Концепция второго эшелона

В советской исторической науке в 7 980-е гг. появилась концепция «трех эшелонов развития мирового капитализма». Дореволюционную Россию ученые отнесли ко второму эшелону, для которого характерны такие чер­ты, как запоздалый старт капитализма, слабая представленность или полное отсутствие некоторых его формационных предпосылок (полити­ческих, правовых, культурных], определяющая роль внешних импульсов, конкуренция Запада. Спонтанный рост капитализма «снизу» сопровож­дался в России систематическим насаждением «сверху» — со стороны государства.

Подобное положение деформировало эволюцию капитализма в России, приводило к совмещению его фаз. Таковы типичные черты стран второго эшелона, куда кроме России относятся также Германия и Италия.

В то время как на Западе во главе движения за капиталистическое преоб­разование в большинстве стран стояла буржуазия, в России капиталисты ни в какой политической деятельности не участвовали. В реформе 1861 г., при­званной уничтожить крепостное право и ориентированной на развитие бур­жуазного строя, буржуазия практически не участвовала. По мнению И. Пан-тина, Е. Плимака и В. Хороса, политические буржуазные партии в XX в. так и не сложились. Характерным для стран запоздалого развития ученые счи­тают и такое явление, как разночинство — специфический продукт разложе­ния сословной структуры. Другая отличительная черта — политическая ори­ентация квалифицированного ядра пролетариата. В Европе и Северной Аме­рике рабочая аристократия боролась за сохранение существующего строя, т.е. ориентировалась на буржуазный либерализм, в России же значительная ее часть выступала за его революционное свержение и победу социализма. Спе­цифичным в России было и развитие общественной мысли. Основная поле­мика шла между западниками и славянофилами, проблем индустриального труда они не касались. В центре внимания оставалась судьба поземельной общины.

По поводу формационной принадлежности России единства мнений между отечественными учеными не было не только в конце XX в., но и в его начале. Только до революции 1917г. русские историки спорили не только о специфике русского капитализма, но и о своеобразии российского феодализма.

Единства не было ни тогда, ни позже, даже порой в рамках одной науч­ной школы. Так, Ленин заявлял себя верным последователем Маркса, но ког­да дело доходило до применения его теоретических положений к России,

резко отклонялся от идей марксизма. Первое — расхождение позиций Мар­кса и Ленина по вопросу о русской об­щине и развитии капитализма в Рос­сии. Второе — противоречие в оценках уровня капиталистического развития России у самого Ленина.

Оба эти противоречия невозможно ни разрешить, ни устранить, если ос­таваться в плену методологически ус­таревших представлений о классиках марксизма. И дело здесь не только в том, что и Маркс, и Ленин неоднок­ратно упоминали о своих ошибках в оценке тех или иных конкретно-исто­рических событий (у Маркса это тео­рия периодичности кризисов капита­лизма, у Ленина концепция военного коммунизма как единственно пра­вильной модели социализма). И не в том, что оба они никогда не претендовали на окончательную истину и при­знавались в нехватке у них исторического материала, знаний для более пол­ного осмысления события.

Социологу, занимающемуся историческим анализом закономерностей развития общества и желающему получить подтверждение своих взглядов в работах классиков марксизма, не следует забывать два момента, о которых говорилось выше: конкретно-историческую определенность высказываемых ими оценок и соотнесенность этих оценок с конкретными целями и задача­ми идейной или политической борьбы. Исторические оценки Маркса и Ле­нина всегда контекстуальны, если можно так выразиться, адресны. Это вов­се не снижает их теоретической и методологической ценности, но требует относиться к ним с пониманием, если надо, то и критически. Лишь в этом случае высказывания классиков марксизма перестанут быть для нас непре­рекаемыми истинами, научными догмами. Именно об такой канонизации особенно и предостерегали Маркс и Ленин. Единственный способ продлить их жизнь, наполнить реальным, современным содержанием — это соотнес­ти их с нынешними достижениями науки. Науки, которая, в свою очередь, органично впитала теоретико-методологическую мысль Маркса и Ленина, каждый раз проверяя ее наделе, дополняя, исправляя и вконечном счете еще более усиливая ее доказательную мощь.

