Преступление - как наказание, а наказание – как преступление. 18 страница

2) Уголовная деятельность есть точно также существующая ради самой себя, сама себе служащая деятельность государства. Она находит свое оправдание в собственной природе наказания, a не в той пользе, которую она приносит отдельному лицу или целому обществу. Подобно государству, наказание само себе цель (Selbstzweck).

В нравственное необходимости лежит полнейшее основание права наказывать; поэтому нечего и рассуждать о целесообразности наказания.

§18. Теория Канта

Наказание, полагаемое судом, говорит Кант, не может никогда служить только средством к достижению какого-либо блага; преступник должен быть осужден только потому, что совершил преступление. Ибо с человеком нельзя обращаться как с простою вещью и приносить его в жертву каким бы то ни было полезным целям; он гарантирован от этого прирожденною ему личностью. Поэтому преступник должен быть признан достойным наказания прежде нежели мы подумаем об извлечении из этого последнего какой-либо выгоды. Уголовный закон есть категорический императив (безусловно обязательное требование). Наказание должно быть не потому, что оно полезно, но потому, что оно требуется самим разумом.

Все общественные цели Кант считает до того непригодными служить основанием права наказывать, что говорит: даже если бы общество было готово разойтись с согласия всех членов, то и тогда оно должно было бы прежде всего казнить находящегося в тюрьме убийцу.

Мера наказания, по Канту, имеет своим основанием принцип равенства: воздаяние равным за равное (gleichheit). Все остальные принципы не прочны. Одно только возмездие может служить выражением чистой и строгой справедливости.

Но принцип равенства не должен быт понимаем в буквальном смысле, подобно Моисееву Праву, требующему воздаяния око за око, зуб за зуб. Равенство между преступлением и наказанием не должно быть внешним; достаточно ежели оно будет таковым по своему влиянию на преступника. Только за убийство должна быть непременно полагаема смертная казнь — наказание внешне-тождественное с преступлением—потому что в этом случае не может быть иного возмездия;— лишение жизни может быть уравновешено только смертною казнью. Ибо нет никакого равенства, ничего общего, между, хотя бы самою страдальческою жизнью и смертью; поэтому и самое тяжкое пожизненное лишение свободы не может быть признано достаточным возмездием за убийство. Точно также Кант изъявляет желание, чтобы применялись такие наказания, в которых бы отражался специфический характер совершенного преступления[1].

Против уголовной теории Канта можно заметить, что она не составляет органического члена в его системе, и противоречит его взглядам на право и государство. Кант выводит право из произвола отдельных личностей, из соединившейся Народной воли, решение которой безусловно образует собою право—a в таком случае непонятно, каким образом он приходит в уголовном праве к верховной необходимости[2]. Государство Канта весьма сродно государству Руссо. Оно имеет, в сущности, своею целью только безопасность отдельных лиц;—каким же образом при этих условиях уголовная деятельность государства может быть сaмa себе цель? Логические последствия кантовского взгляда развиты в системе Фихте, и Кант был бы гораздо последовательнее, если бы он построил относительную теорию[3].

[1] Kant, Rechtslehre. Стр. 195 и сл.

[2] Kant, ibid. Стр. 165. § 6.

[3] Berner, Imputationslehre. Стр. 31.

§19. Теория К. Цахариэ

В системе Цахариэ мы видим попытку применить, в оригинальной Форме, на практике, принцип, поставленный Кантом. Каждое преступление, по мнению Цахариэ, есть ничто иное как вторжение одного лица в нравственную сферу свободы другого.

Вследствие такого взгляда на преступление принцип возмездия Канта превращается у него в следующее положение: преступник должен быть стеснен в своей собственной свободе в точно такой же мере, в какой он нарушил сам свободу другого. Поэтому все наказания должны заключаться в лишении свободы.

Продолжительность же сроков заключения определяется формальным образом на основании закона возмездия, не обращая при этом внимания на нравственную сторону виновника и на субъективные страдания обиженного, так что должно принимать в расчет только внешнюю несправедливость или правонарушение.

