Глава двадцать первая 34 страница

Странная пещера замерцала, затем исчезла.

А спутники стояли на выжженной солнцем покатой скале над каменистым бассейном, в котором в незапамятные времена протекал ручей.

Жемчуг ухмыльнулся Лостаре:

— Мы дома.

Он поднял перед собой жуткую голову и обратился к ней:

— Я знаю, что ты меня слышишь, т’лан имасс. Я найду тебе место в развилке дерева для последнего упокоения, если получу ответы на свои вопросы.

Ответ воина прозвучал странным эхом, голос был хриплый и запинающийся.

— Что ты хочешь знать?

Жемчуг улыбнулся:

— Так-то лучше. Прежде всего — твоё имя.

— Олар Шайн, из Логросовых т’лан имассов. Из клана Ибры Голана. Рождённый в год Двуглавой Змеи…

— Олар Шайн, какого Худа ты вообще делал на том Пути? Кого пытался убить?

— Мы не пытались, мы преуспели. Раны смертельны. Тварь умрёт, и мои сородичи погнались за ней, чтобы это засвидетельствовать.

— Тварь? Какая именно?

— Ложный бог. Большего я не знаю. Мне приказали убить её. А теперь найди для меня подходящее место упокоения, смертный.

— Хорошо. Как только найду дерево.

Лостара утёрла пот со лба, затем присела на валун.

— Ему не нужно дерево, Жемчуг, — вздохнула она. — Этот выступ вполне подойдёт.

Коготь развернул отрубленную голову так, чтобы она видела бассейн и пейзаж за ним.

— Это тебя устроит, Олар Шайн?

— Вполне. Скажи мне своё имя и заслужишь мою вечную благодарность.

— Вечную? Это, похоже, не преувеличение, да? Что ж, меня зовут Жемчуг, а моя грозная спутница — Лостара Йил. А теперь давай найдём для тебя надёжное место, хм?

— Твоя доброта неожиданна, Жемчуг.

— Всегда так было, всегда так будет, — отозвался он, разглядывая выступ.

Лостара глядела на своего спутника и удивлялась тому, как точно озвучил её собственные мысли т’лан имасс.

— Жемчуг, ты хоть знаешь, где мы?

Он пожал плечами:

— Давай всё по порядку, девочка. Я был бы благодарен, если бы ты позволила мне насладиться мигом милосердия. Ага! Вот сюда, Олар Шайн!

Лостара прикрыла глаза. Из пепла — в пески. Ну, по крайней мере, дома. Теперь оставалось только найти след малазанки, которая исчезла много месяцев назад.

— Ничего сложного, — прошептала она.

— Ты что-то сказала, девочка?

Она открыла глаза и внимательно посмотрела на него. Коготь присел на корточки и подпирал камнями отрубленную голову воина.

— Ты не знаешь, где мы, да?

Жемчуг улыбнулся:

— А на этот раз, как думаешь, может, стоит прибегнуть к творческому домысливанию?

Мысль об убийстве вновь посетила её. И уже не в первый раз.

 

Глава тринадцатая

Ничего нового нет в том, чтобы рассматривать Пути Меанас и Рашан как чрезвычайно близкие, родственные. Но разве игры иллюзий и тени — не игры света? На определённом этапе поиск различий между этими двумя Путями теряет смысл. Меанас, Рашан и Тюр. Лишь законченные фанатики среди сторонников оных Путей будут это оспаривать. Общим аспектом для всех трёх является двойственность; их игры — игры двусмысленности. Всё — обман, всё — притворство. На этих Путях всё — абсолютно всё — не так, как кажется.

Конораландас.

Предварительный анализ Путей

Пятнадцать сотен воинов пустыни собрались близ южной окраины разрушенного города: белые лошади, похожие на призраков в облаках янтарной пыли, матовый блеск кольчуг и чешуйчатых хауберков под золотистыми телабами. Пять сотен сменных лошадей сопровождали всадников.

Корболо Дэм стоял рядом с Ша’ик и Геборием на обветренном возвышении, что когда-то служило основанием храма или какого-то общественного здания, откуда открывался ясный вид на собравшихся воинов.

