Мифологемы и архетипы фольклорных текстов, или зачем читать детям сказки

2.1. Сказка как культурно-психологический феномен.

2.2. Использование метода сказкотерапии при анализе художественных текстов.

2.1. Внутренние конфликты, которые мы переживаем, ситуации, в которых оказываемся, отражены во многих символах и мифах. В них сохранен опыт поколений наших предков. Универсальные символы: крест, дерево, бабочка, чаша, лабиринт, звезда и т.д. – пронизывают большую часть фольклорных и авторских текстов, становятся важным транслятором культуры предшествующих поколений. Символы выражают то, что связывает наше сознательное и бессознательное, то, что мы предчувствуем и готовы осознать. В текстах каждой культуры есть символы универсальные, которые пронизывают большую часть художественных текстов (символ огня, сосуда, собаки, лошади, обуви, воды и т.п.). Есть культурно-национальные образы, воплощающие национальную специфику восприятия мира тем или иным народом. Так, в русской культуре таким национальным образом является образ дурака, то и дело встречающийся в русских сказках, поговорках, пословицах и фразеологизмах.

Слово «дурак» едва ли ни самое популярное среди носителей русского языка. С его помощью выделяют не столько определенную группу людей, обладающих рядом характерных признаков, сколько квалифицируют поведение любого человека в случае нарушения им различных социальных стереотипов. Чудесная удачливость героя национального фольклора, Иванушки-дурака, стала иллюстрацией национального миропонимания (не рационально-логического, а иррационального): гармония мира и человека, его социальный успех обусловлены способностью к синтетическому, а не аналитическому или наивно-бытовому мышлению (в русском фольклоре вообще не очень-то поощряется процесс собственно «думания»: думать хорошо, а отгадать и того лучше; догадка лучше ума; думает индейский петух, думает плотник с топором, да писака с пером; дума что борода: лишняя тягота; от большого ума досталась сума). В русском сознании образ Иванушки-дурака является эталонным и заключает в себе главное качество – созерцательное отношение к действительности, приятие ее и себя в ней в уже существующем виде: дураку везде счастье. Такое состояние восприимчивой пассивности и обеспечивает удачу и в конечном итоге – жизненный успех главного героя русских сказок. Дурак, дурацкое, таким образом, расценивается в русском сознании как нечто само собой разумеющееся, имеющее право на существование и свою специфику. Эта специфика определяется еще и таким свойством дураков, как нарушение существующего порядка, стремление к хаосу, путанице, шуму: дурак с дураком съедутся – инно лошади одуреют, дурак с дураком сходилися, друг на друга дивилися, дурак давку любит, свалка – дураков простор, дурак дурака и хвалит, [и тешится, и потакает]. Человек, определяемый как дурак, постоянно пребывает в радости и веселье, немотивированных с точки зрения большинства людей, но эти его эмоции обладают такой силой, что часто вызывают смех самих окружающих: дураку все смех на уме, дурацкий смех – не смех, а плач, рад дурак своей масти, рад дурак, что дуру нашел, дурак дураку рад, чужой дурак смех, а свой дурак – стыд. Наоборот, паремии закрепляют народный опыт, признающий бесполезность каких-либо мер исправления дурака, его «невписанность» в человеческий стандарт и поэтому особую силу: над дураками нет старосты, дураку закон не писан, в дураке и царь не волен, на дурака и мухи не садятся,лучше слыть озорником, чем дураком, с дураком и найдешь – не разделишь, от дурака плюнь, да отойди, ленивого дошлюсь, сонливого добужусь, а с дураком не совладаю, от черта – крестом, от медведя – перстом, от дурака – ничем.

В русской языковой картине мира закреплено и такое представление о дураке, как о существе, связанном с тайной жизни, дурак всегда – дитя малое, поэтому обидеть дурачка – большой грех. Идентификация того, кто назван дураком, с ребенком, остановившемся в развитии, на наш взгляд, определяет культурно-национальную интерпретацию этого образа. Такая интерпретация нашла закрепление и дальнейшее развитие в авторских текстах русской литературы. В произведениях русских писателей («Идиот» Ф. Достоевского, «Юшка»
А. Платонова, «Дурочка» И. Бунина, «Чудик» В. Шукшина и др.) образ дурака символизирует потерянную человеческую суть – безграничное доверие к миру и другим людям, святую неспособность ко Злу.

