родины «выгод» в земле, уже занятой или занимаемой неприятелем.

Она в лице своего Первоиерарха и в массе московского духовенства, при огромном стечение народа, горячо молилась: о чем? – «о даровании победы русскому воинству». Молитвенный дух, по словам очевидцев, был «потрясающим»…

Она не стала обличать народ в его прегрешениях, прошлых и настоящих… «Подаждь воинству нашему о имени Твоем победити!» Вот как молится родная русскому народу Церковь в России.

Ни одного слова похуления или обличения властей! Ни одного больного, укорного слова воинам и народу!

Как все это не похоже на обличения отколовшихся архиереев! Два разных духа руководили Церковью в России и здешними непризванными судьями.

Почему же это произошло? Неужели мать-Церковь там (в России) побоялась сказать слова о покаянии? … Или Церковь там не знает духовного состояния своего народа? Конечно, во много раз больше и лучше знает его она, чем здешние судьи-раскольники. Так почему же она не обличает, не бросает тяжкими камнями в грудь своих детей?! В чем причина такой разницы?!

В любви! Да, прежде всего в Христианской любви матери к детям. …

Да и какая родная мать, когда ее ребенок мучается в корчах страданий, станет думать или говорить о том, что он заслужил такую муку? Не обращались ли многие и многие матери в подобных случаях с иной просьбой к Богу: «Господи! Лучше меня, окаянную, накажи за него, а его пощади!» Это – любовь делом.

В послании же раскольников не видно и малой доли такой любви.

Да и нам ли обличать русский народ?! Сколько у нас самих с этими архиереями собственных огромных грехов!..

И не удивительно! Кто раз изменил своей матери-Церкви, тот уже не может оставаться верным и государству, и народу, и властям! …

И кому же вы помогаете всем этим?! Конечно, не родине нашей, а ее врагу, немцам! Это теперь и слепому видно стало…»

Вот так открыто выступал митрополит Вениамин (Федченков) в Америке в 41-м году, в поддержку русской Церкви и советского государства, и подобные выступления печатались в России большими тиражами… Это лишь малый эпизод взаимных шагов Церкви и государства навстречу друг другу. Ну, а историческая встреча Сталина с нашими первоиерархами, закончившаяся Собором и восстановлением Патриаршества, – это было не началом, и не актом отчаяния правительства, а закономерным итогом, фактом осознания обеими сторонами промыслительной необходимости сотрудничества.

А дальше было то, что было, – открытие храмов, семинарий, молебны «За победу русского оружия»… и флаг над рейхстагом тоже был.

Были многие сложности и ошибки на этом пути: не все расколы и противостояния изжиты и поныне… Но без понимания промыслительного хода истории, на одном призыве к покаянию, граничащему порой с осуждением и неприятием Промысла Божьего о России, – понять ничего в истории нельзя.

Нельзя сказать, что мнение по каким-то историческим вопросам у Валерия Николаевича не менялось вовсе… В начале перестройки – маятник качнулся – и все мы как-то резко отрицательно заговорили о советском периоде. Многие продолжают… Но талант писателя – дар Божий – быть может в том и заключен, чтобы увидеть за грудой фактов, непрестанно тасуемой и искажаемой, – промысел Божий о России. И не усомниться в нем… Так, совершенно разные на первый взгляд, «бытописательские» рассказы Валерия Николаевича Лялина складываются в широкое историческое полотно, исполненное любовью к Родине и верой в ее спасение: «Русская земля, живи вовеки!»

 

 

ОБЩИЙ ЩМУЦТИТУЛ

 

 

ПО СВЯТЫМ МЕСТАМ

 

ШМУЦТИТУЛ – I

По святым местам

Келья моего духовного отца инока Харалампия стояла прямо на древнем грузинском кладбище, среди наполовину ушедших в землю обомшелых каменных надгробий с вязью грузинских письмен и старой христианской символикой. Старец Харалампий называл себя слугой святой равноапостольной Нины – просветительницы Иверии, чьи святые мощи покоились под спудом в древнем, IV века, храме св. великомученика Георгия Победоносца, буквально в ста шагах от его кельи.

