257
Этот отрывок отчетливо передает имевшуюся в виду цель. Слово «ком- муникация»(«с0т/яиш'<7иб?») является вполне обычным в спиритических кругах. Библейские слова содержат явственный призыв или «молитву», то есть обращенное к божеству желание, концентрацию либидо на Бого-образе. Молитва заимствована из Первой книги Царств (1 Цар 3:1 и далее), где Самуил ночью трижды слышит зов Бога, но думает, что его зовет Илия, пока последний не надоумил его, что это Бог зовет его и что он должен ответить, когда снова услышит свое имя: «Говори, ибо слушает раб Твой». Наша сновидица употребляет эти слова, собственно говоря, в противоположном смысле, а именно, чтобы направить свои помыслы, свое либидо в глубины бессознательного.
258
Мы знаем, что как ни резко разделены индивиды различием содержания своего сознания, они тем самым сильнее сходятся в области
бессознательной психологии. Психотерапевт не может не испытывать глубокого впечатления, когда замечает, до чего однородны, в сущности, бессознательные образы, несмотря на их поверхностное богатство деталей. Различия возникают лишь через индивидуацию. На этот факт может с правом опереться в своей существенной части философия Шопенгауэра, Каруса и фон Гартманна. Психологической основой для этих философских воззрений служит совершенно очевидная однородность бессознательного. Бессознательное, среди прочего, состоит из остатков недифференцированной архаической психики, включая ее животные стадии. Реакции и продукты животной психики отличаются такой общераспространенной однородностью и устойчивостью, какую у человека, по всей видимости, можно открыть лишь по отдельным спорадическим следам. В противоположность животному, человек выступает перед нами как существо гораздо более индивидуальное. Такой взгляд мог бы, конечно, оказаться и величайшим заблуждением, поскольку нами руководит целесообразная тенденция познавать всегда лишь различия между предметами. Этого с неизбежностью требует психологическое приспособление, так как без тончайшей дифференцировки впечатлений какая-либо адаптация вообще была бы немыслима. Ввиду наличности такой тенденции нам даже приходится делать прямо-таки величайшие усилия для того, чтобы предметы, с которыми мы имеем дело изо дня в день, познать в их общей связи. По отношению же к вещам, которые дальше отстоят от нас, это дается нам гораздо легче. Так, для европейца на первых порах почти совершенно невозможно различить в толпе китайцев отдельные лица, хотя у китайцев ведь такие же индивидуальные черты лица, как и у европейцев; но то, что является общим для всех этих чуждых европейцу лиц, бросается в глаза постороннему гораздо больше, нежели их индивидуальные отличия. Однако, если мы сами живем среди китайцев, то для нас мало-помалу исчезает впечатление чего-то единого, и в конце концов китайцы тоже выступают перед нами как индивиды. Индивидуальность принадлежит к тем условным категориям действительности, которые из-за их практической важности чрезмерно переоцениваются
теорией; она не принадлежит к тем непреоборимо ясным и поэтому всеобщим фактам, сразу овладевающим сознанием, на которых прежде всего должна строиться наука. Таким образом, индивидуальное содержание сознания представляет собой наименее благоприятный объект для психологии, ибо в нем как раз то, что имеет общее значение, завуалировано до неузнаваемости. Ведь сущность процесса сознания сводится к развертывающемуся в мельчайших частностях процессу приспособления. Бессознательное же, напротив, есть то общераспространенное, что не только объединяет индивидов друг с другом в народ, но и связывает нас с предшествующими поколениями и их психологией. Таким образом, по причине своей сверхиндивидуальной универсальности[328] предметом истинной психологии, притязающей на то, чтобы быть больше, чем просто психофизикой, является, прежде всего, бессознательное.
