Преступление - как наказание, а наказание – как преступление. 19 страница

§28. Общие выводы

Наказание, уничтожая неправду, восстанавливает тем самым право. Поэтому наказание есть акт справедливости. Справедливость же требует, с положительной стороны, воздавать каждой воле то, что ей принадлежит: это требование удовлетворяется с помощью Гражданского правосудия. Справедливость требует, с отрицательной стороны, чтобы та воля, которая вторглась в чуждую ей сферу, была стеснена ровно настолько же в своей собственной сфере прав: это требование достигается с помощью Уголовного правосудия.

Сказанное выражается всего лучше словом возмездие. Поэтому это последнее и составляет собою настоящую сущность наказания.

Под возмездием не должно понимать грубый тальон: «око за око; зуб за зуб», но воздаяние по мере вины (nach dem Werthe). И притом это воздаяние не должно иметь своею меркою только внешний, причиненный преступлением, вред,—где не обращается внимания на то, совершено ли преступление случайно, неосторожно или злоумышленно,—но оно должно основываться одновременно и на степени, проявившейся во внешнем преступлении, субъективности воли. Это возмездие не должно иметь равным образом своею мерою только то зло или вред, который потерпело от преступления частное лицо, но оно должно иметь преимущественно в виду то зло, которое лежит в оскорблении общей воли, в нарушении правого порядка и которое может быть и гораздо больше и гораздо меньше тех невыгод, которые понес от преступления обиженный.

Определение такой меры составляет задачу эмпирии и не может быть подведено под общую формулу. Здесь должны быть приняты в расчет, как данное состояние общественного строя, так и, обусловленные различием времени и места, народные нравы и склад его ума.—Мы возвратимся еще к этому пункту в дальнейшем изложении нашей системы.

§29. Общее выводы. Продолжение

1. Непосредственным следствием возмездия является удовлетворение (Genugthuung). Достижение его и будет первая цель наказания.

Ежели мы будем смотреть на удовлетворение как на цель возмездия, то прямым выводом отсюда будет то, что возмездие посредством наказания не должно быть в действительности возмездием, a только сознаваться как таковое нашим сознанием, т. е. наказание, которому подвергается преступник, должно представляться как отражение внутренней природы возмездия. Осуществить это и будет задача государства. В этом отношении совершенно прав Кант, когда он требует, чтобы, между преступлением и полагаемым за него наказанием—соблюдалось, по возможности, характеристическое и специфическое их сродство. Наше уголовное правосудие запечатлелось бы более глубоко в нравственном сознании народа и удовлетворяло бы гораздо более этому последнему, если бы физиономия преступления отражалась в самом, наказании[1].

Мы не должны слишком низко ценить цель удовлетворения. Она имеет глубокое нравственное значение. Когда дерзкий посягатель на чужое право своевольно попирает ногами слабого—как будто бы он был существо бесправое—тогда правосудие протягивает этому последнему руку, поднимает его снова на прежнюю высоту и уничтожает дерзкую волю его противника: разве удовлетворяемое чрез это чувство справедливости не составляет достойной задачи правосудия? Только жалкому материалисту подобное удовлетворение может показаться имеющим меньше значения, чем остальные полезные последствия наказания. Мерить знатного и убогого одною и тою же судейскою меркою—какой нравственный человек не согласился бы купить такое внутреннее удовлетворение даже ценою значительных материальных пожертвований!

2. Все задачи наказания, которые не могут быть выполнены достижением цели удовлетворения, совпадают с целями исправления и устрашения.

Удовлетворяющее, исправляющее и устрашающее возмездие является защитником государства и права, восстановителем нарушенного, вознаграждением за идеальный вред, охранением о предупреждением. Ни одна из существенных мыслей относительных систем не пропадает при подобном взгляде.

[1] Говоря это, мы не имеем совсем в виду грубого, подобного тальону, тождества между преступлением и наказанием; но мы подразумеваем под сказанным необходимость различия в местах тюремного заключения, смотря по различию характера преступлений: a равно и различие наказаний, соответствующее различию побудительных причин преступления; поэтому, например, преступлениям совершаемым из корыстной цели, соответствовали бы денежные наказания.