В некоторых преступлениях мера наказания должна быть определяема посредством искусственной оценки. В других же она дается непосредственно самим преступлением.

Так, например, если кто лишил кого-либо свободы на известное время, тот должен быть—как это указывает ясно само преступление—подвергнут столь же продолжительному тюремному заключению. Кто же, напротив того, уничтожит совершенно свободу или существование другого, тот должен быть лишен сам всей своей свободы, т. е. быть подвергнут пожизненному заключению.

В тех случаях, где бывает нужно прибегнуть к искусственной оценке, там необходимо попытаться, нельзя ли перевести вред, причиненный преступлением, на известную сумму денег. Вслед за тем должно установить ценность времени, основанием которой может служить стоимость рабочего дня. Как скоро мы определим на деньги вред, причиненный преступлением, то нам остается только решить следующий вопрос: «сколько времени должен работать поденщик для того чтобы заработать сумму равную стоимости вреда от преступления? На столько времени и должен быть заключен преступник[1].

С первого взгляда ясно, что превращение этою теорию всех наказаний в лишение свободы покоится на софизме. Определив преступление как вторжение в свободу других, Цахариэ понимает под свободою совокупность всех прав человека; когда же из этого определения преступления он стал выводить лишение свободы как наказание то он понимает свободу в весьма тесном смысле—быть свободным от заключения. Тем не менее чрезвычайно интересно встретить у Цахариэ проложение того пути который ведет от абстрактного принципа возмездия к приложению его в действительности. В самом деле, он поставил уравнение, с помощью которого мы можем действительно соразмерять преступление с наказанием.

[1] Zachariä, Anfangsgrunde des philos. Kriminair. 1805 § 44.

§20. Теория Генке

Между тем как теория Цахариэ не обращает внимания на внутреннюю сторону преступления, в то время Генке старается отыскать такую меру возмездия, в которой не обращалось бы совершенно никакого внимания на внешнюю сторону преступления.

Генке утверждает, что мера возмездия может быть определена только по наступлении исправления преступника. Вина, сама по себе взятая, не имеет никакого критериума для измерения ее. Только основываясь на исправлении, произведенном наказанием, мы можем определить: достигло ли наказание своей меры. Если наказание произвело исправление, то преступление уже искуплено.

Прежде же наступления исправления наша вина не может быть рассматриваема как заглаженная и мера наказания еще не полна[1].

Если бы подобный вывод был справедлив, то можно было бы запереть в тюрьму на всю жизнь, за самое незначительное нарушение закона, когда преступник оказывается неспособным к исправлению.

Кроме того, исходя из этой теории, следовало бы уничтожить все уголовные законы: ибо, при осуждении каждого отдельного преступника, наказание должно было бы определяться совершенно особенным образом—смотря по большей или меньшей исправимости нарушителя. Однако в теории Генке важно, поставленное на вид тео-рии возмездия, указание на внутреннюю сторону преступления.

[1] Henke. Streit der Strafrechtstheorien. Стр. 70.(Впрочем в различные времена Генке держался и различных теорий).

§21. Теория Гегеля

Согласно Гегелю, право заключается в воплощении во вне разумной сущности воли; так например воля влагается в какую-нибудь вещь и создает таким образом собственность. Как скоро подобная воля воплотилась во внешнем мире, то она может быть нарушаема и на нее возможно посягать внешним образом. Напротив того, она остается недоступною посягательству в самой себе[1].

Но если право заключает в себе бытие сущности воли, то следовательно воля, нарушающая право, становится в противоречие сама с собою. Это внутреннее противоречие требует исхода, уничтожения. Оно уничтожается наказанием, в применении которого общая или разумная воля снова торжествует над неразумною волею. Следовательно сущность воли является в форме наказания и уничтожает противоречащее ей проявление воли—преступление. Но если право, как вечное пребывание воли, ненарушимо в самом себе, то следовательно противозаконная воля ничтожна сама в себе и может быть нарушена. Ничтожность преступления в обнаруживается пред нами наказанием.

