Раздел первый. Как можно верить в Бога, ни разу не видев ни Его, ни Его чудес?

ВЕРА В БОГА

И В МИР НЕВИДИМЫЙ

Как можно верить в Бога, ни разу не видев ни Его, ни Его чудес?

ОБ ЭТОМ было сказано еще Самим Господом Иисусом Христом в конце Евангелия от Иоанна. Когда апостол Фома, который, не поверив другим ученикам, что Христос воскрес, захотел сам удостовериться в этом и вложил персты в раны Спасителя, то он не лишился этого утешения, но при этом услышал такие слова: ты поверил, потому что увидел Меня; блаженны невидевшие и уверовавшие (Ин. 20, 29). Легка та вера, которая зиждется на внешнем удостоверении, на чрезвычайном чуде, переворачивающем душу в силу необычайности увиденного, но и не всегда прочна. Если человек благодаря этому перевороту сначала оживает для веры, а потом не делает дальнейших шагов, то он все равно упадет и вернется в то состояние, в котором пребывал ранее. Кстати, об этом тоже говорится в Евангелии в притче о нищем Лазаре, попавшем после смерти на лоно Авраамово, и богатом человеке, попавшем в ад, который молит Авраама послать Лазаря к его еще не умершим братьям, дабы хотя бы те не оказались там же, где и он. На это Авраам отвечает, что если бы кто и из мертвых воскрес, не поверят (Лк. 16, 31). Действительно, подумают, что это привидение или экстрасенс что-то эдакое чудотворит, а по нынешним временам, скорее, примут за пришельца из космоса. Ведь можно не поверить самому чрезвычайному чуду. А вера, которая обретается благодаря осознанию того, что нет жизни вне Бога, но уже есть некоторый опыт услышанных молитв, есть упование на Спасителя, не оказавшееся тщетным, — такая вера крепка, и она может возрастать из меры в меру. И на нее как на высшую ступень нашей жизни в Церкви тоже указал Господь. Когда Иоанн Креститель был заключен в темницу царем Иродом и уже было понятно, что рано или поздно все кончится казнью, он послал своих учеников ко Христу спросить: Ты ли Тот, Который должен придти, или ожидать нам другого? (Лк. 7, 19). Но Христос ему не ответил прямо, что, мол, да, Я — Тот, ради Которого ты жил и так тяжко умрешь. Он только дал новую основу для его веры, сказав словами древнего пророка: слепые прозревают, хромые ходят, прокаженные очищаются, глухие слышат, мертвые воскресают, нищие благовествуют; и блажен, кто не соблазнится о Мне (Лк. 7, 22-23). То есть Он вновь испытал веру Иоанна перед его смертью, и тот, услышав эти слова, подвигом веры понял, что Иисус из Назарета Тот Самый Христос Спаситель, Которого он ждал. Вот к такой вере зовет нас Господь, а не к поклонению магическим чудесам.

Почему вообще человек верит, что Бог есть?

Я ДУМАЮ, каждый верующий на этот вопрос даст свой ответ. И тот, кто после некоторого первоначального толчка, переживания, переступания порога приходит от безверия к вере, и тот, кто обретает свою веру уже не как завещание родителей, а как личную веру и укрепляется в ней через внутренний духовный опыт богообщения, который есть у каждого подлинного христианина. Именно поэтому нельзя разувериться, если ты по-настоящему уверовал. Когда говорят, что бывают люди, которые перестают верить, становятся атеистами, - это ложь. Атеистом из верующего стать нельзя, из верующего можно стать только богоборцем. И весь опыт атеизма от античности до нашего двадцатого столетия убеждает нас именно в этом. Ведь атеист должен быть равнодушен и спокоен по отношению к тому, от чего отошел. Но сколько всегда энергии, пафоса, чтобы не сказать злобы, обретается у людей, отказавшихся от своих религиозных убеждений. Это всегда восстание против Бога. Душа-то знает, что дело не в сомнении в бытии Божием, а в нежелании воспринять то, чему Христос учит в Евангелии. И именно отталкивание от этого учения побуждает человека к богоборчеству.

А вот внутренний духовный опыт верующего многообразен. Это и та радость, которую ощущаешь, причастившись после серьезной и искренней исповеди; и то утешение, которое имеешь от заупокойных служб по нашим почившим близким; и тот трепет сердечный, который испытываешь, когда Христос говорит с тобой в Евангелии; наконец то, что каждый из нас знает: будешь молиться, просить и стараться жить в соответствии с заповедями, и Господь сразу выходит навстречу. §тэ известно каждому верующему человеку.

Как быть, если нет дара воображения и ты не можешь представить себе нематериальный, бестелесный мир?

ОБЫЧНО если у человека отсутствует образное мышление, образное видение и мало развито эмоциональное и творческое начало, то ему присущ дар трезвого и логического рассуждения. Путь к разумному осознанию закономерности тварного мира, к признанию очевидности того, что его дивная картина невозможна без Творца и Законодателя, для христианина так же естественен, как и восприятие сердцем красоты этого мира и через нее прозрева-ние образа Царствия Небесного. Собственно, каждый из нас сочетает в себе и то и другое, только в разных пропорциях. Если кто-то пришел к Богу почти исключительно даром восприятия прекрасного очами души, то пусть он упражняет свой разум. Этот путь всегда считался законным. Святые отцы называют видимый мир второй книгой Откровения. Надо учиться читать эту книгу.

Почему мир невидимый отгорожен от нас?

ОН не отгорожен от нас стеной, нам указан путь, идя которым мы можем прикоснуться к миру горних сил. Это не путь объективного познания, открытого по отношению к окружающей нас реальности видимого мира, хотя и такое познание тоже может оказаться путеводителем к Богу благодаря рассмотрению законов видимого мира и той Божественной премудрости, которая в его устроении заложена. Но мир Ангелов недоступен для рационального понимания и определения, для выведения каких-то его законов. Дорога, возводящая нас к горнему, — это дорога любви и молитвенной жизни, идя по которой мы можем через внутренний опыт, через собственное существование познавать, что такое пребывание со Ангелами.

По отношению к подлинному бытию, что означает существование фантомных образов в нашем воображении, ведь если это возможно в самой природе человеческого мышления, значит, это возможно и в реальности, и значит, такого рода материя где-то есть или когда-то будет? Иными словами, имеет ли наша фантазия материальную природу?

