М. коялович

Борьба унии с белорусским православием в XVIII столетии¹

(отрывок)

<...> Таким образом, к началу XVIII столетия уния, по видимому, покончила свое дело. Все литовско-русския области польскаго королев­ства испытали на себе ея удары и православные везде бьши подавлены на столько, что сами, своими собственными средствами не могли уже противопоставить ей серьезных затруднений. Опустошительным урага­ном прошла она по всем странам литовско-русским и везде оставила развалины древняго, обширнаго здания. Разразилась она в Вильне и, после нескольких неудачных попыток, поколебала могущество Виленс-каго братства; разразилась в Белоруссии и кровию ознаменовала свои успехи; взволновала Малороссию и, хотя сама облилась кровию, но раз-шатала вновь образовавшееся здесь иерархическое средоточие западно-русскаго православия; сгруппировались остатки этой иерархической силы в Галиции и Волыни и около них религиозныя чувства народа, — у ния и здесь разразилась и истребила их.

' Коялович М. Литовская церковная уния. Т 2., СПб., 1861. С. 237-246. Тескт оригинальный, шрифт современный.

Раздел IV

Если бы составить карту тогдашней западной России с обозначе­нием особыми красками православных и униятов, на подобие напри­мер этнографической карты России Кеппена, то чертежнику пришлось бы распорядиться указанными ему двумя красками следующим обра­зом. Он сейчасъ сообразил бы, что в краски для обозначения право­славных можно сделать большую экономию. Для нее он выбрал бы самую тонкую кисть и, начиная с западной полосы Литвы, прилегаю­щей к восточным границам Польши, обозначал бы православие толь­ко небольшими точками. Точки эти ему пришлось бы учащать и увеличивать по мере удаления от этих восточных границ Польши, но нигде его кисти нельзя было бы размахнуться, без боязни наметить православными униятов. Меньше было бы экономии в краске и мень­ше нужно было бы осторожности при обозначении униятов. Чертеж­ник выводил бы длинные, большие узоры около прежних точек православия, по соседству с Польшей и вспомнил бы о благоразумной осторожности, только разрисовывая Белоруссию и около заднепров-ской Малороссии. Затем самому чертежнику и первому разсматрива-ющему эту карту бросились бы в глаза такия явления. На карте оказалось бы больше всего униятов и меньше всего православных из крестьян; из мещан и бедных шляхтичей преобладающая краска была бы униятская, но значительна также была бы и православная; а крас­ки, обозначающей место жительства дворян меньше всего было бы как у православных, так и у униятов. Наконец, того и другаго поразило бы такое странное явление, что за всем тем, на карте, — слишком мно­го пустаго места. Знающий дело объяснил бы им, что пустое место, очень значительное, занимают латиняне, почти исключительно вы­шедшие в латинство или прямо из православия, или через унию. Этим путем можно бы получить наглядное доказательство той, непод-лежащей сомнению истины, что уния, после слишком вековых тру­дов, для себя собственно — выработала не много, но очень много для латинства. В этом отношении она показывала изумительное безкоры-стие, которое однако принято было поляками с самою черною небла-годарностию.

Слишком столетие трудилась униятская Церковь для своего рас­пространения. Для этого дела она выдвигала всех своих лучших лю­дей, нещадила усилий, подвергалась всевозможным нареканиях, приносила даже кровавыя жертвы, а латинство пожинало плоды ея

Философская мысль Беларуси периода Российской империи

трудов. Униятская Церковь была наемницею латинской, рабою, незна­ющею ни отдыха, ни сладости труда. Мало того, латинское, польское общество пришло к убеждению, что уния уже довольно сделала, чтобы сделать еще что нибудь дельное, что пора уничтожить ее и заменить чистым латинством. В этих видах в первых годах XVIII столетия со­ставлен был план уничтожения литовской унии, распространен по всему государству и предложен даже на сейме. Об этом мы будем го­ворить подробно в следующем томе наших изследований. Здесь толь­ко скажем, что этот план необходимо добивал все нравственныя силы унии и, что еще более важно, возбуждал в ней заботливость уже не распространяться, а сохранить себя от латинства. Таким образом, вра­ги унии переменились: не православные, а латиняне стали ея главны­ми врагами. При этом естественно бы ожидать, что униятская Церковь потеряет всякую охоту распространяться и православные станут жить мирно. К этому действительно и направлялась история унии, как уви­дим в свое время. Но унии недали последовать этой логичности. Она должна была ознаменовать последнее время своего существования еще одною странностию, безжизненная, убитая латинством — принужде­на была распространяться, и хотя старческия ея силы со стоном про­сили покоя, распространялась с таким неистовством и жестокостию, что при первом взгляде этот, последний в истории распространения унии, ряд явлений способен до крайности озадачить всякаго, кто мало знаком с этим делом. Неуглубляясь в действительный смысл этих яв­лений, в действительныя побуждения, движущия силы их, можно в самом деле подумать, что теперь-то в XVIII столетии уния и распрост­ранялась, что тут-то и вся ея история. Так большею частию в нашей литературе и понимают эти последния времена унии. Мы рискуем возбудить много нареканий, но, не смотря на то, утверждаем со всею решительностию, что тут—меньшее всего истории унии. Сама уния тут меньше всего действовала и меньше всего приобретала. Вот крат­кий расказ об этих временах унии—краткий потому что тут, по наше­му разумению, было не распространение, а гибель унии— гибель, о которой мы будем говорить с надлежащими подробностями в следую­щем томе нашиих изследований.