Наказание есть отрицание ничтожного в самом себе преступления—оно есть отрицание воли, отрицавшей право, следовательно оно есть утверждение права.

В наказании преступника выказывается торжество разумного насчет ничтожного и противного разуму.

Разумное существо ставит необходимым образом, хотя и бессознательно, каждым своим действием, нечто общее, принцип из которого вышло его деяние и который лежит, следовательно, в самом совершенном поступке. Точно также и преступник ставит своим преступлением закон, который составляет разум этого его поступка и под который он должен быть подведен.

Следовательно собственный разум, закон своего собственного поступка, отражается на преступнике в виде наказания. — Поэтому преступник уважается и рассматривается как существо разумное даже и при наказании его, потому что он судится на основании им же самим поставленного закона[2]. Хотя этот закон и проявляется в наказании в виде насильственных страданий, все-таки же он принадлежит самому преступнику.

Таково общее основание, данное Гегелем наказанию. Отсюда он выводит следующие положения относительно меры наказания:

Наказание есть ни что иное как право, уничтожающее неправду; как отрицание отрицания и т. д. A это значит что наказание есть ни что иное как возмездие.

Следовательно, если отрицание наказанием должно иметь своею целью уничтожение отрицания, кроющегося в преступлении, то оба эти отрицания должны совпадать друг с другом.

Наказание, как отрицание, не может не иметь никакой меры: его мера кроется в самом преступлении. Как отрицаемое преступником право имеет определенный объем и качество, так же точно и наказание—для того чтобы быть соответствующим ему отрицанием—должно быть с своей стороны определено и ограничено количественно и качественно. Вытекающее отсюда тождество преступления и наказания не должно быть специфическим равенством. Совершенно не нужно причинять внешним образом преступнику то же самое, что сделал он сам.

Скорее всего наказание должно соответствовать мере виновности преступника.

Определение меры вины (Werth) для каждого преступления не составляет задачу философии. Философия должна только выдвинуть принцип и предоставить приложение его законодателю и практике. Тем не менее мера, вины или качественная и количественная ценность известного права, может быть определена приблизительно; a по ней может определяться и мера наказания.

Эта ценность есть общий знаменатель преступления и наказания.

Он представляет собою внутреннее равенство вещей совершенно различных между собою по внешнему виду. Так, напр. по своей Внешней, специфической форме, воровство и разбой с одной стороны, пеня и тюремное заключение, с другой стороны, совершенно различны и неравны между собою.

Но так как они выражают собою лишения или страдания различной величины и ценности, то они могут быть сравниваемы между собою благодаря этому общему их свойству. Поэтому человеческий разум имеет полную возможность определить, с помощью известного уравнения, сначала ценность преступления, затем, соответствующую ему, ценность наказания[3].

[1] Прим. изд.: Т. е. мы можем посягать только на те предметы, в которых воплотилась воля, но не на самую волю.

[2] Прим. изд.: В этом проглядывает взгляд на право и на государство как на возникшие из договора—совокупность частных воль или законов.

[3] Hegel, Rechtphilosophie § 90 и след.

§22. Общий взгляд на абсолютные теории

Подобно Лейбницу[1], необходимость карательного возмездия высказывается Кантом как простое, присущее нам, убеждение, без всякого научного вывода. Но его категорический императив, его ссылка на совесть, встречают в каждом человеке одобрительный отголосок.

Цахариэ и Генке стремятся к тому, чтобы придать практическую форму идее возмездия; причем первый имеет главным образом в виду объективную, a последний—субъективную сторону преступления. Подобные попытки были сделаны множеством других писателей.

У Гегеля мы находим, как научный вывод того, что является у Канта только в виде неотъемлемой принадлежности нашей совести, так и приличное указание на практические применение поставленного, его теорией принципа. Этот принцип находится в полном согласии с гегелевскою идеею государства; ибо, по Гегелю, идея государства есть нравственная идея, которая служит сама себе целью.