ОНА не бытийна. Не материальна и не бытийна -это разные вещи. Бесы, как нам говорит Священное Предание, тоже не бытийны. Они не могут стать никакой сущностью, они могут только принять вид, например, ужасающего великана, пугающего чудовища, Ангела Света, зеленого змия, прилетевшего с Альфа-Центавры гуманоида и т. п. Но это все — фантомы, и многие верующие на собственном опыте знают, как разом исполняются слова молитвы: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящие Его. Яко исчезает дым, да исчезнут...» Также и химеры воображения, сознания могут быть терзающими, ужасающими, подавляющими человека и определяющими его дальнейшее существование, но лишь настолько, насколько он готов отдать им свою волю, свой разум, свою душу. При усилии веры они исчезают, как дым.

Чем объясняется то, что мы ничего не знаем о земной жизни Иисуса Христа до времени начала евангельских событий?

ПОТОМУ что Евангелие — это не биография Христа Спасителя, а донесение миру из Его земного пути того, что необходимо знать человеку для собственного спасения. И то благовестие, которое дано в Новом Завете, по сути — это апостольское свидетельство, что Сын Божий подлинно воплотился, искупил человеческий род Своим страданием и воскрес. И соответственно этому мы знаем что-то о земной жизни Иисуса Христа, доносимое нам Евангелием.

Что такое истина в евангельском значении этого слова?

КОГДА в Евангелии мы читаем слова Спасителя: Я есмь путь и истина и жизнь (Ин. 14, 6), то понимаем, что Он предостерегает нас от опасности перевести нашу веру либо в некоторое умозрение, либо в пусть очень возвышенную, но философию, доступную только тем, кто богат дарованиями разума. Опыт Церкви говорит нам, что истина познается всецелым человеческим естеством — всем человеком. Душой, разумом, усилием воли, чистотой сердца. К истине человек приобщается. Не узнает о ней только как о некоем внешнем знании, но приобщается к ней всем своим бытием. Истин)' можно и нужно любить, и тогда она будет действенна в нашей жизни, ибо этой истиной является Сам Бог. И путь к ней открыт для каждого: и для мудрого, и — даже вперед — для младенца в вере, который распахнет ей свое сердце и вдруг станет исполненным самой глубокой мудрости. Мы знаем, что некоторые святые начинали свой путь к вершинам духовной жизни по мирским меркам с весьма средними человеческими дарованиями и ничем не отличались и даже отставали от своих сверстников. Так было с отроком Варфоломеем, впоследствии преподобным Сергием Радонежским, так было с Иоанном Кронштадтским. И вот этим сереньким, с точки зрения мира, людям приобщение к Божественной истине дало такую глубину мудрости и знания, что они стали теми светильниками, которых ныне почитает вся Церковь.

А что значит истина, которая в философии определяется исходя из нее самой как «вещь в себе»?

ДУМАЕТСЯ, что в пределах подлинного религиозного опыта мы не можем вводить это кантовское деление — «вещь в себе» и «вещи для нас», то есть для внешнего мира. Конечно, мы знаем, что сущность Божия непостижима. Об этом не раз сказано в Священном Писании, в частности в первой главе Евангелия от Иоанна. Бога никто никогда не видел. Но изначально христианское вероучение, церковная догматика и самый строй церковной жизни говорят нам о том, что никакого агностицизма, никакого деизма в этом утверждении нет. Есть смиренное признание ограниченности человеческого разума и абсолютной непостижимости для него существа Божия, которое всегда сочеталось с верой в то, что Бог подлинно явил нам Своего воплотившегося Сына, познание Которого и приобщение к Которому возможно для каждого подлинно верующего. С особенной глубиной это учение было раскрыто в XIV столетии святым Григорием Паламой и его современниками, которых называют исихастами, то есть практиками умного делания, умной молитвы, иными словами, молитвы Иисусовой. Святой Григорий Палама писал, что для христианина, как и для каждого человека, конечно, невозможно постичь сущность Бога, но для него возможно прикосновение к Божественным энергиям, к действиям и явлениям Божией благодати. К таким, как фаворский свет, который видели апостолы на горе Преображения; как горевшая и не сгоравшая неопалимая купина на горе Синай; как пребывание в Духе Святом, опыт которого был дан Николаю Мотовилову преподобным Серафимом Саровским... И это прикосновение к Богу ан-тиномично. Приобщаясь к Божественным энергиям, мы не можем сказать, что мы приобщаемся к Богу вполне, и в то же время мы говорим, что действительно входим в единение с Богом. Разум здесь останавливается, но жизнь Церкви говорит о подлинности такого соединения с истиной.

«Бог есть свет, и нет в Нем никакой тьмы» (Ин. 1, 5), - сказано в Евангелии. То есть там, где тьма, там нет Бога? Это то, что в философии называется «небытие» и что Хайдеггер вслед за Дионисием Ареопагитом именовал как «нетость священных имен»? Небытие как отсутствие бытия означает отсутствие Бога?

ВЕРА Церкви различает подлинное бытие, или бла-гобытие, которое есть единственно действительно сущее (по-гречески — «онтос он»), и зло. Зови его тьмой, зови его отсутствием Бога или тем местом, вернее, состоянием, где нет ни ведения, ни видения Бога и к которому характеристики подлинного бытия неприложимы. Христианство расценивает только благобытие, только то, что имеет свою укорененность в Боге как подлинно существующее. Тьма есть лишь прореха на свете. Зло — изъян в дивной картине мира. Как самостоятельной сущности его нет. И именно в этом смысле мы говорим о том, что Бог не есть и не может быть творцом никакого зла. Появившееся и актуализировавшееся в творении в результате волевого самоопределения сначала иных из ангелов, а потом и первых людей, зло не онтологично. Так что никакого вида дуализма христианство никогда не принимало и, напротив, отходившие от церковной веры еретические, как бы сейчас сказали, свободомыслящие учения почти всегда с неизбежностью приходили к постулированию гностицизма, к признанию — в той или иной мере — самоценности или онтологической значимости зла.

Бесы, как падшие ангелы, изначально имели ангельскую природу, которая —материальная или бытийная — присуща им, как и Ангелам Света?

ДА, есть такой богословский вопрос: полностью ли Ангелы духовны по своей природе или все это относительно по отношению к тому, что только Бог есть подлинный и совершенный Дух в абсолютном смысле этого слова? Дать ответ на такой вопрос в рамках человеческого сознания труднодостижимо, но никаких сомнений не вызывает, что с нис-падением лукавого и, как принято говорить по славянской традиции, аггелов его они утратили то благо, то Вечное, что делало их причастными к подлинному бытию и жизни в Боге. Собственно, с ними произошло то, что при окончательном определении судеб мира произойдет с закосневшими во грехе. Разница только в том, что если для человека посмертная участь определяется как итог всей его жизни, то для падших ангелов лишь один акт устремленности ко злу изменил их настолько, что они никогда не смогут вновь повернуться к Свету. В мире невидимом в силу иных временных законов (насколько здесь вообще можно говорить о времени и его

протяженности) бытие ангелов и их отпадение от Бога носит совсем иной характер, чем человеческий выбор добра и зла в земном тварном мире. Те ангелы, которые срвершили свободное самоопределение во зле, вернуться к благому уже не могут. Что-то определяющее, существенное в их бытии при этом утратилось.

