Примечания 1 страница. 1 предварительный арест на фонды торгпредства СССР и отделения Нефтесиидиката во Франции был наложен 31 декабря 1927 г

¹ Предварительный арест на фонды торгпредства СССР и отделения Нефтесиидиката во Франции был наложен 31 декабря 1927 г. единоличным решением председателя коммерческого суда департамента Сена за якобы неисполнение Нефтесиндикатом договора с испанским банком «Арнус». Это решение было неправомерным и необоснованным.

Суть вопроса сводилась к следующему. Еще 11 августа 1925 г. Нефте-синдикат заключил договор с барселонским банком «Арнус», являвшимся испанским отделением парижского банка «Бауэр-Маршал», на продажу советских нефтепродуктов в Испании. Срок договора истекал 1 января 1929 г., по фактически он был аннулирован летом 1927 г. в связи с введением в Испании нефтяной монополии. Это обстоятельство освобождало Нефтесиндикат от принятых по договору с банком «Арнус» обязательств, так как вся торговля нефтепродуктами в Испании перешла в руки испанской нефтяной монополип — объединения испанских банков. Монополия осенью 1927 г. вступила в переговоры с Нефтесиндикатом. Об этих переговорах Нефтесиндикат письмом от 12 ноября 1927 г. уведомил банк «Арнус». 24 ноября 1927 г. между Нефтесиндикатом и испанской нефтяной монополней был подписан договор, вступавший в силу с 1 января 1928 г. (см. т. X, прим. 103). Согласно договору монополия брала на себя полную материальную ответственность по всем возможным претензиям к Неф-тесиндикату со стороны банков «Арнус» и «Бауэр-Маршал».

Несмотря на юридически обоснованные действия Иефтесиндиката, банк «Бауэр-Маршал» от имени испанского банка «Арнус» обратился в коммерческий суд с требованием наложить предварительный арест на фонды торгпредства и Иефтесиндиката на сумму в 37,5 млн. фр., мотивируя это требование тем, что договор Нефтесиидиката с испанской нефтяной монополией причинил банку «Арнус» материальный ущерб. Председатель суда поддержал требование банка, хотя и уменьшил размер суммы до 20 млн. фр. Между тем в договоре с банком «Арнус» указывалось, что претензии и споры между сторонами должны рассматриваться арбитражем, а не судом; председатель же суда игнорировал это положение. Более того, на основании ст. 11 договора, иски могли предъявляться банком «Арнус» только к Нефтеснндикату, а не к правительству СССР, торгпредству или другим советским государственным учреждениям.

Полномочное представительство СССР во Франции немедленно уведомило о происходящем испанскую нефтяную монополию, которая подтвердила правомерность позиции Нефтесиидиката и изъявила готовность, если потребуется, депонировать необходимую сумму, чтобы снять арест.

Кроме того, полномочное представительство СССР во Франции неоднократно протестовало перед МИД Франции против незаконных действий председателя коммерческого суда и настаивало на немедленном снятии ареста с указанных фондов. 14 января 1928 г. протест был заявлен также Народным комиссариатом иностранных дел СССР послу Франции в СССР Эрбетту.

В результате решительных и энергичных шагов, предпринятых ИКИД СССР и полномочным«- представительством СССР во Франции, предварительный арест на суммы торгпредства и Нефтесиндиката 23 января 1928 г. был снят «полностью и безоговорочно»; как сообщалось в телеграмме В. С. Довгалевского от 23 января 1928 г., председатель коммерческого суда заявил, будто он ранее был введен банком «Арнус» в заблуждение.— 13

^а Известный политический и общественный деятель Японии, председатель японо-советского общества виконт Гото Симпэй находился в Москве с 22 декабря 1927 г. по 21 января 1928 г. с частным визитом.

Гото был принят Председателем ЦИК СССР М. И. Калининым, Г. В. Чичериным, Л. М. Караханом н др. и имел с ними беседы.— /3

³ 10 октября 1927 г. рыболовная конвенция и приложенные к ней документы были парафированы главами делегаций — Л. М. Караханом и японским послом в СССР Т. Танака (см. т. X, док. № 240, 241). Однако подпи-сание конвенции задержалось на длительное время из-за того, что японское правительство уже после ее парафирования в дипломатическом порядке неожиданно выдвинуло новые требования.

