Дневник лейтенанта ДЖ. Кинга

Воскресенье, 17 января 1779 г. Легкие ветры и хорошая погода; ветры от WSW, штиль, ветры от NO. В 8 часов возвратились шлюпки, и м-р Блай доложил, что он отыскал относительно хорошо укрытую бухту, удобный участок [для высадки] и неподалеку от него пруд с не совсем хорошей водой. Капитан решил проследовать в эту бухту.

На берегу м-ра Блая встретили чрезвычайно радушно. Палубы кораблей были заполнены туземцами, и близ кораблей сгрудилось несколько сот каноэ. То, что туземцев было много, придало им дерзость и также дало возможность похитить много вещей; по тем из них, кто украл шлюпочный руль, была открыта стрельба из мушкетов, но мы не приметили, какой ущерб причинила им эта стрельба. До сих пор во время наших сношений с индейцами этого острова мы с полным основанием могли говорить, что их поведение было совершенно скромным. Те островитяне, которые к нам приходили (иногда их было очень много), явно были слугами (servants) или же обыкновенными рыбаками. Их низкое происхождение (meanness) проявлялось в их облике и поведении. А в той толпе, которая теперь стала причинять нам беспокойство, было много людей, по виду более знатных, и они не только похищали наши вещи, но и побуждали к этому остальных туземцев. Однако мы вскоре обнаружили среди них вождей, обладавших достаточной властью, чтобы сдерживать остальных. Мы заметили, что наиболее значительным среди таких вождей был молодой, приятный на вид человек по имени Пареа [Палеа]. Капитан обратил на него внимание, и он стал нам очень полезен.

Мы смогли перевезти лишь половину привезенных нам свиней и зелени, хотя часть наших людей была занята тем, что колола животных и солила мясо. В 4 часа д.п. NW оконечность была по пеленгу NtW 0,5 W в 4 или 5 милях; в 8 часов оконечность острова были по пеленгам StO 0,5 O — NNW 0,5 W; бухта, к которой мы шли, находилась по пеленгу OtN в 3 или 4 милях. Продолжали заводить в нее корабли, и, так как ветер уменьшился, суда [439] буксировались шлюпками. В полдень отдали якорь в бухте Каракакуа [Кеалакекуа].

Когда мы вошли в бухту, корабли окружило очень большое число туземцев. В тот момент, когда мы легли в дрейф, поджидая штурмана, мы насчитали вокруг корабля 500 каноэ, и, по крайней мере, 300 каноэ находилось около “Дискавери”. До полудня, пока мы постоянно меняли место, число туземцев трудно было сосчитать, но я думаю, что после полудня у кораблей находилось не менее 1500 человек, а к 6 часам их численность возросла до 9000. Кроме того, когда мы подошли ближе к берегу бухты, не менее 300 женщин и детей добралось до кораблей вплавь (я думаю, что им в каноэ просто не хватило места), а много мужчин приплывало к нам на досках. Не меньше островитян наблюдало за нами с берега, и без преувеличения можно сказать, что в это время в поле нашего зрения было 10 000 местных обитателей.

Когда мы стали на якорь, островитяне стали выражать песнями и прыжками свою большую радость и удовлетворение нашим приходом. Мы, однако, испытывали меньшую тягу к более тесному и постоянному общению с ними: нас измучило и до крайности утомило двухмесячное крейсирование у берегов этого острова. Кроме того, и погода часто бывала более бурной, чем мы могли того ожидать, находясь в этих широтах, и, пока мы огибали NO оконечность острова, почти все время было большое волнение на море; к тому же наши старые тросы и паруса каждый день выбывали из строя.

Разочарования, вызванные неудачными попытками отыскать место для якорной стоянки, оказали скверное воздействие на дух корабельных команд, и часть экипажа обратилась с весьма дерзким письмом к капитану Куку, отказавшись пить вместо пива настой из сахарного тростника, который офицеры и сам капитан нашли весьма приятным на вкус. К этому следует добавить еще и скудные выдачи зелени и свинины, хотя при первых же жалобах людям выдавалось соответствующее возмещение.

Капитан Кук заметил, что в гавани невозможно было наладить регулярное снабжение: порой съестные припасы бывали в избытке, а порой их не хватало (особенно не хватало зелени). Иногда ее за день приносили столько, что этого количества могло бы хватить на целый месяц. Если все это приобреталось, то большая часть портилась; если же островитян отсылали обратно они больше не возвращались, и от этого страдали обе стороны Пока мы крейсировали у берегов острова, капитан мог регулировать количество получаемых припасов; повышая цену на железо которого у нас становилось все меньше и меньше, мы могли, конечно во время стоянки получить и больше съестных припасов и в частности свинины для засола, так как туземцы в любой части острова охотно сбывали свое достояние. Следует принять в расчет и [440] соображения безопасности кораблей. Судя по тому, что мы в прошлом наблюдали на подветренных островах, а нынче на Моу'и и Оухихе [Гавайи], здесь было мало шансов найти какую-либо гавань; в лучшем случае это была бы такая же открытая и небезопасная бухта, как Атоуи. Поэтому безопаснее было лавировать в открытом море. Таковы были мотивы, которые заставляли нас так поступать, изнуряя при этом команды обоих кораблей.

Если бы среди нас был хоть один человек, который мог бы толково расспросить туземцев об их обычаях и о богатствах острова, и если бы в этом и состояла наша цель, наши дела не пришли бы в расстройство. К тому же мы общались с народом простым и невежественным; эти люди только и делали, что продавали нам свои товары и возвращались за новой их партией на берег, не обращая внимания на наши расспросы. А поэтому и о стране у нас могли быть лишь весьма поверхностные представления.

На “Дискавери” явилось столько народу и так много их сгрудилось на борту, что судно дало крен, и мы видели, что матросы с трудом сдерживают толпу, которая рвалась на корабль. Мы послали нашего друга Пареа в помощь людям на “Дискавери”. Другой вождь, прибывший к нам утром и обладавший не меньшей властью, чем Пареа (его звали Канеина [Канина]), счел, что туземцы на борту “Резолюшн” чересчур беспокойны (на палубе они сгрудились так тесно, что невозможно было продвинуться хоть на шаг), и без лишних церемоний по нашей просьбе заставил их спрыгнуть за борт. Один туземец упорно не желал этого делать, и Канеина легко поднял его в воздух и сбросил в море. Ростом Канеина был выше Пареа, у него было красивое, чуть удлиненное лицо и орлиный нос. Оба вождя имели весьма достойную осанку. Они привели с собой третьего вождя, но имени Коа, и он привез на корабль небольшую свинью и кусок красной материи; надев эту материю на капитана, он преподнес ему свинью, а затем выступил с длинной речью, или проповедью. Это был низенький старик с больными глазами и телом, покрытым струпьями, а так выглядят люди, [злоупотребляющие] кавой. Видимо, по значению своему он почти не уступал Пареа. Он отобедал с капитаном, а после обеда вместе с Пареа отправился с капитаном и м-ром Бейли на берег. Мы высадились на берегу, где нас встретили три или четыре человека. В руках у них были жезлы, украшенные пучками собачьей шерсти, и они произнесли речь, в которой то и дело повторялось слово “Эроно” [Лоно, точнее, Э-Лоно, звательный падеж от слова “лоно” — бог], а такое имя было присвоено с некоторых пор капитану туземцами ³²².

У северной оконечности этого берега было расположено селение, а на другом конце имелась продолговатая куча камней, а за ней росли кокосовые пальмы. Каменная стена отделяла участок с пальмами от берега. Ни одной души, кроме упомянутых особ, на берегу [441] не было, но близ хижин мы заметили туземцев, которые распростерлись ниц, как те люди, которые нас встретили, когда мы впервые посетили [остров] Атоуи.