И совсем не удивительно, что наиболее ценную разработку историко-со-циологического наследия классиков марксизма сделали не советские фило-

софы, долгие годы односторонне развивавшие только теоретическую часть исторического материализма, подменившие в конечном итоге живую теорию абстрактно-логическими категориями и схемами, а историки-медиевисты. Конкретно-страновый анализ исторических процессов на Западе и Востоке позволил им сформулировать хорошо работающую концепцию формацион-ных моделей, которую частично мы уже рассмотрели.

По характеру эволюционных процессов Россия не подпадает под так назы­ваемую первичную модель формационного генезиса, к которой относятся, в частности, Англия и Франция. У нее не только иная последовательность фаз

в историческом времени, но и разно-формационная природа общественного устройства в каждый данный момент этого времени, т.е. иные параметры ис­торического пространства. Кстати ска­зать, это не относится к Германии и Италии, развивающимся, по мнению авторов коллективной монографии «Эволюция восточных обществ: синтез традиционного и современного», по той же вторичной модели. Чем же характеризуются страны вторичной модели? «Истоки главных специфических стран вторичной модели следует искать в факте изначального отрыва, отставания этих стран от классической модели по крайней мере на одну фазу или более и возникновении в связи с этим объективной необхо­димости сжатия исторических сроков последующего развития. Речь идет не просто об ускорении процесса эволюции, а о скачке через фазу или значи­тельную ее часть (своеобразная модель догоняющего развития)»'.

Догоняющий характер развития стран вторичной модели происходит в силу внешних факторов. Более развитые страны опередили их в экономичес­ком развитии. Конкуренция на мировом рынке вынуждает аутсайдеров ус­корять индустриальный потенциал, более быстрыми, чем прежде, темпами развивать промышленность. Экономическое превосходство всякий раз обо­рачивается и военным превосходством, а значит, и угрозой политического поражения, потери национальной независимости. Ввиду такой угрозы аут­сайдеры вынуждены еще более увеличивать темпы экономического роста.

Характерен факт, который приводит С.Г. Струмилин: при Петре I воен­ная промышленность совершила резкий скачок вперед. Того требовали по­стоянные войны, которые вел царь за выход к морским торговым путям. Но и допетровская Россия, по мнению академика, обладала немалым военным потенциалом. В XVI в. на вооружении русской армии находилось 2 тыс. ору­дий, «московская артиллерия уже тогда... занимала первое место среди дру­гих европейских государств»². Что же побудило Петра I еще более усилить военную промышленность, сделать ее фактически единственной основой индустриального развития страны? К этому времени, и Петр это чувствовал, европейские страны, раньше России вставшие на капиталистический путь, начали ее обгонять.

¹ Эволюция восточных обществ: синтез традиционного и современного. М., 1984. С. 235.

² Струмилин С.Г. Очерки экономической истории России и СССР. М., 1966. С. 236.

И в точном соответствии с моделью догоняющего развития Петр наращи­вает индустриальный потенциал державы. Первые по-настоящему крупные отрасли отечественной промышленности возникают для удовлетворения военных нужд, а не для обслуживания свободного рынка, потребностей на­селения. Суконная промышленность одевала армию, парусное и канатное производство обслуживало флот, металлургия обеспечивала артиллерию, бумажная отрасль удовлетворяла единственного потребителя — разбухший государственный аппарат. То же можно сказать о лесной, кожевенной, хи­мической отраслях промышленности. На мирные нужды оставались жалкие крохи, «на рынок попадали в сущности только забракованные приемщиком куски ткани», составлявшие в середине XVIII в. 3% общего количества сук­на в стране. Крупные централизованные мануфактуры петровской России обслуживали исключительно армию, на рынок работали кустарные промыс­лы, домашняя промышленность, небольшие заводики и мастерские по про­изводству стекла, шелка, зеркал, поташа и пиломатериалов.