Напрасно упрекают в неясности то основное положение Гегеля, что преступление само по себе ничтожно. Шлейейрмахер точно также считает зло ничтожным, не имеющим права на существование. И в действительности нам остается только один выбор—или признать ничтожным злое, или же признавать в мире не одного, a двух властителей—Бога и Черта.

Истина, приобретенная нами от абсолютных теорий, заключается в следующем: наказание имеет свое основание в самом преступлении. Применение его опирается на внутреннюю его справедливость.

Этот взгляд абсолютных теорий не был оставлен впоследствии знаменитыми мыслителями науки уголовного права. Но только весьма немногие ученые признали в нем конец спора между различными теориями наказания. Почти повсюду заметно в последнее десятилетие стремление к соединению идей теорий абсолютных с основными положениями теорий относительных. Да притом государство не отправляло никогда уголовного правосудия на основании только одного принципа возмездия. Законодательство и практика всех времен соединяли постоянно с наказанием известные цели. Подобный много говорящий факт не должен быть упущен теориею. В нижеследующих параграфах мы увидим насколько возможно и необходимо соединение абсолютных теорий с относительными.

[1] Leibnitz, Theodicee, pari, l § 73.

§23. Общее значение соединительных теорий

То воззрение на государство, которое считает его само себе целью, внесло в науку, наряду с достойною истиною, великую неправду. Истинность его заключается в том, что нравственное никогда не может иметь свое оправдание в той пользе, которую оно приносит, a что, следовательно, и нравственная деятельность государства не имеет своим назначением исключительное служение одной только полезности. Ложность этого взгляда состоит в том, что он не видит в живой личности нечто высшее, составляющее общую цель нравственного и полезного. Человек не есть продукт закона и государства; скорее государство и право существуют для человека. Даже само нравственное было бы пустым звуком, если бы оно не выражало потребности нравственной личности.

Полезное соподчиняется справедливому. Но и то и другое служить личности, развитие и употребление потребностей которой составляет высшую задачу государства.

Этого взгляда придерживается, более или менее резко, большинство теорий, стремящихся к примирению систем относительных с абсолютными. Некоторые из этих посредствующих теорий допускают осуществление справедливого лишь настолько, насколько оно полезно; другие, напротив того, требуют полного осуществления начала справедливости и допускают применение начала полезности лишь настолько, насколько оно справедливо.

У первых справедливость наказания является только необходимым предположением права наказывать, основною целью которого остается по-прежнему одна только полезность, у последних же начало справедливости остается главною целью

§24. Теория Абегга

Согласно Абеггу, наказание есть исчадие чистой справедливости. Поэтому оно должно соразмеряться с виною (Schuld) преступника. Но разве в вине преступника не заключаются уже сами собою все те составные части, на основании которых устепеняют наказание относительные теopии? На этот вопрос Абегг отвечает утвердительно. Он доказывает свое предположение следующим образом:

Относительные теории принимают за масштаб наказания не столько виновность, сколько опасность, как самой личности преступника, так и совершенного им преступления. Но опасность преступника находится в преступном настроении его воли, a потому она образует собою составную часть его вины. Если мы считаем какую-либо личность опасною, то это только потому, что опасна ее воля, стремящаяся ко злу. Если деяние преступника опасно, то все-таки, при исполнении своего поступка, преступник видел и желал эту опасность. Так напр. каждый знает, что поджог ночью гораздо опаснее поджога днем. Стало быть лицо, поджигающее ночью, действует не только опаснее, но вместе с тем увеличивается и его виновность. Точно также и заразительность дурного примера, который вносит собою преступник, составляет не только большую опасность, но и большую виновность. Подобно сказанному и все остальные положения относительных теорий могут быть сведены к понятию неправды.

Из этого Абегг выводит следующие заключения:

Простое устепенение наказания по мере вины обнимает собою и все те основания наказания, которые выдвинуты относительными теориями. Применяя принцип справедливости, мы применяем в то же время и все полезные цели, насколько вообще они заслуживают применения[1].