|
|
|
|
259
Человек как индивид представляет собой настолько подозрительное явление, что его право на существование весьма даже может быть оспариваемо с точки зрения естественно-биологической, ибо под этим углом зрения индивид может играть какую-то роль лишь в качестве коллективного существа и имеет смысл только как составная частица массы. Культурная позиция или точка зрения позволяет человеку выделиться из массы и это — по прошествии веков — привело к развитию личности и культу героя, перешедшего затем в современный культ личности. Этой тенденции соответствует и попытка рационалистической теологии удержать личного Христа как последний наиболее драгоценный остаток божества, которого мы больше не способны вообразить. В этом отношении католическая церковь поступила значительно практичнее, пойдя навстречу всеобщей потребности в видимом или, по крайней мере, исторически удостоверенном герое; она достигла этой цели тем, что возвела на окруженный обожанием трон маленького, но доступного отчетливому восприятию бога мира сего, а именно — римского папу. Конкретная реальность религиозных фигур помогает канализации либидо в эквивалентные символы, обеспечивая при этом то, что поклонение им не приведет к «зацикливанию» на внешнем объекте. Но даже, если это и произойдет, то оставит связь с репрезентативной человеческой фигурой и утратит свою первоначальную примитивную форму, хотя, возможно, и не получит желаемой символической формы. Эта потребность в видимой реальности скрытно сохранилась в персоналистических ответвлениях протестанской теологии с их стремлением представить себе Христа непременно как историческую личность. Не в том смысле, чтобы люди любили только видимого Бога: они и любят-то его не таким, каков он есть, ибо он ведь только человек, а если бы верующие хотели любить человека, они могли бы отправиться к своему соседу или к своему врагу, чтобы любить его. Религиозная фигура не может быть просто человеком, так как она должна представлять то, что в действительности есть, а именно — тотальность всех тех изначальных образов, которые всегда и везде выражают «экстраординарную потентность» (всемогущество). То, что мы ищем в видимой человеческой форме, не есть просто человек, но сверхчеловек, герой или бог, — некое квазичеловеческое бытие, — символизирующий идеи, формы и силы, которые захватывают и формируют душу. Они, в той степени, в какой сюда вовлечен психологический опыт, являются архетипическими содержаниями коллективного бессознательного, архаического наследия человечества, того наследства, которое оставлено всеми дифференциациями и развитием и даровано всем людям так же, как солнечный свет и воздух. Но любя это наследие, люди любят то, что общо всем; так они возвращаются назад к матери людей, к психическому, которое существовало задолго до появления сознания; и таким образом вновь приобретают и частицу той взаимной связанности, той тайной и непреоборимой силы, какую обычно дает чувство общности с целым. Здесь перед нами проблема Антея, сохраняющего свою исполинскую силу только благодаря соприкосновению с матерью-землей. Этот временный уход в самого себя в определенных пределах имеет благотворное влияние на психическое самочувствие индивида.
|
|
Как можно было ожидать, два фундаментальных механизма психического, экстраверсия и интроверсия, также в занчи- тельной степени являются нормальными и приемлемыми способами реагирования на комплексы: экстраверсия как средство ухода от комплекса в реальность, а интроверсия как способ отрешения себя от внешней действительности опять-таки через комплекс.
260
История, изложенная в Первой книге Царств (3:11 и далее) иллюстрирует то, каким образом либидо может быть направлено внутрь: призыв выражает эту интроверсию и внешнее ожидание, что Бог заговорит, освобождает сознательный разум от посторонней деятельности и направляет его к божественному бытию, констеллированному этим призывом, который с эмпирической точки зрения должен рассматриваться как изначальный образ. Это — вопрос эмпирического опыта, что все архетипические содержания обладают определенной автономией, поскольку они возникают спонтанно и часто могут переживаться в форме непреодолимой навязчивости. Поэтому, в сущности, нет ничего абсурдного в ожидании, что «Бог» принимает на себя активность и спонтанность сознательного разума, поскольку и изначальные образы вполне способны делать именно это.