В текстах авторской детской литературы образ сказочного дурачка воссоздан в персонаже Н. Носова – Незнайке. Незнайка – удивляющийся, ищущий герой, рассчитывающий на чудесное, а не рациональное познание окружающего мира (как Знайка, например). Мир для Незнайки непредсказуем, удивителен и поэтому полон приключений. Огромная шляпа (потомок дурацкого колпака и близкий родственник любимого колпачка Буратино) – знак отличия от других, думающих головой, и символ отрицания «разумности» и «умничанья». Русский пословицы уподобляют незнайку дурачку: незнайка лежит, а знайка по дорожке бежит; знайка дорожкой бежит, а незнайка на печке лежит. И ведь не поймешь, что лучше: бежать или лежать?

Присутствие мифа в современной литературе настолько разнообразно, что «мифопоэтическое» прочтение текста – это лишь одна, частная, сфера реставрации архаических форм образности. Внешний мир и человек, ведущие свою родословную от ритуала и мифа, в произведениях искусства сохраняют «мерцание» архаического прошлого, оказываются погруженными в «стихию первоначального бытия», по выражению М.М. Бахтина.

Так, в сюжете и персонажах рассказа И. Бунина «Красавица» обнаруживается мифологическая основа, расширяющая и углубляющая смысл этого текста.Выстроенная автором антонимия описывает ситуацию, в которой четко задан сказочный сюжет: вдовец женится на молодой красавице.

Отношение красавицы к мальчику, ребенку первой жены, задано в тексте глагольными сочетаниями спокойно возненавидела, совершенно не замечает и синтаксическим третьим лицом в форме он. Ответное поведение пасынка определяется с помощью «встроенной» антонимии: мальчик от природы живой, ласковый, стал в их присутствии бояться слово сказать, а там и совсем затаился, сделался как бы несуществующим в доме.

Таким образом, в рассказе И. Бунина легко прочитывается древний мотив уничтожения мачехой детей мужа от первой жены (сравните, например, европейские и славянские сказочные сюжеты о злой королеве, изводящей своих пасынков). Но если традиционно такое уничтожение осуществляется при помощи зла как некой иррациональной силы, воплощением которой является мачеха (она умеет колдовать, коварна, беспощадна), то у Бунина его героиня – красавица, носительница интенций мачехи – лишена подобной активности. Между тем, архаичный сказочный сюжет прочитывается в той части текста, где говорится об отце мальчика, который «от страха перед ней, тоже притворился, будто у него нет и никогда не было сына». Согласно замечанию В.Я. Проппа в его известной работе «Исторические корни волшебной сказки», мачеха играет роль берущего на себя «вражду», но именно отец, всегда подчиняясь второй жене, отводит ребенка в лес для умерщвления. Раскрывая суть архаических сюжетов, закодированных в сказках, В.Я. Пропп находит у них связь с обрядами инициации, которые на самом разнообразном материале были описаны Дж. Фрэзером. Целью таких обрядов является мимическое представление смерти в различных формах (разрубание, сжигание, варение) и последующее воскресение посвящаемого. Мачеха, таким образом, играет роль внешнего, но необходимого источника зла, являющегося «поводом» для смерти. В сказочных сюжетах пасынок умирает лишь затем, чтобы воскреснуть вновь.

Красавица в рассказе И.А. Бунина является, по замыслу автора, воплощением зла нового времени – спокойного и равнодушного, сила которого состоит в способности не видеть, не замечать, т.е. исключать из временных событий какой-либо факт, трансформировать его в несуществующий: «и мальчик зажил... совершенно обособленной от всего дома жизнью, – неслышной, незаметной, одинаковой изо дня в день». Результатом такого зла является помещение ребенка в другой тип пространства (как в сказке), определяемый И. Буниным как круглое одиночество на всем свете, характеризуемое такими признаками, как самостоятельность, обособленность, беззвучность, невидимость, одинаковость, бессобытийность, неразвитость. Подобными признаками обладает и склеп как особый тип замкнутого мира. Образ склепа, гроба является кодовым во всех сказках, в которых герой отправляется в лес на смерть. В тексте Бунина создан такой новый тип пространства и показано, что пребывание в этом типе пространства означает неизбежную смерть сначала на психическом уровне (смиренно сидит – неподвижность; рисует домики – интровертивность; шепотом читает – аудиальное недоразвитие; читает по складам – задержка вербального развития; читает все одну и ту же книжечку – информативная изоляция; книжечка, купленная еще покойной матерью – инфантилизм, развитие фетишизма; смотрит в окна – односторонний тип визуальной информации; спит на полу – постоянное энергетическое взаимодействие с землей; сам стелет себе постельку и сам убирает в мамин сундук, где «спрятано и остальное добришко его» – отсутствие материальных примет собственного мира, их идентификация с вещами умершей матери), а затем и на физическом – для посетителей дома никакого мальчика и нет.