О, каким был древним этот храм постройки четвертого века от воплощения Бога Слова, Господа нашего Иисуса Христа. Его толстенные, из древней плоской плинфы, стены видели и свирепые полчища гуннов, и пахнущих конским потом и бараньим салом узкоглазых конников Золотой Орды, и лютых персидских огнепоклонников, и злых хищных чеченов, и кровавых турецких янычар. Все они огнем и мечом прошли через благословенные иверские земли, текущие млеком, медом и вином.

Его толстые стены зимой хранили летнее тепло, а летом благодатную прохладу. В храме стояла какая-то необыкновенная, удивительная, я бы даже сказал – мистическая тишина. Шаги, кажется такого же древнего, как храм, священника отца Мелхиседека Хелидзе, тихо идущего по коврам, были беззвучны и легки. Все великолепие храма сейчас стыло и молчало без службы и народа.

Но вот в храм пришел местный крестьянин в черной кахетинской шапочке, с бронзовым от палящего солнца лицом. Остановившись в притворе, он снял свою шапочку, обнажив седую коротко стриженную голову, и, воздев руки к иконе Иверской Божией Матери, сотворил краткую благодарственную молитву. Из-за колонны тихо, как бы бесплотно, к нему подошел отец Мелхиседек и благословил его. Кахетинец поклонился и достал из сумки синюю кастрюльку. Отец Мелхиседек поднял крышку и наклонился. Я почувствовал благоухание горячего чахохбили – великолепного грузинского кушанья из курицы. Оно было одобрено и унесено в трапезную. Позже, в трапезной, отдавая должное чахохбили и запивая его белым кахетинским вином, мы сидели вместе с отцом Мелхиседеком, и он с грустью рассказывал мне:

– Много веков, не щадя своей жизни, грузинский народ отстаивал Православную веру, сражался с татарами, персами, турками, чеченами, проливая свою и вражескую кровь. Вера, Церковь, Родина – вот главные сокровища, которые были у нашего народа. Мы этим были живы. Матери руку младенца складывали для крестного знамения, псалом был их колыбельной. Уста наших женщин шептали молитву, когда они творили тесто для хлеба. На наших одеждах были вытканы кресты. Вся наша жизнь от колыбели до могилы были освящена православной верой, и сладкие имена Христа, Божией Матери и святого Георгия всегда было в наших сердцах. Не то теперь. Злые наступили времена. Коммунисты вытравливают из народа веру. У наших людей появился древний идол – это деньги, богатство. Все стараются наживаться, копить, строить роскошные дома, покупать дорогие вещи, машины. В старину, когда грузины жили бедно, когда они ютились в простых саклях и даже землянках, когда питались скудно и носили простую, домашней работы одежду, вера была сильна, и честь берегли смолоду. А после этой войны, когда грузины стали богатеть, – вера их стала хиреть, слабеть и угасать. И почему это? А потому что, подобно древним евреям, наш народ стал поклоняться не истинному Богу, а мамоне. И я много плачу и скорблю о нашем народе, чтобы его не постигли за это отступление от Бога страшные казни, какие свершились над еврейским народом.

Посмотри, генацвале, как мало теперь ходит в храм людей. Коммунисты закрыли наш храм в тридцатые годы. Видишь, из окна видны корпуса? Это всё монашеские кельи. Здесь до революции был женский монастырь. Много в нем обитало монахинь. На освящение новой монастырской церкви приезжала сама вдовствующая Императрица. Я ее встречал и говорил по-русски. Здесь по-русски почти никто из грузин не знает. А ведь я окончил Духовную Академию в Петербурге, так с тех пор и служу здесь. Да, по первому разряду окончил, кандидатом богословских наук. Вот и знак есть.

Действительно, у отца Мелхиседека к наперсному кресту на малой цепочке был пристегнут серебряный академический знак.

– Так вот. Монастырь в одночасье закрыли, монахинь, конечно, разогнали, а в корпусах устроили районную больницу. Церковь внутри разорять не стали, так как это национальная и историческая святыня, но, поскольку в больнице не хватало столов, завхоз приказал взять из церкви большую чудотворную икону Иверской Божией Матери, прибить к ней ножки и сделать стол. Сыновья завхоза, двое взрослых балбесов-комсомольцев, поначалу вдоволь поиздевались над святым образом: ковыряли ножом глаза, полосовали икону вдоль и поперек. Вначале этот стол поставили в перевязочную, но целый день сюда приходили монахини, плакали и просили выставить стол в коридор. Главный врач смилостивился. Икону вынесли из перевязочной в больничный коридор. И после целый день можно было видеть, как шли друг за дружкой монастырские сестры, залезали под стол и молились Матушке Царице Небесной Иверской. И так продолжалось многие годы.