|
|
261
Уяснив себе таким образом реальные цели, связываемые с молитвами, мы можем теперь ознакомиться с дальнейшим рассказом нашей сновидицы о ее видениях: после молитвы появляется «голова сфинкса в египетском головном уборе», появляется и быстро исчезает. Здесь мисс Миллер помешали — она была на момент разбужена. Это видение напоминает отмеченную в начале фантазию о египетской статуе, застывший жест которой здесь вполне на месте как функциональное явление. Легкие стадии гипноза и носят техническое название «оцепенение». Слово «сфинкс» во всем цивилизованном мире указывает на «загадку»; это — таинственное существо, загадывающее загадки, подобно сфинксу Эдипа, стоявшему у врат его судьбы как символическое возвещение неотвратимого. Сфинкс представляет собой полутериоморфное (звероподобное) изображение той матери-имаго, или, скорее, Ужасной Матери, от которой в мифологии сохранились еще многочисленные следы. К мифу об Эдипе такое толкование вполне подходит. В нашем же случае вопрос остается открытым. Мне сделают упрек, что ничто, кроме слова «сфинкс», не оправдывает здесь ссылки на Сфинкса Эдипа. При недостаточности субъективных материалов, которых в тексте мисс Миллер для данного видения вовсе нет, приходится и от индивидуального истолкования совершенно отказаться. Намека, который содержится в словах о «египетской» фантазии (часть I, § 52), совершенно недостаточно, чтобы из него можно было сделать тут какое- нибудь употребление. Поэтому, если мы и дерзаем проникнуть в тайну этого видения, мы вынуждены сделать, быть может, чересчур смелую попытку обратиться к этнологическим материалам, исходя из того допущения, что бессознательное современного человека отливает свои символы все в те же формы, что и в давно минувшие эпохи. Я сошлюсь здесь прежде всего в общей форме на положения, развитые в первой части (§ 24), где речь шла о звероподобных образах либидо (рис. 3). Аналитику этот способ изображения хорошо знаком по сновидениям и фантазиям его пациентов. Влечение охотно находит свое отображение в животном, в быке, лошади, собаке и так далее. Один из моих пациентов, поддерживавший сомнительного свойства отношения с женщинами и начавший лечение, можно сказать, с чувством страха, что я, наверно, запрещу ему его половые авантюры, имел такое сновидение: я (его врач) весьма ловко пригвождаю копьем к стене какое-то странное животное, наполовину свинью, наполовину крокодила. Сновидения полны подобными звероподобными изображениями либидо. Нередко встречаются и гибриды, и монстры, как в описанном сне. Ряд ярких примеров, в особенности таких, где нижняя животная половина изображена в зверином виде, представил нам Бертшингер[329]. Либидо, представленное в таком виде, есть «животное» влечение[330], пребывающее в вытесненном состоянии. В вышеупомянутом случае, чтобы выйти из некоторого замешательства, можно задаться вопросом, а где же пребывает вытеснение у такого человека, поскольку он, очевидно, изжил свои влечения, насколько это было для него возможным. Но мы должны помнить, что секс — это не единственный инстинкт, равно как и то, что влечение не может отождествляться только с сексом. Поэтому вполне объяснимо, что влечение у моего пациента было повреждено именно через проявленную недостаточность сексуального вытеснения. Его страх перед моими внушительными медицинскими наставлениями отразился достаточно честно в сновидении. Сны, которые слишком настойчиво повторяют реальную ситуацию или же слишком ясно указывают на некоторую предполагаемую реальность, используют сознательные содержания как средства выражения. Его сон, по сути, выражает проекцию: он проектирует убийство животного на врача. Это тот способ, который предстал перед ним, поскольку он не знает, что сам поврежден своим влечением. Указанный инструмент (копье) обычно означает интеллектуальную иглу, с помощью которой накалываются и классифицируются насекомые. Он имел «современные» идеи относительно секса и не знал об испытываемом им бессознательном страхе, что я могу забрать у него столь взлелеянные им теории. Поскольку вытесненное либидо при известных условиях появляется в форме страха, то сновидческими символами служат по большей части животные устрашающего характера.