Мы разсказывали, как в шестидесятых годах XVII столетия поднят был вопрос о канонизации Иосафата Кунцевича, ожививший уния­тов к новой ревности распространять свое вероисповедание и легший

Раздел IV

новою тяжестию на православных, особенно в Белоруссии — месте служения Иосафата Кунцевича. Видели мы также, что в скором одна­ко времени внимание униятов отвлечено было в другую сторону — к Галиции и Волыни, где им представилась возможность уничтожить православную высшую иерархию и убить последние остатки право­славия. Во время этих последних хлопот, продолжавшихся сорок лет, в униятах легко могли ослабеть восторженныя чувства к Иосафату и Белоруссия могла бы вздохнуть немного свободнее, но она имела не­счастие к началу XVIII столетия снова приковать к себе внимание и уже не столько униятов, сколько латинян.

Когда во всех литовско-русских областях изчезли один за другим православные иерархи, одна Белоруссия сохраняла у себя епископа, благодаря близости к Киеву и России. Эта особенность Белоруссии, естественно, обращала на себя внимание униятов, тем более, что те­перь у них все почти митрополиты выходили из Полоцких архиепис­копов и обыкновенно удерживали за собою эту епархию. Таким образом, Белорусский православный епископ, находившийся, по гео­графическим понятиям униятов, в области Полоцкой архиепископии, сталкивался прямо с униятским митрополитом и через него обращал на себя внимание и силы всех униятов. К несчастию, совершенно по-сторонния обстоятельства еще более вызвали и эти силы и это всеоб­щее внимание униятов к Белоруссии.

В первых годах XVIII столетия началась снова война Швеции с Польшею. В Польше, очень нелюбившей своего короля Августа II, была сильная партия, благоприятствовавшая Швеции и посредством ея желавшая иметь новаго короля — Станислава Лещинскаго. С Авгу­стом соединился его союзник Петр I, стал помогать ему и в 1705 году сам прибыл в Полоцк. Партии, как тогда ее называли, народной, очень не нравилась эта помощь Августу Петра. Полоцкие базилиане, как люди, душею и телом преданные этой партии, которая сосредоточи­вала в себе все латинское, стали вредить Петру, сносились с Шведами и народною партиею, передавали им известия и позволяли себе выс­казывать дурные отзывы о Петре. Без всякаго сомнения Петру жела­тельно было иметь благовидный предлог, чтобы разделаться с этими безпокойными людьми. Предлог этот скоро представился. Однажды Петр I, проходя мимо Базилианскаго монастыря, во время вечерни, полюбопытствовал посмотреть униятское богослужение, вошел в цер-

Философская мысль Беларуси периода Российской империи

ковь и затем хотел войти в алтарь. Униятские монахи воспылали рев-ностию и не пускали его в алтарь, с дерзостию называя еретиком, потом с такою же дерзостию ответили ему, когда Петр, увидев изображение Иосафата спросил: чей это образ; дошло даже до свалки, очень опасной. Полоцким базилианам пришлось жестоко расплатиться за все неприят­ности Петру, но дело не кончилось расплатою их одних. Петр вознена­видел всею душею всех униятов и занимая своими войсками многая области Польши, дал русским приказание ловить униятских иерархов, так что те сочли благоразумным делом запрятаться в глубь Польши.