Правда ли, что вера в существование диавола есть свойство некритического мышления, как утверждалось, к примеру, в комментарии к социологическому опросу, напечатанному в «НГ-религии»?

МОЖЕТ быть, и некритического. Однако несомненно, что с самого начала бытия Церкви и уже в Ветхом Завете неотъемлемой частью христианского мировоззрения было осознание зла не просто как умозрительного и абстрактного начала, но как реальной силы, действующей в мире, воплощенной в конкретных личностях мира видимого и невидимого, — силы, к борьбе с которой призваны все христиане, более того, все люди доброй воли, причем цена победы в этой борьбе — спасение души человека и утверждение в этой жизни правды Божией как начала Царствия Небесного. Это может не нравиться социологам от агностицизма и религоведам от кафедры научного атеизма, но, как точно заметил один из богословов нынешнего столетия, в существовании вечной жизни можно сомневаться только до конца жизни земной. От себя добавлю: в существовании диавола, увы, тоже. Иное дело, что в нынешней ситуации постсоветского религиозного одичания множество людей кинулось от одной крайности к другой, ничуть не лучшей: от бытового атеизма — к бытовому же магизму во всем его разнообразии. Очевидно, что лукавый решает здесь две противоположные задачи с единой целью: или чтобы люди в него не верили (а попутно не верили и в Бога) или, уж если их нельзя отвести от веры в Бога, сместить внутренний ориентир духовной жизни на веру в инфернальное.

Считается, что Бог везде и во всем. Значит, и во всех людях, и в самых грешных?

ЕЩЕ Ефрем Сирин говорил о том, что подлинный подвижник веры простирает свою любовь, которая есть любовь-жалость, на всю тварь, на всю вселенную и объемлет ею не только благих и добрых, но и врагов истины. Такая любовь означает твердое желание спасения для каждого человека, и именно она должна быть мерой нашего уподобления Иисусу Христу. Ведь Бог послал Своего единородного Сына в мир, дабы всякий верующий в Него не погиб, а имел жизнь вечную. Этот Божественный план Пресвятой Троицы — спасение мира — предполагает и наше участие в нем молитвами, делами, сердечным расположением к окружающим людям. Но этот план не подразумевает духовного диктата, насилия. Просто есть те, которые его принимают, и те, кто его сознательно, свободным волеизъявлением отвергают.

Сегодня среди православных верующих, и особенно среди православных интеллигентов, становится популярной идея о всеобщем про-; щении. Мол, раз Бог милостив, то как Он может допустить, что кто-то будет мучиться в аду? И если мы прощаем своим близким, неужели Бог не простит грешников и обречет их на вечные муки?

РАССУЖДАЮЩИЕ так забывают о самом главном и великом даре, который делает человека образом и подобием Божиим. Это дар внутреннего самоопределения в свободе. И если мы признаем за человеком это определение во временной жизни, то мы не вправе предполагать, что в жизни вечной все изменится механическим переключением и что человек, пришедший к итогу своей жизни с душой, кишащей

червями сластолюбия, горящей огнем гнева и неприятия ближнего, замкнувшейся во льду самолюбования и эгоизма, вдруг изменится только потому, что перешагнул порог земной жизни.

Что возобладает в человеке? Те искры правды Божией и любви, которые в нем были, или страсть, злоба, эгоизм, которые стали сутью его личности? Участь окончательно определившихся во зле — вечное отвержение от Бога — избрана ими самими. Об этом свидетельствуют евангельские образы геенны огненной и адских мучений грешников. Об этом же говорит и один из догматов нашей веры, принятый на Пятом Вселенском Соборе, в котором опровергается лжеучение Оригена о всеобщем апокатастасе, то есть всеобщем восстановлении, когда и лукавый, и бесы, и великие грешники в итоге якобы будут прощены и оправданы. Но это означало бы искажение всего замысла Божественного искупления, предполагающего свободный ответ человека на призыв любви Божией. Это означало бы бессмысленность самого богово-площения, крестных страданий Христа, раз человека можно спасти помимо его самого, неким внедрением в душу и принудительным ее изменением.

Многие святые отцы говорят, что грешники, представ перед Господом и осознав ту меру самоопределения по отношению к Нему, которую они сами установили, как бесы, закоснеют в своем зле и возненавидят все то, от чего отвернулись. И то, что уже на земле стало стержнем и определяющим началом их личности, таковым же не может не остаться и в вечности. Не то чтобы Бог их не мог простить, но они сами отказались уповать на Божие прощение. Мы знаем по собственному житейскому опыту, что человек часто ненавидит не того, кто его обидел, но того, кто им был когда-либо обижен; и не принимает скорее не еще более злобного, сильного и властного, чем он, но того, кто показывает ему, что не злоба и ненависть торжествуют в этом мире. За таким человеком всегда остается свобода - дурная свобода самоопределения во зле.

В западном христианстве существует понятие чистилища, которого нет в восточном христианстве, но в некоторых православных книгах последних лет, посвященных загробной жизни, есть такое понятие как «неразрешенное состояние души». Оно трактуется примерно так же?

В ПРАВОСЛАВНОМ церковном предании такого понятия нет. Думаю, что так называемое «неразрешенное состояние души», скорее, чье-то частное мнение, не находящее в общем богословии безусловного приятия.

Православие и Католичество по-разному понимают загробное состояние души человека. Это связано с более широким различием, касающимся учения о спасении. Православная Церковь считает, что душа усопшего, в меру исполнения слов Иисуса Христа в чем застану, в том и сужу, сподобляется принять одно из двух состояний: либо блаженства, либо осуждения, хотя до Страшного суда ни то ни другое состояние не окончательное. При этом суд Божий — это не формальное взвешивание суммы доброделания или греховных поступков человека, а выявление в нем его внутреннего самоопределения, его подлинного итога жизни, с которым он пришел к ее рубежу.