Уже после войны, когда гонение на церковь ослабло, я ходил по селам и городам, собирая у народа подписи на открытие храма. Собрал десять тысяч подписей. Разрешение давала Москва. Много раз мы ездили с монахиней матушкой Ангелиной к чиновникам в Москву, возили большой магарыч. Растратились дотла. Я продал все, что можно было продать, кроме своего дома. Матушка Ангелина продала кормилицу корову и еще что-то.

Наконец, получили разрешение на открытие церкви. Забрали из больницы этот стол. Завхоз спорить не стал и отпустил, но это не тот завхоз, а уже новый. А тот умер от гангрены ног. Вначале одну ногу ему отрезали, затем другую. Когда лежал в больнице, часто из палаты подползал к этому столу и молился, плакал, просил прощения, но все же умер.

А сыновья его, которые изрезали икону ножом, на похоронах напились и, пьяные, с машиной сверзились в пропасть, сгорели вместе с машиной так, что и хоронить-то нечего было.

А икона Иверской Божией Матери действительно была потрясающей по своей благодатности и красоте. Чудесней этого списка Иверской я нигде не видел. Когда в храме зажигали электрический свет, смотреть на икону без слез было невозможно, так она была страшно обезображена нечестивой рукой безбожников. Но когда перед иконой горели восковые свечи, она чудесно преображалась. Следы порезов и ударов исчезали, от нее нельзя было глаз отвести. Воистину: райских дверей отверзение! Это была такая неземная красота, красота – проникающая до глубины души и вызывающая в ней какой-то особый трепет.

Мой духовный отец, смиренный инок и древодел Харалампий, как только входил в храм, протягивал к ней руки, светлел ликом и пел, никого не замечая: «Царице моя преблагая, надеждо моя Богородице».

А храм был – удивительный. От самого пола стены, весь купол и потолок были расписаны яркими красочными фресками. Здесь был Ветхий и Новый Завет, и еще какие-то сюжеты, мною никогда не виданные. Например, сюжет, называемый «Оклеветание», где перед связанным Христом стояли иудеи-лжесвидетели с хартиями в руках и читали их. Или большая белая птица пеликан, оранжевым клювом разрывающая себе грудь и струйкой алой крови напояющая своих птенцов.

Храм был освящен во имя святого великомученика Георгия Победоносца – двоюродного брата святой равноапостольной Нины.

Ах, Нина, золотая Нинушка! Это была самая древняя святая на всей территории СССР. Да что там СССР! Только Рим да Иерусалим могли соперничать по древности своих святых с крохотным селением Бодби около городка Сигнахи, как орлиное гнездо, вознесенным на скалы.

Святая равноапостольная Нина родилась в Каппадокии. Это бывшая Восточная Римская империя – Византия, а теперь территория Турции. Ее отец Завулон был родственником святого великомученика Георгия, мать Сусанна – сестрой Иерусалимского Патриарха. Отец подвизался в пустыни Иорданской, мать стала диаконисой при храме Гроба Господня. С детства Нину воспитывала старица грузинка, рассказывавшая, что Грузия еще не просвещена светом Христовым. Святая Нина как-то близко к сердцу приняла рассказы своей няньки и стала молиться Божией Матери, да сподобит ее увидеть Грузию обращенной ко Господу. Молитва святой Нины была услышана и Пречистая Дева явилась Нине и вручила ей крест, сплетенный из виноградной лозы, со словами: «Возьми этот крест, он будет тебе щитом и оградою против всех видимых и невидимых врагов. Иди в страну Иверскую (Грузию), благовествуй там Евангелие Господа Иисуса Христа, и обрящешь у Него благодать. Я же буду тебе Покровительницей». Этот крест сохранился до наших времен в Тбилисском кафедральном соборе «Сиони», и его каждый может видеть на спасение души.