[1] Abegg, Die verschiedenen Strafrechtstheorien in ihrem Verhältnisse ит. д. Neustadt 1835 г,

§25. Теория Вирта

Вирт старается прежде всего обратить внимание на то, что в общежитии уголовное правосудие отправляется не только государством, но и семейством, школою и церковью. Вслед за тем он дает общее понятие наказания и переходит потом к определению особенного характера уголовного наказания.

В общем понятии наказания он находит две цели: преступление должно быть уничтожено в двух отношениях: 1) объективно или внешним образом — на самом преступнике и 2) субъективно или в самом преступнике, т. е. в его воле и в его душевном настроении.

1) Преступление уничтожается внешним образом на самом преступнике благодаря возмездию, карательной справедливости.

Каждая воля имеет внешнее бытие, выражающееся в ее собственности, в ее внешней свободе действий и т. д.

Справедливость в форме возмездия требует, чтобы преступная воля, посягнувшая на внешнее бытие другой воли, была стеснена ровно настолько же в своем собственном внешнем бытии—чрез присуждение лица к денежной пени, лишению свободы и т. д.

2) Преступление уничтожается внутренним образом в самом преступнике чрез исправление его самого и чрез устрашение тех из посторонних, в которых тлеет преступная наклонность.

Если таково общее понятие наказания, то что же придает особенный характер наказанию государства, семейства, школы и церкви?

Каждое из этих особенных понятий наказания должно заключать в себе всю совокупность признаков, составляющих общее понятие наказания; иначе они не вытекали бы из этого последнего: вид не принадлежал бы роду. Но тот или другой из этих признаков должен являться преобладающим в том или другом особенном понятии наказания; ибо только благодаря этому особенное понятие наказания становится особенным, только благодаря этому различные виды становятся особенными видами.

Следовательно каждое особенное понятие наказания хотя и содержит в себе все уголовные цели, но выдвигает одну из них на первый план, подчиняя ей все остальные.

Школа, семейство и церковь выдвигают на первый план субъективную, государство же, напротив того, объективную цель наказания.

Объективная цель (возмездие) и составляет истинное основание наказания, отправляемого государством. Субъективная цель, по крайней мере цель исправления, составляет исходный принцип тех других нравственных сфер, которые имеют дело не с теми или другими отдельными поступками человека, но обнимают своею деятельностью всю его личность.

Благодаря преобладанию объективной цели, в наказании отправляемом государством умещаются следующим образом субъективные цели:

1) Часто, как это доказал уже Абегг, справедливое возмездие требует уже само но себе достижения, с помощью наказания, субъективных целей. Встречаются, напр., такие преступления, которые обратились для преступника в привычку. В этом случае возмездие должно уничтожить эту привычку, т. е. исправить преступника.

2) С другой стороны сами цели исправления и устрашения требуют, чтобы степень возмездного наказания изменялась смотря по этим целям. Таким образом субъективные цели приобретают самостоятельное значение. Они будут применяемы в гораздо большей степени чем это допускает теория Абегга. Они влияют, совершенно независимо от идеи возмездия, на способ исполнения над преступником наказания (Art des Strafvollziehung). В атом отношении особенно сильно влияние цели исправления, которая не может быть достигнута, если отбываемое наказание не будет сообразоваться постоянно с субъективным характером преступника.

3) Тем не менее стремление к достижению посредством наказания субъективных целей не должно изменять меры наказания. Если наказание, требуемое возмездием, достигло своей меры, то государство не должно продолжать страдания преступника, хотя бы само наказание не произвело ни исправления, ни устрашения[1].

[1] Wirth, System der speculativen Ethik, T. II. Стр. 279 и след., 319 и след.