Автор, показав трагические обстоятельства гибели мальчика, не оставляет надежды на его возможное воскресение, как это определено традицией волшебной сказки. Использование символического образа пальмы («спит он на полу между диваном и кадкой с пальмой») как знака принципиально другого мира, символа иллюзии, усиливает семантику гибели ребенка, говорит о ее неизбежности. Мачеха таким образом реализует свою сакральную функцию – уничтожает потомка другого генетического рода – не прибегая к физическому уничтожению и одновременно успешно справляется с ролью «несущего вражду»: воскресения из мертвых не произойдет, и зло не будет наказано.

В тексте рассказа Ивана Бунина на основе архаического сюжета о родовой ненависти показан новый тип зла, развивающегося в
ХХ веке, – уничтожение без внешних признаков разрушения, путем обозначенного неучастия, равнодушия.

2.2. Сказкотерапия является одним из самых древних психологических и педагогических методов. Знания о мире и человеке передавались в разные времена в устной, письменной, театрализованной и других формах сказки, притчи, легенды, авторского текста. Современная сказкотерапия является частью психотерапии и имеет своей целью познание и исцеление психических заболеваний человека. Сказкотерапия исследует тексты с точки зрения отражения в них психических процессов, определяющих душевное состояние человека, и создает новые тексты сказок, способствующие развитию психических способностей. Методы сказкотерапии базируются на психоаналитической теории (преимущественно Карла Юнга с его понятием коллективного бессознательного) и направлены на исследование архетипичных сюжетов психических процессов, нашедших свое отражение в художественных текстах. Ведущим методом этой терапии является архетипический анализ, рассматривающий любой психический феномен (сон, проблему, поведение в житейской ситуации, болезненное состояние) как сюжет с определенной структурой. Так, принято выделять такие жизненные этапы становления личности мужчины, как рождение, определяющее дальнейшую позиционную роль (социальный статус рождения); период базового доверия (время, когда человек перенимает, познает родительский опыт, накапливает информацию об окружающем мире); подростковый кризис (период отрыва от родителей, их правил и стиля жизни, когда человек должен рассчитывать только на себя); этап осознания смысла существования и поиска своего места в жизни; период борьбы созидательного начала в человеке с разрушительными силами, живущими внутри каждой личности; принятие своего раннего опыта, воссоединение со своими корнями, родом; принятие своих родителей; возложение на себя ответственности за свою жизнь и жизнь других людей. Эти этапы становления личности мужчины в той или иной мере находят отражение в текстах художественной литературы, авторской и особенно фольклорной. В текстах сказок, которые преимущественно и изучаются на уроках чтения в начальной школе, эти этапы соответствуют следующим сюжетным коллизиям: рождение героя и его жизнь в отчем доме; расставание с родным домом; выбор пути и встреча с будущими помощниками; борьба и победа над злой силой; возвращение домой, трудности в пути; прибытие к родителям; свадьба, коронование. Детальное изучение самого сказочного сюжета в аспекте архетипическом во многом может облегчить детям поиск ответов на вопросы жизненно важные, связанные с их собственными проблемами психического роста. Так, спрашивается: для чего герой уходит из дому? что означают волшебные вещи и почему без них не обойтись? почему братья стараются убить героя? почему в конце истории непременно свадьба? Если искать ответы на эти вопросы, не ограничиваясь литературным анализом, а проецируя ответ на собственно человеческие психические проблемы, то изучение литературы будет приносить уже совсем другие плоды.

Развитие женской психологии в художественной литературе представлено более многосюжетно. Это связано с более сложной структурой личности женщины. Пути и этапы женской самореализации в психологии сводятся к следующим: нулевой этап; поиск духовного партнерства; осознание родовой идентичности; социальная самореализация; жизнь в соответствии с природными циклами. В разных сказках и в разных сюжетах авторских текстов показаны пути и сценарии прохождения женщиной этих этапов. Так, этап поиска или ожидания партнера, пробуждения женственности может быть представлен в сюжетах литературы как непрерывный путь, или «последовательная метаморфоза», и довольно широко как дискретный путь, или «возрождение из пепла». Первый путь соответствует сюжетам, в которых мы встречаем героиню в одном образе, а к концу сказки она качественно меняется, например, превращается из Лягушки – в Василису; из Золушки – в принцессу; из обычной девушки – в Елену Прекрасную и т.п. Схема таких сюжетов включает коллизии: отрицание неравенства; расставание; самостоятельный рост героя и героини; воссоединение друг с другом в ином качестве. Самыми известными историями такого типа являются «Царевна-лягушка», «Золушка», «Снежная королева» и т.п.