Рис. 44. Корова Хатор. Рельеф в часовне Анубиса храма Дейр-эль-Бахри. XVIII династия |
262
Существуют две главные причины, по которым эти инстинктивные импульсы бессознательны. Первая заключена в общей бессознательности, которую мы все разделяем в той или иной степени. Вторая связана с вторичным бессознательным, являющимся результатом вытеснения несовместимых содержаний. Собственно, это даже и не причина, а скорее симптом невротической установки, которая предпочитает не замечать неприятные факты и без колебаний идет на риск получить целую цепь патологических симптомов ради достижения даже самого незначительного преимущества в настоящем.
253
Как мы видели, вытеснение направлено не единственно против сексуальности, а против влечений вообще, против тех инстинктов, которые составляют жизненную основу, законы, управляющие всей жизнью. Сама регрессия, вызванная вытеснением этих влечений, всегда ведет обратно к психическому прошлому и, соответственно, к стадии детства, где в качестве решающего фактора выступают родители. Но врожденные инстинкты ребенка играют роль, отличную от родителей, что видно из того факта, что родители не практикуют единообразное воздействие на своих детей, каждый из которых реагирует на них по-своему. Поэтому они должны обладать индивидуальными детерминантами. Однако для незаполненного сознания ребенка это должно выглядеть так, что все определяющие влияния возникли со стороны, поскольку дети не могут отличить свои собственные влечения от влияния и воли своих родителей. Сам факт недостатка различения у ребенка позволяет нам увидеть во влечениях животных одновременно и родительские свойства, а родителям проявляться в животной форме: отцу в виде быка, матери в образе коровы (рис. 44) и так далее[331].
264
Если регрессия продолжает свое движение в обратном направлении, выходя за стадию детства в сторону досознательной, пренатальной фазы, то появляются архетипические образы, не связанные больше с индивидуальной памятью, а принадлежащие фонду унаследованных возможностей репрезентации, которые у каждого индивида возрождаются заново. Это из них проявляются образы «божественных» существ: полуживотных, полулюдей. Маска, в которой эти фигуры появляются, зависит от установки сознательного разума: если она отрицательна по отношению к бессознательному, животное будет пугающим; если положительна — оно возникнет как «помощник» из сказки или легенды[332]. Часто бывает, что если установка к родителям слишком аффективна и слишком зависима, то в сновидениях она компенсируется пугающими животны-
Рис. 45. Ведьма Рангда, крадущая детей. Раскрашенная деревянная фигура. Бали |
ми, которые представляют родителей точно так же, как это делают и помогающие животные. Сфинкс, с мифологической точки зрения, и представляет собой это нагоняющее ужас животное, обнаруживающее явственные черты чего-то производного от матери: в сказании об Эдипе сфинкс послан Герой, ненавидевшей Фивы как место рождения Бахуса (Вакха). Одержав победу над сфинксом, представляющим не что иное, как страх перед матерью, Эдип должен добиваться руки своей матери, ибо трон и рука овдовевшей царицы Фив должны были достаться тому, кто освободит страну от сфинксовой напасти. Это имело все те трагические последствия, которых можно было бы легко избежать, если бы только Эдип был достаточно устрашен пугающим появлением Ужасной или «пожирающей» Матери, которую персонифицировал сфинкс (рис. 42, 45). Он поистине был далеко от философского удивления Фауста: «Матери, матери, как чуден звук!»[333]
265
Генеалогия сфинкса обнаруживает множество точек соприкосновения с затронутой нами проблемой: Сфинкс — дочь Ехидны, существа-монстра, верхняя половина которого представляла прекрасную деву, а нижняя — отвратительную змею. Эта двойственность соответствует образу-имаго матери: вверху человеческая, привлекательная, достойная любви половина, а внизу — страшная, звериная часть, превращенная запретом кровосмешения в нагоняющего ужас зверя[334].