11 января 1928 г. виконт Гото передал Карахану следующий проект заявления: «Правительство Союза Советских Социалистических Республик, признавая экономический статус, полученный японскими подданными в рыболовном промысле в районах, предусмотренных Рыболовной Конвенцией, готово обратить необходимое внимание, чтобы существующим интересам японских подданных не был нанесен ущерб, и не предложит в общем резервировать для эксплуатации государственными предприятиями какой-либо из рыболовных участков, находящихся в эксплуатации японских подданных в 1927 году».

Советский Союз не мог пойти на закрепление за японскими рыбопромышленниками всех эксплуатировавшихся ими рацее рыболовных участков. Но вместе с тем, чтобы не затягивать подписание конвенции, 14 января 1928 г. Советское правительство утвердило текст формулы (см. док. № 20), который был вручен Караханом утром 16 января проф. Ясугн для передачи Гото. При этом Карахан просил сообщить последнему, что формула была принята Советским правительством после длительного обсуждения и что оно считает излишним дополнять уже парафированную конвенцию. Гото, в тот же день явившись в НКИД, заявил, что советская формула неприемлема и что за основу должна быть принята его формула от 11 января. Прибывший затем (16 января) посол Танака вручил Карахану новый текст японской формулы, которая гласила:

«1. Принимая во внимание постановление 3-го абзаца (Б) параграфа 1 в первой части заключительного протокола к Рыболовной Конвенции и принимая во внимание разумное желание заинтересованных японских подданных, Правительство СССР (поскольку это возможно) не будет, за исключением немногих случаев, предлагать резервировать для эксплуатации государственными предприятиями рыболовных участков, разрабатываемых японскими подданными в 1927 году.

2. Правительство Союза Советских Социалистических Республик, признавая важное экономическое значение рыболовной деятельности, до настоящего времени (ныне) осуществляемой японскими подданными в районах, предусмотренных Рыболовной Конвенцией, готово в дополнение к постановлениям указанной Конвенции (поскольку это возможно) обратить необходимое внимание, чтобы сфера рыболовной деятельности японских подданных не была сокращена».

Советское правительство отклонило как формулу Гото, так и формулу Таиака. После ряда бесед между Г. В. Чичериным и Караханом, с одной стороны, и Гото и Танака — с другой, вечером 21 января 1928 г. японское посольство сообщило, что правительство Японии приняло советскую формулу. 23 января 1928 г. состоялось подписание советско-японской рыболовной конвенции (см. док,№21).— 14,20

⁴ В результате работ советских противосаранчовых отрядов в Персидском Азербайджане (Муганская степь) и Хорасане угроза появления саранчи в пограничных районах СССР и Персии была ликвидирована.— 16

⁵ Изложенная в комментируемом письме позиция Советского правительства в отношении польско-литовского конфликта была сообщена А. Я- Аро-севым Вольдемарасу во время бесед 17 и 18 января 1928 г. (см. также т. X, док. № 285 и док. № 37, 43, 115, 255, 318, 336 настоящего тома).—/7

⁶ Генеральный секретарь МИД Франции Вертело 11 января 1928 г. заявил временному поверенному в делах СССР во Франции, что министерство юстиции Франции обратилось с просьбой к председателю коммерческого суда относительно «благоприятного рассмотрения» протеста полномочного представительства. Вертело просил считать его сообщение официальным (см. также прим. 1).— 18

⁷ Упоминаемая в комментируемом документе беседа Д. В. Богомолова с начальником восточного отдела МИД Польши Голувко, в ходе которой был затронут вопрос о торговых переговорах между СССР и Польшей, состоялась 7 января 1928 г. Голувко заявил, что министерство иностранных дел Польши готово послать в Москву специального чиновника для неофициальных предварительных переговоров по этому вопросу. «Если будет найден общий язык,— сказал Голувко,—можно будет там же условиться о времени открытия переговоров».