Напанский изменник бесстрастно смотрел, как Леом Молотильщик подъезжает, чтобы в последний раз переговорить с Избранной. Сам он не намеревался давать никаких лицемерных напутствий, поскольку предпочёл бы, чтобы Леом вообще не вернулся. А если бы и вернулся, то уж никак не победителем. И хотя покрытое шрамами лицо напанца не выражало ничего, он хорошо знал, что Леом не тешит себя иллюзиями насчёт чувств, которые Корболо к нему испытывает.

Они были союзниками лишь постольку, поскольку оба служили Ша’ик. Но даже здесь всё было отнюдь не так просто, как могло показаться. Напанец не верил также, что Избранная обманывалась насчёт неприязни и вражды, существовавшей между её полководцами. Её неведение касалось исключительно тех планов, что медленно, постепенно приближали её собственную гибель. В этом Корболо был уверен.

Иначе она начала бы действовать намного раньше.

Леом осадил коня перед платформой.

— Избранная! Мы выступаем сейчас в поход, и когда вернёмся, принесём тебе известия о малазанской армии. О её расположении. О скорости продвижения…

— Но не об их боевой сноровке, — строго перебила Ша’ик. — Никаких боёв, Леом. Первая кровь её армии прольётся здесь. От моей руки.

Плотно сжав губы, Леом кивнул, затем произнёс:

— Племена всё равно будут нападать на них, Избранная. Скорее всего, сразу же в лиге от стен Арена. Так что кровь уже прольётся, как бы ты ни…

— Я не думаю, что такие мелкие стычки что-то изменят, — ответила Ша’ик. — Эти племена присылают сюда своих воинов — те прибывают ежедневно. Твои силы будут наибольшими, с которыми она может столкнуться, — и мне бы не хотелось этого. Не оспаривай мой приказ снова, Леом, иначе я запрещу тебе покидать Рараку.

— Как повелишь, Избранная, — процедил Леом. Взгляд его ярко-голубых глаз остановился на Геборие. — Если тебе что-либо понадобится, старик, разыщи Матока.

Брови Корболо взлетели вверх.

— Ты говоришь странные вещи, — заметила Ша’ик. — Всё-таки Призрачные Руки находится под моей защитой.

— Речь лишь о мелких надобностях, — сказал Леом, — которые могут тебя отвлечь, Избранная. Тебе нужно готовить своё войско…

— Эту задачу, — вмешался Корболо, — Избранная доверила мне, Леом.

Воин пустыни только улыбнулся. Затем подобрал поводья.

— Да хранит тебя Вихрь, Избранная.

— И тебя, Леом.

Вождь поскакал обратно к ожидавшим его всадникам.

Да станут твои кости белыми и легкими как перья, Леом Молотильщик.

Корболо повернулся к Ша’ик:

— Он нарушит твой приказ, Избранная.

— Конечно, нарушит.

Напанец моргнул, затем глаза его сузились:

— В таком случае открывать ему стену песка было бы безумием.

Ша’ик обернулась, пронзила напанца испытующим взглядом:

— Так, значит, ты боишься армии адъюнктессы? Не ты ли снова и снова твердил, насколько превосходными сделал наши силы? По выучке, по свирепости? Не с Войском Однорукого тебе предстоит встретиться, а с толпой трясущихся новобранцев. И даже если они знают, как выстоять в мелких стычках, каковы их шансы против твоих «Живодёров»? Что касается самой адъюнктессы… оставь это мне. Таким образом, что бы Леом и его пятнадцать сотен волков ни сделали, это на самом деле не имеет значения. Или ты теперь пересмотрел свои взгляды, Корболо Дэм?

— Конечно же нет, Избранная. Но волкам вроде Леома место — на привязи.

— На привязи?! Ты, наверное, хотел сказать «на том свете». И не «волкам», а «бешеным псам». Что ж, тот свет его пока не дождётся, и если Леом и впрямь бешеный пёс, то не лучше ли послать его против адъюнктессы?