Сюжеты, в которых показан дискретный путь, встречаются гораздо чаще, и в реальной жизни тоже. Этот сценарий описывается в текстах, где героиня встречается со зверем, оборотнем, героем – «злым искусителем». В конце таких произведений мужской персонаж погибает или изгоняется («Маша и Медведь», «Красная шапочка» «Аленький цветочек», «Тюленья шкура», «Синяя борода» и т.д.). Именно эти сюжеты помогают отразить развитие эмоциональной зависимости, потерю самоуважения, появление тревожности у женщины.

Целый ряд сказочных сюжетов показывает путь самореализации от социального отвержения к успеху. Показателен в этом смысле сюжет о Гадком Утенке. В этой известной сказке показан через метафору целый ряд психических проблем, наличие которых создает ситуацию отверженности. Первой проблемой «гадкого утенка» являются отношения со слабой, неразвитой (инфантильной) матерью (Мамой-Уткой), которая не защищает, не поддерживает своего ребенка, и отсутствие поддержки со стороны отца. Еще одним условием всеобщей агрессии является несходство ребенка (внешнее или психическое) с существующим стандартом («очень большой»). Третьей составляющей в сюжете отвержения является неумение найти поддержку у социально значимых персон (Утка с красной тряпочкой). Изгнание в такой ситуации является для героя избавлением. Путь изгнания является также тернистым и извилистым, потому что, с точки зрения психологии, в синдроме гадкого утенка присутствует некая патология: даже обретя какое-то знание, человек продолжает стучаться не в те двери. Происходит поиск любви не там, где следует, персонаж избегает ситуаций выгодных для него (утенок лучше всех плавал, но продолжал ковылять позади выводка, раздражая всех своим видом и нелепыми поступками). Опыт изгнания, представленный в сказке, показывает становление личности в одиночестве. Этот опыт включает несколько важных жизненных уроков: человек, который вызволяет утенка изо льда, символизирует помощь со стороны случайного человека, то мимолетное событие, которое случаются каждый раз, когда мы меньше всего их ожидаем. Еще одним уроком является жизнь Утенка с котом и курицей. В таких ситуациях изгнанник воспринимает себя непохожим, а значит, и худшим. Здесь Утенок получает опыт любого отверженного: он убеждается в коренной несовместимости внутренне непохожих людей, которую нельзя считать чьим-либо недостатком, и должен перестать чувствовать себя виноватым в своей непохожести. Утенок оказывается на краю гибели. Он одинок, продрог и промерз, его изводили, мучили, пытались застрелить, и вот он в конце пути на грани жизни и смерти. И здесь начинается главный урок сказки: самое важное – держаться, отстаивать свое право на собственную жизнь, на одиночество, на свое дело. В конце сказки лебеди признают в Утенке своего раньше, чем он начинает понимать, что стал другим, сильным и красивым и что на грани безнадежного всегда может быть поворот и после зимы приходит весна.

Большая часть художественных произведений, изучаемых на уроках чтения в начальной школе, имеют хорошо выявляемые архетипические сюжеты. Учитывая, что до 10–12 лет у детей преобладает правополушарный тип мышления, мы можем утверждать, что наиболее важная информация о мире и о самом себе для него представляется в текстах художественной литературы, через ее образы. Декодировать эту информацию и помогает метод сказкотерапии. На уроках чтения учитель может эффективно использовать такие его приемы, как построение психологических метафор, использование произведения как метафоры той или иной жизненной ситуации или проблемы; рисование по мотивам произведения и анализ графических работ с учетом практик гештальт-терапиии; проигрывание эпизодов, или драматизация, в которой участвуют как живые, так и неживые (вещи, растения, стихии) персонажи. Можно использовать сказки как притчи-нравоучения, как подсказки для разрешения конкретных жизненных ситуаций. Эффективной является работа по созданию своих произведений, где собственные проблемы выводятся через метафору сюжетных коллизий.

Р А З Д Е Л II

ПРАКТИЧЕСКИЕ ЗАНЯТИЯ
ПО ЗАРУБЕЖНОЙ ДЕТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ

Практическое занятие № 1