Богомолов ответил Голувко, что мнение Советского правительства о заключении торгового договора с Польшей всегда было положительным, но что до официальных переговоров этот вопрос следует предварительно подготовить.— 18

⁸ Ито Хиробуми, видный государственный деятель Японии конца XIX — начала XX века, в ноябре 1901 г. прибыл в Петербург с полуофициальной миссией, где вел переговоры с государственными деятелями России о заключении русско-японского договора, инициатором которого выступал. Но еще раньше в Лондоне начались англо-японские переговоры о союзном договоре, направленном против России. Независимо от личных намерений Ито, правившее в то время Я^понией милитаристское правительство Кацуры использовало его зондаж в Петербурге как средство нажима на Великобританию, с тем чтобы ускорить подписание договора.— 27

⁹ Состоявшаяся 21 января 1928 г. беседа Гото с Г. В. Чичериным не внесла изменений в позиции сторон. Гото выразил надежду, что к моменту его возвращения в Токио рыболовная конвенция будет подписана.

В тот же день вечером из японского посольства Чичерину сообщили, что японское правительство приняло советскую формулу от 14 января 1928 г. (см. док. № 20).— 29

i° В ноте от 7 февраля 1928 г. министерство иностранных дел Чехословакии, лицемерно утверждая, что оно «сделало все возможное в рамках своей компетенции», в то же время сообщило, что продлить визы А. И. Бе-зыменскому. А. А. Жарову и И. П. Уткину оно сочло невозможным, так как их пребывание было бы «использовано в целях политической пропаганды». Министерство оправдывало также и действия полиции, заявив, что «если чехословацкие органы пользовались известными решительными мерами, чтобы исполнить свое решение, то Министерство Иностранных Дел может только констатировать, что они действовали в рамках своей компетенции и согласно действующим законным распоряжениям».

Представительство СССР в Чехословакии в ноте № 232/81 от 11 февраля 1928 г. отвергло изложенные в указанной ноте МИД Чехословакии надуманные доводы и заявило, что действия чехословацких властей в отношении советских писателей противоречат неоднократным утверждениям МИД Чехословакии о «желательности развития и укрепления взаимных культурных связей между обеими странами».— 32

и В упоминаемом письме M. M. Литвинова временному поверенному в делах СССР во Франции от 7 января 1928 г. предлагалось добиваться полного восстановления нормальных отношений с Испанией. «Дело неизбежно

кончится неудачей,— говорилось в письме,— если о нем заговорит печать и узнают в Лондоне, Париже и Риме. Серьезного нажима, неблагоприятного нам направления, надо ожидать со стороны Ватикана, отношения с которым у нас сейчас весьма натянуты». Далее в письме указывалось на другую возможность— немедленно признать восстановленными нормальные отношения на первых порах без обмена полпредствами. «Мы могли бы,'—писал Литвинов,— считать нашего полпреда в Париже аккредитованным также при Мадридском дворе, а испанское правительство своего посла, скажем, в Берлине, аккредитованным при ЦИКе. Можно было бы в крайнем случае некоторое время обходиться и без такой урезанной формы взаимного представительства. Если все эти комбинации не пройдут, тогда придется согласиться на оформление одного лишь торгпредства с присвоением ему всех прав и привилегий по образцу советско-итальянского договора».— 32

¹² В записи беседы со Штреземаном во вторник 24 января 1928 г. H. H. Крестинский, касаясь вопроса о советско-германских экономических переговорах, писал:

«Я перешел к вопросу о предстоящем экономическом совещании и повторил опять также от своего имени то, о чем говорил с Шубертом 21 января, именно о желательности обмена мнениями по основным вопросам советско-германских хозяйственных отношений между вполне ответственными представителями обоих правительств. Штреземан спросил меня, когда, по-моему, могли бьг приехать наши представители из Москвы. Я Ответил, что у меня еще нет ответа, но я думаю, что предложенный немцами срок был бы для нас приемлем. В таком случае, это бьтло бы примерно 7 или 10 февраля. Штреземан ответил, что он уедет в отпуск только после 10-го, примерно около 15-го, и что если бы наши представители приехали до этого времени, то он, конечно, к их услугам для соответствующего разговора. Я сказал, что я, конечно, не сомневался, что если приехал бы кто-либо из представителей нашего правительства, то он повидается с ним и переговорит на все интересующие обе стороны темы. Мне, поскольку вопрос о таком свидании возбуждаю я сам, хотелось бы иметь возможность сообщить в Москву, что ему тоже хотелось бы непосредственной встречи с незнакомыми еще ему ответственными членами нашего правительства и что он считает, что эта встреча могла бы дать результаты в смысле дальнейшего развития наших торговых отношений. Я не жду от него связывающего его уже обещания, но хотелось бы знать его оценку желательности подобной встречи. Штреземан сказал, что при нашей ближайшей следующей встрече, очевидно, на этой неделе, во время пребывания Вольдемараса, он вернется к этому вопросу, предварительно его обдумав».