§30. Общие выводы. Продолжение

Какая доля участия должна быть отведена уголовным целям, в их влиянии на характер и меру наказания?

Между тем как цель удовлетворения требует от возмездия только того, чтобы оно отразило в наказании свое собственное существо, в то время требования других целей заходят гораздо далее.

Хотя и справедливо, что, соразмеряемое со степенью вины, возмездие заключает весьма часто уже само в себе требования, вытекающие из относительных теорий,—так, та или другая степень опасности преступления образуют часто составную часть вины преступника, как это доказал Абегг. Равным образом не менее верно и то, что справедливость, в форме возмездия, требует иногда и сама внесения в наказание целей исправления и устрашения—так именно при преступлениях, обратившихся для преступника в привычку, справедливое возмездие требует уничтожения преступной наклонности,—следовательно исправления, как это доказывает Вирт.

Но всего этого недостаточно. Мы должны признать, что все эти цели должны быть осуществляемы не только постольку, поскольку они заключаются в самом понятии справедливости или поскольку она их требует, но они должны быть осуществляемы до тех последних пределов, до которых справедливость позволяет осуществлять их. Ибо эти цели образуют сами задачу государства, которую даже само это последнее вправе ограничить лишь на столько, на сколько это становится безусловно необходимым исходя из начала справедливости.

Внутри этих пределов цели исправления и устрашения должны иметь влияние 1) на характер, на способ исполнения и 2) на меру наказания.

Предоставление им известной доли влияния на характер наказания и способ его исполнения не представляет больших затруднений, ибо мера, требуемая справедливостью, остается при этом неизменною.

Иное дело при предоставлении этим целям влияния на меру наказания.

§31. Общие выводы. Продолжение

Правосудие в форме возмездия требует определенной меры наказания.

Исправление же и устрашение предполагают может быть совсем иную меру.

Следовательно, если мера наказания должна определяться целями исправления и устрашения в совокупности с требованиями возмездия, то между ними может возникнуть столкновение.

Здесь мы встречаемся с затруднением по отношению к необходимости соединить, даже в вопросе о мере наказания, требования теорий абсолютных с требованиями относительных теорий.

Однако это затруднение улетучивается, коль скоро мы вникнем поглубже в понятие меры.

1. Там, где качественное существование какой-либо Физической вещи обусловливается известной мерой, там мы не должны переходить за пределы известного количества ее элементов, если мы хотим, чтобы эта вещь не изменилась совершенно и не превратилась бы в совершенно другую, отличную от прежней по своему качеству или свойствам. Так, например, существование воды связано с наличностью известной меры теплоты Если теперь, требуемое этою мерою количество теплоты будет изменено, то вместе с тем изменится и самое качество воды: она превратится в лед или в пар (срав. Гегель, Логика).

Тоже самое имеет силу и по отношению к этическим предметам, существование которых связано с наличностью определенной меры. И здесь точно так же этическое качество изменяется вместе с изменением количества. Так например добродетельное свойство щедрости превращается, благодаря ее чрезмерности, в нечто совершенно другое—в расточительность; добродетельное свойство бережливости переходит, благодаря недостаточности меры,—в скупость; чрезмерная храбрость превращается в бессмысленную отважность; осмотрительность—в трусость. (Aristot. Ethik, Nicomach. II, 5—7; Magna Moral. I, 5—9. Eth. Eud II, 3).

Точно так же и, обусловленная известною мерою, справедливость должна взвешивать самым точным образом, дабы устранить всякую чрезмерность и недостаточность. Для того чтобы наказание носило на себе качество справедливого возмездия, потребно известное количество чувственных страданий. При чрезмерности этих последних оно превратится в месть, при недостаточности—в потачку преступникам, a следовательно, и в том и в другом случае,—в несправедливость.

2. С другой стороны определение пределов, двигаясь свободно внутри которых мы не изменим качества вещи, может быть сделано, как по отношению к физическим, так и по отношению к этическим предметам.