Затем нас провели на вершину каменной кучи. Высота этой кучи с одной из ее сторон была примерно 8 футов, но с противоположной стороны из-за неровности этого участка она была вдвое выше. Думаю, что в ширину эта куча была ярдов двадцать, а в длину ярдов сорок. Вершина была плоская и вымощенная камнем. Она со всех сторон была обнесена крепкой оградой, и на столбы этой загородки были нанизаны черепа. Их было 20, и, как нам растолковали, большинство этих черепов принадлежало людям с Моу'и, убитым по случаю смерти какого-то вождя. У этой кучи близ берега стояло два дома, а на противоположном ее конце возвышался помост из не связанных между собой столбов. В средней его части без всякого порядка было воткнуто в землю пять высоких кольев. Мы вошли со стороны домов, и капитана остановили у двух грубых деревянных идолов. На этих чурбанах были вырезаны только лица с уродливыми ртами и головы венчались длинными деревянными надставками; на идолах было надето старое тряпье, а у подножия их лежали сено и старая скорлупа кокосовых орехов. После того как Коа и рослый угрюмый юноша с длинной бородой, чье имя было Кайрикеа [Кели'икеа], произнесли какие-то слова, нас провели в ту часть площадки, на которой возвышался помост. Здесь под столбами стояли полукругом 12 идолов, а против центральной фигуры на помосте, который поддерживался столбами высотой 6 футов и в точности был похож на таитянский [жертвенник] уатту, лежала прогнившая свиная туша, а под помостом были сложены стебли сахарного тростника, кокосовые орехи, плоды хлебного дерева и др. ³²³

Коа подвел капитана к этому помосту и, взяв тушу, снова произнес проповедь, а затем, бросив свинью, повел капитана на помост, что было сопряжено с риском, и, чтобы капитан не упал, Коа держал его за руку.

В это время изгородь обошла процессия из 10 человек, и эти люди несли с собой свинью и большой кусок красной материи. Процессия подошла к тому месту, где стена и помост отгораживали часть площадки, где мы находились, и ее участники простерлись ниц. Кайрикеа взял у них красную материю и передал Коа, а тот обернул ее вокруг талии капитана, после чего свинья была поднята на помост.

В течение некоторого времени Кайрикеа и Коа повторяли какие-то фразы, чередуясь друг с другом, и говорили они с вопросительными интонациями. В конце концов, Коа сбросил вниз свинью и спустился вместе с капитаном, после чего Коа повел капитана к идолам и перед каждым произносил какие-то слова, но говорил он их крайне непочтительным и пренебрежительным [442] тоном. Исключение он сделал лишь для центрального идола. Только этот идол и был в одежде, но высота его была не более 3 футов, тогда как все прочие достигали 6 футов. Перед центральным идолом Коа простерся ниц, а затем поцеловал его и пожелал, чтобы то же самое сделал капитан. Последний отнесся к этому совершенно пассивно и дозволил проделать с ним все, что желал Коа. Пареа называл этого маленького идола Кунуэ-акиа [ Ну-нуи-акеа — великий вседержитель Ку], а все прочие называли Кахаи [ ка'аи — резная деревянная фигура, заостренная книзу, чтобы ее можно было воткнуть в землю].

В течение всей этой церемонии м-р Бейли, Пареа и я сидели в дальнем углу под старым домом, и по одному этому, а также и по другим признакам было ясно, что отведенное нам место не играло заметной роли в церемонии. Но теперь нас отвели к центру площадки, к месту, углубленному фута на три ниже ее уровня. Площадь этого углубления была примерно 10—12 квадратных футов. На одной из ее сторон имелись два деревянных идола, и между ними усадили капитана. Коа держал его руку, другую руку поручили поддержать мне. Появилась еще одна процессия, которая доставила жареную свинью, плоды хлебного дерева, бататы, бананы, пирог и кокосовые орехи; процессия, возглавляемая Кайрикеа, приблизилась к нам. Кайрикеа держал в руках свинью рылом в сторону капитана и скороговоркой прочел несколько раз нечто вроде молитвы, или речи, на которую отвечали все прочие участники процессии, причем с каждым разом обращения эти становились все короче и короче, и под конец он произнес два-три слова, на которые толпа ответила ему возгласом “Эроно”. После того как эта церемония, длившаяся, как я полагаю, около четверти часа, закончилась, все индейцы уселись против нас и принялись разделывать свинью, колоть кокосовые орехи и подавать плоды. Тем временем часть туземцев принялась жевать каву таким же манером, как это делается на всех других островах. Кайрикеа прожевал ядро кокосового ореха, завернул жвачку в клочок материн и потер этим сверточком лицо, голову, руки и плечи капитана, и то же самое он проделал со мной и м-ром Бейли, Пареа и Коа. Пареа и Коа настаивали, чтобы мы отведали свинину, предварительно пригубив каву. Я ничего не имел против того, чтобы получить порцию свинины из рук Пареа, но капитан, вспомнив, что проделывал своими руками с тухлой свиной тушей Коа, не захотел взять у него ни кусочка даже тогда, когда этот старичок любезно прожевал для него мясо.

Мы поднялись, как только сочли это приличным, и капитан дал туземцам несколько кусков железа и другие безделушки (он сказал, что преподносит все это Эатуа); островитяне были довольны этими приношениями, но тут же поделили их между собой ³²⁴. [443]

После этой долгой и довольно утомительной церемонии, о назначении и характере которой мы могли только догадываться, полагая, однако, что для нас она весьма почетна и сулит нам всемерную поддержку со стороны островитян, два человека с жезлами подошли к капитану и произнесли те же слова, что говорились с самого начала. При этом все присутствующие пали ниц, а мы направились через селение к южной части берега. На NW оконечности бухты возвышается крутой утес, и он так нависает над морем, что только в малую воду под ним можно пройти вдоль берега к селению на северном скалистом мысе бухты ³²⁵.

Нас не очень удивило (подобное мы уже видели на южном берегу острова), что вся местность, несмотря на видимое обилие зелени, дома и плантации, была покрыта лавой и камнем, на который оказал большое действие огонь.

Мы возвратились на борт вечером, очень довольные поведением наших гидов, причем их уважение к нам выражалось не в той низменной и весьма неприятной для нас форме, какую проявляет свое отношение чернь, и нас очень обрадовали приветственные возгласы, которыми нас непременно встречали дружественно настроенные островитяне.

Неподалеку от мораэ, на участке берега, где возделывались бататы, мы расположили наши обсерватории и палатки. Пареа, который дал нам понять, что он состоит в родстве с Териобу, королем острова Оухихи [Гавайи], рад был показать свою власть и доброе к нам расположение и готов был снести несколько домов, стоящих на пути к обсерватории. Речь шла о нашем первоначальном плане: сперва мы хотели расположить обсерватории на участке, находящемся посреди селения, на противоположном конце берега, поскольку там легче было следить за работами и охранять партию, занятую пополнением запасов воды, но затем сочли, что это поле отвечает нашим целям в большей степени, и дали понять Пареа, что избранный нами и огороженный каменной стеной участок следует объявить табу и что мы возместим ущерб хозяину этой земли. Все устроилось наилучшим образом. Утром обсерватории и палатки были свезены на берег и установлены, участок провозглашен жрецами табу, и на стене были водружены жреческие жезлы.

Мы отрядили для охраны наших людей на берегу шесть солдат морской пехоты с капралом и офицером. М-р Филипс приказал стражникам при исполнении их обязанностей придерживаться солдатского устава. Он дал им ряд других распоряжений с целью повысить авторитет стражников в глазах островитян и запретил солдатам морской пехоты давать в руки туземцев оружие и показывать, каким образом оно заряжается.

Вождь селения по имени Кохо был полностью вознагражден за ущерб, который мы нанесли молодым посадкам бататов. [444]

Туземцы теперь твердо держались нашей границы — каменной стены, и никто ее не нарушал и не входил без спроса на участок, провозглашенный табу.

Все было подготовлено для короткой стоянки на берегу сообразно намерениям капитана (мы не перевезли хронометров и телескопов на сушу по причине краткости стоянки), и все было куда спокойнее, чем в любом из мест, где мы устраивались раньше.

Два дома у края каменной кучи (ее туземцы называли о-хики-оум [хикиуа], что, по всей вероятности, соответствует какому-то особому обозначению, поскольку слово “мораэ” употребляется здесь в таком же значении, как это принято на Таити) были отведены парусным мастерам. В одном из домов было отведено особое помещение для больных ³²⁶.