Ехидна происходит от матери-земли, всематери Геи, которая родила ее на свет от Тартара, олицетворявшего подземное
Рис. 46. Горгона. Деталь греческой вазы. Лувр |
царство. Со своей стороны, Ехидна — мать всех ужасов: Химеры, Сциллы, Горгоны (рис. 46), чудовищного Цербера, не- мейского льва и орла, который пожирал печень Прометея; кроме того, она еще произвела на свет целый ряд драконов. Одним из ее сыновей является также Орт, собака чудовищного Гериона, убитого Гераклом. В кровосмесительном совокуплении с этой собакой, своим сыном, Ехидна и произвела на свет Сфинкс. Этих данных должно быть достаточно, чтобы охарактеризовать ту часть либидо, которая дала толчок образованию символа Сфинкс. Очевидно, что фактор такого значения не может рассматриваться по типу детской загадки. Загадкой же, по сути, являлась та ловушка, которую Сфинкс готовила для неосторожного странника. Переоценивая свой интеллект в типично мужской манере, Эдип двигался именно туда и, совершенно непостижимым образом, совершил преступление кровосмешения. Загадкой Сфинкс была она сама — ужасная мать-имаго, которую Эдип не смог разгадать как предупреждение.
256
Если, несмотря на недостаточность субъективного материала, мы вообще можем дерзнуть сделать вывод относительно символа сфинкса в случае мисс Миллер, то мы могли бы сказать, что его значение для нее приблизительно то же самое, каким оно было для Эдипа, хотя Эдип и был мужчиной. Мы почти наверняка представляем фигуру сфинкса в мужском обличье, и само собой разумеется, что в Египте наряду с женскими сфинксами существовали и сфинксы мужского рода. Вероятно, последнее было известно мисс Миллер. (Сфинкс из Фив несомненно был женского пола.) Если наши ожидания правильны, то речь идет о монстре мужского рода, поскольку опасность для женщины исходит не от матери, а от отца. Но, мы, пожалуй, оставим этот вопрос нерешенным до тех пор, пока не ознакомимся с последующими видениями. После того, как мисс Миллер снова сосредоточилась, видения стали развертываться дальше:
Вдруг появляется ацтек, каждая деталь его отчетливо видна: открытая рука с широкими пальцами, голова в профиль, головной убор наподобие украшения из перьев, какое носят американские индейцы. И все вместе несколько напоминает резьбу по камню на мексиканских монументах.
267
Наше предположение, что в Сфинксе скрывается мужская фигура, подтвердилось. Ацтек — первобытный индеец или, скорее, первобытный американец. На личном уровне он воплощает первобытную сторону отца, поскольку мисс Миллер была американкой. Нередко в анализе американцев я наблюдал, что подчиненная (inferior) часть личности, «тень»[335] пред-
Рис. 47. Гермафродит, увенчанный короной. Из рукописи «De alchimiaприписываемой Фоме Аквинскому. Лейден, 1520 г. |
ставлена у них фигурой негра или индейца, в то время как в снах европейцев она символизируется отчасти теневым персонажем из собственной этнической группы. То есть там, где европеец, передавая свой сон, рассказывает: «тут появился какой-то грязный оборванец...», у американца и у людей, живущих в тропиках, в такой роли фигурирует негр. Подобные репрезентации так называемых «более низших рас» символизируют неразвитые личностные компоненты мужчины. Но мисс Миллер — женщина. Стало быть, ее тень должна представлять женскую фигуру. Но то, что мы имеем в данном случае, — фигура мужская, которая ввиду той роли, которую она играет в фантазиях госпожи Миллер, должна рассматриваться как персонификация мужского компонента женской личности (рис. 47). В своих более поздних работах я назвал эту персонификацию «анимусом»[336].
268
Стоит остановиться также на подробностях разбираемого видения, ибо многое здесь примечательно. Украшение из перьев, разумеется из орлиных перьев, связано с особого рода волшебством. Украшая себя перьями орла, герой вбирает в себя нечто от солнечной природы этой птицы, совершенно так же, как, проглатывая сердце врага или снимая с него скальп, он присваивает себе его мужество и силу. В то же время корона из перьев есть венец, тождественный с лучистым венцом солнца (рис.48). Какое важное значение имеет отождествление с солнцем, мы видели в первой части. Дальнейшее доказательство этому нетрудно отыскать не только в разнообразных древних обычаях, но в равной степени и в древнерелигиозных оборотах речи, как, например, в Книге Премудростей Соломона: «Посему они получат царство славы и венец красоты от руки Господа, ибо Он покроет их десницею и защитит их мышцею» (Прем 5,16). Первое послание Петра: «Пасите Божие стадо, — и когда явится Пастыреначальник, вы получите неувядающий венец славы» (1 Пет 5, 2-4).