Начиная с высшей степени холода вплоть до нуля градусов, лед остается льдом и только с изменением этой последней температуры он превращается в воду. От нуля градусов вплоть до 80° теплоты вода остается водою и только достигнув этой высшей точки она превращается в пар. Следовательно изъяснение количества, в указанных пределах не имеет никакого влияния на изменение качества предмета.

Точно тоже должно сказать и по отношению к этическим понятиям. Мы не имеем никакой возможности определить безусловно, сколько нужно раздать из имеющегося у того или другого имущества для того, чтобы из щедрого превратиться в расточительного, или из бережливого в скрягу. Тоже самое сохраняет свою силу и относительно храбрости и безумной отваги, осмотрительности и трусости.

Конечно во всех этих свойствах существует известный пункт, за который мы не должны переступать, но остается известная сфера, внутри которой мы можем двигаться свободно, сообразуясь с различными целями.

Подобным же образом относится и понятие возмездного правосудия к требуемому им количеству чувственных страданий. Это количество не есть абсолютно определенное, на заключается между максимумом и минимумом. Покуда судья и законодатель увеличивают и уменьшают наказание внутри обоих этих пределов, до тех пор они продолжают удовлетворять требованиям справедливости. Справедливость оставляет в этом отношении известный простор для определения количества наказания: более широкий предел, который должен определить законодатель за каждый род преступлений; более узкий, — который может определять судья за каждое отдельное преступление[1].

3. Внутри этих пределов цели исправления и устрашения могут и должны влиять на меру наказания. За этими пределами находятся границы, вплоть до которых справедливость дозволяет осуществление упомянутых целей.

Если мы взвесим теперь, что начала, выдвинутые относительными теориями, заключаются (согласно Абеггу и Вирту) по большей части уже в самом понятии справедливого возмездия, следовательно определяют уже в совокупности с ним необходимый максимум и минимум меры наказания, то мы должны будем сознаться, что, при таком условии, влияние относительных теорий на меру наказаний могло бы быть весьма значительно[2].

[1] В этом более сжатом пределе может быть отведено приличное место так называемому досрочно-условном у освобождению от наказания (bedingte Freillassung). Holtzendorff, Kurzungsfahigkeit der Freiheilsstrafen, Leipz. 1861. Morel, des Liberations provisoires etc. Paris. 1858.

Примеч, Под именем условного освобождения разумеется выпуск преступника из мест заключения, по отбытии им большей части наказания, с правом возвратить его снова в тюрьму на оставшийся срок в случае дурного его поведения. H. H.

[2] Berner, Begriffsmässige Vereinigung der relativen theorien mit der absoluten

§32. Общие выводы. Заключение

Из сказанного нами уже видно, что труды умов, стремившихся к отысканию уголовного принципа, не пропали даром. Каждая, сколько-нибудь значительная теория, содействовала тому, чтобы извлечь зерно истины из скрывавшей его скорлупы. Относительные теории указали, подобно абсолютным, на истинные моменты наказания. И результатом нашего личного научного вывода является соединение существенного всех теорий, чему однако нельзя сделать упрек в эклектизме или механическом смешении. Какие же теории лежат в основании различных уголовных законодательств?

Уголовные уложения, предшествовавшие 1810 г., чужды всякой уголовной теории. Однако безопасность и устрашение являются в них преобладающими началами; это можно сказать в особенности об Общем Прусском земском праве в об Австрийском уголовном уложении 1803 года.

Code penal 1810 года колеблется между точкою зрения полезности и абстрактной справедливости[1].

Баварское Уложение 1813 г. составляет последовательное приложение уголовной теории Фейербаха.

С 1838 года распространилась довольно шаткая, соединяющая вместе различные цели наказания, так называемая теория относительной справедливости, представителями которой явились лица, участвовавшие в составлении и обсуждении проектов закона[2]. Точно также при обсуждении Прусского уголовного уложения самые влиятельные люди стали на сторону теории справедливости; причем они отодвинули почти совершенно на задний план цели исправления и устрашения[3]. Хотя эти теории справедливости и не вполне удовлетворяют нас во многих отношениях, тем не менее они заключают в своей целости весьма верные элементы[4].