Ни одно каноэ ни при каких обстоятельствах не подходило к берегу близ нашей обсерватории — вероятно, скорее из уважения и благоговейного страха перед о-хики-оум, чем перед нами, хотя островитяне, которым это разрешали часовые, могли свободно проходить к стене через поле. Никакие наши посулы не могли также заставить женщин приблизиться к нашей стоянке. Наши люди пытались вручить женщинам подарки, соблазняли Пареа и Кохо, дабы они допускали их к нам, но островитянки неизменно отвечали, что Этуа и Териобу [Каланиопу] убьют их, и по всему видно было, что, даже если бы вожди дозволили женщинам приходить к нам, они все равно держались бы от нас на изрядной дистанции. Как бы неутешительно не было подобное поведение женщин, несомненно, что нам от этого жилось спокойнее. Вся торговля велась у кораблей, и у наших жилищ на берегу царила тишина, тогда как везде в других местах во время стоянок в этом море все складывалось как раз наоборот.

За посадками кокосовых пальм — а они тянулись почти на всем протяжении берега — находился маленький и грязный пруд с весьма посредственной водой. Правда, из ям, вырытых по краям пруда, вычерпывалась пресная вода, но самая хорошая вода текла из трещины в скале, расположенной в конце пляжа. При отливе эта вода была очень хорошей, и ее было более чем достаточно для текущих нужд. По опыту долгого плавания нам было известно, что, пожалуй, только остров Атоуи может дать нам более вкусную воду. Близ этого пруда было несколько хижин, и мы вскоре убедились, что в них живут только жрецы и люди, занятые на о-хики-оум и совершавшие отправления культа, когда приносились жертвы Эроно. С этими людьми мы поддерживали прекрасные отношения, и они нас посещали во всякое время и всегда и во всем проявляли к нам совершенное доверие.

Пока мы жили в мире и покое, на борту не прекращалась сумятица и там царил беспорядок. На кораблях постоянно бывало такое количество народа, особенно женщин, что несколько раз в [445] день приходилось очищать от них палубы. Но спустя два-три дня, когда любопытство островитян было удовлетворено, число их уменьшилось, и они стали менее беспокойными.

Конопатчики были поставлены на заделку бортов, и это была единственная работа на кораблях, которая продвигалась вперед.

Придя сюда, мы прежде всего стали спрашивать островитян о главном вожде острова. Мы спрашивали, кто он, где находится и собирается ли нанести нам визит. Пареа объяснил нам, что он находится на Моу'и, но будет здесь через три или четыре дня. Пареа говорил, что он является т'акани Териобу, и назвал имена других людей, состоящих в таких же отношениях с королем. Мы так и не узнали более или менее определенно, какая связь была между этими т'акани и королем, и не очень верили тому, что на этот счет говорили нам женщины ³²⁷.

С 19-го по 24-е, пока отсутствовали Пареа и Коа (они сказали, что отправляются на свидание с Териобу, который высадился на наветренном берегу острова), ничего существенного не произошло. Нас, живших на берегу, без ограничения снабжали свиньями и зеленью жрецы, и лодки со снедью посылались на корабль; все это делалось от имени Као, а он был очень стар. Кайрикеа, вождь этого поселения, сказал, что он внук Као. Примечательным был прием, оказанный островитянами капитану Куку и капитану Клерку ³²⁸.

Это был первый визит капитана Кука в жилища [жрецов]. Его усадили у ног деревянного идола, стоящего у входа в хижину, и, судя по клочьям материи, обернутым вокруг идола, и остаткам жертвоприношений, возложенным на уатту, этому божеству воздавались необычайные почести. Мне снова пришлось поддерживать руку капитана, и, после того как его облачили соответствующим образом, Коа принес поросенка (при этой церемонии сам Коа и дюжина островитян выстроились в одну шеренгу), а один из жрецов задушил животное. Тут же был разведен огонь, и еще не совсем удушенного поросенка бросили на раскаленные угли, а когда шерсть была опалена, тушу поднесли к самому носу капитана, причем эта операция сопровождалась вопросами и ответами, которые произносились совсем в другом тоне, чем на той церемонии, что состоялась в первый день нашего пребывания в местном мораэ. Затем свинью с кокосовым орехом положили к ногам капитана, и все жрецы уселись. Была подана кава: жирную тушу разрезали, и нас накормили таким же способом, как и во время минувшей церемонии.

Всякий раз, когда капитан Кук бывал на берегу, его принимал один из жрецов, при этом он распевал какие-то молитвы, а люди падали ниц. Когда капитан уходил в палатку, туда являлись Кайрикеа и его приближенные и преподносили ему свиней, бататы и пр., причем эти вручения неизменно сопровождались церемониями. [446]

Все это указывало на то, что почести воздавались не в знак дружбы, а по какому-то ритуалу и ответные дары не имели для островитян значения. Часто случалось, что вожди низшего ранга изъявляли желание преподнести дары или, скорее, воздать капитану то, что воздавалось божеству, как это делалось при мирных жертвоприношениях или при похоронах вождей высокого ранга, и, когда эти люди подносили капитану свинью, руки их дрожали и весь их вид свидетельствовал о том, что они объяты страхом. При этом Кайрикеа и другие жрецы произносили все необходимые сентенции.

Находясь на берегу, мы вскоре выяснили, что между этими вождями, Коа и вождем здешней округи (она называлась Акона [Кона]) Кохо существует большая разница. Кайрикеа говорил нам, что не им, а вождю по имени Као [это главный жрец острова], который должен сюда явиться вместе с Териобу, мы обязаны тем, что все припасы доставляются в наши палатки. Кайрикеа сознавал свое более низкое положение, не выражая, однако, недовольства, а для недовольства у него были основания. Коа и Кохо или же Пареа, постоянно сопровождавшие капитана, когда он бывал на берегу, забирали все наши подарки, которые, несомненно, полагалось бы вручать Кайрикеа: ведь именно он снабжал нас свиньями и зеленью, а Коа и Кохо порой выпрашивали частицу того, что нам доставалось, и делали это так назойливо, что мы нередко отказывали им в этих просьбах.

Коа однажды сыграл с нами весьма хитрую штуку. Различные вожди часто дарили нам свиней и порой приносили их в таком количестве, что мы не могли все использовать, а Коа, зная об этом, просил у нас лишнюю свинью и редко встречал с нашей стороны отказ. Однажды он унес свинью, а затем эту же свинью преподнес нам один вождь, которого привел к нам Коа. Этот вождь, по словам Коа, хотел таким образом выразить нам свое уважение. Было ясно, что свинья и вождь состоят в тесной дружбе. Мы не сомневались, что проделка эта мошенническая и что Коа и Кохо часто ведут подобную игру, зная, что мы редко оставляем без вознаграждения вождей, выражающих дружеские чувства.

Мы все больше привязывались к жрецам, поведение которых было крайне благожелательным и скромным. При этом мы ничем не обижали прочих вождей: они приносили большую пользу на кораблях, наводя порядок среди туземцев.

24-го туземцам не было разрешено подходить к кораблям, и они все сидели в своих домах. Нам удалось лишь узнать, что на все сношения с нами наложено табу по случаю прибытия Териобу.

Подобное происшествие возбудило у нас нетерпеливое желание повидать монарха, державшего своих подданных в таком благоговейном страхе. Поскольку Териобу не появлялся, а на борту иссякли [447] запасы зелени, утром 25-го мы приманили к кораблям несколько каноэ, но тут вмешался в дело один вождь, который предпринял попытку увести каноэ. После того как по нему или, точнее, поверх него выстрелили из мушкета, он оставил это намерение, и нам удалось приобрести необходимые припасы.

После полудня мы узнали, что Териобу прибыл, и мы поверили этому, так как вечером множество каноэ обогнули северную оконечность бухты и направились к “Резолюшн”. До наступления темноты мы наблюдали с берега, как вереница больших парусных и гребных каноэ выходит из-за мыса ³²⁹.