26. Теории, ограничивающие задачу уголовного правосудия осуществлением полезных целей

Целый ряд т. н. теорий справедливости (Gerechtigkeitstheorien) заимствовал идею справедливости у абсолютных теорий, но унизил ее до простого служения началу полезности[1]. Начало возмездия, придающее слову справедливость смысл и содержание, предается часто этими теориями проклятию. Они удерживают только пустое имя справедливости, с которой они не знают, что поделать. Эти упреки касаются конечно не всех теорий справедливости без исключения.

Ортолан развивает следующий взгляд на уголовное право:

Не подлежит сомнению, что за добро должно воздавать добром, a за зло — злом. Там, где это бывает действительно так,—мы чувствуем какую-то внутреннюю радость; там, где это бывает иначе,—мы чувствуем душевные страдания. Это чувство так могуче, что все народы, видя это отношение постоянно нарушаемым на земле, представляют себе существование другой жизни где все будут равны и каждый будет судим по своим делам. На это чувство опираются абсолютные теории. Они доказывают неопровержимым образом, что виновный в безнравственном деянии заслуживает соразмерное его проступку наказание.

Но действительно ли отправление подобного наказания составляет задачу общества — этого не доказала ни один из абсолютных теорий.

Само собою разумеется, что прежде всего наказание должно быть справедливо. Ho применение справедливого наказания составляет лишь на столько задачу общества, на сколько это споспешествует целям общежития.

Ортолан предполагает следующий разговор между преступником и обществом, подвергающим его наказанию: — «За что ты бьешь меня?» — «Ты это заслужил»—«Какое тебе дело до моих поступков? Кто дал тебе право быть моим судьею и исполнителем приговора?»—Спрашивается: что должно отвечать на это общество? Если обстоятельства дела таковы, что общество имеет право сказать: — «Здесь идет дело о поддержании моего существования»— то оно не нуждается более в оправдании своей уголовной деятельности. «Ты это заслужил, и здесь идет речь о моем существовании» — оба эти положения служат самым удовлетворительным ответом. «Здесь идет дело о моем существовании», т. е. я имею право вмешиваться, поддерживать свое право, если это только не служит во вред правам другого: «Ты заслужил это», т. е. ты не можешь сетовать на нарушение своего собственного права.

После такого наглядного изложения основной идеи, напоминающего способ изложения Руссо, Ортолан замечает следующее по вопросу о мере наказания:

При устепенении наказания уголовное правосудие должно вращаться в двух сферах—в сфере справедливого и в сфере полезного. Не более чем этого требует полезность, не более чем этого требует справедливость. Следовательно справедливое должно быть осуществляемо лишь настолько, насколько оно полезно. Следовательно он не допускает справедливости влиять даже на самую малую часть наказания, если только с требованиями полезности не совместен справедливый минимум наказания[2].

Тот же самый взгляд на наказание встречаем мы у Фаустина Гели (Faustin Helie). И он смотрит на наказание как на воплощение справедливости, но и он ограничивает задачу справедливости требованиями целей общежития[3].

Гели несправедливо упрекает немецких писателей в том, что они совершенно погрязли в абсолютных теориях, между тем как Франция, Англия и Соединенные Штаты снова обратились к относительным теориям, признав справедливость наказания в самом себе. Германия обладает множеством теорий, имеющих одно направление с новофранцузскими, английскими и североамериканскими системами и которые даже трудно отличить от самих теорий Ортолана и Гели.

[1] Срав. Нерр, Darstellung und Beurtheilung des Deutschen Strafr. Syst. Heidelb. 1845. 3 T. См, 2-е отд. 2-й част. Стр. 770.

[2] M. Ortolan, Elements de droitpenal, 1855. Стр. 65. Первая часть этого груда вышла в 1855, вторая—в 1857. С тех пор было несколько изданий. Наши цитаты относятся к первому изданию.