Католическая же традиция учения о спасении исходит из другого. В католическом миропонимании спасение человека возможно благодаря удовлетворению, принесенному правде Божией. Конечно, католики, как и все христиане, верят, что без жертвы Христа такого полного удовлетворения сам человек принести не может. Но они считают, что для спасения человеку необходимо за меру совершенных им грехов принести на суд Божий меру совершенного доброделания. Соответственно, получается три типа возможных жизненных итогов: тем, у кого совокупность их доброделания или страданий,

понесенных за Христа, превышает совокупность греховных поступков и навыков, уготовано блаженство; тем, кто не раскаялся в тяжелых, смертных грехах, кто не пробудился к жизни в вере, предназначено место вечного осуждения; а тем, кто и желал бы не нарушать заповеди, но так или иначе постоянно грешил и не особенно радел о том, чтобы совершенное покрыть подвигом раскаяния, определено после смерти попасть в чистилище, где предстоит за грехи очиститься наказанием, которое на земле понести было не дано. Вот такого, можно сказать юридического, подхода к делу спасения человека в православной традиции нет.

В Православии спасение понимается онтологически, сущностно, по внутреннему самоопределению человека на пороге смерти. Кроме того, в нашей Церкви есть понятие мытарств. Если перевести это слово на современный язык, то оно означает «таможенная застава», «таможенный пост». Когда душа разлучается с телом, она проходит такие мытарства, такие заставы, где ей предъявляются самые характерные и самые общие для всех нас греховные страсти. При этом человеку дается увидеть, как он, теперь уже окончательно, определился по отношению к ним. Попрал ли он в своей жизни, к примеру, страсть к стяжанию, не дал ей расцвести колючим кактусом, или она заполонила в нем душу (когда души-то уже и не видно, как у Плюшкина), сделала врагом всех — не приступись к нему никто? Оказался ли он побежден сребролюбием, чревоугодием, гордостью, тщеславием, срамными плотскими иохотями? Что в человеке возобладало? И он, то есть душа его, в первый раз видит это так, как есть на самом деле, а не так, как до того представлялось. Предположим, кто-то, кто считался душой общества, к кому все стремились, с кем было легко и кто сам был открыт нуждам и заботам других, вдруг понимает, что за всем этим стояло упивание тем вниманием и почитанием, которое ему оказывалось, тщеславное довольство оттого, что он был в центре жизни стольких людей, ради чего действительно шел на иные траты и даже на некоторое самостеснение. И то,

что тогда было подлинным побуждением, теперь обнажится | и станет явью. И уже после такого прохождения мытарств душа будет пребывать или в состоянии блаженства или в состоянии осуждения. Последнее не окончательно, ибо мы верим, что молитвами других членов Церкви, органически связанных между собой как некое целое, духовный изъян одного может быть восполнен любовью других, как и вообще благодать Божия «немощное врачует, оскудевающее восполняет» (из молитвы при хиротонии священника). Но, безусловно, это только в том случае, если в оскудении есть хоть какой-то росток, жаждущий восполнения пустоты, а в немощи есть хоть какой-то порыв эту немощь преодолеть. Однако это никоим образом не согласуется с католическим понятием чистилища как определенного рода предварительного испытания или наказания, которое должны перенести души перед своим пребыванием в раю.

Наша молитва за усопших может помочь им избежать вечного осуждения?

МОЖЕТ, вплоть до Страшного суда. И к необходимости такой молитвенной помощи нашим близким нельзя относиться сухо и рационально. Хотя большинство протестантов, к примеру, утверждает, что за умерших молиться просто нелогично, так как они уже предстоят перед Судией, Который и так о них все знает, а потому бессмысленно о них Ему предстательствовать. Быть может, в таком убеждении был бы резон, если бы мы были существами без души и любви. Но закон жизни в Церкви - это закон жертвенной любви одного ради другого. И как Сам Христос шел этим путем, принеся Себя в жертву на Голгофе за тех, кто этой жертвы не был достоин, так и христиане должны идти тем же путем - путем молитвы и пред-стательства за тех, кто, быть может, по жизни или по ее внешней видимости не заслужил лучшей участи, чем та, на которую, был обречен после смерти.

Некоторые западные средневековые богословы настаивали на том, что праведники будут получать удовлетворение от созерцания мук грешников: В эпоху победившего гуманизма вопрос ставится иначе: как будут праведники пребывать в раю, зная, что грешники, отверженные Богом, терзаются в аду?

ОТВЕТ на этот вопрос мы можем очень прикровенно и символически понять из самого наименования «ад». Ад (по-гречески «авидос») — это место, где нет ни видения, ни ведения Бога. Это место небытия, только не в материалистическом смысле слова, а в христианско-онтологическом. Оно не будет существовать тогда и там, когда и где Бог будет всяческое во всех (1 Кор. 15, 28). Еще в античной философии, в частности у Платона, было сказано, что только благо обладает подлинной бытийностью, подлинным существованием. Иными словами, бытие есть красота и благо, а зло — это некая прореха в сущем, отсутствие бытия. В аду будет только тьма невйдения Бога.

И не нужно думать вслед некоторым западным средневековым богословам, что праведники будут получать удовлетворение от созерцания мук грешников. Для сущих с Богом и в Боге не будет пребывающих в аду. Для торжествующих в раю не будет того ужаса самоопределившихся во зле, в котором каждый из них самозамкнуто и безысходно будет пребывать с диаво-лом и ангелами его.

Можно ли, пользуясь современным научным языком, сказать, что пребывание в аду есть аннигиляция?

Я БЫ НЕ употреблял такой термин. Аннигиляция — это физическое небытие. Пребывание во аде — это инобытие, это дурное, злое существование, которого по отношению к подлинному бытию, к благу, — нет.

А лучшая участь, которой сподобятся праведники, для всех одна?

АПОСТОЛ Павел говорит о том, что и звезда от звезды разнится в славе (1 Кор. 15, 41) и что в доме Отца Моего обителей много (Ин. 14, 2). Поэтому нужно полагать, что в раю уравниловки не будет, а будет такая полнота раскрытия образа и подобия Божия в человеке, которая не подходит ни под какие умовместимые нами разряды и чины. Абсурдно даже представить себе, что в горнем Иерусалиме все как один будут исполнять команды высших ангельских сил: «Смирно!», «Повернись направо!», «Запой "аллилуиа"!», но представить себе, какова будет полнота раскрытия личности каждого человека и каков будет характер общения друг' с другом в вечности, отсюда, из нашей земной жизни, вряд ли возможно. Поэтому судить и рядить об этом — едва ли имеет для нас смысл.

Безгрешен один Господь. Даже святые раскаиваются в грехах. А обычные люди, которые, по милости Божией, будут прощены, «в селениях райских» станут пребывать во всем своем несовершенстве? Во что же тогда превратится Царствие Небесное?