Святая Нина пришла в Грузию в 319 году и с Божией помощью множество язычников обратила в христианство. И сам царь грузинский, и его семья крестились во Христа, и православная вера распространилась во все пределы Иверии. Исполнив меру дел своих, святая Нина с миром отошла ко Господу в 335 году и погребена в храме селения Бодби.

Все это сказано вкратце, на самом деле на пути в Грузию из Иерусалима, да и в самой Грузии св. Нина претерпела много скорбей и мучений и не раз была близка к гибели от диких и злобных кавказских язычников.

Усыпальница святой Нины – в правом церковном приделе в небольшом узком помещении. На каменных плитах пола покоится высокое, примерно до пояса, резное надгробие из белого итальянского мрамора. На стене в изголовье – икона Божией Матери «Знамение», по преданию подаренная храму святой новомученицей Елизаветой Федоровной (сестрой последней императрицы). В одном месте надгробья – большая щель, через которую можно разглядеть на каменном полу древнее мозаичное изображение святой Нины, все изрубленное ятаганами и исколотое копьями еще в средние века турецкими янычарами. Сверху на надгробье под толстым богемской работы хрустальным стеклом – образ святой Нины во Успении, великолепно написанный в конце XIX века приехавшим из Петербурга знаменитым академиком живописи. Святая Нина изображена как бы спящей, голова покоится на малой белого атласа подушечке, вокруг нежное золотистое сияние. Лик спокойный, уже неземной, веки с длинными темными ресницами опущены, на святых устах кроткая улыбка. Сама в голубом с белой оторочкой хитоне, нежная рука с тонкими прозрачными перстами прижимает к сердцу святое Евангелие. Из-под хитона виднеются туфельки из кремовой парчи.

Невозможно описать то чувство, когда я первый раз вошел в усыпальницу. Во-первых, необыкновенный тонкий аромат, какая-то глубокая тишина, не простая, а именно такая, какая присутствует во святых, Богом хранимых местах. Сладкая тихая радость охватила душу, нежная рука сжала сердце. Я упал на ковер к подножию надгробья и плакал, плакал радостным покаянным плачем. Ах, Нина, Нинушка, что ты делаешь с нашим сердцем?! Какая сила исходит от тебя, лежащей там, внизу, на высоком каменном ложе без малого тысячу семьсот лет!

Отец Мелхиседек рассказывал, что жадные турецкие янычары, полагая, что в подземелье храма можно поживиться спрятанными сокровищами, начали подкапывать фундамент церкви, и, когда пробили дыру в подземелье, оттуда внезапно пыхнул язык синего пламени и ослепил нечестивцев. Сардар-паша (их начальник) приказал заделать отверстие и больше не подходить к церкви, чтобы не навлечь гнев Аллаха, а слепых янычар приказал сбросить со скалы в пропасть.

При мне в храм, в сопровождении родственников, привели молодую грузинку, страдающую сильными головными болями. В усыпальнице были паломники, и больная, дожидаясь своей очереди, в изнеможении встала у стены перед входом и прислонилась головой к иконе Божией Матери. Вдруг я услышал легкий вскрик. Женщина стояла прямо и обеими ладонями сжимала голову. Потом она стала радостно плакать и быстро-быстро-быстро говорить по-грузински, целуя икону. Отец Мелхиседек, подошедши, перевел мне, что женщина исцелилась от боли. Действительно, впоследствии она приходила в храм совершенно здоровой.

Расскажу еще один чудесный случай помощи в исполнении желания от Божией Матери и св. Нины, в коем, по воле Божией, пришлось участвовать и мне. В Князь-Владимирском соборе Петербурга, что находится на Петроградской стороне, однажды, еще в семидесятых годах, на Пасху – Святое Христово Воскресение – высокая, стройная, вся в черном, как монахиня, молодая девушка пожаловала мне освященное яичко. Я сидел в углу у печки с костылями в руках, и она, вероятно, приняла меня за убогого нищего. Я принял подарок, поблагодарил ее, поздравил с Великим Праздником, и мы познакомились.