Струмилин пишет о Петре I: «Своими реформами и творческой иници­ативой Петр Великий впервые открывал широкую дорогу индустриальному предпринимательству»³. По существу Петровская эпоха оценивается им как исторический перелом, совершенный быстро прогрессирующим капитализ­мом в недрах уже сходящего с исторической сцены феодального строя. Оте­чественная черная металлургия за 100 лет, т.е. в течение XVIII в., увеличила объемы производства в 66 раз и, опередив Англию и Швецию, вышла на первое место в мире⁴. Петровские реформы дали толчок дальнейшему раз­витию русской промышленности. Так, к 1725 г. численность рабочих ману­фактурной промышленности не пре­вышала 15 тыс. человек, в 1770 г. она поднялась до 57 тыс., а в 1825 г. — до 210 тыс. Иными словами, увеличилась за 100 лет в 14 раз, но и в следующие 100 лет, т.е. с 1813 по 1913 г., число ра­бочих возросло с 172 до 2320 тыс. че­ловек, или в 13,7 раза⁵.

Долгое время прогрессивное влия­ние Петровских реформ на развитие русского общества и отечественной индустрии оценивалось однозначно по­ложительно. Однако в 1960-е гг. появи­лась иная точка зрения. Финансист-практик, работавший в составе первого советского правительства, А.П. Спундэ (1892—1962) считал, что при анализе темпов роста промышленности России надо принимать во внимание множе­ство факторов, в том числе чрезвычайно низкий начальный уровень отсчета. Действительно, еще Струмилин в 1954 г. перепроверил считавшиеся до него неопровержимыми данные И. Голикова и пришел к выводу, что к 1718 г. вып­лавка чугуна в России составляла не 6,6 млн пудов, а лишь 566 тыс. пудов. Даже в 1730 г., т.е. после Петра I, выплавка чугуна в России составляла 92%, если за

³ Струмилин С.Г. Указ. соч. С. 338.

⁴ Там же. С. 324.

⁵ Там же. С. 340.

100% взять Англию, и лишь через 10 лет произошел скачок, когда эта цифра выросла до 145%⁶. Если Струмилин своими расчетами намеревался подтвер­дить исторически преобразующее значение реформ Петра, то Спундэ ставил совсем другую цель. «Темпы роста русской промышленности в том случае, если она имела целью догнать Запад или хотя бы перестать отставать от него, дол­жны были многие годы непрерывно возрастать. Условия для этого (террито­рия, население, дешевые рабочие руки) были. На самом деле имело место об­ратное. Если разбить все пореформенное время на два периода: 1860— 1880 и 1880— 1913 гг., то обнаруживается, что ускоряют свой среднегодовой рост толь­ко выплавки чугуна (1,4% в первый период и 7,35% во второй) и производ­ство хлопка (3,5 и 4,7%). Остальные отрасли замедляют свой рост (добыча зо­лота—2,9 и 0,4%, добыча угля — 12,7 и 8%, добыча нефти — 19,7 и 3,2%, про­изводство сахара — 11,7и5,5%). Врезультатек 1913 г. разрыв в промышленном развитии Европы и России не уменьшился, а увеличился. Если в 1800 г. Рос­сия по выплавке на душу населения (4,15 кг) находилась на одном уровне с далеко не передовой в промышленном отношении Францией (4,0 кг), то в 1900 г. она уже отставала от Франции в 3 раза (22 и 69 кг), а в 1913 г. — почти в 5 раз (27 и 120 кг)»⁷.

Подобные расчеты, по мнению Спундэ, должны убедить нас лишь в том, что российская промышленность совершила гигантский скачок только в развитии черной и цветной металлургии, во всем другом эпоха Петра про­двинула ее очень мало. И хотя царю нельзя отказать в талантливости и ог­ромной энергии, но «все эти качества Петра, все его таланты объективно вели к усилению и оживлению отмирающих клеток государства и к колоссально­му ослаблению экономически прогрессивных сил. Иначе говоря, Петр талан­тливо и энергично делал и сделал огромное по своему историческому значе­нию реакционное дело, затормозившее развитие России на целую историчес­кую эпоху»⁸.

