Лекция 8. Нравственность перед искушением иномириостью

Нравственность перед искушением иномириостью

своих ног прах вчерашнего дня? В каждое последующее мгновение я иной, каждая эпоха моего бытия пишется с красной строки, и моя открытость и спонтанность разве­ивают останки моего «я» в бурлящем потоке вечного ста­новления.

Прекрасный принцип открытости миру, доведенный до своего логического предела, порождает беспамятного оборотня, потерявшего свою целостность монстра. Дан­ный принцип работает только при сохранении нашей монадности как во времени, так и в пространстве. И эта идея открытой монады прекрасно высказана М. М. Бах­тиным, когда он говорит о непрерывном человеческом диалоге. Для М. М. Бахтина каждая личность совмеща­ет в себе единое и единственное место в мире с актуаль­ной изменчивостью, принципиальной незавершенностью в том смысле, что каждый из нас способен завтра мыс­лить и действовать иначе, чем вчера. Но такое новое мыш­ление все же мое, именно мне принадлежащее при пол­ной моей вменяемости, самоотчетности и ответственно­сти не только за мои вчерашние поступки, но и за сего­дняшние переживания. Здесь как всегда важно «не вы­плеснуть с водой и ребенка», борясь против овеществления личности, не отбросить вместе с нею само душевно-ду­ховное ядро, которое все же ограничено и не идентично космическому абсолюту.

Идея принципиальной открытости человеческой лич­ности, превращения ее в свободный поток впечатлений еще более конкретизируется, когда речь заходит о конк­ретных независимостях: независимости от влияния роди­телей и вообще прошлого, независимости от житейских человеческих установок и связанных с ними страхов.

Идея независимости от родительского программиро­вания очень четко выражена в психоанализе, особенно в работах Э. Берна. Человек должен найти расколдовыва-тель, дабы избавиться от заложенной в него с младенче­ства «программы», делающей из него марионетку, реали-

затора чужих, возможно, бессознательных стремлений и желаний. Мысль прекрасна, однако, будучи повторяема на все лады, она постепенно приводит к идее полной автономности человеческого существа от родных и близ­ких, всех тех, кто стоял у истоков его взросления. Стать полностью автономным и принимать свои решения без чьего-либо влияния становится самоцелью. Чтобы по­нять, свободно ли твое поведение и душевное состояние от заданности со стороны значимых других, родительских установок и давления факторов прошлого, Э. Фромм предлагает постоянно прослеживать путь, которым ты при­шел к данной мысли или чувству.

Мне кажется, будучи воспринять как норма реально­го поведения, положение о полной автономности выбора быстро обнаруживает свою иллюзорность. Во-первых, полной автономности быть не может, это в лучшем слу­чае регулятивная идея, во-вторых, полная автономность может проявляться как полная бесчеловечность, разрыв коммуникационных связей. Это хорошо подтверждают пьесы Ж.-П. Сартра, который, как известно, считал че­ловека «дырой в бытии», т. е. существом, не зависящим от прошлого и влияний извне и каждый свой поступок совершающим в полной ценностной пустоте, ибо его тем­поральные корни оборваны. Сверхчеловеки сартровских пьес крушат все направо и налево, проливают моря кро­ви: они полностью автономны и не зависят ни от чьих укоров и страданий.

Жажда полной автономности делает невозможной ту самую человеческую близость, которую воспевают и Э. Фромм, и Э. Берн, противопоставляя ее всем видам симбиозов — неподлинных отношений между людьми, основанных на взаимной зависимости. Лично я не по­нимаю близости без всякой зависимости, привязаннос­ти, без учета чувств другого человека, без самокоррек­ции сообразно потребностям другого. Сама близость, равная полной свободе друг от друга, становится в та-