Когда же настала двести двадцать вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что альАмджад сказал казначею: „Мы хотим от тебя лишь того, чтобы ты передал отцу эти два стиха, которые ты слышал, и прошу тебя, ради Аллаха, потерпи с нами, пока я скажу брату ещё вот эти два стиха“.
И потом он горько заплакал и стал говорить:
«Цари, ушедшие от нас
В минувшем, служат назиданьем,
Ведь сколько этою стезёй
Больших и малых проходило!»
Услышав от аль‑Амджада эти слова, казначей так сильно заплакал, что увлажнил себе бороду, а что до аль‑Асада, то его глаза залились слезами, и он произнёс такие стихи:
«Судьба после самых дел следами их нас сразит –
Чего же оплакивать тела нам и образы?
Чем ночь отличается – оплошность, Аллах, прости! –
От ночи, обманутой рукою превратностей?
Зажгла против Ибн Зубейда козни свои судьба[251],
Хоть в храме у камня он защиты искал себе»
О, если бы, Амра жизнь избавив за Хариджу,
Алия избавила судьба за чью хочет жизнь!»[252]
А затем он окрасил щеку ливнем слез и произнёс такие стихи:
«Поистине, ночь и день природой так созданы,
Обманы присущи им, и козни, и хитрости.
Обманное марево – для них только блеск зубов,
И мрак устрашающий для них лишь сурьма для глаз
Проступок пред ночью мой (противен мне нрав её!) –
Проступок меча, когда храбрец отступает вдруг».
А потом он стал испускать вздохи и произнёс такие стихи:
«О стремящийся к жизни низменной, поистине
Она смерти сеть и вместилище смущении.
Вот дом – когда смешит тебя сегодня он,
Ты плачешь завтра, – гибель тому дому!
Набегам рока нет конца; пленённых им
Не выкупить отвагой благородной.
Сколь многие, обманчивость презрев судьбы,
Враждебны стали ей, превысив силы,
По, щит к ним тылом повернув, она
В отместку нож их кровью напоила.
И знай, судьбы удары нас разят,
Хоть долог срок и лет судьбы не спешен.
Смотри ж, чтоб жизнь твоя напрасно не прошла
Неосторожно, по пренебреженью.
Порви ж любви и желаний узы – найдёшь тогда
Ты верный путь и блаженство тайн высоких».
И когда аль‑Асад окончил эти стихи, он обнял своего брата аль‑Амджада так, что они сделались как бы одним существом, а казначей обнажил меч и хотел ударить, но вдруг его конь умчался в пустыню (а он стоил тысячу динаров, и на нем было великолепное седло, стоящее больших денег). И казначей выронил из рук меч и побежал за своим конём…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.