Повинности

Крестьяне платили государству как деньгами (налоги), так и натурой (обязательные поставки). В каждом случае для колхоза существовал один пакет обязательств, для отдельного колхозного двора — другой¹¹. Основными налогами в 30-е гг. являлись сель­скохозяйственный налог, культурный налог (культжилсбор, вве­денный в 1931 г.) и местные налоги (самообложение). Налоговое бремя было значительно тяжелее, чем до коллективизации, в пер­вую очередь в результате большого повышения налогов в годы

первой пятилетки. Если подсчитать в чистом виде (как вполне могли сделать российские крестьяне, даже не являясь экономиста­ми), собранные с крестьян налоги за период 1929 — 1934 гг. уве­личились более чем на 500% — с 405 млн руб. в 1929 — 1930 гг. (когда существовал один сельскохозяйственный налог) до 2197 млн руб. в 1934 г. (когда в придачу к сельхозналогу крес­тьянам пришлось платить новый культурный налог и «доброволь­но» покупать облигации государственного займа на еще более зна­чительную сумму)¹².

Разумеется, то был период сильной инфляции: даже по совет­ским данным, индекс цен, если принять за 100% уровень 1928 г., к 1937 г. вырос до 536%, а американский экономист Дж.Чепмен считает, что он был значительно выше. Однако крестьян рост цен не затронул в такой степени, как городских работников. С их точки зрения, налоговое бремя следовало рассматривать не в кон­тексте снижения покупательной способности рубля, а в контексте резкого сокращения денежных доходов крестьян, сопутствовавше­го коллективизации. В середине 30-х гг. это бремя, по-видимому, несколько уменьшилось, но затем в 1939 г. последовало новое по­вышение налогов, причем сельхозналог стал взиматься не по еди­ной, а по прогрессивной ставке, которая могла доходить до 15% от прибыли с приусадебного участка¹³.

Наряду с налогами и на колхозе, и на отдельном колхознике лежали обязательства по поставкам, — которые один американ­ский экономист удачно назвал «натуральным налогом»¹⁴. Колхоз должен был сдавать государству определенное количество зерна, картофеля и другой продукции. Зернопоставки колхоза составля­ли значительно большую часть урожая, чем продали бы крестьяне до коллективизации, а цены, по которым расплачивалось за них государство, по словам советского историка, были «символически­ми», «в 10 — 12 раз ниже рыночных», а часто и ниже себестоимос­ти продукции. После того как урожай был собран, в первую оче­редь производились обязательные поставки. Затем зерно ссыпа­лось в семенной фонд колхоза, и лишь после выполнения всех обязательств колхоз мог распределить остатки между своими чле­нами в зависимости от того, как они работали в течение года¹⁵.

Колхозный двор должен был сдавать государству мясо, молоч­ные продукты, яйца и другую продукцию со своего приусадебного участка — совсем как крепостной двор помещику в прежние вре­мена. Согласно правилам проведения государственных заготовок, впервые вступившим в силу в 1934 г., каждый колхозный двор (и, конечно, каждое единоличное хозяйство) обязывался к сдаче определенного количества мяса и молока, даже если не имел ни свиней, ни овец, ни коров. Это вызывало сильнейшее возмущение и являлось темой многих жалоб крестьян¹⁶.

Тот факт, что государство устанавливало планы заготовок раз­личной сельскохозяйственной продукции, сам по себе уже обязы­вал колхозы и отдельные колхозные дворы выращивать опреде-

ленные культуры в определенных количествах. Но государство не желало пускать это дело на самотек, опасаясь, что если не про­контролировать посевные работы, то к моменту уборки урожая крестьяне найдут массу оправданий и отговорок, объясняющих, почему они не могут предоставить требуемые продукты. Именно подобными соображениями были продиктованы печально извест­ные «посевные планы», в которых райзо давал колхозам указа­ния, какие культуры на какой площади возделывать.