Утром 26-го нам сообщили, что Териобу в сопровождении Пареа и ряда вождей прибыл на борт “Резолюшн”. Там он оставался до 10 часов вечера, а затем со своими приближенными направился на ночлег в селение Коуруа [Кавалоа], расположенное на северном берегу бухты.

В полдень Териобу на большом каноэ, сопровождаемом двумя другими каноэ, покинул селение и торжественно направился к кораблям.

В большом каноэ был сам Териобу, во втором сидел Као, и там находились четыре идола, а третье каноэ было нагружено свиньями и зеленью. Когда эти каноэ подошли к борту “Резолюшн”, на центральном каноэ принялись торжественно петь песни, и мы заключили, что процессия эта носит в какой-то степени религиозный характер.

Гости, вместо того чтобы подняться на борт, направились в нашу сторону, и процессия выглядела весьма величественно. Все вожди стояли, облаченные в [парадные] одежды со шляпами на головах, а в центральном каноэ были установлены идолы из плетенки (мы решили, что это местные боги), украшенные на разный манер красными, черными, белыми и желтыми перьями. Вместо глаз у них были раковины жемчужницы с черными кружочками посередине, в необычайно уродливые пасти вставлены собачьи зубы. Уродливы были не только пасти, но и все прочие черты идольских лиц. Мы выставили для встречи всю нашу маленькую гвардию, а капитан, убедившись, что король направился к берегу, последовал за ним. После того как мы вышли навстречу, король высадился и милостиво снял со своих плеч одеяние, набросив его на плечи капитана, а затем надел ему на голову шляпу из перьев и вручил ему очень красивую мутовку. Кроме того, он сложил у ног капитана пять или шесть комплектов одежды, и все эти вещи были очень красивы и ценны. Приближенные короля принесли четыре большие свиньи и другие припасы.

Я был поражен, глядя на короля, вручившего эти поистине королевские дары и окруженного королевской свитой. Это был немощный и дряхлый старик; он уже появлялся у корабля, когда мы были у NO оконечности острова Моу'и, и его главные [448] адъютанты тогда пробыли с нами всю ночь. Среди них был Майха-Майха [Камеамеа], и сейчас его волосы были вымазаны какой-то грязной бурой мазью или пастой, и эта мазь придавала ему невероятно дикий облик; подобных лиц мне, право же, не приходилось еще видеть, и эта внешность никоим образом не отражала его характера — непринужденный и бодрый. Хотя в его поведении была сейчас известная сдержанность, все же казалось, что именно он главный распорядитель на этой встрече. Здесь было двое очень красивых юношей — младших сыновей короля; старшему из них было лет шестнадцать, и он тогда тоже всю ночь провел на борту и теперь всем своим поведением показывал, что полностью нам доверяет.

Вскоре капитан Кук и Териобу поменялись именами и закрепили твердый дружеский союз; одновременно появилась процессия жрецов, возглавляемая весьма престарелой особой; участники процессии несли больших свиней и массу бататов, бананов и др., и по поведению и взглядам, которые бросал на старика Кайрикеа, мы поняли, что этот старик в голове процессии — тот самый Коа, щедротами которого мы жили. Као обернул вокруг бедер капитана кусок материи и передал ему маленькую свинью. Као было предоставлено почетное место рядом с королем, и, когда Кайрикеа приступил со своими последователями к обычной церемонии, Као и многие другие вожди отвечали на традиционные вопросы.

Капитан доставил Териобу и столько его приближенных, сколько мог вместить баркас, на борт “Резолюшн”, где им были розданы подарки, которые их всех осчастливили. Као и с полдюжины старцев нашли пристанище в домах жрецов, а все каноэ, и в частности то, на котором находились боги, были отбуксированы в безопасное и недоступное прибою место. Као желал, пока он здесь находился, делить с нами свой досуг.

Больше ни одного каноэ в бухте не появлялось, и туземцы снова простерлись ниц, как это они сделали, когда капитан Кук впервые сошел на берег.

Нашим людям было разрешено свободно торговать с туземцами, и спустя короткое время бухта заполнилась каноэ. Это разрешение просили и получали люди, принадлежащие к той партии, которая должна была отправиться в глубь страны, чтобы дойти до снежных гор.

Партия состояла из канонира с “Резолюшн” м-ра Ванкувера, юного джентльмена с “Дискавери” м-ра Нелсона, посланного м-ром Бенксом для ботанических наблюдений, капрала из береговой команды и еще трех человек. Они не взяли с собой никакого оружия и отправились в путь в 3 час. 30 мин. п.п. с четырьмя туземцами.

27 января. Руль с “Резолюшн” был отправлен на берег для ремонта рулевых крюков и для обтяжки головки обручами. [449]

Небольшая партия наших джентльменов отправилась в глубь страны. Исключительно мирное поведение туземцев на берегу подавило все наши опасения, и мы теперь во всем доверяли островитянам.

Териобу подарил нам очень много свиней, вероятно штук двадцать, и отправил лодку с подарками капитану Клерку. Между большими вождями и капитаном все время шел обмен дарами. Интересы одного из вождей (я узнал, что он сын Као), так же как и интересы его отца, сильно расходились с Териобу. Они и их приближенные жили с нами, когда Териобу и его свита находились в Коуруа. Нас отделяли от них высокие и крутые холмы в северной части берега бухты. Упомянутый вождь, к нашему удивлению, носил помимо своего собственного имени имя Эроно. Сегодня он подарил капитану красивую одежду и несколько крупных свиней.

30-го руль починили, погрузили на баркас и отправили на борт. 31-го были посланы плотники с одним из людей Као в качестве гида в глубь страны, чтобы нарезать доски для поручней, в чем нуждался “Резолюшн”. Другая партия возвратилась сегодня, и ее участники не находили слов, чтобы описать гостеприимный прием, оказанный им Као. Как только Као узнал, что они находятся в пути, он послал к ним своих людей со свиньями и всем прочим и приказал туземцам, живущим в той местности, через которую лежал путь наших людей, оказывать им всемерную помощь. К этому надо добавить, что его посланцы не приняли в дар ни одного кусочка железа и других презентов за тех свиней, которые они с такими трудностями доставили нашим людям издалека.

Этот чрезвычайно благожелательный человек каждое, утро посылал нашей партии более чем достаточное количество припасов. Всякий раз, когда нас посещал капитан Кук, Као являлся во главе процессии своих собратьев и приносил жареных свиней, плоды хлебного дерева, бататы и пр. и после церемонии вручения даров отправлялся в свое тихое убежище. Мирное и спокойное поведение туземцев в отношении нашей партии было вызвано стараниями жречества, хотя не всегда все обходилось хорошо. Туземцы, например, однажды ночью похитили из палатки, где я спал, ящик с ножами, вилками и оловянными тарелками, а из другого ящика украли кое-какие вещи, принадлежавшие м-ру Филипсу. Более всего удивляло в этой краже то обстоятельство, что воры не тронули моей одежды и каких бы то ни было принадлежавших мне вещей, отделив их от вещей м-ра Филипса, положили обратно в корзину.

Кайрикеа сказал нам, что кражу учинил вождь округи Кохо, и, судя по некоторым признакам, так это и было.

Кое-что Кохо затем вернул, а я не предпринял никаких шагов, чтобы получить все остальное, но резко предупредил Кохо, что, [450] если такие случаи повторятся, для него это кончится плохо. Были предприняты меры, чтобы подобного рода происшествия в дальнейшем не происходили. Я узнал также, что на кораблях туземцы причинили еще больше беспокойства. Вожди из окружения Териобу обладали не меньшими склонностями к воровству, чем их собратья к югу от экватора, и если они не всегда выступали в главной роли, то неизменно оказывались подстрекателями и соучастниками краж.

На “Дискавери” выпороли за кражу одного индейца, а утром один весьма именитый вождь, вручая нам в дар свинью, привязал к своему запястью нож для мяса из офицерской кают-компании. Это был инструмент, без которого мы не могли обойтись, и я не без труда отобрал его у вождя. Впоследствии я убедился, что некоторые мои соображения были правильны: я никогда не соглашался с мнением тех, кто, общаясь с этими народами, считал необходимым предпринимать все возможные меры для предотвращения воровства. Бороться с ворами надо так, чтобы не причинять им ущерба: следует лишь ничего не оставлять на их пути и хорошенько охранять не только личные вещи.