[1] Так рассуждает o Code Ortolan. Стр. 95. Французские юристы не так высоко мечтают о своем кодексе, как некоторые немецкие писатели, как например Stenglein, который видит в нем «право народа» в противоположность немецкому праву юристов. Поэтому мы могли бы рассуждать более беспристрастно о великих преимуществах и недостатках Code penal. Lerminier (Introduction general a l'Histoire du droit. Gh. 20, p. 289) называет Французский кодекс «l'arnarchie eclatante des priuripes les plus diverses», на что Bertauld (Coure de Code penal 18S9r., p. 94} замечает совершенно справедливо: «il ya de la verite dans ce langage, mais il y a aussi de l'exageration». Rossi (1855, I, 42) называет этот кодекс: «oeuvre precipitёе d'un pouvoir qui retablissait la confiscation et rouvrait des bastilles—fort audessous de la civilisation franсaise». Haus (Cours dedroit criminel № 54) называет ero: «fort au dessous de la civilisation moderne». Последнее можно было бы сказать не стесняясь о целом ряде наших немецких законодательств.

[2] Именно в Саксонии и Бадене (Миттермайер и Велькер, который изложил свою теорию в комиссии баденской камеры в гораздо более законченной форме, чем прежде). Об основных началах Уголовного Уложения Саксонии можно найти краткий отчет у Вехтера (Handbuch. 1857, Стр. 63 — 65). Для Виртемберга: Нерр, Kommentar. Th. I. Стр. 17. Сравни также Миттермайер, Die Strafgesetzgebung in ihrer Forlbildung, Heidelb. 184.1. Стр. 4 n Abegg, Strafrechtstheorien. Стр. 168.

[3] Сведение о взглядах, высказанных в государственном совете и комиссии, можно найти у Goltdammer'a, Materialien, T, I, стр. 78.

[4] Для изучения различных уголовных теорий можно рекомендовать следующие труды: Нерр, Kritische Darstellung der Strafrechtstheorien. Heid. 1829. Bauer, die Warnungstheorie, nebst einer Darstellung und Beurtheilung aller Strafrechtstheorien. Gölt. 1830. Hepp, Über die gerechtigkeits und Nulzungs theorien des Auslandes. Heid. 1832. Abegg, die Verschied. Strafr. theor. 1830. Hepp. Darstellung und Beurtheilung der Deutschen Strafrachts Systeme. Heid. 1845. 3 T. Равным образом заслуживают внимания новые работы по философии права, в особенности: Imm. Fichte, Syst. der Ethik. 1850 (Cp. Seeger, Abhandlungen. Стр. l ислед.); Ahrens, Rechtsphilosophie oder Naturrecht, 4 изд. 1852 (перевод. песк. раз на Франц и др. языки); Röder, Rechtsphilosophie, 2 изд. 1860 г. Trendelenburg, Naturrecht, 1860 г. Примечание. Странно, чтобы не сказать более, что Бернер, приводя различные труды, не упомянул совершенно о трех самых логических, осмысленных и разумных изложениях уголовных теорий, a именно:

1. Köstlin. Neue Revision der Grundbegriffe des Criminal rechts, 1845.

2. Köstlin. System des Deutschen Sti'afrecllts. Allg. thеil 1855.

3. Faustiu Helie. Предисловие к Hossi, Traite de droit penal, 1855 г. Из новых французских сочинений можно указать на—

4. Frank, Philosophie du droit penal. Paris 1864 г.

Русская литература обладает также несколькими изложениями уголовных теорий:

5. Баршев

6. Спасович. Учеб. Угол. Права. Ч. 1. Стр.1—80 следует Бернеру.

7. Чебышев-Дмитриев, Речь о праве наказания. Яросл. 1859г.—самое слабое из всех существующих изложений; заимствованно из Hepp'a. Страдает отсутствием идеи, как в самом изложении, так и в особенности в теории самого автора.