МЫ НЕ МОЖЕМ в сколько-нибудь обычных терминах рассуждать о реалиях Царствия Небесного и, более того, предполагать возможность развития в нем, то есть возможность некоторой неполноты, ведь всякое развитие означает отсутствие полноты, некий изъян, недостаток. Мы же знаем, что Царствие Небесное будет полное, всецелое и такое же будет, насколько это возможно для человеческого существа, единение его с Богом. В Священном Писании сказано, что Бог есть свет, и нет в Нем никакой тьмы(\ Ин. 1,5).

Не может быть никакого общения между светом и тьмой. Поэтому на том, кто в итоге своего самоопределения сподобился жизни в Боге, не будет никакого пятна и изъяна. А недостатки земные, которые есть даже у самых святых людей, отпадут. Словно шелуха, отвалятся все искажающие личность наросты, приобретенные в земной жизни и видимые окружающим, и останется только то, что определяет стержень личности человека, и раскроется образ и подобие Божие во всей первозданной созданное™ и задуманности Творцом.

Так что, думается, человеку, которому уготовано вечное блаженство, вряд ли и после смерти предстоит то, что определяло его земную жизнь, — возрастание из меры в меру.

Пребывание спасенных в Царствии Небесном, в отличие от мучений грешников в аду, представляется с трудом. Но можно ли в каких-то словах описать эту вечную, в категориях нашего земного понимания, статичную радость о Господе?

Я ДУМАЮ, что здесь дальше образов мы пойти не можем. Скорее, надо помнить, что вечность, в которой человек будет пребывать с Богом, — это не просто бесконечно умноженное время, это не просто очень и очень долго, это не тысяча лет и не тысяча миллионов лет. Это иное качественное состояние. И каждый из нас, хотя бы несколько раз в жизни, к нему прикасался. Вспомните то состояние, которое бывает на Пасхальной заутрене, когда обычное течение времени пресекается, или ощущение счастья и полноты бытия, которое испытывают многие из нас, пройдя, хоть и не без падений, Великий пост и соединившись со Спасителем в таинстве исповеди и в таинстве причастия, когда время тоже останавливается и когда мы можем повторить слова апостола Петра, который, увидев преображение Иисуса Христа на горе Фавор, воскликнул: Господи! хорошо нам здесь быть (Мф. 17,4). Думается, что так же можно сказать и о пребывании душ в Царствии Небесном.

Когда мы говорим про Новый Иерусалим; мы говорим «град». Значит ли это, что вокруг него есть еще какое-то пространство, где тоже «упокоеваются праведники»?

НОВЫЙ Иерусалим в Откровении от Иоанна — это картина торжествующего мира, в мысленном воображении представляя который мы, опять же, как и в отношении к первым дням творения, должны забыть о нашей координате временно-пространственных характеристик. В Новом Иерусалиме будет не продолжение времени, а вечность. Предста- i вить нам это почти невозможно, но хотя бы отчасти, умом j нужно понимать, что вечность — это не просто бесконечно удлиннившееся время, это не тысячи, тысячи, тысячи лет, a нечто качественно иное, чем та изменяющаяся по принятым нами координатам жизнь, которую мы теперь ведем. И что вечность - это не то же самое пространство, в котором мы живем, только безгранично расширившееся. Это не тот же самый видимый нами сегодня тварный мир с солнечной системой, галактиками, планетой Земля, Атлантическим и Тихим океанами и тому подобным, — мир, по которому мы будем перемещаться со скоростью света. Это нечто совершенно иное, преображенное — пакибытие. Поэтому не будем стремиться изыскивать географическое местоположение Нового Иерусалима и рисовать в своем воображении экстерьер, который бу- -дет его окружать.

Но ведь в Откровении от Иоанна даже приводятся его размеры, говорится о длине, ширине...

В АПОКАЛИПСИСЕ вообще очень много символических указаний, характер которых для нас со всей очевидностью откроется уже не в этой жизни. Как число зверя, про которое мы знаем, что оно будет 666, но что это значит, станет понятным только тогда, когда это действительно будет необходимо для спасения души, то есть в самые последние времена.

Изгнание из рая Адама и Евы означает, что было, куда изгонять. Следовательно, уже тогда на земле существовала какая-то жизнь помимо райской? И что в таком случае надо понимать под именованием Адамом животного мира еще до грехопадения?

ГОВОРЯ о истории сотворения мира, данной нам в первых главах Бытия, мы должны отказаться от пространственно-временных схем, привычных для нашего понимания. И, конечно же, от такой наивности, которая была характерной для средневековой топографии, когда место рая предполагалось где-то в междуречье Тигра и Евфрата. Нам бы не нужно всем этим заниматься, так же как и выяснением, откуда, из какого региона земного шара, пошел человеческий род. Эта тайна значительно возвышеннее и удаленнее от биологических, геологических и географических реалий, чем нам это почему-то иной раз представляется. И как следует из слов апостола Павла, изгнание Адама из рая - это прежде всего космический катаклизм, это изменение всей тварной вселенной, потому что грехопадение исказило весь мир, а не только жизнь двух людей. Страдание и смерть стали свойством всего. Поврежденность грехом коснулась многих сторон бытия. И Церковь именно так всегда понимала изгнание Адама и Евы из рая. Так же, как и их одеяние в одежды кожаные (Быт. 3, 21) — это не только прикрытие собственной наготы, но изменение самого человеческого естества, его одебе-ливание и утяжеление, результат которого — нынешнее состояние человека. Так же, как и способность Адама проникать в суть вещей и нарицать именами, адекватно выражающими их сущности, которая с тех пор в значительной мере покинула человеческий мир.

А души животных бессмертны?

В БИБЛИИ ничего окончательно определенного по этому поводу не сказано, но во многих святоотеческих речениях говорится о том, что души животных не бессмертны и, соответственно, новую преображенную тварную вселенную миллиарды умерших тараканов, комаров или стада динозавров не переполнят. Я думаю, что те, кто и не в силах смириться с окончательным расставанием со своими умершими собаками и кошками, должны, превозмогая всю жалость, отдавать себе отчет в том, что если предполагаем бессмертие души у животных, значит, следует предполагать его не только у наших любимцев, но и у всех тех, иногда вполне отвратительных, тварей, которых мы вряд ли хотели бы видеть в Царствии Небесном.

Какие животные будут в раю?