По нашей просьбе островитяне вечером продемонстрировали нам борьбу и бокс. Хотя сошлось очень много народу, нам не показалось, что все было проведено должным образом — чего-то в этом зрелище не хватало. Я отложу описание этого зрелища и возвращусь к нему, когда перейду к здешним развлечениям.

1 февраля. У нас ощущался недостаток в топливе, и капитан пожелал, чтобы мы переговорили с туземцами, могут ли они нам продать частокол, которым было огорожено мораэ. Мы видели, что островитяне брали оттуда столбы, и, так как многие столбы уже сгнили, мы полагали, что без всякого риска можно, не совершая кощунства, договориться о покупке всего частокола.

Это соответственно и было сделано, и нам без дальнейших просьб доставили весь лес, причем островитяне получили изрядное возмещение. Сегодня за топливом прибыло два баркаса с наших кораблей. Матросы попутно забрали и деревянных идолов и, прежде чем я об этом узнал, перенесли весь идолский полукруг на шлюпки. Они сказали мне, что туземцы имели с ними соответствующий разговор и разрешили забрать идолов.

Я все же переговорил с Као, который был с нами, и он пожелал только, чтобы мы возвратили маленького идола и оставили двух идолов в центре мораэ на месте. Маленького идола доставили в один из жреческих домов.

Сегодня скончался Уильям Уотман из команды канониров Он уже чувствовал себя нездоровым, когда мы только вошли в бухту но первые дни был на берегу. Мы думали, что ему стало лучше' и он по собственному желанию отправился на корабль но день спустя его хватил удар, и не прошло и двух дней, как он умер. [451]

Это был старый человек, прослуживший в морской пехоте 21 год; он сопровождал капитана Кука в предыдущем плавании, и тот затем устроил его в Гринвичском госпитале, но, так же как и капитан, ой покинул госпиталь, чтобы снова последовать за ним. Все сотоварищи любили Уильяма за его добрый и благожелательный нрав. По своему опыту он знал, что кубки и чаши, особенно в руках молодых людей, недолговечны, поэтому он собирал скорлупу кокосовых орехов и вручал тем, кто лишался этих сосудов.

Вожди, узнав о его смерти, выразили желание, чтобы его похоронили на берегу, и тело было предано земле в мораэ, причем погребальная церемония была проведена торжественно и достойно, насколько это нам позволяли обстоятельства.

Старый Као и его собратья оставались в роли зрителей, и, когда могила была засыпана и прочтены заупокойные молитвы (все это время туземцы хранили глубокое молчание), они возложили на могилу убитую свинью, кокосовые орехи и бананы. Несомненно, они желали выразить свое уважение к покойному большим количеством подношений и отправлением некоторых церемоний. Хотя их желание произносить погребальные речи и сдерживалось, церемонии эти продолжались три ночи; в одну из ночей Као и другие его собратья окружили могилу, закололи несколько свиней и пропели какие-то песни, причем никто не помешал им довести до конца эти церемонии, предпринятые из лучших побуждений.

У могилы был воздвигнут столб, и к нему прибита квадратная доска, на которой были указаны имя, возраст и дата смерти покойного. Островитяне нам обещали оберегать эти останки, и мы не сомневаемся, что хранить о нем память здесь будут до тех пор, пока у могилы стоит столб-памятник пребывания первооткрывателей на этой группе островов.

2 февраля. Териобу и вожди стали допытываться, когда мы отсюда уйдем, и, видимо, их обрадовало то, что мы собираемся отправиться в путь вскоре и хотим остановиться на Моу'и. Трудно сказать, вызывалась ли эта радость чувством подозрительности или желанием собрать для нас припасы, но, судя по искренности островитян, скорее можно допустить вторую причину. Всю ночь и все следующее утро люди бродили по улице, повторяя на манер наших глашатаев какие-то фразы, и мы полагали, что это были призывы нести Териобу свиней и коренья для передачи всего этого Эроно, поскольку имена Териобу и Эроно часто повторялись. Под кокосовыми пальмами было освобождено место для приносимых Териобу свиней, на другой стороне площадки складывались стебли сахарного тростника, ямс, бататы, плоды хлебного дерева, и у стоящего поблизости каноэ было растянуто много материи.

3 февраля. Капитан и Териобу отправились в то место, где живет Као. Перед его хижиной лежали свертки материи, [452] множество красных и желтых перьев, связанных волокнами из скорлупы кокосового ореха, и большое количество топоров и других железных изделий, полученных на нашем корабле. Сперва, увидев, что все это связано в узел, мы решили, будто здесь собрано то, что предназначается для капитана Кука, но эти предположения не подтвердились. Кайрикеа разложил эти связки перед Териобу, выставив перья, железо и все прочее на его обозрение, и мы уяснили, что это подать, собранная Као. Король явно был удовлетворен этим проявлением верности, отобрал примерно треть железа и некоторое количество перьев и перья передал капитану, который, однако, взял их очень мало. Король сказал, что капитану предназначены и материи. Нам не разъяснили, для кого собраны свиньи и коренья, и когда мы об этом спросили, туземцы указали на капитана и на меня, а кроме нас двоих, здесь никого из наших людей больше не было.

За подарками были посланы лодки и для нас отобраны большие свиньи; мне кажется, что более 30 свиней было отдано простому народу, так же как и большая часть плодов хлебного дерева, кокосовых орехов и бататов, потому что у островитян больше этого добра уже не оставалось.

По ценности этот дар далеко превосходил все, что мы когда-либо получали на островах Дружбы и Общества. Бросалось в глаза, что способы вручения подарков и здесь, и на островах Дружбы были весьма сходными, что свидетельствовало о более деспотическом образе правления, чем на островах Общества.

Вечером нас развлекали борьбой и матчами бокса, а затем мы израсходовали остатки наших ракет и удивили фейерверком здешних жителей в такой же мере, как и всех прочих островитян.

Нас начинало тревожить то обстоятельство, что наши плотники все еще не возвращались. Мы послали одного из помощников штурмана вместе с Каниной, чтобы их разыскать и поторопить, но они вернулись еще до возвращения нашего посланца и сказали, что вынуждены были пройти дальше, чем сперва предполагали, а плохая дорога и трудности, вызванные переноской заготовленного леса, сильно их задержали. Однако о своих проводниках они отзывались весьма похвально. Туземцы не только кормили наших людей, но и охраняли их орудия и не похитили ни одного гвоздя. Простой народ отлично чувствовал, что ему оказывают доверие, и редко не оправдывал этого доверия. С дозволения Као мы наградили этих людей, и они заслужили бы большего вознаграждения чем то, которого от нас удостоились, если бы дело заключалось не только в доставке леса.

Териобу и Као совершенно серьезно просили капитана Кука оставить меня здесь. Мои здешние друзья предлагали мне скрыться и обещали надежно укрывать меня в горах, до тех пор пока не уйдут корабли, и сулили мне, что сделают меня большим [453] человеком. На всех островах их обитатели выражали желание, чтобы кто-нибудь из наших людей остался после ухода кораблей, и часто выдвигались примерно такие же доводы, какие выставляют бойкие дети, когда хотят получить занятную игрушку.

Утром перевезли на борт обсерваторию. Табу теперь было снято с нашего участка, и туземцы кинулись туда в надежде что-либо отыскать на месте нашей стоянки. После полудня парусные мастера и все другие люди, работавшие на берегу, были доставлены на борт. На берегу собралась большая толпа, и некоторые островитяне настроены были довольно озорно, и как на грех в это время отсутствовали вожди. Однако, поскольку на берегу нечего было украсть, толпа разошлась. Затем часть туземцев вернулась к тому месту, где стоял наш малый ялбот, на котором я должен был отправиться на корабль. Я полагаю, что сюда они пришли, чтобы выразить свои добрые чувства. Они усадили меня и принялись оплакивать нашу разлуку, и мне не без труда удалось от них вырваться.