Однако данных о том, состоялась ли дополнительная беседа Крестин-ского со Штреземаном по этому вопросу, в архивных документах не обнаружено.

О встрече представителей советского и германского правительств см. док. № 31.— 37

¹³ Имеется в виду провокация, предпринятая китайскими властями против И. И. Спильванека. Лю Чжэ сообщил Спильванеку, что 9 января 1928 г. на территории английской концессии в Тяньцзине был арестован китайский рикша, который вез 32 фунта взрывчатого вещества и фотокарточки Чжан Цзо-линя и начальника его штаба ген. Я«Ю-тина; все это было якобы упаковано в посылку с надписью: «Товарищу Спильванеку в Пекине». В связи с этим, как сообщил далее Лю Чжэ, 17 января этот вопрос обсуждался в правительстве, и в правительственных сферах Пекина считают, что Спильва-нек замышлял покушение на Чжан Цзо-линя. Если Спильванек считает возможным получение такой посылки, продолжал Лю Чжэ. то ему было бы благоразумнее выехать из Пекина. В ответ Спильванек решительно заявил, что вся эта история является злостной провокацией, что никакого отношения к посылке он не имеет, и потребовал произвести строгое расследование необоснованных обвинений. В дальнейшем китайские власти к этому вопросу не возвращались.— 39

69*5

¹⁴ В связи г. предложением Лю Чжэ относительно нормализации советско-китайских отношений, которое было высказано им в беседе с И. И. Спильванеком 31 декабря 1927 г., НКИД СССР телеграммой от Î2 января 1928 г. дал указание Спильванеку ответить, что Советское правительство согласно послать своего представителя в Пекин для переговоров о нормализации отношений и для урегулирования спорных вопросов при условии предварительного освобождения всех арестованных в Пекине сотрудников советского полпредства.— -39

¹⁵ Рыболовная конвенция прекратила действие в 1945 г. в связи со второй мировой войной.— 42

¹⁶ К, рыболовной конвенции были приложены следующие документы: протоколы (А), (Б) и (Ц), заключительный протокол с двумя приложениями, ноты, которыми обменялись стороны, и протокол пленарного заседания. Протоколы (А), (Б) и (Ц) были ратифицированы обеими сторонами одновременно с ратификацией конвенции. Тексты рыболовной конвенции и протоколов (А), (Б) и (Ц) опубликованы в «Собрании законов...», отд. II, № 52, 6 октября 1928 г., ст. 206, стр. 1329—-1364. Рыболовная конвенция со всеми приложениями опубликована в кн. «Рыболовная конвенция между Союзом ССР и Японией со всеми относящимися к ней материалами» М., Литиздат НКИД, 1928 г.— 47

¹⁷ В связи с обещанием Бенеша подтвердить свои предложения в письменном виде министерство иностранных дел Чехословакии нотой от 6 февраля 1928 г. № 14.884/28-1V/2 сообщило представительству СССР в Чехословакии, что «разные обстоятельства, в частности нарастающий интерес соответствующих кругов обеих стран к развитию товарообмена, побуждают Министерство Иностранных Дел к тому, что оно, желая пойти навстречу углублению взаимных экономических сношений, проявляет снова свою готовность к переговорам. Делом представителей по переговорам (экспертов) с обеих сторон было бы найти подходящую форму соответствующего документа. Со своей стороны, Министерство готово приступить к переговорам в любое время».

Стороны договорились начать предварительное выяснение возможных пожеланий. 20 февраля 1928 г. в беседе с заведующим отделом Центральной Европы НКИД СССР Б. Е. Штейном, командированным в Женеву в качестве наблюдателя от СССР в Комитете безопасности, Бенеш внес предложение взять за основу будущих переговоров три возможных типа договора: первый тип — советско-германский договор (см. т. VIII, док. № 342) или советско-итальянский (см. т. VII, док. № 39); второй — обмен потами, констатирующий применение принципа наибольшего благоприятствования; и третий — нечто среднее между двумя вышеназванными формами соглашения. Бенеш предложил также заключить одновременно и консульскую конвенцию. Штейн заявил Бенешу, что при существующих отношениях между СССР и Чехословакией, когда последняя признала СССР только де-факто, невозможно говорить о первом типе договора.