УКАЗАНИЕ на то, что в Царствии Небесном животный тварный мир будет разнообразно представлен, не противоречит тому, что у животных нет бессмертной души. И несмотря на ее отсутствие у каждой конкретной живой твари, у каждого котенка, лягушонка или индейки, съеденной на рождественской трапезе, рай будет населен известными нам животными. Мы не знаем, каким образом все это осуществится, понятно только, что нельзя просто механически перенести эту нашу земную жизнь туда, где кошке не нужно будет ловить мышку, чтобы порадовать своего хозяина. Ведь теперешнее состояние мира - это состояние мира после грехопадения, когда нарушена изначальная целостность творения, так что и убийство, и жизнь за счет другого вошли в бытие во вселенной. Апостол Павел говорил, что после грехопадения Адама вся тварь совокупно стенает и мучится доныне (Рим. 8, 22). В Царствии Небесном, как говорил пророк

053-46^5 J

Исайя, волк и ягненок будут пастись вместе, и лев, как вол, будет есть солому, а для змея прах будет пищею: они не будут причинять зла и вреда на всей святой горе Моей, говорит Господь (Ис. 65, 25).

В Евангелии говорится, что люди в раю будут, как Ангелы. Это означает, что с теми, кто спасется, произойдет преображение человеческой природы?

ВЫ не вполне точно цитируете. Господь не говорит, что люди будут ангельской природы. На вопрос саддукеев о воскресении, в которое они не верили, Он отвечает, что праведники после смерти не будут ни жениться, ни замуж выходить, но будут, как Ангелы на небесах (Мк. 12, 25). Это не означает, что человек отрешится от собственной плоти. Напротив, христианская вера учит, что на Страшном суде в человеке вновь соединятся его телесный состав и его бессмертная душа. И тело человека будет таким, каким оно было до грехопадения Адама, то есть не подверженным страстным навыкам и не связанным никакими животными инстинктами и физиологическим возобладанием. В Царствии Небесном в человеке восстановится иерархическое устроение: душа станет главной, а тело естественным соработником, не бунтующим против нее. Люди соединятся с Богом и друг с другом в Боге и не лишатся собственной личности и возможности пребывать с теми, с кем добро прошли свой земной жизненный путь. При этом между ними не будет того специфического тяготения, которое противопоставит их всей совокупности иных творений, как то часто бывает на земле. Один из святых отцов Церкви говорит, что пристрастная любовь к одному непременно означает оскудение любви к другому. Так бывает на земле, но не так будет там, где Бог будет всяческое во всех (1 Кор. 15, 28).

Почему для христианства неприемлема идея реинкарнации, или перевоплощения?

УЧЕНИЕ о перевоплощении, круговороте времен известно давно. В разных формах и вариациях оно существовало и в Египте, и в Китае, и в античном язычестве, и отчасти в античной философии, к примеру у пифагорейцев, но особенно оно было развито в восточном язычестве и индуизме. Отсюда оно было заимствовано буддизмом и целым рядом других восточных религиозных течений, откуда перекочевало в теософские и антропософские концепции XIX и XX веков. И всегда, начиная с учения гностиков второго столетия и вплоть до псевдорелигиозных направлении Елены Блават-ской и Елены Рерих, Церковь по отношению к ним имела ясно выраженную позицию, которая заключалась в принципиальной несовместимости идеи реинкарнации и христианского мировоззрения. Если восточные религии, да и античность, смотрели на тело человека как на нечто второстепенное, как на темницу для души, откуда она жаждет освободиться и вырваться, то христианство смотрит на человека как на образ и подобие Божие в его всецелом духовно-телесном единстве. Личность человека не распадается на высшее начало — душу и низшее — тело, которое якобы само по себе не имеет никакой ценности. Для Бога важен всецелый человек. Не только его невидимая душа, но и телесный состав, столь же уникальный и неповторимый, столь же несущий в себе черты образа и подобия Божия, сколь уникальна и неповторима она сама.

И ведь Спаситель воплотился не в умозрительной, не в воображаемой, не в фантазийной, но в реальной человеческой телесной плоти. И эта плоть Христа была настолько тождественна нашей, что уже по Его воскресении апостолы могли ощущать и осязать ее подлинность, а апостол Фома только тогда и уверился, когда увидел раны и язвы на руках, ногах и под ребром Господа. Поэтому для христианина тело не есть некая клетка, в которой заключена душа, не есть некая стадия ниспадения духовного и душевного в физическую реальность, где господствует материальное начало, а есть полноценная часть мира, сотворенного Богом, который всецело «добр зело», но который вновь подлежит преображению и освящению. Исполнение этого мы ждем во втором пришествии Христа, когда все изменится, но при этом не уничтожится, а преобразится, так что не будет не только смерти, греха, зла, но все, сотворенное Богом, останется и пребудет в вечности, в своей изначальной благости. Поэтому признание ценности и важности всего тварного лежит в основе христианского учения.

Мы знаем, что в последний день человек воскреснет не только душой, но и телом. При этом те, кто сподобятся лучшей участи, воскреснут в прославленном, преображенном теле, некоторые черты которого явил Христос Спаситель по Своем воскресении ученикам, когда, к примеру, Он являлся им deepen затворенным, то есть не ощущая физической преграды стен, или когда мог идти с ними по дороге, и они некоторое время не узнавали Его. А само воплощение Христа Спасителя, Его рождение от конкретной Жены — Богородицы Девы Марии, восприятие Им человеческой природы — и не символично, не на время, но так, что Он в прославленном Своем теле пребывает одесную Бога Отца, - является для всех нас непреложным аргументом неприемлемости идеи множественности перевоплощений.

Когда мы говорим про бессмертие души, то всегда имеем в виду ее посмертную жизнь, а что происходит до рождения человека, до его телесного зачатия? Как рождается душа?

ЗДЕСЬ можно обозначить два направления воззрений, неприемлемых Церковным Преданием. Первое, безусловно отвергаемое Церковью, — это учение о перевоплощении, то есть о такого рода существовании души, когда она циклически посылается в материальный мир, соединяясь с некоей материальной оболочкой, имеющей лишь инструментальный, i второстепенный характер, никак не связанный с сущностью самой личности человека или какого-то другого духовного су- \ щества. И, повторю, это учение несовместимо с христианским; понятием о боговоплощении, о таком пришествии Божества в 1 мир, когда Спаситель не фантазийно, не умозрительно, а реально, неслитно и нераздельно воспринял человеческую природу в Свою Божественную ипостась. И эта человеческая природа, человеческая плоть Господа была необходима в том деле домостроительства и спасения, в том единении Бога с j падшим человеческим родом, без которого ничто немыслимо в нашей христианской вере.