— В этом ты мудрее меня, Избранная.

Призрачные Руки фыркнул при этих словах, и даже Ша’ик улыбнулась. Кровь внезапно прилила к лицу Корболо.

— Фебрил ждёт в твоём шатре, — сказала Ша’ик. — И уже злится на твоё опоздание, Корболо Дэм. У тебя нет нужды больше здесь задерживаться.

Из огня да в полымя. У него отнялся голос, и когда Избранная отпустила напанца взмахом руки, он чуть не отшатнулся. Спустя мгновение Корболо вновь взял себя в руки:

— В таком случае, мне лучше выяснить, чего хочет Фебрил.

— Несомненно, он считает это важным, — пробормотала Ша’ик. — Думаю, таков распространённый недостаток стареющих мужчин — уязвимое чувство собственной важности. Советую тебе успокоить его, Корболо Дэм, и тем самым умерить стук его взволнованного сердца.

— Дельный совет, Избранная, — отдав честь, Корболо шагнул к лестнице, ведущей вниз с платформы.

Когда шаги напанца за спиной стихли, Геборий вздохнул:

— Несчастный ублюдок вконец ошеломлён. Ты что, хочешь вызвать у них панику и тем заставить действовать? Теперь, когда ушёл Леом? И Тоблакай? Кому из оставшихся можно доверять, девочка?

— Доверять? Думаешь, я доверяю хоть кому-то, кроме себя самой, Геборий? О, возможно, Ша’ик Старшая питала доверие… к Леому и Тоблакаю. Но когда они глядят на меня, они видят самозванку, — я чувствую это очень ясно, так что не пытайся убедить меня в обратном.

— А как же я? — спросил Геборий.

— А, Призрачные Руки, вот мы и добрались до сути, верно? Хорошо, я скажу прямо. Не уходи. Не покидай меня, Геборий. Только не теперь. То, что преследует тебя, может подождать до завершения предстоящей битвы. Когда она закончится, я распространю власть Вихрь до самого берега Отатаралового острова. Через этот Путь твоё путешествие пройдёт практически без усилий. В противном случае, несговорчивый старик, я боюсь, что ты не переживёшь это долгое, очень долгое странствие.

Геборий вгляделся в неё, хотя вопреки всем усилиям фигура в белой телабе не перестала быть размытым пятном для его глаз.

— Есть ли хоть что-то, чего ты не знаешь, девочка?

— Увы, подозреваю, что очень многого. К примеру, Л’орик. Вот настоящая тайна. Он, похоже, способен отразить даже Старшую магию Вихрь, ускользает от всех моих усилий распознать его душу. Но при этом, думаю, он многое открыл тебе.

— Это не моя тайна, Избранная. Извини. Л’орик тебе не враг — это всё, что я могу сказать.

— Что ж, это значит для меня больше, чем ты, возможно, догадываешься. Л’орик мне не враг. Значит ли это, что он мой союзник?

Геборий не ответил.

Через мгновение Ша’ик вздохнула:

— Хорошо. Значит, он остаётся тайной, по большей части. Что ты мне можешь сказать о исследованиях Бидиталя своего старого Пути? Рашана?

Старик вскинул голову:

— Что ж, ответ на это, Избранная, частично зависит от твоего собственного знания. О Пути богини — твоём Старшем Пути, фрагментом которого является Вихрь.

— Куральд Эмурланн.

Геборий кивнул:

— Верно. Что ты знаешь о событиях, из-за которых он распался на части?

— Немногое, за исключением того, что его подлинные хозяева прекратили существовать, сделав его таким образом уязвимым. Так или иначе, вот важный факт: Вихрь — самый большой из всех фрагментов в этом мире. И его сила растёт. Бидиталь видит себя его первым — даже не Высшим — Верховным жрецом. Чего он не в состоянии понять, так это того, что пост этот занят. Это я — Верховная жрица. Я — Избранная. Я — единственное смертное воплощение богини Вихря. Бидиталь же хотел бы завернуть Рашан в Вихрь или, наоборот, использовать Вихрь, чтобы очистить Владения Тени от самозваных правителей. — Она сделала паузу и, как ощутил Геборий, поёжилась. — Эти правители когда-то повелевали Малазанской империей. Так вот. Мы все здесь готовимся к уникальному противоборству. Однако личные ожидания каждого из нас, связанные с этой битвой, не в ладу друг с другом. И значит, до́лжно принудить все эти разрозненные мотивы слиться в едином, взаимном и триумфальном в итоге действии.