Я уже был далеко не молод, и в Православии довольно давно, но степень духовного совершенства, глубина веры, богатство знаний Священного Писания и отцов Церкви поразили меня в этой девушке. И мне, старому, было чему поучиться у нее, особенно стойкости в вере и верности догматам Православия. Вообще она была необыкновенно одаренной. Ей легко давались языки: церковнославянский, греческий, древнееврейский, а английский она знала великолепно. Языки изучала для того, чтобы в подлиннике читать Ветхий и Новый Завет. Она имела редкий апостольский дар различения духов, видела в темноте и слышала через стены. Ее звали Катя. Эта Екатерина Премудрая постоянно постилась, чтобы быть всегда готовой принять Причастие на случай смерти, и, сколько я ее знал, всегда была в глубоком покаянном настрое. Ее духовный отец архимандрит Кирилл Начис, к которому она каждый месяц ездила в Мариенбург в Покровскую церковь, почему-то считал Катю юродивой и велел ей сидеть дома и клеить коробочки. Дома она не сидела, но из послушания клеила коробочки по ночам, и, когда она покинула наш город, в комнате ее в углу осталась целая гора этих коробочек.

Как она жила раньше, не знаю, но лицо ее светилось как-то изнутри, весь ее облик был иконный: одухотворенный лик и прекрасные кисти рук с длинными ровными пальцами. Она беззаветно любила Божию Матерь, собирала все Ее иконы и сама, украшаясь этой любовью, становилась похожей на Нее. Когда я ее хвалил, говорила мне: «Не хвалите меня, бесная я, бесная». С утра до вечера она обитала в Князь-Владимирском соборе. Себе на хлеб она зарабатывала тем, что брала на дом английские технические переводы. Часто в ночь выходила из дома и искала на улицах молодых, пьяных, подгулявших девиц. Приводила их к себе, отмывала в ванной, протрезвляла крепким кофе и затем наставляла в Законе Божием, читала им святое Евангелие и вела их к покаянию. Катины одежные шкафы были пусты. Свою одежду она раздала нищим, а сама зимой и летом ходила в темных легких одеждах.

В то далекое и еще спокойное время почти каждое лето я уезжал к абхазским старцам-пустынникам и в Кахетию к цельбоносным мощам святой равноапостольной Нины – просветительницы Грузии.

В один из моих отъездов Катя дала мне письмо к святой Нине. Вручая письмо, она сказала, что я могу прочитать его. Письмо было удивительное и содержало просьбу ко святой Нине, чтобы она умолила Божию Матерь помочь ей – Кате – оказаться на Святой Земле во Иерусалиме. Идея по тем временам фантастическая и неосуществимая – так как железный занавес отделял Россию от внешнего мира. Но велика была вера у Катерин Премудрой, и было Кате по вере ее. Еще в письме, по своему смирению, она просила Божию Матерь, чтобы ей самой последней из людей войти в Царствие Небесное. Что я на это мог тогда сказать Кате?

Я посмотрел в ее чистые кроткие глаза и ничего не сказал. Что я мог тогда сказать? Ей, вероятно, виднее.

Когда я приехал в Грузию, все кругом цвело, благоухало, на все лады распевали птицы, а по ночам на полянах в траве и в лесу светились зеленоватым мерцающим светом тысячи светлячков. Из Сигнахи – пешком, по горной дороге, мимо гигантских платанов и темно-зеленых кипарисов – я спустился к храму святого великомученика Георгия. В храме после всенощной было пусто, пахло свечами и ладаном, и монахиня, матушка Ангелина, доканчивала свои дела у свечного ящика. Я прошел в усыпальницу святой Нины и, помолившись, опустил в щель мраморного надгробья Катино письмо. Оно упало прямо на скрещенные на груди руки святой Нины, ее древнего мозаичного изображения. Я вышел из храма вместе с монахиней, и она большим старинным ключом заперла церковные двери.