Я с сожалением покидал места, где на меня возлагалась в определенной мере ответственность за наших людей, но всегда испытывал большое удовлетворение, видя их в безопасности и сознавая, что мы, к великому нашему счастью, сохранили самые дружественные и сердечные отношения с туземцами.

Здесь немалую роль сыграл м-р Бейли. Будучи всегда на месте нашей стоянки, он поправлял меня и давал мне советы, как поступать в том или ином случае. В нашей партии не было ни одного человека, который вел бы себя плохо по отношению к туземцам.

В этом месте многое сложилось так, что наше пребывание не вызывало неудовольствия у этого народа. На наш участок было наложено табу, и никакими средствами нам не удавалось завлечь к себе женщин. Даже жена самого Териобу не осмелилась переступить границу запретного участка. К этому надо добавить весьма разумные распоряжения офицера морской пехоты, который нам здесь во всем помогал. Наше житье облегчалось и тем, что нам были предоставлены отдельные палатки. В других местах я вел жизнь, несовместимую с моим положением и званием, и был вынужден довольствоваться пребыванием в обсерватории, а те, кому ведомы эти места, знают, каково приходится людям, ютящимся либо в ней, либо в каком-нибудь из углов общей палатки. Кроме того, обычно у нас так мало бывало свободных рук, что нельзя было выделить человека для приготовления пищи. Здесь в этом не было нужды, так как жрецы давали нам многое из того, в чем мы нуждались.

В любом случае, добиваясь взаимопонимания и проявляя добрую волю, следует держать себя достойно. Полагаю, что в этом отношении на мое доведение вряд ли могли быть какие-либо [454] нарекания. Я всегда неукоснительно придерживался правила не обижать вождей, и, если кто-либо из них переходил границу участка или неожиданно появлялся в нашем жилище, я никогда не выдворял такого визитера насильно. Если он был нам неприятен, мы изыскивали способы отделаться от него, и в дальнейшем я приказывал часовым пропускать только тех людей, которые отвечали нашему выбору. Они всегда вежливо ограждали нас от беспокойства, когда мы были заняты солнечными обсервациями, или были вне дома, или же уходили спать. В этих странах, где в случае воровства невозможно на первый же взгляд отличить вождя от обычного тоутоу, подобные меры крайне необходимы, ибо, если по ошибке с вождем обойдутся грубо или неуважительно, он отнесется к этому весьма чувствительно, особенно когда случается это на глазах его многочисленных земляков. Я заранее отвожу возражения, основывающиеся на том, что сами вожди не ведут себя с достаточной деликатностью и заботливостью, когда общаются друг с другом. То, что человек воспринимает безразлично, когда речь идет о привычном для него деле, может вызвать совершенно иное отношение, если в это дело замешан чужестранец.

Вечером мы были удивлены, обнаружив, что два дома близ о-хики-оу объяты пламенем. Мы было подумали, что пожар вызван нами по неосторожности: мы могли не загасить очаг на месте нашей стоянки, но оказалось, что эти предположения были ошибочными. Спустя некоторое время мы узнали, что какие-то туземцы приходили с факелами на это место, надеясь отыскать там что-либо забытое нами. Это был уже второй пожар: несколько дней назад в селении, лежащем на севере [Кавалоа], сгорело несколько домов, и я думаю, что такие случаи здесь нередки и вызываются самой конструкцией построек, а также тем, что они весьма скученны.

4 февраля. Рано утром мы снялись с якоря и в сопровождении “Дискавери” и туземных каноэ вышли из бухты. В полдень оконечности острова были по пеленгам NtW 0,5 W — SSO 0,5 O, бухта находилась по пеленгу OtS 0,25 S, и мы отошли от берега на 3 или 4 мили.

Поскольку мы теперь уже покинули бухту Каракуа, я намерен, прежде чем мы направимся дальше, описать то, что мы видели в этой стране. Давая такое описание, я выражаю признательность тем, кто участвовал в экскурсии в горы, и оставляю до тех времен, когда мы окончательно распрощаемся с этой группой островов, сообщение о занятиях и нравах их жителей.

Я никогда не заходил в глубь острова дальше чем за 3 мили от берега. На протяжении первых 2,5 миль местность сложена обожженными камнями, и сразу же за селением начинаются сплошные посадки бататов и растения, из которого изготовляется материя. Затем вступаешь в места, где растут хлебные деревья; [455] в цвету они изумительны. Поверхность очень неровная, и, хотя под деревьями почва сносная, во многих местах нет ничего, кроме горелого камня. В низинах на искусственно насыпанных полях разводятся бататы.

Мои занятия в обсерватории не позволяли мне заходить дальше. Если бы я имел такую возможность, я бы прошел к обширным полям, которые мы видели с корабля, — они находятся за рощами хлебных деревьев.

Поэтому я расскажу о путешествии партии из семи наших людей и четырех гидов-туземцев, которая отправилась в дорогу после полудня 26-го числа.

На протяжении первых трех или четырех миль путешествия страна была такой, какой она описана выше, а затем началась полоса правильно разбитых и очень обширных плантаций. Банановые деревья там чередовались с хлебными, но они не занимали на плантациях много пространства и росли лишь вдоль стен, которые отделяли участки разных владельцев и были возведены на расчищенном грунте из камня. Эти стены были скрыты посадками сахарного тростника, расположенными с внешней и внутренней стороны. Листья и стебли тростника образовывали красивую естественную изгородь. На возделанных делянках были посажены бататы, тарро, или корень эдди, и в небольшом количестве растения, из которых получают материю.

На ночь партия остановилась во второй встреченной по пути хижине, расположенной на плантации, подобной описанной выше, на расстоянии, как предполагали путешественники, 5 миль от нашего селения. Место это находилось у вершины первой, видимой с кораблей гряды холмов. Вид оттуда открывался прелестный. В бухте были видны корабли, а к северо-западу от селения вдоль берега, идущего влево, начинался густой лес. Справа насколько хватает глаз простирались богатые плантации, а за спиной их были такие же леса, как и в левой части берега.

Грядки бататов и тарро были разделены полосой шириной 4 фута. Бататы были окучены горками светлой земли, так что виднелись лишь верхушки ботвы, тогда как на грядках тарро у растений были обнажены корни, но зато земля была насыпана в виде валиков, так что образовывались углубления, в которых держалась дождевая вода; делалось это потому, что корни тарро требуют много влаги. Оговорюсь, что на этих островах возделывают самое лучшее на вкус тарро.

Наши люди, приметив, что жилищ вокруг очень мало, и взяв в расчет убогий вид хижины, в которой они заночевали, заранее решили, что торговля тут будет скудной и припасы добыть не удастся. Поэтому они послали одного из своих гидов в селение, чтобы приобрести свинью. Здесь их догнали люди Као, которые принесли свинью; поскольку дальнейший путь их лежал через земли Као, [456] гиды наших людей брали на плантациях все, что им приходилось по вкусу. Тем туземцам, которые пришли от Као, было предложено железо, но они от него отказались и не взяли других вещей, которые предлагали им наши люди.

У путешественников не было с собой термометра, и только по своим ощущениям они могли судить о степени потепления или похолодания, но и так было ясно, что ночи здесь очень холодные. Наши люди спали лишь урывками, а туземцы не могли сомкнуть глаз и все время кашляли.