— Это, — выдохнул Геборий, — нелёгкая задача, девочка.

— И потому ты мне нужен, Призрачные Руки. Мне нужны тайны, которыми ты владеешь…

— О Л’орике я ничего сказать не могу…

— Не эта тайна, старик, нет. Тайна, которая мне нужна, касается твоих рук.

Он встрепенулся:

— Моих рук?

— Нефритовый гигант, которого ты коснулся, — он превозмогает отатарал. Разрушает его. Мне нужно понять как. Мне нужно средство против отатарала, Геборий.

— Но, Ша’ик, Путь Куральд Эмурланн — Старший. Меч адъюнктессы…

— Уничтожит преимущество, которое мне дают мои Высшие маги. Подумай! Она знает, что неспособна свести на нет Богиню с помощью своего меча… так что не станет и пытаться! Нет, вместо этого она обратится против моих Высших магов. Устранит их с поля. Чтобы оставить меня в одиночестве…

— Но если она не может победить Вихрь, какое это имеет значение?

— Потому что Вихрь, в свою очередь, не может победить её!

Геборий молчал. Он не слышал о таком раньше, но после краткого размышления всё встало на свои места. Куральд Эмурланн, хоть и Старший Путь, но при этом разделён на части. Ослабленный, пронизанный насквозь Рашаном, этот Путь и вправду уязвим для действия отатарала. Сила меча адъюнктессы и сила богини Вихря могли фактически нейтрализовать друг друга.

И оставить исход битвы в руках армий. А вот здесь отатарал мог пробиться сквозь чары Высших магов. Оставив, в свою очередь, всё Корболо Дэму. И Корболо знает об этом, и у него есть собственные амбиции. Боги, ну и дела, девочка.

— Увы, Избранная, — пробормотал он, — я не могу тебе помочь, ибо не знаю, почему отатарал во мне не действует. Но с другой стороны, хочу предупредить. Сила нефритового гиганта не из тех, которыми удастся манипулировать. Ни мне, ни тебе. Если Богиня стремится захватить её, она не просто пострадает от этой попытки, — с большой вероятностью она будет уничтожена.

— Значит, мы должны стяжать это знание, не ожидая благоприятного случая.

— И как, во имя Худа, ты предлагаешь это сделать?

— Я думала, ты мне скажешь, Геборий.

Я?

— Тогда мы пропали. У меня нет власти над этой чужеродной силой. Я вообще её не понимаю!

— Возможно, пока не понимаешь, — ответила она с леденящей уверенностью в голосе, — но приближаешься к пониманию, Геборий. Каждый раз, когда пьёшь чай из хен’бары.

Чай? Тот, что ты дала мне, чтобы я смог бежать от своих ночных кошмаров? Сказала, мол, выудила это из познаний Ша’ик Старшей о пустыне. Дар сострадания, как я подумал. Дар… Он почувствовал, как что-то рушится внутри. Крепость в пустыне моего сердца, я должен был знать, что крепость эта — из песка.

Он отвернулся, утратил всякое чувство под покровами слепоты. Оглох для внешнего мира, для всего, что говорила сейчас Ша’ик, для жестокого жара солнца над головой.

Остаться?

Он чувствовал, что уже не способен уйти.

Цепи. Она создала для меня дом цепей…

Фелисина Младшая подошла к краю ямы и заглянула вниз. Солнце уже не достигало дна, так что внизу оставалась лишь тьма. Там не мерцал свет очага, значит, никто не решился поселиться в жилище Леома.