Как видим, одна и та же эпоха в истории России, реформы одного и того же деятеля на основании в общем-то одних и тех же данных оцениваются прямо противоположно, причем специалистами достаточно компетентны­ми в этом вопросе. Для одного Петр — прогрессивный реформатор, положив­ший начало промышленному обновлению страны, открывший двери инду­стриальному предпринимательству и капитализму в России. Для другого он реакционер, мало чем отличающийся от Ивана Грозного и Сталина (тоже великих реформаторов), который укрепил класс феодалов и ослабил буржу­азию. У Спундэ Петр предстает весьма противоречивой фигурой, его заслу­га — попытка навязать европейские образцы индустриального труда одрях­левшему телу феодальной экономики, завершившаяся созданием историчес­кого уникума — промышленности на крепостном труде. В итоге деятельности и самого Петра, и всех его последователей в 1917г. «по достигнутому уров­ню экономического и культурного развития Россия созрела только для пе­рехода к капиталистической экономике»⁹. Этот вывод разительно отличает­ся от мнения Ленина и придерживавшегося его позиции Струмилина. Пос-

⁶ Струмилин С.Г. Указ. соч. С. 323.

⁷ Спундэ А. Очерк экономической истории русской буржуазии// Наукам жизнь. 1988. № 1. С. 77—78.

⁸ Там же. С. 79.

⁹ Там же. С. 76.

ледний видел ростки капитализма еше в XVI в., а решительный поворот к новому общественному строю произошел при Петре. Именно XVIII в. зна­менует собой «вину капиталистического развития, когда в недрах феодализ­ма рабочая сила становится товаром, а наемный труд — преобладающей нор­мой производственных отношений, когда «полуфеодальный» капитализм (выражение Ленина) становится доминирующим, главным фактором разви­тия промышленности¹⁰.

Как бы ни расходились количественные оценки временных границ на­ступления капитализма в России (у Спундэ и Струмилина разница два века), важно знать качественную характеристику этого процесса. Прежде всего проявились скачкообразный тип эволюции и признаки модели догоняюще­го развития, иными словами, два важнейших критерия вторичной модели.

Выяснилась также одна из причин скачкообразного ускорения обще­ственного развития — внешние факто­ры. В данном случае это постоянное военное давление со стороны группы промышленно более развитых стран, что обязывает данную страну, отмечал Ленин, «под угрозой политического и экономического поражения» начинать процесс экономического ускорения". Если стимулом к промышленному ускорению в странах вторичной моде­ли служат чисто внешние факторы, то механизмом реализации самого про­цесса скачкообразного ускорения вы­ступают внутренние факторы — поли­тическая надстройка, государство¹². Экономическая роль государства как фактора ускорения промышленного развития может быть достаточно раз­нообразной (система оградительных пошлин отечественной модели). «Та­ким образом, специфика вторичной модели проявляется... в том, что прин­ципиальные сдвиги, изменения в ха­ рактере естественно-исторической эволюции обществ происходят под воздействием сверху и политическая надстройка выступает в качестве глав­ного системообразующего фактора»¹³.

Важно оттенить не сам факт существования воздействия сверху, не его наличие, а его характер и удивительную жизнестойкость. Фактически госу­дарственная помощь, опека и поддержка оставались решающим фактором

¹⁰ Струмилин С.Г. Указ. соч. С. 328.

¹¹ Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 9. С. 131.Эволюция восточных обществ. С. 236.

¹³ Там же.

возникновения и укрепления промышленности в период зрелого феодализ­ма (XVIII—XIX вв.), его разложения и усиления капитализма (1860—1917), а также в период создания основ социализма, формируемой индустриализации (1930-е) и так называемого развитого социализма (1960-е и начало 1980-х). На последнем этапе роль политической надстройки, раньше сдерживаемая частнокапиталистическим сектором в городе и дворянско-помещичьим хо­зяйственным укладом в деревне, достигла даже своего апогея. Высшей точ­кой командно-административной системы управления явился сначала то­талитарный, бонапартистский режим Сталина, а затем — уже на излете этого процесса — «застойный» механизм управления Брежнева. Так, через не­сколько общественно-экономических формаций сохранил и даже укрепил свое влияние государственно-политический фактор развития промышлен­ности.

