Наконец, моя концепция имеет мало общего со стародавними теориями жизненного цикла, согласно которым культуры и общества проходят стадии детства, зрелости, старости и увядания.
Эти итоговые замечания показывают, что наша теория и диагноз не являются разновидностями ни одной из вышеописанных концепций — ни умеренно линейной, ни революционно прогрессивной, ни циклично-закатно-разлагающейся. Теория, построенная здесь, стоит особняком, безотносительно к какой-либо популярной ныне социальной философии. Она не нуждается ни в их одобрении, ни в их поддержке, так как ноги у нее крепче и стоит она на более прочном основании.
Сторонникам пресыщенной послеобеденной утопии эта теория может показаться пессимистичной. В известном смысле так оно и есть. Но с более глубокой точки зрения она весьма оптимистична, потому что указывает на социокультурные силы, которые по своему созидательному потенциалу гораздо мощнее, чем окаменевший идеал этих утопистов. Она богаче любой теории, базирующейся только на чувственной, только на идеацио-нальной или смешанной форме культуры, потому что охватывает их все и воздает suum cuique23. Она оптимистична еще и потому, что не предрекает ни неизбежной смерти, ни упадка западной культуры и общества. Признавая закат нынешней чувственной фазы и вероятность мучительного перехода, она вместе с тем показывает и возможность рождения новой величественной идеациональной или идеалистической культуры, нового общества и человека. Такая точка зрения не возбуждает ни страха перед временным закатом, ни даже сожаления о нем. Любая ценность в период своего заката заслуживает благодарности и сожаления, но не восхищения. Еще меньше заслуживает она попыток продлить ей жизнь, когда новая ценность — 6ь:ть может, столь же благая и великая — уже идет ей на смену.
|
|
Человечество должно быть благодарно чувственной культуре за ее замечательные достижения. Но теперь, когда она пребывает в агонии, когда ее продукт — это скорее отравляющий газ, чем свежий воздух, когда, благодаря своим достижениям, она вручила человеку ужасающую власть над природой, обществом и культурой, не обеспечив его при этом ни средствами самоконтроля, ни властью над своими стремлениями, чувствами и инстинктами, — теперь, в руках такого человека со всеми достижениями ее науки и техники, она становится чрезвычайно опасной и для самого человека, и для всех его ценностей.