Ежегодный «посевной план» района включал даже приусадеб­ные участки. Впервые взявшись за эту задачу в 1935 г., Воронеж­ский райзо дал колхозникам подробные инструкции, сколько вы­ращивать на приусадебных участках зерна, льна, картофеля, ка­пусты, огурцов, моркови, свеклы, гороха и помидоров. Это так возмутило колхозников, что они грозились отказаться от предла­гаемых им по недавно принятому Уставу сельскохозяйственной артели приусадебных участков, не желая принимать их на столь тягостных условиях. Ретивые воронежские чиновники со своим планированием посадок капусты и огурцов действительно зашли слишком далеко, однако земельные отделы все же имели право и даже обязаны были составлять посевные планы для приусадебных участков по таким культурам, как, например, картофель, — куль­турам, включавшимся в планы государственных заготовок¹⁷.

Колхозники относились к посевным планам резко отрицатель­но, как потому, что работники земельных отделов часто ничего не понимали в сельском хозяйстве, так и потому, что предпочтения государства в отношении тех или иных культур не обязательно со­впадали с предпочтениями крестьян. На этой почве вспыхивало множество конфликтов между районным руководством и колхоза­ми, и во время Большого Террора, когда крестьян поощряли вы­ступать с претензиями против местных представителей власти, такие конфликты служили одним из главных источников крес­тьянских жалоб. Вероятно, в ответ на них ЦК в конце 1939 г. сде­лал уступку колхозам, позволив им (хотя и в строго ограничен­ных пределах) самим решать, какие зерновые культуры сеять, и запретив району вмешиваться, пока колхоз способен выполнять планы обязательных поставок. Неясно, какой результат это дало на практике, в любом случае он оказался недолговечным. Вскоре после войны район снова получил право определять посевные планы колхозов¹⁸.

Помимо налогов и обязательств по поставкам, колхозники несли трудовые и гужевые повинности (трудгужповинность) в рамках системы трудовых повинностей, установленной в начале 30-х гг. Непосредственные истоки этой системы восходят к эпохе гражданской войны, но, если взглянуть шире, она представляла собой возрождение практики крепостничества. Нести трудовые повинности обязаны были все крестьяне, а не только колхозники (тогда как все наемные работники на жалованье от повинностей освобождались), однако поскольку колхозников было гораздо

легче мобилизовать, чем единоличников, то всей тяжестью это бремя падало на колхозы.

Трудгужповинность требовала от крестьян шесть дней в году участвовать в дорожных работах, приводя для этого собственных или (если речь шла о колхозниках) колхозных лошадей. Женщи­ны обязаны были выполнять повинность в возрасте от 18 до 40 лет, мужчины — от 18 до 45. Когда трудовая повинность впе­рвые была введена в 1929 г., предполагалось, что услуги крестьян будут оплачиваться, однако вопрос об оплате был снят дополни­тельными узаконениями 1931 и 1932 гг. Юристы порой все еще утверждали, что крестьяне должны получать плату, но, судя по материалам, обычно они не получали ничего. Из Белоруссии в 1932 г. сообщали, что не желающие исполнять трудовую повин­ность могли откупиться деньгами. Те, кто не выходил на работу, подлежали штрафу «в размере до 10-кратной стоимости работы» за каждый пропущенный день¹⁹.

В начале 1930 г. была введена еще одна трудовая повинность: крестьяне в лесных местностях обязывались зимой отправлять ра­бочие бригады и лошадей на лесоповал и лесосплав. В данном случае им платили за работу, но не за использование лошадей; мобилизованные отсутствовали дома неделями, а то и месяцами. Для колхозов эта повинность была весьма тягостной, и они неред­ко игнорировали указания послать колхозников на лесозаготовки или всячески уклонялись от их выполнения. Наконец, не следует забывать и о том, что у работников районных и сельских советов вошло в привычку рассматривать колхозную рабочую силу и кол­хозных лошадей как некие свободные ресурсы, которые они могут мобилизовать в любое время для каких угодно целей (см. гл. 8). Законодательно подобная практика никак не была закреплена, од­нако являлась существенным элементом материального и психоло­гического бремени, лежавшего на плечах коллективизированного крестьянства в 30-е гг.²⁰.