VIII. ОТНОШЕНИЕ ВОПРОСА О БЕЗУСЛОВНОМ ПРОИЗВОЛЕ К ВОПРОСУ О ПРАВЕ НАКАЗЫВАТЬ

Напрасно думают современные криминалисты что вопрос о праве наказывать предполагает утвердительное решение вопроса о произволе. Действительно основная черта всех теорий, отрицающих наказание,— та, что, согласно им, все имеет свое основание и причину, все заправляется известными законами, так что, ни в явлениях природы вообще, ни в действиях и поступках целого общества, или отдельного человека, нет места нашему Libеrum arbitrium indiferenliae, или так называемому безусловному произволу.

Но, всматриваясь, с другой стороны, в логику теорий, доказывающих право наказания, мы увидим, что логика их говорит тоже самое, a потому мы необходимо придем к следующим заключениям.

А. По отношению к абсолютным системам

Надобно теориям отрицающим наказание, системы безусловной справедливости—какими мы их видим в теориях Канта, Гегеля, Цахариэ и Генке—тоже не признают Lib. Arb. indiferentiae человека, или, по крайней мере, допущение его противоречило бы их внутреннему смыслу.

Согласно Канту, наказание есть «Ein Kategorischer Imperativ der praktischen Vernunft», т. е. категорическое, неотъемлемо присущее человеку, требование житейского рассудка. Следовательно, o Lib. Arb. indiferentiae тут не может быть и речи, ибо и само наказание, отправляемое государством, отправляется им не с бухты-барахты, не произвольно, a оно должно отправлять его по необходимости, ибо идея его присуща человеческому рассудку. Ни отдельный человек, ни общество не наказывают, в общей массе явлений, произвольно. Человек, вступая как деятель в круговорот жизненных явлений, действует руководствуясь своим рассудком, a одна из составных идей этого рассудка—это идея наказания. Следовательно наказание подчинено закону причинности в самом своем корне.

Согласно Гегелю, наказание есть необходимое следствие самой логики вещей. Лицо действующее—все равно, действует ли оно сознательно или бессознательно—действует не произвольно, a по необходимости, на основании известных, присущих ему начал и понятий, обойти которые он не в силах, ибо они образуют содержание ого личности. Вся его жизнь — ни что иное, как развитие лежащей в нем идеи, бесконечная цепь воплощений ее в отдельных явлениях жизни с теми необходимыми уклонениями, которые вызываются этою последней. Стало быть и с точки зрения этой теории не может быть речи o Lib. Arb. Indiferentiae, как необходимом условии наказания.

Наконец, согласно всем абсолютным теориям, или теориям безусловной справедливости вообще, человечеству присуща идея справедливости, т. е. ему присуще известного рода чувство или начало, благодаря которому оно должно, по необходимости, считать белое белым, a черное черным. Но присущность организму человека идеи справедливости не допускает идеи o Lib. Arb. Indifеrentiae. И то и другое становится вразрез друг с другом; это — два понятия несовместные, одно другое исключающие. Они относятся между собою— говоря сравнением гейдельбергского профессора Блунчли, между Государственным Правом и Политикой—«wie die Ruhe und Bewegung, wie die Nolhwendigkeit und Freiheit», т. е. они относятся между собою как покой и движение, как необходимость и произвол.

В. По отношению к системам полезности или относительности

Еще более чем абсолютные теории, теории пользы или относительные не предполагают своим условием Lib. Arb. Indiferentiae. Даже более, признание ими этого начала разрушало бы их внутренний смысл. И в самом деле:

Согласно теории устрашения, наказание является средством, уничтожающим преступное настроение воли лиц, наклонных к преступлению.

Теория исправления смотрит на наказание как на средство к изменению или исправлению преступника.

Теория защиты или необходимой обороны оправдывает наказание на том простом основании, что посредством его возможно защищаться и обороняться от нападений.

Теория предупреждения узаконяет наказание как средство, подавляющее опасность, лежащую в преступной воле.