[3] Нёlіе, предисловие к Rossi, Traite de'dr. penal. 1855. Стр. ХСVІ и СІV. Helie излагает здесь подробное и интересное развитие уголовных теорий.— Ср. также Trebutien, Cours de dr. criminel, 1854, T, I. Стр. 7. Trebutien придерживается взгляда Bertauld, Etüde sur le dr. de punir, 1851. Helie, Ortolan, Haus следуют вообще теории Росси. Bertauld выдвигает свою систему. Haus, Cours de dr. criminel, Gand 1857. Bertauld, Cours de Code penal. Paris 1859, Appendice, p. 888. Сущность наказания Берто выражает словом «санкция», в чем и видит его основание.

§27. Общий взгляд на соединительные теории

Хотя теории Абегга и Вирта заслуживают критики в некоторых из своих частей, однако надлежащее отношение между полезным и справедливым выдержано у них вообще в настоящих пределах, так что они представляют собою прогрессивное развитие дела примирения теорий абсолютных с относительными. Напротив того, теории, упомянутые в §26, ставят начало справедливости в ложное положение по отношению к началу полезности и придерживаются начал теорий относительных до того, что доходят до ошибочных крайностей.

Теория Абегга предоставляет только тогда влияние требованиям теорий относительных, когда они проистекают из самой справедливости. Но и этого недостаточно. Цели, выдвинутые системами полезности, имеют право на самостоятельное господство. Поэтому они должны быть осуществляемы не только настолько, насколько этого требует справедливость, но гораздо полнее, и именно на сколько это дозволяет справедливость.

Вирт впадает в противоречие, когда ставит возмездие наряду с исправлением и устрашением, как цель наказания. Наказание есть возмездие по самой своей природе. Наказание, карательное правосудие и возмездие—это однозначащие понятия. Начало удовлетворения, вытекающее из возмездия, может быть пожалуй, названо целью наказания, возмездие же — нет. Вирт перепутывает понятия удовлетворения и возмездия. Дальнейшая ошибка Вирта заключается еще в том, что он ограничивает цель исправления исключительно исправлением самого преступника и направляет цель устрашения преимущественно на устрашение других. Почему наказание должно влиять исправительно только на самого преступника, a и не, вместе с тем, на массу народа, наклонную к преступлению? И почему оно должно влиять устрашительным образом только на настроенные преступным образом массы, a и не на самого преступника? Бесспорно, что цель исправления имеет главным образом в виду личность самого преступника; но наказание может и должно в тоже время иметь нравственное, исправительное влияние и на других. Цель же устрашения не ограничивается преимущественно только лицами, чуждыми преступлению, между тем как Вирт ограничивает ее только этими последними. Наконец мы не находим у Вирта признания того факта, что выдвинутые относительными теориями цели наказания, как-то: исправление и устрашение, должны иметь самостоятельное влияние на меру наказания. Возмездие является в его теории неподвижною и грубою мерою кары; только под условием равенства этой неподвижной меры, отбытие наказания должно быть устроено согласно Вирту—сообразно требованиям целей исправления и устрашения. Ясно само собою, что в этом случае мера наказания может быть не целесообразною.

Ортолан высказывает незнание задачи государства, главною целью которой является осуществление права. Уголовная деятельность государства не распространяется вообще на простые безнравственные поступки, но ограничивается только правонарушениями. Правонарушения же наказываются государством, потому что оно обязано осуществлять справедливость; начало полезности стоить при этом на втором плане. Государственное правосудие не должно присваивать себе права карать преступления с моральной точки зрения. Правосудие государства, даже в замкнутой сфере юридического суда над преступлениями, есть правосудие весьма недостаточное, неполное. Но несмотря на это оно должно пользоваться уважением уже потому, что оно правосудие: оно носит в самом себе свое достоинство, a потому оно не должно ни в каком случае связывать себе рук только потому, что оно не может привести в свое оправдание какую-либо принесенную им пользу. Будем надеяться на верховное правосудие небес! Но не станем попирать в прах правосудия людей! Какой широкий путь открыли бы мы порокам, проискам, заблуждениям судейской совести, коль скоро мы сказали бы судье, что его правосудие требуется только ради той пользы, которую оно приносит! Станем же остерегаться того принципа, который чуждается самым странным образом святейших основ божеского и человеческого порядка