При последующем обмене мнениями по этому вопросу между представителями сторон (от Чехословакии вели переговоры посланник в Швейцарии Веверка и эксперт Нидерле) в феврале и первой половине марта 1928 г. было условлено, что в основу будущих переговоров по заключению торгового договора между СССР и Чехословакией следует положить советско-норвежский договор (см. т. VIII, док. № 410), дополнив его таможенной конвенцией, охватывающей небольшую группу товаров. Было также решено, что чехословацкая сторона выработает проект консульской конвенции и в начале переговоров вручит его советской стороне. Чехословацкие представители заявили Штейну, что они желали бы скорейшего начала торговых переговоров между НКИД СССР и МИД Чехословакии.

Однако, как это видно из документов (см. док. № 200, 205, 215, 221, 223, 359), правительство Чехословакии отступило от своих предложений и продолжало прежнюю политику затягивания дела нормализации политических и экономических отношений с СССР (см. также прим. 126).— 48, 397

¹⁸ Речь идет о судебном процессе над настоятелем киевского костела Св. Александра ксендзом Теофилом Скальским, который был привлечен к уголовной ответственности за контрреволюционную деятельность на территории УССР.

В телеграмме Б. С. Стомонякова полпреду предлагалось посетить За-лесского или, в крайнем случае, Яиковского и заявить, что «отсрочка процесса стала невозможной вследствие того, что польская миссия потребовала от НКИД отложить процесс, чтобы совместно, на основании просмотра обвинительного акта, решить дальнейшее направление судебного процесса; при этом она угрожала отменой приезда Голувко и Соколовского, а также отсрочкой торговых переговоров на неопределенное время». Такие требования указывалось в телеграмме, были выставлены Зелезинским за 2,5 часа до начала процесса.

Стомоняков также сообщал, что, желая пойти навстречу польской миссии, по ходатайству НКИД было решено слушать дело при закрытых дверях. Полпреду предлагалось обратить внимание МИД Польши на то, что Голувко и Соколовский находятся в Москве почти двое суток, но что они не только не были в НКИД, но никому не сообщили о своем приезде.

В связи с непрекращавшимся распространением в заграничной печати неверных утверждений, будто НКИД СССР нарушил обещание, данное польской миссии в Москве, отложить процесс Скальского, в газ. «Известия» от 14 февраля 1928 г. было опубликовано следующее сообщение ТАСС: «ТАСС уполномочен заявить в самой категорической форме, что НКИД никаких подобных обещаний никогда и никому не давал. Требование одной иностранной миссии об отсрочке процесса Скальского с целью совместного обсуждения дальнейшего его направления было со стороны НКИД отклонено. НКИД возбудил, однако, ввиду упомянутого обращения иностранной миссии ходатайство о слушании процесса при закрытых дверях, каковое ходатайство Верховным Судом и было удовлетворено».— 49, 52, 66

¹⁹ 1 января 1928 г. па венгерской станции Сецтготхард, пограничной с Австрией, было обнаружено пять вагонов военного имущества (в основном пулеметов), поступивших из Италии (см. также док. № 2). Страны Малой Антанты обратились в Совет Лиги наций с требованием расследовать вопрос о соблюдении Венгрией военных статей Трианонского договора. В то время как Совет Лиги наций занимался изучением этого вопроса, венгерское правительство 22 февраля 1928 г. опубликовало сообщение о приведении в негодность и о продаже с аукциона пулеметов, обнаруженных в Сентготхарде. Правительство Венгрии пошло на это, опираясь на поддержку западных держав. Так, французская газета «Матэн» еще 27 января 1928 г. подтверждала сведения о том, что «Англия, Италия и Германия оказывают противодействие расследованию сентготхардского инцидента о контрабандном провозе оружия через Венгрию».