Теория психологического принуждения построена целиком не на безусловном произволе a на зависимости—на расчете.

Теория предостережения доказывает законность наказания тем фактом, что оно в состоянии подавить чувственность и возбудить нравственное сознание о безнравственности преступления.

Теория вознаграждения оправдывает наказание как действие, подавляющее влияние дурного примера, восстановляющее уважение к закону и поддерживающее общественное спокойствие.

Очевидно, что если бы эти теории решились допустить человеческое Lib. Arb. Indiferentiae, то они парализовали бы тем самым самих себя, потому что если бы человек не определялся к действию известными, определенными причинами, то стало быть на него не было бы возможно подействовать и наказанием. Нечего говорить о том, что при Lib. Arb. Indiferentiae не могло бы быть ж речи о различных степенях, о мере наказания. Если мы применяем наказание, улучшаем умственное и материальное благосостояние народа и т. п., то очевидно, что мы делаем все это на том простом основании что считаем все это причинами, которые должны произвести необходимым образом те или другие следствия в общей массе явлений.

Сопоставление теорий, доказывающих право наказывать, с теориями, отрицающими его, приводит нас к тому заключению, что самый главный аргумент последних, т. е. отрицание ими Lib. Arb. Indiferentiae человека, не только не противоречит исходным принципам первых, но составляет необходимое их предположение. Стало быть, этот аргумент является окончательно непригодным для отрицания наказания.

Да к тому же, если вглядеться поглубже и беспристрастнее в дело, отложив в сторону те очки, сквозь которые мы считаем себя обязанными смотреть на него, то вопрос о праве наказывать должен быть поставлен теориею самым индифферентным образом. И именно он должен быть поставлен так: имеет ли право общество гарантировать себя от преступлений; тогда решение его будет гораздо проще. И в самом деле: предположим, что преступление совершено умопомешанным лицом, находящимся в белой горячке,—ясно, что тут не может быть и речи не только o Lib. Arb. Indiferentiae, но также o нормальности душевного состояния.

Спрашивается: имеет ли общество право гарантировать себя от подобного субъекта?

Ясное дело, что общество имеет это право и никто не думал отрицать у него права отдать помешанного в больницу, лечить его, даже связать ему руки, или парализовать другим образом опасные его буйства.

Предположим теперь, что те же преступления могут быть совершаемы людьми, находящимися в здоровом состоянии. Следует ли отсюда что общество не может гарантировать себя от них только потому, что они здоровы, a не сумасшедшие? Очевидное дело, что нет, ибо и сами теории, отрицающие наказания, предлагают, в видах предупреждения, запирать преступников на всю их жизнь в дома умалишенных—стало быть допускают насильственную гарантию.

Но коль скоро мы допускаем насильственную гарантию, то мы допускаем и наказание, т. е. внешнюю реакцию над преступником помимо его воли—насильственную гарантию. Иное дело, в чем должна исключатся эта гарантия, но самый факт, самое право на эту гарантию, a следовательно и на наказание—не могут быть отрицаемы. Отрицать это право возможно было бы только в том случае, когда бы мы доказали, что общественная гарантия не в состоянии произвести тех последствий, которые мы действительно в праве от нее ожидать; но доказать это возможно не отрицая, a признавая Lib. Arb. Indiferentiae, т. е. независимость человеческих действий от известных причин и законов.

В конце концов, мы приходим к тому заключению, что причины разлада, между теориями наказания и системами отрицания его кроется в самом методе исследования тех и других систем a отсюда объясняются легко и просто все разногласия между ними, разногласия, которые могут быть уничтожены только в таком случае, когда мы откажемся от страсти построения теорий, а, взяв за основание метод наук естественных, станем анализировать и вникать в логику совершающихся перед нами явлений в форме преступления и наказания. Результат, вынесенный из этого анализа, и выяснит нам то основание, почему преступники совершают преступления, a общество прибегает к насильственной гарантии независимо от вопроса о произволе.

