Играть — просто?

Некоторые люди считают, что очень тяжело делать что-нибудь, чему их никогда не учили. Они боятся, что окажутся в дурацком положении, что потерпят неудачу, а их высмеют. Часто мы впадаем в заблуждение, считаем, что и без того умеем достаточно много. То, чему мы научились, мы делаем великолепно, а все остальное лучше предоставим специалистам — или тем же детям...

Так, многие воспринимают требование просто поиграть с музыкальными инструментами как унижение, как некий тип «культурного шока», как нечто, что поначалу не вписывается в рамки их концепции жизни. «Да, если бы я учился этому, то я бы смог сыграть с вами, — но я же не знаю нот!»,

Кроме всего прочего, игру зачастую воспринимают как нечто не слишком серьезное — и тот, кто пришел к терапевту с тяжелыми проблемами, по праву ожидает, что его воспримут всерьез. И тогда с чего бы это он должен играть с терапевтом?

Процесс создания музыки является труднодоступной для понимания простого человека деятельностью, на которую он, считая себя дилетантом, не может отважиться. Мы всего лишь просим наших пациентов превратиться в детей, которые подходят ко всему новому с естественным любопытством и хотят с этим новым поэкспериментировать. Даже такие простейшие опыты помогают многим людям преодолеть жизненные невзгоды.

Но еще одна вещь кажется непривычной человеку, впервые пришедшему к музыкальному терапевту: терапевт ведет себя не совсем так, как ожидает пациент, обратившийся в клинику за помощью, точным диагнозом и рецептом на лекарство.

Кому-то поначалу нужен всего лишь совет, ответ на трудный вопрос, помощь в решении проблем. Но первым вопросом терапевта в кабинете музыкальной терапии оказывается не «Что у вас болит?», а «На чем вы хотите сыграть?».

Нуждающийся в помощи вскоре заметит, что здесь за основу взято нечто иное: требуется определенная активность, собственный поиск. А терапевт добавляет, что хочет всеми своими силами поддержать его в этом поиске, и признается в том, что психотерапия является общим исследованием творческих возможностей и ограничений пациента, обусловленных болезнью или самой личностью. Путь определяется пациентом, а за условия отвечает терапевт.

До тех пор пока пациент этого не понял, он будет ломать голову над смыслом импровизации. Вероятно, он может подумать, к примеру, о том, что при импровизации проводится диагностический тест, сравнимый разве что с рентгеновскими снимками или электрокардиограммой, с помощью которого эксперт получает возможность рассмотреть то, что скрыто от глаз. Такой пациент, возможно, спросит уже через две минуты общей игры: «Может, уже хватит или я должен еще что- нибудь сыграть?»

Иногда пациент считает, будто игра необходима для того, чтобы расслабиться, раскрепоститься и почувствовать облегчение, а значит, ощутить гармонию со всем миром. Зачастую импровизацию рассматривают как какой-нибудь воздушный клапан парового котла либо как волшебные гармонические звуки, сходные с молоком праматери или сладким лекарством.

Данная идея не так уж и неверна. Уверен, импровизация дает специалисту возможность диагностировать состояние пациента. Известно, что музыкальная терапия действует на человека расслабляюще и очищающе. Но вероятно, наиболее важный и действенный аспект музыкальной терапии — это общая творческая игра, которая позволяет проникнуть в структуры переживаний и поведения пациента.

Приглашение сымпровизировать что-нибудь вместе означает прежде всего предложение встретиться с чем-то неизвестным, неведомым. Терапевт тоже не знает наверняка, что произойдет. При этом выражение «что-то произойдет» подходит лишь наполовину, потому что пациент и терапевт ведут себя активно, они сами — творцы происходящего. Вернее, оба они скорее активны, нежели пассивны; они действуют, одновременно с этим допуская, что что-то может их взволновать, расстроить. В любом случае ход импровизации непредсказуем в буквальном смысле этого слова: напомню, что по-латыни improvisus означает «неожиданный, внезапный».