Утром 27-го путешественники отправились дальше и наполнили свои фляги водой из превосходного ключа, который находился примерно в полумиле от хижины. Затем по узкой тропинке они вошли в лес. Тропинка эта, как им сказали, была протоптана собирателями диких, или “конских”, бананов и птицеловами. Местами она была болотистой, местами каменистой, и порой ее преграждали большие стволы павших деревьев. Пройти же в лес, не придерживаясь тропы, было невозможно из-за густого подлеска. В той части леса, где наряду с другими деревьями росли дикие бананы, через определенное расстояние были поставлены столбы с белыми флажками как знаки, разделяющие частные владения. Деревья в лесу были высокие и красивые, некоторые в обхвате имели 15—20 футов. Они принадлежали к той разновидности, которая в Новой Голландии получила название пряного дерева (spice tree) ³³⁰. Путешественники прошли лесом миль десять и, убедившись, что тропа ведет к юго-западу, в сторону моря, а не по направлению к горам, куда они хотели проследовать (даже с самых высоких деревьев здесь нельзя было увидеть этих гор), отошли на 6—7 миль назад к временной и кое-как построенной хижине. Здесь они оставили большую часть припасов, трех индейцев и двух наших участников экскурсии, с тем чтобы эти люди подготовили хижину для ночлега. Днем они хотели осмотреть окружающую местность, а на следующее утро собирались было тронуться в путь к снежным горам; в хижине, где они остановились незадолго до полудня, их догнал человек, посланный накануне вечером за припасами. Он тащил волоком большую свинью. Воздух был очень холодным и настолько неприятным для туземцев, что на следующее утро все они, за исключением одного человека, ушли.

28-го наши люди были вынуждены все припасы тащить на себе. Они вышли из леса по той тропе, по которой накануне в него вошли. Когда они оказались на плантациях, их окружили туземцы, у которых они приобрели коренья. Двух островитян наши люди уговорили отправиться с ними. Капрал чувствовал себя плохо и возвратился на берег к нашим палаткам.

В партии теперь было девять человек, и путешественники прошли вдоль опушки леса миль шесть-семь, а затем снова вступили [457] в лес и пошли по тропе, которая шла на восток. Первые три мили они продвигались через лес, в котором росли высокие деревья и порой попадались банановые плантации, а затем начались карликовые деревья с подлеском, очень густым и растущим на обожженных камнях. За этим лесом снова началась прекрасная чаща с высокими пряными деревьями, такими же, как в Новой Голландии, и почва здесь была тучной и бурой, но не слишком мощной. В этом лесу наши люди видели много наполовину построенных каноэ и обнаружили еще одну хижину. С момента, когда они вошли в эти леса, нигде не удавалось найти воды, а в ней они уже испытывали нужду; пройдя еще 3 мили, они набрели на две хижины, в которых могла разместиться вся партия, и здесь остановились.

За день, пройдя более 20 миль, они смертельно устали, но им пришлось разделиться и направиться на поиски воды. Удалось найти немного дождевой воды в днище одного каноэ, и, хотя эта вода по цвету напоминала красное вино, все же она радовала взор. Ночью было холоднее, чем когда бы то ни было прежде, и, хотя наши люди приобрели утром циновки и материю, а между хижинами развели большой костер, они почти не спали и часто были вынуждены прогуливаться.

На рассвете они вышли в путь с намерением совершить последнюю, решительную попытку достичь снежных гор. Однако их дух был подорван, так как вся вода у них вышла. Индейская тропа скоро кончилась близ того места, где стояли незаконченные каноэ. Пришлось идти без тропы. Они время от времени забирались на деревья, чтобы определить путь. В 11 часов партия дошла до гряды, образованной горелым камнем, и оттуда были видны снежные горы, до которых, как казалось, было примерно 12 или 14 миль ³³¹. Нашим людям представлялось, что эти горы ненамного выше той гряды, на которой они находились. Они стали совещаться, стоит ли идти дальше и не достаточно ли будет удовольствоваться только видом на горы с этого расстояния. Гиды сказали, что в этой части острова нет тропы, ведущей к горам, и что дорога, которая доходит и до этих и до других снежных гор, пересекает северо-западную часть острова. Туземцы были против дальнейшего продвижения, и наши люди решили, что их нельзя будет убедить пойти дальше и провести в этих местах еще одну холодную ночь. Дорога же, по которой они шли, была очень плохая и дальше становилась еще более скверной. Среди горелых камней открывались все новые и новые пропасти. Камни были покрыты тонким налетом мха, по которому скользили ноги, горелые скалы становились все более и более хрупкими, и камень под ногами рассыпался, как зола. Казалось, что под ногами сплошная пустота, и камни, которые наши люди бросали в щели, падали куда-то в бездну. Путешественники решили возвратиться, [458] предварительно осмотрев с высоты деревьев (они здесь были очень низкими) окружающую местность. Моря не было видно. Со всех сторон путешественников окружал лес. Между местом наблюдения и снежными горами проходила долина шириной около 6 или 8 миль, и гора, которая поднималась над этой долиной, казалась холмом умеренной высоты.

30-го наши люди вышли из леса и оказались милях в девяти к NO от кораблей. Они направились через плантации к морю и здесь заметили, что ни малейший клочок земли не остается необработанным.

Судя по их сообщению, едва ли можно еще лучше возделать эту страну или добиться, чтобы она давала больше припаса для здешних обитателей. Путешественники проходили мимо полей, покрытых сеном для предохранения молодых посадок тарро от чрезмерного иссушения. В селениях их встречали очень гостеприимно, каждый стремился развлечь наших людей, и островитяне прилагали все старания, чтобы подольше задержать у себя путешественников. Все эти селения от моря находились на расстоянии, не превышающем 4 или 5 миль. У одного из таких селений, расположенном примерно в 4 милях от бухты, наши люди подошли к углублению длиной около 40 футов, шириной фута три и такой же примерно глубины. Края этого углубления, казалось, были вырублены долотом и гладко отполированы, и, по всей видимости, это углубление возникло под действием земного огня.

Вечером партия вернулась на борт, весьма удовлетворенная поведением туземцев. Если бы ее вел какой-нибудь из вождей, она, несомненно, достигла бы снежных гор и не испытывала бы трудностей, вызванных недостатком воды.

Как бы мы ни восхваляли поведение наших таитянских друзей или в еще большей мере обитателей островов Дружбы, но нельзя не отметить, что мы никогда еще не отваживались проявить такое доверие, какое мы проявили по отношению к этому народу. И эта и другая партии не были под покровительством вождей, большая часть которых находилась на кораблях. У плотников с их орудиями, которые в глазах этих мастеров имели исключительную ценность, был один из слуг Као, и тем не менее они не только не встретились с какими-либо осложнениями, но, напротив, все складывалось для них наилучшим образом. Из всего этого, а также и на основании других фактов мы можем заключить, что островитяне считали нас существами гораздо более совершенными, чем они сами. Простой люд здесь (а он в общем более беспокойный, чем знать) так рабски подчинен своим вождям, что вряд ли может отважиться на какие-либо затрагивающие нас действия, если к тому его не побудят хозяева, страсти и желания которых столь же велики, как и у любых их собратьев и как у нас самих.

5 февраля. Легкие ветры, и свежий ветер. Переменные [459] ветры. В полдень широта 19°33' N. Западная оконечность острова Оухихи была по пеленгу NtW 0,25 W, мыс в бухте Каракуа — по пеленгу SO 0,25 O, высокая земля на острове Моу'и — по пеленгу NW 0,75 W, находились в 4 милях от берега. У корабля много каноэ; припасов привезли так много, как будто это был первый день встречи с нами, так что нет опасности в прекращении доставки всего нам необходимого.

6 февраля. Очень неустойчивые ветры, и неустойчивая погода. В 4 часа п.п. западная оконечность Оухихи была по пеленгу NO 23° в 3 или 4 милях, мыс в бухте Каракакуа — по пеленгу SO 35°. Взяли мористее и шли на N большую часть ночи с легким бризом от суши. В 8 часов д.п. оконечности земли были по пеленгам NtO и NNO 0,5 O; южной оконечностью был самый западный мыс острова Оухихи, между этими двумя выступами берег образовывал далеко вдающийся в сушу залив. Мы полагали, что cNO он надежно защищен от ветров, и внутренняя его часть, по всей видимости, была удобна для якорной стоянки; это подтвердил также Као, который находился с нами. Он теперь сменил имя и величал себя Британией.