Теории, отрицающие наказание, выполнили первую часть этой задачи— указав на причины преступлений; теории же, доказывающие наказание, оставили без внимания первую и не выполнили надлежащим образом вторую.

§ 39. Главнейшие периоды исторического развития уголовного права

Уголовное право всех народов, не остановившихся, подобно народам Востока, на низкой ступени развития, прошло, в историческом своем развитии, следующие три периода: период мести, период отправления наказания в видах осуществления полезных общественных целей и период отправления наказания как возмездия, споспешествующего общественным целям[1].

1. ПЕРИОД МЕСТИ

Право, истинная, разумная общая воля, сознается непосредственным чувством, поэтому зародыш его лежит в индивидуальной воле. Чувство права побуждает обиженного к мести. Месть содержит в себе смутное предчувствие необходимости соответствующего наказания. Лицо мстящее чувствует, что оно должно применить к оскорбителю тот самый закон, который создал сам преступник, совершив преступление; оно чувствует необходимость возмездия.

Но к чувству права, т. е. к той общей воле, которая вызывает месть в отдельном человеке, примешивается личный интерес оскорбленной индивидуальной воли. Лицо оскорбленное становится таким образом стороною заинтересованною в деле, a потому оно неспособно отправлять правомерное возмездие. Месть груба и не знает меры. Она ценит слишком высоко степень причиненного ей внешнего вреда и не обращает при этом должного внимания на различные оттенки вины с внутренней ее стороны.

Поэтому тот, на кого падает месть, не признает ее правом или правомерным возмездием. Он видит в ней точно также только оскорбление, которое не может одобрить и за которое он должен точно также отплатить местью. Таким образом месть переходит с одного лица на другое и превращается в продолжительную файду или вражду (частную войну) обеих сторон. Она объемлет наконец собою не только преступника и обиженного но и других им ближних и принимает таким образом форм семейной, или кровной мести.

В конце концов из такового процесса мести должно выработаться чувство виновности. Ежели в мести кроется право, хотя омраченное страстями, то понятно что этот факт должен же быть когда-нибудь понят воюющим преступником; облако страсти рассеивается—право и виновность выступают в полном блеске. С сознанием вины месть заменяется compositio, пенею, вирою (Wergeld) т. е. преступник дает обиженному известный мировой знак, в котором выражается сознание им своей вины.

2. ПЕРИОД ОТПРАВЛЕНИЯ НАКАЗАНИЯ ВО ИМЯ ОБЩЕСТВЕННЫХ ЦЕЛЕЙ

Когда общество достигло известной степени развития то оно не довольствуется уже одним примирением преступника с обиженным: общество начинает требовать вознаграждения самому себе за нарушение общественной безопасности, общественной тишины или мира (fredum, Friedensgeld).

Благодаря этому, частное удовлетворение или вознаграждение обиженного отодвигается все более и более на задний план; истинное нравственное начало наказания остается еще неизвестным; все значение наказания заключается в это время в приносимой им обществу выгоде, или пользе.

3. ПЕРИОД НАКАЗАНИЯ, КАК ТРЕБУЕМОГО САМОЮ СУЩНОСТЬЮ ВЕЩЕЙ, ИЛИ ТЕЛЕОЛОГИЧЕСКОГО ВОЗМЕЗДИЯ

Истинно-нравственно развитое государство постигает снова нравственное основание наказания. Оно видит в факте мести зародыш права. Поэтому наказание становится для него делом справедливости, возмездием.

Но этот возврат к тому началу, которое скрывалось в самом первом периоде наказания, совершился с помощью весьма долгого развития и потому все выигранное чрез это не может быть снова потеряно. Так что если государство должно смотреть на наказание как на высшую необходимость, как на возмездие, как на осуществление справедливости, то оно не должно упускать при этом из виду самих общественных целей a должно привести их в гармонию с этою последнею.

Указав на поворотные точки в истории развития уголовного права, перейдем к самой его истории. Для удовлетворения более высоким научным требованиям мы соединим в этом отделе всемирно-исторический очерк, с относящеюся к нему историею немецкого уголовного права.