Эти и другие факторы, определившие специфику генезиса вторичной модели, в частности скачкообразное ускорение, послужили причиной нару­шения классической схемы последова­тельности смены фаз. «Уже само нача­ло вторичной модели — общественные реформы, осуществляемые традици­онной надстройкой без соответствую­щих предварительных сдвигов в эко­номических и социальных базисных структурах, — есть нарушение класси­ ческой схемы, так как различные эле­менты, характерные для последующей (или последующих, в зависимости от степени отставания данной страны) фазы, появляются в обществе в условиях незавершенности текущей фазы. Тем самым старые границы между фазами как бы размываются, сами фазы де­формируются, появляются новые вехи, которые заключают между собой уже качественно иные синтезированные фазы»¹⁴.

Такой «матрешечный» тип формационной эволюции, при котором раз­личные фазы не сменяют друг друга, а как бы вкладываются, проникают друг в друга, был характерен и для исторического генезиса России. Историчес­кое своеобразие России уникально, оно отличается не только от развития капиталистических стран типа Англии, но и от развивающихся, например Индии. Так, в переходный период в Советской России встретились не две, как в Индии, а, по существу, три формации.

Всякий раз общественные или экономические реформы происходили на неподготовленной почве, новое возникало не на остатках разложившегося и показавшего свою историческую бесперспективность старого, а где-то в его глубине, возникало как бы в момент «передышки» естественного и еще да­лекого от своего завершения старого. Поэтому одни и те же реформы, пре­образования происходили по нескольку раз. И поскольку их внедрение не приводило к успеху в силу исторической неподготовленности страны, то на новом эволюционном витке они появлялись еще раз, как бы вторым изда­нием. Отсюда и несовпадение ритмов развития стран первичной и вторич­ной моделей, существенное отставание фаз развития вторых от первых. «Не-

¹⁴ Эволюция восточных обществ. С. 237.

равномерность развития феодализма на Европейском континенте особенно наглядно выразилась в том факте, что, когда в странах Западной Европы элементы крепостного права окончательно исчезли в XVI—XVIII вв., в вос­точноевропейских государствах в те же века наблюдалось усиление закрепо­щения крестьянства («Второе издание крепостничества»). Западноевропей­ские страны уже завершили там свою заключительную фазу, фазу умирания, в то время как большинство стран Восточной Европы еще проходило через первые фазы этой формации, период становления феодальной государствен­ности»¹⁵. Различными были и последствия одного и того же демографичес­кого цикла XVI в.: освобождение крестьян отличной зависимости на Западе и закрепление их в Восточной Европе¹⁶.

Об этом же свидетельствует и С.Г. Струмилин, весьма серьезный и авто­ритетный статистик, но, как нам кажется, сторонник искусственного завы­шения темпов капиталистического развития России. «Волею случая... завер­шение феодально-крепостного уклада в России, оформленное Уложением 1649 г., совпало по времени с первой буржуазной революцией в Англии, покончившей там с феодализмом... Это сулило России надолго и дальней­шее отставание от опередившей ее Англии»¹⁷.

Итак, в стране вторичной модели нарушается классическая схема после­довательности смены фаз. Расцвет исторически предшествующей и более отсталой фазы общественного развития, например феодализма, приходится там на начало или полный переход к исторически более прогрессивной фазе формационного цикла (капитализм). Отсюда следствие — размывание гра­ниц, отделяющих одну фазу от другой, их проникновение друг в друга. Там же Струмилин, только что заявивший об отставании России от Англии вслед­ствие неожиданного — с точки зрения классической схемы последователь­ности фаз — усиления в первой крепостного права (феномен «второго изда­ния»), тут же оговаривается, стараясь смягчить первоначальную формули­ровку: «Не следует, однако, забывать, что закрепощение русской деревни никогда не было у нас полным и повсеместным. Даже в апогее крепостни­чества доля помещичьих крестьян не превышала и половины сельского на­селения... Простое закрепощение крестьянства к тому же долго ограничива­лось лишь центральными районами страны, не достигая ее окраин»¹⁸.

Но то, что выглядит оговоркой с точки зрения концепции Струмилина, представляет историческую закономерность с позиций иной, разноформа-ционной теории вторичной модели. В том-то и дело, что усиление крепост­ничества в момент, когда по всем законам исторической логики в России должен был если не процветать, то прочно утвердиться капиталистический уклад, лишь подтверждает гипотезу взаимопроникновения элементов одной фазы в другую, размывания их границ. Неудивительно и то, что в другом месте Струмилин относит к XVIII в. укрепление капиталистического укла­да, на первый взгляд противореча другому своему утверждению о восходя­щем развитии в это время феодализма. Взаимопроникновение двух форма­ций и породило феномен «феодального капитализма». При таком наложении

³ Эволюция восточных обществ. С. 242. ¹⁶ Экономическая история. Проблемы и исследования /Отв. ред. Ю.Н. Розалиев. М., 1987. С. 93.