Мы спустили шлюпку, в которую сели штурман и Британия. К полудню ветры стали шквалистыми, и многочисленные каноэ, прибывшие к кораблям, ушли к берегу. Оконечности острова, которые были видны в 8 часов, были теперь по пеленгам S 0,5 W и NtO 0,25 O, снежные горы — по пеленгу OtS 0,75 S и до берега было 5 или 6 миль. Хотя NO берега залива, который назывался бухтой Тоэяхйя [Кауаиаэ], казался зеленым и на вид был приятен, но лесов на нем не было и не усматривалось каких-либо признаков культуры, если не считать немногочисленных домов. Несомненно, это не свидетельствовало в пользу данной местности, и, очевидно, земля здесь не отвечала целям ее возделывания. Южный берег был скалистым и черным и больше напоминал земли у бухты Каракакуа.

7 февраля. В 2 часа п.п. свежие, чрезвычайно порывистые ветры от суши. Закрепили все паруса и шли под крюйс-стень-стакселем. Шлюпка вернулась с попутным для нее ветром в 4 часа и была поднята на борт. Подходящего для стоянки места найти не удалось, и пресной воды на берегу не было, ее пришлось бы доставлять из внутренней части острова. Возвращаясь к кораблю, наши люди имели удовольствие спасти старуху и двух мужчин. Их каноэ опрокинулось, когда они во время шквала шли к берегу, и все прочие островитяне были, как я полагаю, озабочены своей судьбой и так стремительно удирали от опасности, что не оказали помощи своим собратьям.

М-р Блай пытался спасти каноэ, но ветер был настолько крепким, что удалось выручить только людей. Британия, опасаясь, что мы обвиним его в обмане, предпочел не возвращаться на корабль. [460]

В 8 часов слегка утихло, поставили зарифленные марселя. В 12 часов очень крепкий ветер от NO. Разорвался фор-марсель. Затем ветер несколько стих, шли под марселями, подвязав остальные паруса. Западная часть острова была по пеленгу SO 16°, снежные горы — по пеленгу SO 30°, NW мыс — по пеленгу NO 29°, находились в 4 лигах от берега.

Из-за превратностей погоды мы получили возможность проявить нашу гуманность и спасти в одном из каноэ женщин, которых их мужья бросили на произвол судьбы. Все они страдали от морской болезни и имели несчастный вид, и у некоторых дети остались на берегу. Они не проявляли ни малейшего страха к нам.

8 февраля. Ветер от NO; 4 часа противные ветры со шквалами. Оконечности острова были по пеленгам SO 5° и NO 20°, снежные горы по пеленгу SO 75° находились в 3 лигах от берега. Заметили каноэ, идущее к нам, и правильно заключили, что в недавнюю бурю оно было отнесено от берега в открытое море. Люди в нем связали себя веревкой; один из индейцев, бывший у нас на борту, заметил, что они вконец ослабли. Действительно, они настолько были истомлены и измучены, что без нашей помощи не смогли подойти к борту корабля. В каноэ находилось трое островитян — старик, мужчина средних лет и ребенок примерно четырехлетнего возраста. Ребенка они привязали к банке (thwarts). Берег они покинули вчера, и все это время ничего не ели и не пили. Женщины, которым мы передали ребенка, по неосторожности тут же накормили его до отвала и напоили, и от этого ему стало плохо. Мужчина совершенно обессилел и некоторое время не мог ни пить, ни есть. На следующий день все они были в добром здравии, только у ребенка местами сошла с лица кожа. Их каноэ мы подняли на борт.

В 8 часов п.п. крепкий ветер, в 6 часов д.п. то же. Обнаружили, что топ мачты треснул. Шли под глухо зарифленным фор-топселем. К полудню ветер несколько более умеренный, но противный. В полдень N оконечность острова была по пеленгу NtW 0,25 W, W оконечность — по пеленгу StW, снежные горы — по пеленгу SOtO и ближайший берег находился на расстоянии 1 мили.

Обе накладки, которые мы поставили на топ мачты в заливе Кинг-Джордж, растрескались и пришли в такое состояние, что требовали обязательной замены. Я думаю, что эти накладки сделаны были из старого плавника, и, еще когда их ставили, насколько я припоминаю, на этот счет были кое-какие подозрения. После того как их наложили, стал провисать такелаж фок-мачты, и на это обратил внимание капитан.

Капитан с некоторых пор стал сомневаться, идти ли дальше к подветренным островам, чтобы отыскать там гавань, подобную бухте Каракакуа или возвратиться в эту бухту. Бухта эта была не [461] слишком удобной, и можно было найти лучшую и на ее берегах отыскать пресную воду. Было учтено и то обстоятельство, что сразу после выхода из бухты нам стали привозить куда меньше кореньев. Если свиней, за которых туземцы получали довольно много железа, они доставляли издалека, то коренья они не подвозили, поскольку последние быстро портились, да и давали мы за них лишь безделки. Таким образом, мы не могли пополнять здесь запасы кореньев. Следовало, как я полагал, учесть и риск, на который мы себя обрекли, покинув более или менее безопасное пристанище в надежде найти лучшую гавань. Теперь, не обнаружив такой гавани, мы встали перед неведомой дилеммой.

В 10 часов спустились фордевинд и пошли к бухте Каракакуа, проклиная и оплакивая нашу фок-мачту. Мы не оставляли мысли посетить и другие острова, хотя, как мы теперь полагали, для этого уже оставалось мало времени.

9 февраля. Весьма неустойчивые ветры, маловетрие. Пришли каноэ, и на них, а также на нашем баркасе все находящиеся на борту индейцы были отправлены на берег. Многие из них, узнав, что мы возвращаемся в бухту, выразили желание остаться с нами.

В полдень оконечности острова были по пеленгам NtO и S 0,5 W, снежные горы по пеленгу OtS 0,25 S находились на расстоянии 4 лиг от берега.

10 февраля. Сперва ветры от W, затем переменные ветры и в конце дня ветры от О. Временами очень крепкий ветер и всю ночь шквалы. Перед полуднем умеренные ветры. В 1 час 30 мин. при сильном шквале оказались у бурунов к N от западной оконечности острова Оухихи. Отвернули в море и дали из.пушек несколько выстрелов, чтобы предупредить об опасности “Дискавери”. С “Дискавери” ответили залпом из пушек. В полдень бухта Каракакуа была по пеленгу OtN 0,5 N на расстоянии 3 или 4 миль.

11 февраля. В начале суток свежие ветры, облачно. В середине суток крепкий ветер со шквалами и дождем. В 7 часов п.п. повернули в 7 милях от бухты и в 1 миле от берега. На рассвете отдали якорь в бухте Каракакуа на глубине 24 саженей, став носом на NO на становой якорь. S оконечность бухты была по пеленгу S 0,25 O, северная — по пеленгу W. Отвязали паруса и спустили реи.

После полудня расснастили топы фок- и грот-мачты и подготовили две грота-стеньги, чтобы поднять их и использовать как временные стрелы.

12 февраля. Утром поставили стрелы и закрепили их, очистили носовой трюм, чтобы снять фок-мачту. После полудня подготовили тали для снятия мачты.

13 февраля. Сняли фок-мачту и перевезли ее на берег вместе с плотниками, а также переправили парусных мастеров и [462] паруса, нуждавшиеся в починке. Мы с м-ром Бейли перевезли на берег обсерваторию и установили ее на мораэ, или о-хики-оу, в том месте, где были расположены два дома, сгоревшие в ночь накануне нашего ухода из бухты.

Там у самого мораэ стояла хижина, обращенная выходом к берегу, и мы выпросили ее у жрецов, чтобы поместить в ней парусных мастеров и плотников. Перед хижиной была разбита палатка для шести солдат и капрала; эту команду мы взяли для охраны мачты и обсерватории. Жрецы воткнули палочки у вершины мачты и близ палаток. Шпор мачты сильно подгнил, и в нем образовалась дыра, в которую свободно можно было вложить кокосовый орех. Хуже, однако, было то, что мачту пришлось укоротить. На берег привезли ствол красного дерева тоа, срубленного на острове Эймео для якорных штоков. Из этого дерева надо было изготовить новые накладки, заменив ими те, которые растрескались. Покончив с этими работами, я могу теперь вернуться к делам, связанным с туземцами.

Когда мы становились на якорь, к нам пришло очень мало туземцев. До некоторой степени это задело наше тщеславие, так как м