Рис. 48. Американский индеец-танцор в церемониальном головном уборе. Нью-Мехико |
В Библии существует множество фрагментов подобного рода. В одной церковной песне Аллендорфа говорится о душе:
И вот она уже избавлена от всякого горя,
И боль ее, и вздохи миновали;
Она пришла к венцу радости, она стоит, как невеста
и царица,
В золоте вечных красот Рядом с великим царем.
Она (душа) видит его ясный лик (солнце);
И его полное радости милое существо
Дает ей полное исцеление;
Она свет от света его.
Дитя может теперь узреть отца,
Оно чувствует нежное влечение любви;
Теперь оно может понять слово Иисуса:
Он сам, Отец, любит тебя.
Бездонное море добра,
Бездна вечных потоков благости,
Открываются преображенному духу; Он зрит Бога лицом к лицу, Он знает, что значит наследие
Бога в свете и что значит быть сонаследником Христа.
Усталое тело покоится в земле;
Оно спит, пока Христос его не разбудит.
Тогда прах станет солнцем,
Прах, покрытый ныне темной могилой:
Тогда мы вместе со всеми праведными.
Кто знает, как скоро сойдемся вместе,
И с Господом будем во все времена[337].
269
В церковном гимне Лаврентиуса Лаврентия (1660-1722) говорится:
И вот невесте, так как она побеждена, Вечный вверяется венец[338].
270
В одном из гимнов Дж. У. Сэкера (1635-1699) мы находим также место:
Украсьте мой гроб венками, Как украшен бывает победитель — Из тех небесных весен Душа моя обрела Вечно зеленый венец.
Драгоценное великолепие победы Происходит от Сына Божия: Это он так оделил меня[339].
Вариант перевода приведенных выше церковных песен:
Не ведает она уж горя, И боль и вздохи миновали; Короной радости сверкая, Невестой царственной стоит Во злате вечной красоты С царем величественным рядом.
Венками мой гроб уберите, Как сына победы достойно — От весен тех чудных, небесных, Душа моя в дар получила Венец свой навеки зеленый. Сиянья победного роскошь От Божьего Сына исходит: На мне его милость почила. И видит ясный лик Его; И радостно любовный взор Ее недуг весь исцеляет; Она лишь свет в свету его. Отца узреть она смогла, Порывом нежным вся полна. Ей смысл открылся слов Христовых: Самим Отцом любим ведь ты. Добра бездонные моря И вечных благостей глубины Душе открылись озаренной. Лицом к лицу на Бога глядя, Постигла смысл его наследия в свете И сонаследия Христа. В земле усталое томится тело,
На зов Спасителя откликнется оно, Чтоб мог придавленный могилой темной Прах снова солнцем стать. Тогда, быть может, очень скоро — Сойдемся вкупе с праведными всеми, Чтоб с Господом навек уж быть[340].