Второе направление воззрений, которое только по видимости несколько ближе христианству, — это учение, восходящее к Платону, о предсуществовании души, то есть о такого рода ее инобытии, которое лишь на определенном этапе сочетается с посланием души в видимый материальный мир, с соединением ее с человеческим естеством. Иными словами, это учение о том, что существует некий идеальный мир духовных; сущностей, из которого при рождении человека берется та или, иная и соединяется с той плотью, которую ему дают родители. Церковь же, напротив, учит, что бессмертная душа неотделима от момента зачатия ребенка, и поэтому полнота человеческой личности, образ и подобие, присутствуют в младенце с самого \ начала. Ведь даже существуют такие церковные праздники, как Зачатие Богородицы Девы Марии святыми праведными j Иоакимом и Анной или Зачатие Крестителя Иоанна Предтечи ' святыми праведными Захарием и Елисаветой. Одно это говорит о принципиальном воззрении Церкви на момент зачатия как на момент появления образа Божия в данной личности в единстве ее душевного и телесного начала.

Но Господь создает свое творение не без родителей, роль которых в рождении тоже очень велика. Каждый из нас это хорошо знает, потому что несет в себе наследственные,

генетические признаки своих предков как телесные, так и психические. Конечно, разговор идет не о какой-то абсолютной от них зависимости и детерминированности, а о предрасположенности ко всему тому совокупно доброму, что могло накопиться в поколениях свято живших до тебя людей, или к тяготеющей над родом греховности, которая в свою очередь не обязывает становиться грешником, но лежит на тебе, как некое испытание, которое предстоит преодолеть.

Ангел-Хранитель дается человеку при рождении или при крещении? И имеет ли некрещеный Ангела-Хранителя, который защищает его от бесов?

ГОСПОДЬ желает каждому человеку спастись и преуспеть в познании истины. И в этом смысле каждый - и крещеный и некрещеный — есть возлюбленное чадо Божие, которое, конечно же, не отдано на откуп духам злобы поднебесной и не находится исключительно в их распоряжении. Но Ангел-Хранитель пребывает с человеком преимущественно после восприятия благодати крещения, в котором, как верит Церковь, человек действительно умирает для жизни греховной и плотской и возрождается во Христе для жизни святой и праведной. И в этом смысле причастность, открытость миру духовному, в том числе миру ангельскому, совершенно иная у человека, который входит в ограду Церкви, где правда Божия, истина и свет, чем у человека, этого лишенного или, тем более, сознательно от этого мира себя отвергшего.

Некоторые из отцов Церкви считают, что есть Ангелы, которые несут попечение о тех или иных человеческих сообществах, о тех или иных даже и нехристианских народах. Но личная, индивидуальная связь между человеком и его небесным покровителем возможна лишь после того, как он входит в ограду Церкви.

Ангел-Хранитель дается крещеному человеку на всю жизнь? И помогает ли он тому, кто отошел и от Церкви, и от самой веры?

ДА, Ангел-Хранитель не оставляет нас всю жизнь. Конечно, мы можем досаждать ему своим греховным, недобрым поведением, но он не обидчив по человеческим меркам и не может махнуть крыльями и улететь на страну далече, сказав на прощанье: «Погибай дальше, как сам знаешь!» Исполненный света Божиего, то есть Божественной любви, которая прежде всего есть любовь-сострадание и жалость, Ангел-Хранитель не оставляет даже и тяжко согрешающего человека.

А диавол закрепляет за каждым человеком беса, который стремится погубить его душу? Или мы его сами в себя впускаем, когда выбираем путь зла?

ЕВАНГЕЛИЕ говорит нам о том, что наша жизнь есть невидимая брань. И мы знаем, что Господь, желающий нам спасения, несомненно, сильнее лукавого, жаждущего нашей погибели. Но надо помнить, что бесы тоже не дремлют. И, как мы знаем из евангельской притчи о бесноватом, имя им легион. Их может быть много оттого, что человек сильно коснеет в смертных грехах. Когда им овладевают и блуд, и чревоугодие, и сребролюбие, и гордость, соединяемая с тщеславием, то бесы, близкие ко всем этим страстям, просто тьмою окружают человека, так что совесть его оказывается настолько прожжена, что человек лишается трезвой оценки и окружающих его людей, и собственного состояния своей души. Но бывает и такое, что бесы роятся вокруг человека, живущего праведно и благочестиво и восшедшего настолько высоко по лествице духовного возрастания, что он становится для них особенно сильным раздражителем. Как сказано в «Слове

на начало Четыредесятницы» святителем Львом Великим, «нашим возрастанием они уязвляются» и «наше здоровье для них болезнь». Мы знаем это на примере с людьми явно греховными, у которых добрые качества окружающих вызывают неприязнь и злобу. Нечто подобное происходит и с бесами.

Какая защита у подвижника благочестия?

ЗАЩИТА у подвижника святой жизни - это то приобретаемое подвигом веры состояние, которое церковным разумом называется «непадательность в добродетели», то есть устойчивость в тех спасительных навыках и качествах, которые он приобрел. Как мы знаем из жития любого святого, которого начинает испытывать лукавый или видимым образом через бесов, или через чрезвычайные жизненные обстоятельства, эти искушения словно скользят по его жизни, проходят мимо и никак не могут затронуть душу доброго в Господе подвижника.

Среди маргиналов известно такое высказывание: вера — для тех, кто боится попасть в ад, духовность — для тех, кто ад уже видел в своей земной жизни. А с православной точки зрения вера и духовность — это разные вещи?

МНЕ трудно уразуметь, что буквально означает такое высказывание, но если мысленно реконструировать логику, которая за ним может крыться, то, очевидно, речь идет о неких людях, будто бы взглянувших в глубины ада и прикоснувшихся либо к каким-то эзотерическим знаниям, либо к порокам и страстям. И теперь, познав самую темноту и оттолкнувшись от нее, они могут рассуждать о том, что такое белое и что такое черное. На самом деле это с давних времен хорошо известная логика, которая предполагает, что для того, чтобы отказаться от тех или иных видов греха, их нужно вкусить. Собственно, это логика грехопадения первых людей. Если бы

они отвергли соблазн лукавого и не нарушили единственную заповедь, данную им в раю, то отпадение человечества от Бога было бы невозможно. Но раз грех был познан, хотя потом и преодолен, произошла вся та драма изгнания из рая, которая потребовала голгофской жертвы Сына Божиего.

Безусловно, для Православия духовность неотделима от веры. И в этом смысле нынешние изрядно уже надоевшие разговоры о духовности, обретаемой через интеллектуальное познание, эстетическое развитие, туристическое разнообразие жизни, представляются абсолютно ложными. Еще в апостольских посланиях сказано: Это люди, отделяющие себя (от единства веры), душевные, не имеющие духа» (Иуд. 1, 19). А по нынешним временам то, что называется духовностью, и до душевности-то большей частью не дотягивает. Скорее, это род тонкого плотоугождения, которое не обязательно принимает внешне грубые формы скотских страстей, но у человека с развитыми художественными запросами может сочетаться с определенным эстетическим или интеллектуально-усладительным моментом.