7 июня 1928 г. Совет Лиги наций принял по этому вопросу две резолюции, выразив в них сожаление, что венгерское правительство рассматривало инцидент «лишь с точки зрения железнодорожных и таможенных правил, не сочтя нужным заняться выяснением окончательного назначения военного материала», и констатировало, что окончательное назначение военного материала «при настоящих обстоятельствах не могло быть установлено» (см. сб. «Международная политика в 1928 году...», М., 1929, стр. 95—96).— 51, 157

²⁰ 1 февраля 1928 г. И. И. Спильванек телеграфировал, что при встрече с ним Лю Чжэ снова повторил то, что было сообщено 21 января (см. док. № 17). На вопрос Спильванека, как относится китайское правительство к возможности поездки делегата в Москву без условия предварительного освобождения 15 арестованных, Лю Чжэ ответил, что, по его мнению, под предлогом ознакомления с положением советских школ он мог бы поехать в Москву и одновременно вести там переговоры. Но поскольку этот вопрос еще подлежит обсуждению, то определенный ответ он даст позднее. Этот ответ изложен в комментируемом документе.

Дальнейшие переговоры о нормализации советско-китайских отношений велись советским генконсулом в Шэньяне Н. К. Кузнецовым с китайским консулом в Никольск-Уссурийском (ныне Уссурийск) Хаць Шу-цзэпом (см. док. № 125), а затем с начальником центрального дипломатического управления Трех Восточных Провинций Китая Гао Цин-хэ (см. док. № 165).— 5^

²¹ По-видимому, Эрбетт имел в виду сообщение, опубликованное в газ. «Известия» № 35 (3269) от 10 февраля 1928 г., о том, что Госторг РСФСР заключил договор с международной акционерной компанией холодильников «Юнион» и что компания приняла на себя реализацию на комиссионных началах экспортируемых Госторгом за границу скоропортящихся продуктов.

«В счет договора,— говорилось в сообщении,— «Юнион» выдает Госторгу долгосрочный банковый кредит (без товарного обеспечения) на 3 года в сумме 465 тыс. ф. ст. Кроме того, при отгрузке каждой партии товара «Юнион» выдает Госторгу аванс в размере 80% стоимости этого товара. Реализация товаров производится под руководством и наблюдением представителей Госторга. Срок действия договора установлен в 3 года».— 74

²² По этим вопросам имела место следующая нотная переписка: нота полпреда СССР в Греции A. M Устинова министру иностранных дел Греции Михалакопулосу от 3 января 1928 г.; нота министра иностранных дел Греции полпреду СССР в Греции от 18 января 1928 г.; личное письмо Михалакопулоса Устинову от 19 января 1928 г. и нота полпредства СССР в Греции МИД Греции от 2 февраля 1928 г. Дальнейший обмен мнениями по вопросу о претензиях греческих дипломатов освещен в док. № 199, 249 и 290,— 81

²³ Торговый представитель СССР в Греции И. С. Ашкецази дал той же газете «Эдефтерос логос» 11 февраля интервью, в котором конкретизировал основные данные о советско-греческой торговле. Опровергая утверждения греческой прессы о том, что торговля Греции с СССР более выгодна последнему, Ашкенази указал, что «русский экспорт в Грецию, являясь несомненным фактором конкуренции и снижения цен на ввозимые в Грецию из Других стран товары, дает Греции большую экономию в валюте», и подтвердил это примерами. В частности, участие СССР в торгах на поставку в Грецию керосина, мазута, спичек и других товаров дало Греции за 1925—1927 гг. экономию в валюте около 100 тыс. ф. ст. Греческие судовладельцы получили лишь за последние 15 месяцев—с 1 октября 1926 г. по 1 января 1928 г.— около 900 тыс. ф. ст. в результате советского фрахтования судов. В интервью отмечался также рост греческого экспорта в СССР — с 19 050 ф. ст. в 1925/26 г. до 42 350 ф. ст. в 1926/27 г.— 82