271
Особого внимания заслуживает рука, положение которой характеризуется как «открытое», а пальцы — как «большие». Поразительно, что ударение явственно падает именно на руку. Скорее уж можно было бы, пожалуй, ожидать встретить здесь описание выражения лица. Как известно, жест руки отличается особой характерностью, к сожалению, в данном случае мы ничего об этом не знаем. Правда, здесь можно сослаться на одну параллельную фантазию, в которой рука точно так же выведена на первый план: пациент в гипногогическом состоянии видел свою мать написанной (изображенной) на стене в стиле византийской церковной живописи; одну руку она держала поднятой ввысь, широко раскрытой, с растопыренными пальцами. Пальцы были очень крупны, на концах они имели шишкообразные утолщения и были окружены каждый небольшим лучистым венцом. Первое, что пришло в голову при взгляде на эту картину, были пальцы лягушки, с сосочками на кончиках, и затем сходство с пенисом. Старинная отделка этого портрета матери тоже не лишена значения. Очевидно, рука в этой последней фантазии имеет фаллический смысл. Такое истолкование находит себе подтверждение в другой, чрезвычайно характерной фантазии того же пациента. Он видит, что из рук его матери поднимается вверх нечто вроде ракеты, которая, когда дольше всматриваешься в нее, оказывается светящейся птицей с золотыми крыльями, — золотым фазаном, как ему потом приходит в голову. В предыдущей главе мы видели, что рука действительно имеет фаллическое, детородное значение и что именно это ее значение играет большую роль при изобретении огня. К описанной фантазии можно лишь сделать следующее замечание: с помощью руки выбуравливается огонь, из руки он, следовательно, и выходит: Агни, огонь, воспевается как златокрылая птица[341].
272
Мисс Миллер говорит об ацтеке: «В детстве моем я особенно интересовалась уцелевшими древностями ацтеков и историей Перу и инков». К сожалению, в этой связи она больше ничего не говорит. Однако из внезапного появления ацтека можно заключить, что бессознательное было готово дать себе выразиться через чтение, предположительно потому что этот материал имел естественную близость с ее бессознательными содержаниями или был способен дать им подходящее выражение. Точно так же, как мы предположили материнский аспект в Сфинкс, рассматриваемый ацтек, возможно, является аспектом отца. Материнское влияние распространяется, главным образом, на Эрос ее сына, поэтому было логично — но не более, — что Эдип должен был завершить свои злоключения женитьбой на собственной матери. Но отец влияет на разум или дух своей дочери — на ее «логос». Он осуществляет это, увеличивая ее интеллект, зачастую до патологической крайности, которую я в своих последних работах описывал как «одержимость анимусом». Эти духовные воздействия сыграли далеко не последнюю роль в личной истории нашего автора и, как я указывал в предисловии ко второму изданию этого тома, в конце концов привели к безумию. Хотя ацтек — фигура мужская и, таким образом, с очевидностью передающая влияние отца, первым появился Сфинкс — начало женское. У американской девушки это могло предположительно указывать на преобладание элемента женского. В Америке материнский комплекс чрезвычайно распространенное явление и зачастую очень резко выраженное, вероятно, из-за сильного материнского влияния в доме и общественного положения женщины вообще. Тот факт, что больше половины капитала в Америке находится в руках у женщин, уже дает некоторую пищу для размышлений. В результате сложившихся условий многие американские женщины развивают свое мужское начало, компенсируемое в последующем в бессознательном в форме изысканного женского инстинкта, могущего быть символизируемым и Сфинкс.
273
Фигура ацтека появляется в «экипировке» своих «героических» атрибутов: она репрезентирует мужской идеал для примитивной, женской стороны нашего автора. Мы уже встречали этот идеал у итальянского морского офицера, который «столь деликатно и молчаливо исчез». Хотя в некоторых отношениях он подходил к бессознательному идеалу, который мелькал перед взором мисс Миллер, он был не способен справиться со своим соперником, поскольку ему недоставало таинственного обаяния «демона-любовника», ангела, который проявил бы нежный интерес к дочерям мужчин, что порой склонны делать ангелы. (Отсюда и правило, что женщины должны закрывать волосы в церкви, где вблизи парят ангелы!) Теперь понятно, что отвратило морского офицера: это была духовность мисс Миллер, которая, персонифицировавшись в ацтеке, была слишком экзальтированной, чтобы обрести возлюбленного среди смертных мужчин. Однако в таком случае могла иметь место благоразумная и нетребовательная сознательная установка, и это не имело бы ни малейшего воздействия на бессознательные ожидания пациентки. Даже после преодоления огромных трудностей и сопротивлений, после заключения так называемого нормального брака, только потом она обнаружила, чего хочет ее бессознательное, и это искомое желание будет утверждать себя либо в изменении стиля жизни, либо в форме невроза или психоза.