Духовность — это слово, происходящее от слова «дух». А «пневма-дух» — это Дух Святой. Реальность же Духа Святого познается только тем человеком, который входит в жизнь Церкви как единого организма, данного нам здесь, на земле, Самим Богом для нашего с Ним общения. Все другое может быть лишь мостками и преддверием настоящей духовной жизни, лишь ее тенями и образами, в какой бы гениальный полет мысли нас наша мирская духовность ни увлекала.

Почему Лазарь после своего воскрешения никогда не смеялся и даже не улыбался?

ЛАЗАРЬ четверодневный, епископ Китийский, проживший на Кипре более двух десятков лет после своего воскрешения Спасителем, действительно, как говорит Церковное Предание, всегда был спокоен и ровен. Ни скорбь, ни уныние, ни отчаяние, ни веселость, пребывающие в этом мире, его больше уже не касались в той мере, в какой они касаются других людей. Понятно, что прежде всего за этим стоит тайна Божия, но мы можем помыслить, что это связано с тем знанием, которое Лазарь приобрел, прикоснувшись к миру невидимого за пределами нашего земного бытия. Узнать, что такое ужас нисшествия души в состояние отделенности от Бога, ибо, как мы знаем, до воскресения Христова и до сошествия Его в ад души всех, даже ветхозаветных пророков и праведников, после смерти пребывали в преисподней, то есть узнать всю бездну мучения и вернуться в этот мир, — разве может после этого показаться в нем даже самое смешное и трогательное или, напротив, самое грустное и безрадостное таким, чтобы избыть то памятование, которое Лазарем, почти единственным человеком на земле, было приобретено.

У Мартина Хайдеггера есть такое понятие — «бытие к смерти». Чем отличается оно от христианского понятия страха смертного, памяти смертной?

ДУМАЕТСЯ, прежде всего конечной интуицией, ибо христианство говорит о памяти смертной без ужаса, без стоического приготовления к неизбежному фатуму, а с конечным, онтологическим, если угодно, космическим оптимизмом, ведь за этим стоит памятование о Боге, о том, что земная жизнь, ее пределы - не конец нашего бытия. Мы должны пройти теми вратами, за которыми подлинная жизнь, подлинное бытие только начинаются.

Страх Божий и память смертная — это одно и то же?

СТРАХОМ Божиим, памятью смертной, то есть памятованием о Боге, святые отцы называют такое наше внутреннее состояние, когда мы стремимся жить в идеале

и живем, не деля свою жизнь на мирскую и сакральную и помня о том, что мы христиане не только во время утренних и вечерних молитв, во время посещения богослужений или в каких-то особых обстоятельствах, но всегда, во всем и везде. Едем ли мы на работу, чистим ли мы картошку, беседуем ли мы с друзьями, находимся ли мы в обществе дорогих нам людей или наедине со своими думами, мы не должны забывать о том, что мы православные христиане. Нельзя отдохнуть от этого, нельзя уйти в отпуск от собственной христианской совести, нельзя, как Адам, начать прятаться между деревьями (Ъыт. 3, 8). Как сказал один нехристианский, но очень точно почувствовавший это философ, «Сладкая стрела христианства навсегда дрожит в нашем сердце». Кстати, явственнее всего об этом свидетельствуют те атеисты, которые стали ими не по факту рождения, а уйдя от церковной веры. Известно, что они никогда не испытывают спокойного равнодушия по отношению к своему прежнему вероучительному опыту. Это всегда становится либо внешне выраженным, либо, при сильном характере, сдерживаемым, но, безусловно, существующим внутри неприятием, отталкиванием, желанием загородиться от всего, чем прежде жила душа, вплоть до детских воспоминаний о первом причастии и исповеди. Так что постоянное памятование о Боге — это не только обычное состояние высоких духовных подвижников, но долг каждого из нас, дерзающего называть себя православным христианином.

Существует ли помимо молитвы какая-то иная связь между нами и умершими людьми? И как относиться к: ее внешним проявлениям: мистическим снам, видениям, потусторонним знакам?

С НАШЕЙ стороны было бы благоразумно ограничиться молитвенным предстоянием за усопших. Поступающий так в любом случае не ошибется и не погрешит. Но и то верно, что история Церкви и жития святых дают нам

многочисленные примеры, когда усопшие, неважно, близкие пли по родственным связям далекие нам люди, являлись пребывающим в этом мире и оказывали им помощь. Конечно, более всего это касается святых, хотя ведь к ним относятся не только канонизированные подвижники благочестия, а и все по правде Божией прошедшие свой жизненный путь христиане и потому ныне пребывающие в видении и в ведении Бога. Но как, почему, когда иным из этих праведников по благодати Божией дается право, возможность, дар являться ныне живущим и оказывать им очевидную и действенную поддержку, мы не знаем. Это не регламентируемо и не определяемо никакими чинами и чинопоследованиями земной Церкви. Одно мы знаем — что это бывает, но в таких формах, тогда и так, как определяет Господь. Поэтому не нужно стремиться увидеть святого или кого-то из наших усопших явственным образом. Нам достаточно той связи с ними в молитве, которая есть в Церкви, а если же для нас необходимо и полезно нечто большее, то оно будет дано от Бога, и дано тому, кто к этому специально не стремился.

Что такое сон? Это тоже реальность?

ПО БОЛЬШЕЙ части сон - это реальность, связанная с вечерним ужином. И для души полезнее относиться ко сну как к естественному проявлению нашего организма. Есть святоотеческие высказывания о том, что если кто увидит во сне Ангела и не поверит этому, тот не согрешит, даже если это будет подлинным явлением, потому что тем самым засвидетельствует осторожную внимательность к своей духовной жизни, а не превозношение. Хотя изредка бывают сны, которые даются нам как особенные указания от Бога, как какие-то знамения, знаки. Но в этом случае реальность сна, переживаемая нами, ее настоятельность, ее несомненность будет такова, что у нас отпадет всякая гадательность о том, как следует ее понимать. А вот когда снится что-то таинственное, туманное, предполагающее нечто неразрешимое, то лучше всего в такую тайну не вникать, зная, что Бог с нами в загадки не играет, что Он желает нам спастись, а не загадать ребус, который мы бы разгадывали всю последующую жизнь.

А когда мы во сне видим красоту горнюю или дольнюю, как это воспринимать?

НУ ЧТО Ж, порадуемся, что Господь нас не оставляет. И если за окном мы видим семнадцатиэтажную коробку, то хотя бы это утешение имеем — увидеть во сне что-то радостное.