Метафорические оценки Ричарда III

В финале третьей части трилогии «Король Генрих VI» глав­ным героем событий становится младший сын герцога Иорка Ричард, получивший во владение герцогство Глостерское. Необычайно длинный монолог (III, 2, 124—195) насыщен мета­форами, историческими и мифологическими параллелями, в ко­торых раскрываются зловещие планы Ричарда Глостера, буду­щего тирана — узурпатора Ричарда III. В этот момент Ричард находится в состоянии крайнего раздражения, вызванного женитьбой короля Эдуарда на незнатной вдове леди Грен. У нее кроме детей от первого брака много братьев, которым достаются и земли и выгодные должности. С женитьбой коро­ля для осуществления планов Ричарда возникли дополнитель­ные серьезные препятствия. Поэтому Ричард начинает монолог проклятием — он желает брату прогнить до мозга костей, чтобы его бесплодное лоно не могло произвести наследника престола. Для того чтобы передать состояние Ричарда, Шекспир вво­дит несколько метафор: Ричард сравнивает себя с одиноким путником, заброшенным на остров; стоя на мысу, путник видит далекую землю и объявляет, что готов осушить море, лишь бы добраться до другого берега. Этой гиперболой подчеркнута не­осуществимость замыслов Ричарда. Однако далее метафора, пе­редающая душевное состояние Ричарда, рождает мысль о том, что его дерзкие замыслы осуществимы: он сравнивает себя с человеком, который заблудился в тернистом лесу, и, охваченный отчаянием, продирается через колючие ветви, стараясь оты­скать путь. Ричард сразу же поясняет, что он может избавиться от мучений, только завладев короной,— в лесу нужно прорубить путь «кровавым топором».

Шекспир вводит в этот монолог Ричарда объяснение причин, породивших столь неистовое честолюбие: природа создала его уродливым. «Я в чреве матери любовью проклят» — говорит он. Упоминание о «необлизанном медвежонке» наводит на мысль, что Ричард в детстве не знал материнской ласки, слова «завист­ливый горб» объясняют рожденное завистью стремление Ричар­да повелевать другими. Герой сравнивает себя со своими «учителями» в прошлом. По его мнению, в нем соединились спо­собности таких знаменитых героев, как Нестор — мудрейший государственный муж, опытный политик, искусный оратор; Улисс— Одиссей, хитроумный и многоумный; Синон — хитрый лицемер, придумавший «Троянского коня», с помощью которого греки ов­ладели Троей; кроме античных героев упомянут Протей — мор­ское божество, умеющее, по представлениям древних греков, принимать любой облик — льва, дракона, пантеры, воды, дере­ва. Наконец, Шекспир заставил Ричарда назвать Макиавелли, потому что в глазах англичан XVI в. имя Макиавелли стало нарицательным для обозначения жестокого политика. Эпитетом «способный на убийство», или «убивающий», Шекспир поясняет смысл упоминания Макиавелли. Мифологические образы: ру­салка, увлекающая к гибели, василиск, убивающий взором, ха­мелеон, меняющий окраску,— дополняют список «союзников» и «учителей» Ричарда. В искусстве борьбы за власть необходи­мы хитрость, притворство, жестокость.

Метафоры и сравнения часто встречаются в речах повержен­ной королевы Маргариты. В бессильной ярости она называет победителей пиратами, которые дерутся из-за дележа добычи, отнятой у Ланкастеров. Ее проклятья, адресованные Ричарду, сопровождаются пророчествами: Ричард — этот «сын ада», «раб природы», «позор материнского чрева» — будет наказан, когда его грехи «созреют», его душу будет грызть червь совести, гла­за, несущие смерть, не смогут спать, а если он заснет, то увидит мучительные сны. Маргарита предсказывает, что Ричард опа­сен для всех. Обращаясь к королеве Елизавете, она предостере­гает ее:

На паука раздувшегося сахар Ты сыплешь, путаясь в его сетях. О глупая, нож точишь на себя! Наступит день — меня умолишь ты Проклясть с тобой кривую злую жабу!

(I, 3, здесь и дальше, перевод А. Радловой)

Метафора в этих словах вызывает противоречивые коммен­тарии. Буквальный ее перевод: «Зачем ты сыплешь сахар на этого раздувшегося ("bottled") паука, чья смертельная паутина тебя опутывает ("ensnares thee about"),— «завлекает тебя в ло­вушку». Причастие "bottled" (от слова "bottle" — «бутыль»), обычно считают синонимом для таких определений, как "big-bellied" — «с раздувшимся брюхом», "swollen" — «распухший», "bloated" — «раздувшийся». Ни одно из них не передает тех ассоциаций,которые порождает слово "bottled". Второй раз оно встречается много позднее, когда королева Елизавета вспоми­нает о предсказании Маргариты.

Можно предполагать, что сравнение порождено самой быто­вой деталью: когда кожаная бутыль (или бурдюк) переполнен» вином, она по форме напоминает насытившегося кровью жертв - паука. Отсюда обратная ассоциация: паук — тиран, раздувший­ся от крови жертв, подобен переполненной бутыли. Вторая де­таль - упоминание о сахаре — связана, вероятно, с тем, что сахар считался пищей паука. Однако возможна иная ассоциа­ция: сахар вызывает брожение сока, бутыль вздувается от за­бродившего вина, поэтому если в кровь, которую высосал паук, добавлять сахар, паук еще больше раздуется. Подобные ассоциации согласуются с общим замыслом хроники: Ричарду в начале пьесы все уступают не только из страха, но и по не­разумию. Он, совершая одно преступление за другим, превра­щается в кровавого тирана.