Скребущийся звук поблизости заставил её обернуться. Бывший работорговец вполз в поле её зрения из-за основания стены. Его обожжённую солнцем кожу покрывала корка пыли и экскрементов, обрубки на концах рук и ног сочились жёлтой матовой жидкостью. Первые признаки проказы изуродовали локтевые и коленные суставы. Взгляд воспалённых глаз остановился на Фелисине, и калека мрачно улыбнулся:

— Ах, дитя. Узри своего покорного слугу. Воин Матока…

— Что ты знаешь об этом? — настойчиво спросила она.

Улыбка стала шире:

— Я принёс весть. Узри своего покорного слугу. Покорного слугу для всех. Я потерял имя, ты знала об этом? Я раньше знал, но он сбежал от меня. Мой разум. Но я делаю, что велят. Я принёс весть. Воин Матока. Он не сможет встретить тебя здесь. Хочет, чтобы его не видели. Понимаешь? Там, за площадью, в подземных руинах. Он ждёт.

Ладно, подумала она, в секретности есть смысл. Бегство из лагеря требовало её, хотя если за кем-то и следили, то уж скорее за Геборием Призрачными Руками. И он скрылся в своём шатре несколько дней назад, отказался принимать посетителей. Но всё равно она оценила предосторожность Матоки.

Хоть и не знала, что Тоблакаев работорговец принимал участие в их тайном сговоре.

— В подземном храме?

— Да, там. Узри своего покорного слугу. Иди. Он ждёт.

Она двинулась через выложенную камнем площадь. Сотни лагерных обездоленных осели здесь, под пальмовыми навесами, не стремясь поддерживать чистоту, — пространство кругом провоняло мочой и калом, потоки нечистот беспорядочно струились по камням. Сухой кашель, невнятные мольбы и благословения следовали за девушкой, пока она шла к развалинам.

Остатки стен храма поднимались до высоты бедра, внутри крутые каменные ступени уводили вниз на подземный этаж. Солнце уже опустилось так, что нижнее помещение скрывала тьма.

Фелисина остановилась на верхней ступеньке и всмотрелась вниз, пытаясь разглядеть то, что скрывал мрак.

— Ты здесь? — позвала она.

Слабый звук с дальнего конца лестницы. Неясное движение.

Она спустилась.

Песчаный пол был всё ещё тёплым. Ступая на ощупь, она медленно двинулась вперёд.

Оставив стену в десяти шагах позади, она наконец смогла его различить. Воин сидел, прислонившись спиной к камню. Тускло блестел шлем, чешуйчатый панцирь закрывал грудь.

— Нам бы дождаться ночи, — сказала Фелисина, приближаясь. — Затем пробраться к шатру Призрачных Рук. Время пришло — он не может больше прятаться. Как твоё имя?

Ответа не было.

Что-то чёрное, удушающее взметнулось и зажало ей рот, вздёрнуло Фелисину в воздух. Чернота, словно змея, обтекала её, связывая руки и опутывая колотящиеся ноги. Мгновением позже она повисла без движения на небольшой высоте над песчаным полом.

Кончик узловатого пальца легонько коснулся её щеки, и глаза девушки расширились, когда голос зашептал ей в ухо:

— Сладчайшее дитя. Увы, свирепый воин Матока не так давно испытал ласку Рашана. Теперь же здесь только я. Только смиренный Бидиталь остался, чтобы приветствовать тебя. Чтобы испить все удовольствия из твоего драгоценного тела, не оставив ничего, кроме горечи, кроме внутреннего омертвения. Так надо, понимаешь? — Его морщинистые руки поглаживали, тискали, щипали, обшаривали её. — Я не получаю сомнительного удовольствия от того, что должен сделать. Дочерей Вихря нужно выхолостить, дитя, чтобы сделать их совершенным отражением самой богини, — о, ты не знала об этом, верно? Богиня не может творить. Лишь разрушать. В этом, несомненно, источник её ярости. То же должно случиться с её детьми. Это мой долг. Моё бремя. Тебе остаётся лишь покориться.