Цит. по: Колонтаев А.П. Проблема занятости в развивающейся экономике. М., 1988. С. 32. ¹⁸ Струмилин С.Г. Указ. соч. С. 317.

трудно ожидать, что страна перейдет к более прогрессивному строю лишь после того, как старый уклад полностью исчерпает себя. Эта закономерность сохранилась и позже. Именно поэтому Ленин имел все основания утверж­дать, что социалистическая революция, произошедшая в экономически и

культурно отсталой стране, должна будет еще «дорешать» те задачи, кото­рые не успел разрешить капитализм.

Тезис о размывании границ между фазами формационного развития, их деформации отчасти объясняет факт противоречивости мнений историков о том, с какого момента отсчитывать начало феодализма, капитализма, а сейчас и социализма. Четкие границы и временные даты установить в прин­ципе невозможно, но не потому, что научная мысль еще не разработала те­оретических критериев классифика­ции или не накопила надежных эмпи­рических данных. Дело здесь в самой объективной логике событий. Как мы помним, А. Спундэ считал, что в начале XX в. Россия еще только созрела для перехода к капиталистической экономике. Струмилин же вслед за Д.П. Ма­ковским, рецензия на книгу которого опубликована Струмилиным впервые только в 1966 г., утверждал, что уже в XVI в. в сфере промышленности и сель­ского хозяйства России зародились капиталистические отношения. В это время в развитии промышленности и торговли Россия кое в чем даже обго­няла Европу¹⁹. Струмилин считает, что «косвенно это подтверждается и круп­ными цифрами русского вывоза за границу, и наличием многих тысяч куп­цов внутри России, и тем, что эти русские купцы кредитовали английских на миллионы рублей, а не наоборот, и большими торговыми караванами многотонных судов, для обслуживания которых только на Волге требовалось на 500 судов по 40 человек — до 20 тыс. наемного персонала, и наличием немалого круга мануфактур с числом наемных рабочих от 30 до 200 и выше, и такими крупными предпринимателями, как солевары Строгановы, нани­мавшие до 10 тыс. рабочих»²⁰.

Насчет точности цифровых выкладок со Струмилиным спорить трудно, хотя одно замечание есть. Отдельные, даже высокотехничные образцы еще не меняют общий строй производства, точно так же и русские предприни­матели, купцы и фабриканты XVI в. не могли сделать погоды, не являлись социально типичными, массовыми фигурами, что всегда было характерно для распространения капитализации.

Неубедительно, если не сказать больше, и другое высказывание Струми-лина: якобы в XVIII в. «дешевое русское железо... своим обильным прито­ком в Англию ускорило в ней промышленный переворот XVIII в., но тем

¹⁹ Струмилин С.Г. Указ. соч. С. 156.

²⁰ Там же.

самым в уже закрепощенной России ускорило и ее отставание от буржуаз­ного Запада»²¹. Во-первых, промышленный переворот — это относительно долговременный процесс, подчиняющийся своим собственным закономер­ностям. Во-вторых, весьма сомнительно прямое влияние стран вторичной модели на страны первичной в сторону их развития. Обратное воздействие через заимствование той же Россией зарубежного опыта, притока иностран­ных капиталов, квалифицированных кадров, предпринимателей и техники

Рис. 5. Уже в XVI в. Россия в развитии промышленности и торговли кое в чем даже обгоняла Европу

являлось постоянным, долгодействующим фактором. Однако это не ускорило промышленного переворота. Если он и произошел (по мнению специалис­тов, в середине XIX в.), то причиной явились внутренние закономерности исторического развития России.