Литовско-русские православные очень ободрились: освежилась снова их надежда на Россию и они засыпали русское правительство своими жалобами и просьбами о заступничестве. Такой образ дей­ствий православных не только был естественный, но имел и явные признаки государственной законности. По условиям Андрусовскаго мира и потом вечнаго мира с Польшею Россия получила право защи­щать своих единоверцев в этом государстве и еще до Петра напомина­ла об них Полыше. Но со времен Петра из этого права Россия сделала уже постоянное и самое обширное употребление. Русские резиденты в Польше уже постоянно наблюдали за положением в ней православ­ных, разсылали даже особых агентов по областям. Этим путем собира­лись разныя, подробныя сведения, сообщались русскому правительству и возвращались к польскому в виде представлений и требований. Польские короли обыкновенно были очень внимательны к этим представлениям, требованиям и принимали немало мер к их исполнению. Но все это ничего незначило. Короли польские XVIII столетия не имели никакой власти, вся власть сосредоточивалась в ру­ках аристократов, между которыми самую сильную партию составля­ли люди, ненавидевшыя все окрестныя правительства, подозревая их в намерении уничтожить самостоятельность Польши. Партия эта, в которой союз короля Августа с Россиею не имела никакой популяр­ности, приходила каждый раз в ярость, как только русский резидент доводил до сведения польскаго правительства страдания православ­ных и требовал их прекращения. Само собою разумеется, что иезуи­там все это было истинною находкою. Под их влияниемь возбудилась к православным литовско-русским ненависть во всех поляках. Все по­ляки стали смотреть на этих несчастных литовско-русских православ­ных, как на самых ненавистных людей, по отношению к которым все

Раздел IV

позволительно. А что было непозволительно в тогдашней Польше, если подходило верно или неверно под народныя требования или даже требования сильной партии? Тогда-то началась истинно невооб­разимая мука литовско-русских православных. Избить, истязать пра-вославнаго, отрезать ему руку, убить наповал — поляку того времени ничего не значило. Некоторыя из этих патриотов, которых имя оста­нется неизгладимым пятном в польской истории, доходили в своей безумной жестокости до самой утонченной изобретательности. На свадьбе, например, в пьяном виде решали отправляться громадною толпою в мирные города и селения и разом, ударами сабель, обращали к унии тысячи православнаго народа, под предводительством двух епископов латинскаго и униятскаго. Другие, чтобы показать больше омерзения к православным, посылали за десятки верст за палачем для казни беззащитнаго народа, виновнаго только в том, что в его жилах текла русская кровь, а в душе мерцал потухающий свет православной веры. Польское королевское правительство стонало от затруднений, вызываемых этими варварскими делами; краснели и вопияли даже папы и их польские нунции. Но все было напрасно. Опьяневшая на­родная ярость, разнузданная со всех сторон и на всех путях жизни, ничего не хотела знать. Всему этому мог быт один конец — гибель Польши, что и начало исполняться с первых времен царствования Екатерины II.

Трудолюбивый, добросовестный Бантыш-Каменский собрал до­кументы этого ужаснаго времени с такою тщательностию, которая, без еомнения, не скоро уступит место другой. Мы и отсылаем туда наших читателей, желающих знать побольше фактов этого рода. Мы их здесь только формулировали, приводили к основным их мотивам и берем только выработанныя ими данныя. Изучая книгу Бантыш-Каменскаго и сравнивая ея факты с доступными нам рукописными документами архива униятской митрополии, хранящагося в Святейшем Синоде, мы составляли своего рода статистику, вычисляли кто, когда и как в это время преследовал православных. Оказалось, что больше всего, же­сточе всего занимались этим делом польские аристократы, шляхтичи, затем иезуиты. Унияты почти везде занимали второе место, были больше подставными лицами. Затем, в этих неистовствах, на полови­ну православных обращали в унию, на половину прямо в латинство. Этот ход дела был самый логичный, как это нам уже понятно. Дове-

Философская мысль Беларуси периода Российской империи

денная до ничтожества уния не могла здесь занять первенствующаго положения, если бы даже хотела а поляки, застигнутые явными при­знаками погибели своего отечества, с естественною в таких случаях торопливостию спешили доканчивать главное дело унии — ополячи­вать литовско-русских православных. В этом отношении они стали точ в точ в такое положение к литовско-русским православным, в ка­ком не раз стояли к западным славянам австрийские немцы — парал­лель, конечно, нелестная для польской нации, но совершенно верная. Она до того верна, что даже результат вышел тот же: борьба между пра­вославием и униею, поддерживаемая в последнее время самыми ис­кусственными, неестественными средствами в видах Польши, повела к быстрому возстановлению в западной России и православной веры и русской народности. Но об отом речь будет в следующем томе.

Чтения по истории Западной Руси¹