Покориться. Много времени прошло с той поры, как она в последний раз покорялась, поддавалась, теряя всё то, что было в ней. С той поры, как она позволяла тьме поглотить всё, чем была. В те годы она не осознавала значения лишений, ибо не было ничего, что могло бы составить контраст нищете, голоду и унижениям.

Но всё изменилось. Под крылом Ша’ик она открыла для себя понятие неприкосновенности.

И именно это понятие Бидиталь стремился сейчас уничтожить.

Лёжа на верхней площадке лестницы, существо, бывшее некогда работорговцем в Генабакисе, улыбалось словам Бидиталя. Затем его улыбка стала шире от приглушённых криков снизу.

Любимое дитя Карсы Орлонга попало в руки старому извращенцу. И всё, что он с ней сделает, уже никак не поправишь.

Старый извращенец был любезен, предлагая свои дары.

Не просто возвратить ему руки и ноги, но и отомстить теблору. Он вновь сможет обрести своё имя. Знал, что сможет. Когда это случится, сумятица в голове исчезнет, часы слепого ужаса уйдут в прошлое, и побои от рук тех, других, на площади, прекратятся. Так будет, ибо он сам станет их господином.

Они поплатятся за то, что сделали. Все поплатятся. Сразу же, как только он вновь найдёт своё имя.

Теперь снизу доносился плач. Смех самого отчаяния — прерывистые взвизги.

Эта девчонка не посмотрит больше на него с отвращением. Как она сможет? Она теперь такая же, как он сам. Хороший урок. Преподанный с жестокостью — даже работорговец способен был понять это, способен в конце концов представить и содрогнуться от картин, вызванных собственным воображением. Но всё равно урок был хорош.

Пора уходить — снизу приближались шаги. Он скользнул обратно на дневной свет, и звук потревоженных им гравия, черепков и песка странным образом напоминал шорох цепей. Цепей, которые волочились за ним.

 

Хотя никто этого и не видел, странное свечение залило шатёр Л’орика вскоре после полудня. Всего мгновение, потом же всё снова стало по-прежнему.

И теперь, когда наступили сумерки, вторая вспышка света коротко расцвела и погасла, вновь никем не замеченная.

Шатаясь, Высший маг вошёл через наскоро сотворённые врата Пути. Он весь вымок в крови. Проковылял со своей ношей по покрытому шкурами полу, затем рухнул на колени, обняв изуродованного зверя, погладил покрасневшей от крови свободной рукой густую спутанную шерсть.

Создание уже перестало скулить от боли. И хорошо, поскольку каждый его негромкий стон вновь и вновь разрывал Л’орику сердце.

Высший маг медленно опустил голову, наконец дав волю скорби, которую вынужденно сдерживал во время отчаянных, бесплодных попыток спасти древнего демона. Он был преисполнен отвращения к самому себе и проклинал свою беспечность. Слишком долго они пробыли в разлуке, слишком долго жили так, словно другие миры не таили для них опасности.

И теперь его фамильяр был мёртв, а такая же мертвенность внутри мага казалась безбрежной. И всё росла, пожирая его душу, как болезнь — здоровую плоть. Он обессилел, ибо его гнев иссяк.

Л’орик погладил зверя по покрытой запёкшейся кровью морде, снова удивляясь тому, как её безобразие — теперь столь спокойное и утратившее выражение боли — всё-таки может открывать в нём бездонный источник любви.

— Ах, друг мой, мы были более близки, чем каждый из нас понимал. Нет… ты понимал, правда? И потому в твоих глазах стояла вечная печаль, которую я видел, но предпочитал не замечать всякий раз, когда посещал тебя. Я был так уверен в нашем обмане, понимаешь? Так убеждён, что мы можем продолжать жить, незамеченные, сохраняя иллюзию, будто наш отец всё ещё с нами. Я…

Он поник, не в силах говорить дальше.

Виноват был он, и только он. Это он застрял здесь, ввязавшись в ничтожные игры, когда мог бы прикрыть спину своему фамильяру — так же, как тот защищал хозяина век за веком.