Маргарита предостерегает и Бэкингема, ближайшего помощника Ричарда Глостера:

О Бэкингем, ты пса остерегайся;

Виляя, он кусает, и укус

Отравленных его зубов смертелен.

(там же)

В дальнейшем все пророчества Маргариты сбываются, но в данный момент ее слова воспринимаются всеми как бред ста­рой королевы, утратившей разум от горя. Образная речь Мар­гариты передает ее ненависть и отвращение и создает у зрителя сходное отношение к Ричарду, предвещая его будущие злодей­ства. Характерно, что более всего проклинают Ричарда в этой драме женщины — леди Анна, королева Маргарита, королева Елизавета, герцогиня Йоркская — мать Ричарда. Ламентации трех королев насыщены риторикой.

Суждения о Ричарде, высказанные его многочисленными жертвами, резко контрастируют с его самооценками. В его мо­нологах сравнения с историческими и мифологическими персо­нажами возвышают его в собственных глазах, а некоторые метафоры в его речи используются для самооправдания. Напри­мер, он вспоминает о своих заслугах перед Йоркской династией: он был «вьючной лошадью», выпалывал в битвах врагов Эдуар­да и тем обеспечил брату победу. Видя, что плоды достаются другим, он обвиняет плохое время: мир стал так плох, что воро­ны охотятся там, где не смеют орлы (1, 3).

Однако в речах других персонажей Ричард лишен всякого ореола героя, напротив, многочисленные прозвища и сравнения вызывают к нему отвращение: «порожденье ада», «лохмотья чести», «ядовитая жаба», «василиск», «адский пес». Уродливая внешность Ричарда преувеличена в его словах в целях само­оправдания, а в словах его жертв — как способ выразить силь­нее свое негодование и ненависть.

По замыслу автора, легенды о рождении и детстве Ричарда, рассказанные в хронике, призваны объяснить окружающим, как мог вырасти этот кровавый тиран. В трактовке образа Ричар­да III Шекспир следовал оценкам, данным в сочинении Томаса Мора, который еще застал в живых очевидцев событии и убеди­тельно восстановил черты характера Ричарда III. В повество­вании Томаса Мора, как и в трудах других историков, преоб­ладал этический подход к событиям правления Ричарда, не­сомненно оказавший влияние и на Шекспира.

Установлена идейная и стилистическая близость хроники тексту источника, главный источник — сочинение Томаса Мора «История Ричарда III», включенное в «Хроники» Холиншеда. Немалое сходство обнаружено и со стилем трактатов о «хри­стианском» государе. К числу немногих сцен, насыщенных тро­пами, относится рассказ Кларенса о своем зловещем сне: Гло­стер столкнул его в поток, и Кларенс стал тонуть. Картина предсмертных мучений и всего увиденного в глубине настолько красочна, что тюремщик поясняет страшный рассказ объясне­нием происхождения страшных сновидений: «Печаль нарушает порядок времени, прерывает часы отдыха, превращает ночь в утро и полдень в ночь» (I, 4). Сон оказывается пророческим — убийцы, посланные Глостером, топят Кларенса в бочке с маль­вазией.

Знаменитый монолог Ричарда о совести произнесен в момент, когда Ричард охвачен смятением и ужасом от увиденного им сна, где призраки убитых им людей предсказывают ему скорую гибель. Прерывистая речь, нарушение правил грамматики и син­таксиса, обилие риторических вопросов и восклицаний, ответов самому себе, психологически неожиданные для такого злодея самообвинения, картина грозящего ему суда, горечь от созна­ния, что он одинок, что его никто не любит,— все эти состояния героя завершаются метафорой, выражающей решимость сра­жаться до конца: перед битвой Ричард объявляет солдатам:

Да не смутят пустые сны наш дух: Ведь совесть — слово, созданное трусом, Чтоб сильных напугать и остеречь. Кулак нам совесть, и закон нам — меч!

(V, 3)

Буквально: «Пусть сильные руки будут нашей совестью, мечи — нашим законом». Эти образы отражают главное в его мировоззрении — убеждение, что в мире господствует сила. Это убеждение незадолго до появления хроники Шекспира звучало со сцены в прологе к драме Кристофера Марло «Мальтийский еврей», где выведен Макиавелли. Марло доказывал, что весь мир живет по законам Вараввы, т. е. везде правят выгода и си­ла. Однако многие моменты в хронике «Ричард III» содержат художественное опровержение подобного миросозерцания. Шекспир показывает, что совесть живет в душе у всех персона­жей, даже у наемных убийц, а в проклятьях тирану звучит протест.

Особенность метафор и аллегорий в ранних хрониках — их связь с политическими темами, четкость и ясность ассоциаций, обязательные пояснения, введенные или в начале или сразу же после завершения метафорической картины. Многозначные, трудные для понимания тропы встречаются редко. Драматург как будто не доверяет воображению зрителей и стремится пояс­нить любое поэтическое иносказание.

В ранних хрониках метафоры слабо связаны с особенностями характера персонажа, возникают неожиданно, их появление далеко не всегда психологически подготовлено, словесные образы в основном иллюстрируют драматические ситуации и конфликты.

Сравнительно редко встречаются аллегории, причем соотношение абстрактных понятий или явлений человеческой жизни передано в них через описание явлений, взятых из мира при­роды или из жизни животных. Вообще в раннем творчестве Шекспира преобладают простые метафоры или метафорические картины, сохраняющие краски реальной жизни, помогающие по­нять и без того ясные мотивы поведения персонажей и их цели в данный момент действия. Более сложная роль метафор заклю­чается в том, что они поясняют авторское отношение к людям и событиям — идейный замысел Шекспира, достаточно ясный сам по себе, обретает благодаря поэтическим тропам эмоцио­нальную выразительность и оказывает этическое воздействие на зрителей.