²⁴ Переговоры начались в Ангоре 3 мая 1928 г. и завершились 6 августа того же года подписанием четырех конвенций: 1) Конвенции о порядке рассмотрения и разрешения возникающих на границе между СССР и Республикой Турции конфликтов (см. док. № 273); 2) Конвенции о переходе советско-турецкой границы жителями пограничной зоны (опубл. в «Собрании законов...», Отд. 11, № 23, 21 апреля 1930 г., ст. 141, стр. 381—390); 3) Конвенции относительно пользования гражданами каждой из сторон пастбищами, находящимися по ту сторону границы (опубл. в «Собрании законов...», отд. II, № 26, 26 июня 1929 г., ст. 147, стр. 605—619); 4) Конвенции о способах предотвращения занесения эпизоотии через границы Грузинской ССР и Турции (опубл. в «Собрании законов...», отд. И, № 23, 21 апреля 1930 г., ст. 142, стр. 390—410).— 83

²⁵ В приветственной речи председатель советской делегации И. О. Шлейфер на 1-м заседании советско-германских экономических переговоров 11 февраля 1928 г. заявил, что «Советское правительство охотно пошло навстречу предложению германского правительства обсудить на совместном совещании опыт применения на практике советско-германского договора от 12 октября 1925 г. и тем самым обеспечить дальнейшее благоприятное развитие торговых отношений между обеими странами». Положительно оценивая опыт применения договора, он выразил уверенность,

что «нашими общими усилиями и взаимным пониманием насущных интересов и нужд хозяйст&а обеих стран нам удастся счастливо разрешить все вопросы, связанные с практикой договора 12 октября 1925 г., в целях дальнейшего развития отношений между СССР и Германией».

Речь Вальрота на заседании 13 февраля 1928 г. содержала резкие нападки на практику исполнения советско-германского договора от 12 октября 1925 г., само заключение которого, по его словам, «вызвало в общественном мнении и в рейхстаге острую критику». По его утверждению, источниками «безусловно глубокого разочарования, господствующего в кругах немецкого хозяйства по поводу развития германо-русских экономических отношений», являлись «неравенство в области взаимных хозяйственных сношений» и «советская политика выдачи заказов».

Первая часть речи была главным образом посвящена критике принципа наибольшего благоприятствования, якобы создавшего «неравенство» в советско-германских торговых Отношениях. Вальрот утверждал, что германская сторона пошла на заключение экономического договора с СССР в 1925 г. на базе принципа наибольшего благоприятствования «самое большее— из политических соображений, а также отчасти в надежде, что начатая в России новая экономическая политика постепенно приведет к большему сглаживанию противоречий». Объявив, что торговля на базе принципа наибольшего благоприятствования «является абсурдом», он выдвинул тезис^-. ««Do ut des» («Даю, чтоб и мне дали» (лат.). — Ред.); взаимность является для стран, организованных совершенно по-разному, единственно возможным принципом». Выразив недовольство советской монополией внешней торговли, Вальрот утверждал, что «имеются еще значительные возможности смягчения» этого принципа. «Ваш принцип,— говорил он,— в сущности не является настолько неэластичным, чтобы он не допускал кое-каких уступок, способных смягчить его жесткость в размерах, терпимых для обеих сторон».

Во второй части речи Вальрот развивал усиленно дебатировавшуюся в германской печати тему о некоем сокращении текущих советских заказов в Германии. «В общем германском торговом балансе,— заявил он,— российский рынок, к сожалению, в совершенно исключительной степени потерял свое значение».

В заключение Вальрот выступил с утверждением о «невыполнении» Советским Союзом постановления ст. 1 экономического соглашения о содействии развитию советско-германской торговли и таким образом поднял вопрос об обсуждении ст. 1 на переговорах. (Перечень статей советско-германского договора от 25 октября 1925 г., предложенный германской делегацией для обсуждения, был передан советской делегации в виде памятной записки от 13 февраля 1928 г. В целом он совпадал с аналогичным перечнем от 20 января 1928 г., врученным статс-секретарем Шубертом полпреду СССР в Германии; см. стр. 37—38).

Отвечая Вальроту, председатель советской делегации на заседании 14 февраля заявил:

«Содержание, характер и отдельные замечания Вашей вчерашней речи уводят нас, насколько мне кажется, от непосредственных задач наших переговоров в том виде, как они обусловлены между сторонами. Объем моих полномочий не позволяет мне принять дискуссию на тему политических взаимоотношений между нашими странами, пуститься в оценку заключенных между Германией и СССР политических договоров и пересматривать принципы договора от 12 октября 1925 г., который, казалось мне, как моим, так и вашим правительством признается основой для взаимоотношений между Советским Союзом и Германией.