О, даже так всё висело на волоске: одним т’лан имассом меньше, и всё могло сложиться иначе… нет, Л’орик, теперь ты лжешь самому себе. Первый же удар топора всё решил, нанёс смертельную рану. О, не было в тебе слабости, любовь моя, и владелец этого каменного топора дорого заплатил за засаду. Знай же, мой друг, что останки второго я разбросал средь огней. Только предводитель клана сумел сбежать от меня. Но я выслежу его. Клянусь.

Только не сейчас. Он заставил себя мыслить ясно, пока вес фамильяра, лежавшего у него на коленях, медленно уменьшался, — угасала сама сущность зверя. Куральд Тюрллан сейчас был незащищён. Каким образом т’лан имассы умудрились проникнуть на Путь, оставалось тайной, но они сделали это и исполнили задуманное со своей легендарной жестокостью.

Ощутят ли его смерть лиосаны? Наверное, сначала лишь сенешали. Расскажут ли они другим? Нет, если хотя бы на мгновение остановятся и подумают об этом. Конечно, они всё время были жертвами обмана. Оссерк скрылся — их бог исчез, — и Куральд Тюрллан оказался открыт для захватчиков. В конце концов сенешали догадались бы, что если бы за силой, которая отвечает на их молитвы, на самом деле стоял Оссерк, то троих т’лан имассов не хватило бы — и близко не хватило бы. Отца моего можно описать многими словами, но слабым не назовёшь.

Увядшее до размеров птицы существо, бывшее его фамильяром, соскользнуло на пол шатра. Л’орик посмотрел на него, затем обхватил себя руками. Мне нужна… мне нужна помощь. От соратников отца. Кто бы… Аномандер Рейк? Нет. Он соратник, да, при случае, но никоим образом не друг Оссерка. Госпожа Зависть? Боги, нет! Каладан Бруд… но он несёт теперь собственное бремя. Значит, остаётся только она…

Л’орик закрыл глаза и воззвал к Королеве Грёз:

— Твоим истинным именем, Т’рисс, я желаю говорить с тобой. Во имя отца моего, Оссерка, услышь молитву мою…

Картина медленно возникла в его разуме — место ему незнакомое. Парк с высокими стенами и круглым бассейном в центре. Под сенью буйной растительности стояли мраморные скамьи. Плиты вокруг бассейна покрывал тонким слоем мелкий белый песок.

Он оказался около бассейна, глядя вниз на зеркальную гладь.

Где в чернильной тьме плавали звёзды.

— А ведь похож.

Он обернулся на журчащий голос и увидел женщину, сидевшую на краю бассейна. На вид ей было не больше двадцати. Золотисто-рыжие длинные волосы, бледное треугольное лицо, светло-серые глаза. Она не смотрела на него; вместо этого её томный взгляд скользил по чистой поверхности воды.

— Хотя, — добавила она со слабой улыбкой, — ты хорошо постарался, чтобы скрыть свой облик лиосана.

— Мы искусны в таких вещах, Королева Грёз.

Женщина кивнула, по-прежнему избегая встречаться с ним глазами:

— Как и все тисте. Аномандер как-то провёл два века в личине королевского телохранителя… человека. Так же, как и ты.

— Госпожа, — сказал Л’орик, — мой отец…

— Спит. Мы все давно сделали свой выбор, Л’орик. За спинами у нас далеко протянулись исхоженные тропы. Горький трагизм кроется в том, чтобы попытаться пройти по ним вновь. Но тем из нас, кто по-прежнему… бодрствует, похоже, не остаётся ничего другого. Бесконечно проходить путь заново, но каждый шаг, сделанный нами, направлен вперёд, ибо путь сам по себе замкнулся в кольцо. Однако — и вот истинный трагизм — знание об этом не замедляет наших шагов.

— «Дурни лупоглазые», как говорят малазанцы…

— Грубовато, но достаточно точно, — отвечала она, опуская длиннопалую руку в воду.

Л’орик смотрел, как её ладонь погружается в бассейн, но заволновался, похоже, пейзаж вокруг: слабое завихрение, намёк на рябь.

— Королева, Куральд Тюрллан утратил своего защитника.