Утром рано я попросил матушку Ангелину пораньше открыть храм. Она открыла и встала на своем обычном месте у свечного ящика. Со страхом Божиим я вошел в настоянную ночной тишиной усыпальницу святой Нины. Заглянул в щель надгробья в надежде увидеть письмо, но его там не было. Я не ожидал этого и от испуга похолодел. Что это?! Чудо, или мне все это приснилось? Но письма не было. Произошло то, что средневековые мистики-схоласты называли «аннигиляция», то есть полное исчезновение материального предмета без видимых материальных воздействий на него. Непонятный трепет охватил меня. Я знал, что велика у Бога святая Нина, но такого я не ожидал. Отца Мелхиседека уже не было в живых, и я решил молча хранить эту тайну. Я вышел из храма, сел на траву, стал вспоминать все необыкновенные происшествия, какие случались здесь со мною. Так, в один из первых приездов сюда, ночью меня охватил безумный страх, и я позорно бежал. Нечто подобное произошло с одним моим знакомым петербургским иеромонахом. У него вообще было какое-то умопомрачение. Вначале ночью у него схватило живот, и он раз десять бегал в нужное место. Затем стал нарастать панический ужас. Бросив в комнате все свои вещи, он на рассвете помчался на автостанцию и сидел там до автобуса, дрожа от холода и страха. Старец Харалампий сказал, что такие случаи здесь часты с теми, кто по греховности своей неугоден св. Нине.

Было со мной здесь нечто странное, когда я не мог уехать из Бодби. Попрощавшись со старцем Харалампием рано утром, я выходил на дорогу и шел к автостанции в сторону Сигнахи, но вдруг меня останавливал какой-то невидимый упругий барьер, который я не мог преодолеть. Я возвращался назад в Бодби к иноку Харалампию, который говорил мне: «Значит, ты еще недомолился. Святая Нина еще не отпускает тебя. Иди и читай у гробницы ей и Божией Матери акафисты». И так было до трех раз, пока я не был отпущен.

Катя после этого случая с письмом тоже ездила к святой Нине и после говорила мне, что там так хорошо, так утешно, что можно там прожить всю свою жизнь.

Прошло двадцать лет с тех пор, как Катя уехала из России. Все обстоятельства ее жизни интересны, все складывалось так гладко (Я бы оставил «складно») и удачно, что Катя смогла уехать. Вначале она жила при монастыре в горах Калифорнии, где подвизался иеромонах Серафим Роуз, потом через несколько лет уехала на Святую Землю, в православный Горненский монастырь. На монастырь тогда были частые нападения врагов Христовых: то гранату через ограду бросили, то злодейски зарезали двух монахинь. Катя тогда тоже пострадала. Ее столкнули с высокой и крутой каменной лестницы, и она получила множественные травмы, после чего три месяца пролежала в больнице. После выписки из больницы она перешла, по благословению, в юрисдикцию Иерусалимского Патриарха, приняла постриг с именем Иоанна и обосновалась в монастыре, что на Сорокадневной горе около Иерихона. Эта гора называется еще горой Искушения, где сатана искушал Господа нашего Иисуса Христа. Монастырь очень древний, пещерный и принадлежит Греческой Церкви. Сейчас Катя уже не Катя, а игуменья мать Иоанна. Летом там страшное пекло, солнце раскаляет камни так, что до них не дотронуться, появляются тучи москитов, кругом унылая голая пустыня, окруженная такими же унылыми голыми меловыми горами. Зимой свищут холодные ветры и поливают дожди. Монастырь расположен высоко, наполовину горы, и за водой надо спускаться вниз.

Вот так и живет там профессорская дочка Екатерина Премудрая. Здесь, в Питере, она все болела, чахла, мучилась и физически, и нравственно. Но там, в этой гибельной пустыне, ее просто не узнать. Она стала крепкая духом и телом, энергичная и очень деятельная игуменья. О своих болезнях она просто забыла, и благодать Господня почила на ней.

Знакомый мне профессор церковной истории Николай Кузьмич Симаков недавно совершил паломничество на Святую Землю. Я потом позвонил ему и спрашивал о его впечатлениях. Он любезно рассказывал мне. Я спросил:

– Были ли вы в монастыре на Сорокадневной горе и видели ли игуменью мать Иоанну?

Он ответил:

– Был и игуменью Иоанну видел. Она даже сама водила нас, паломников, по всему монастырю и много и интересно рассказывала. Какая это светлая личность! Меня очень поразило, что она – гречанка – так великолепно владеет русским языком.

– Николай Кузьмич, – сказал я, – она не гречанка. Это наша русская Катя, прихожанка Князь-Владимирского собора, бывшая жительница Петроградской стороны.