— Да. Телланн и Тюр всегда были близко, а теперь оказались ближе, чем всегда.

Странная реплика… но её можно обдумать позже.

— Я не смогу защитить его в одиночку…

— Да, не сможешь. Твоя собственная дорога скоро станет опасной, Л’орик. И вот ты явился ко мне в надежде, что я найду подходящего… защитника.

— Да.

— Отчаяние принуждает тебя доверять там… где доверие не было заслужено…

— Ты была моему отцу другом!

— Другом? Л’орик, мы были слишком могущественны, чтобы знать, что такое дружба. Наши дела — слишком жестоки. Мы воевали с самим хаосом и — подчас — друг с другом. Мы сражались за то, чтобы придать форму всему, что возникнет после. И некоторые из нас проиграли эту битву. Не пойми неправильно, я не питала глубокой вражды к твоему отцу. Скорее, он был непостижим, как и все мы, — потрясение, вот что объединяло нас; похоже, это единственная вещь, которую мы с ним разделяли.

— Значит, ты не поможешь?

— Я так не сказала.

Он ждал.

Женщина продолжала держать ладонь под безмятежной поверхностью бассейна, но подняла голову и встретила взгляд Л’орика.

— Потребуется некоторое время, — пробормотала она. — Нынешняя… уязвимость… будет существовать в течение этого срока. У меня есть некий замысел, но до воплощения его ещё далеко. К тому же не думаю, что мой выбор тебя порадует. Тем временем…

— Да?

Она пожала плечами:

— Будем надеяться, что всех, кого эта слабость могла бы заинтересовать, вовремя отвлекут другие дела.

Он увидел, как внезапно переменилось выражение её лица, и когда Королева Грёз заговорила вновь, её голос звучал резко:

— Вернись в свой мир, Л’орик! Ещё один круг замкнулся — и замкнулся ужасно.

Она вынула ладонь из бассейна.

Л’орик тихо ахнул.

Ладонь покрывала кровь.

Его глаза резко раскрылись. Он снова стоял на коленях в своём шатре. Наступила ночь, и снаружи доносились приглушенные, мирные звуки; город приступил к вечерней трапезе. Однако Высший маг знал, что случилось нечто ужасное. Он замер неподвижно, прощупывая чарами окрестности. Его чары — столь ослабевшие, столь неверные…

— Нижние боги!

Водоворот насилия, закрученный в самом себе, распространяющий волны агонии… Фигура, маленькая, свернувшаяся, в разрезанной, пропитанной кровью одежде, ползёт сквозь темноту.

Л’орик вскочил на ноги, замотал головой от муки.

Затем вылетел наружу и внезапно сорвался на бег.

Он нашёл её след, окровавленную тропу в песке и пыли, ведущую прочь от развалин, в окаменевший лес. Прямо — он интуитивно это понял — к священной поляне, которую устроил там Тоблакай.

Но там она не найдёт помощи. Лишь очередное обиталище ложных богов. Да и сам Тоблакай ушёл, чтобы скрестить клинки со своей собственной судьбой.

Но она не способна мыслить ясно. Лишь боль ведёт её; жгучий инстинкт бегства гонит её прочь… Ползёт, как всякое умирающее создание.

Он увидел её на краю поляны, маленькую, перепачканную, мучительно ползущую вперёд.

Л’орик нагнал её, положил руку на затылок, на спутанные от пота волосы. Девушка вздрогнула и пронзительно завизжала, её ногти вцепились ему в руку.

— Фелисина! Он ушёл! Это Л’орик. Ты со мной, в безопасности. Теперь в безопасности…

Но она всё пыталась уползти.

— Я позову Ша’ик…

— Нет! — закричала она, сворачиваясь клубком на песке. — Нет! Он нужен ей! Он всё ещё нужен ей!

Её слова звучали смазанно из-за прокушенных губ, но всё же оставались понятными.

Л’орик отшатнулся, поражённый тихим ужасом. Значит, она — не просто раненое существо. Её разум достаточно ясен, чтобы взвешивать, просчитывать, отказаться от себя…