Правда, закономерности эти весьма специфические, существенно отлича­ющиеся от классической модели развития формация. Если в странах первич­ной модели раннекапиталистическая фаза «снимается» следующей фазой, фазой зрелого частнохозяйственного капитализма, которая характеризуется целостностью всего общественного организма (т.е. «выравненностью», соори-ентированностью всех социальных институтов на капиталистический уклад, подчиненностью ему, а не предшествующему феодальному укладу), то во вто­ричной модели эта зрелая фаза вообще выпадает. «В этом особенно наглядно проявляется догоняющий характер этих моделей. Фазы раннекапиталистичес-кого и заключительного, империалистического развития непосредственно (минуя вторую фазу) переходят одна в другую. При этом раннекапиталисти­ческая фаза резко сокращается не только во временном плане, но и по суще­ству, т.е. в смысле неполного ее исчерпания, неполного ее прохождения об­ществом к моменту наступления мировой экономики империализма и соот­ветствующих этому сдвигов в самих странах вторичной модели»²².

²¹ Струмилин С.Г. Указ. соч. С. 157.

²² Эволюция восточных обществ. С. 238-239.

Сделаем небольшое замечание, вернее, уточнение. В России раннекапи-талистическая фаза была не сокращена, а, напротив, растянута во времени. Страна долго и мучительно рожала товарно-денежные отношения, предпри­нимала не одну, а несколько попыток ввести их и всякий раз неудачно. До сих пор мы боремся за внедрение полного хозрасчета, предполагая, будто тем самым возвращаемся к тому, что было до Октября. Во всяком случае, про­тивники хозрасчета постоянно грозят «реставрацией капитализма». Но по­звольте спросить, какого капитализма? Может быть, его раннекапиталисти-ческой фазы?

И к зрелой фазе частнокапиталис­тического общества, когда не одна только его верхушка, а вся пирамида, все социальные институты заражены и дышатлишь капитализмом, мы, види­мо, подошли только накануне Октяб­ря. Здесь Спундэ прав. Но он говорил о капиталистической экономике в це­лом, речь же должна идти о второй, зрелой стадии капитализма.

Однако авторы вторичной модели совершенно правы, утверждая, что раннекапиталистическая фаза была исчерпана не полностью и к тому мо­менту, когда странам вторичной мо­дели полагалось вступить во вторую фазу, фазу зрелого капитализма, отпу­щенное историей время было исчерпано и вместо этой фазы они сразу же перешли к третьей, минуя, таким образом, вторую.

С позиций советской науки принято было рассматривать империализм как неопровержимое доказательство высокого уровня развития капитализ­ма в России и, следовательно, ее готовности к социалистической революции. В принципе советские ученые ничего не придумывали, а лишь возвели в догму совершенно ленинский тезис об империалистической стадии как выс­шей и последней ступени капитализма перед тем, как его сменит социализм. С точки зрения историографического и статистического материала работа Ленина «Империализм как высшая стадия капитализма» вполне корректная и добросовестная. Хотя ее теоретико-методологическая часть требует неко­торых уточнений.

Такого рода уточнения внесли, как нам кажется, авторы коллективной монографии об эволюции восточных обществ. Они обратили внимание на тот факт, что Ленин стал употреблять термин «государственно-монополистичес­кий капитализм» с 1917 г., а возникновение самой этой категории в трудах Ленина было тесно связано с анализом ситуации в Германии и России²³, т.е. странах вторичной модели. С вступлением в третью, высшую фазу капита­лизма страны вторичной модели явно опередили развивавшиеся до тех пор с опережением страны первичной модели — Англию и США, где по-насто-

²³ Эволюция восточных обществ. С. 259.

яшему монополистические механизмы в экономике закрепляются лишь пос­ле мирового кризиса капитализма 1929—1933 гг.

Случаен ли такой зигзаг истории? Явные аутсайдеры, всю дорогу тащив­шиеся в хвосте промышленно развитых стран, на финише вдруг опережают лидеров. Однако за любым неожиданным отклонением, которое кажется таковым только на первый взгляд, проглядывается неумолимая закономер­ность. Отмечая в мае 1917 г. наличие двух групп «величайших капиталисти­ческих гигантов — Англии и Германии», Ленин, соотносил монополистичес­кие тенденции непосредственно с Германией: «...против этой группы, анг­ло-французской главным образом, выдвинулась другая группа капиталистов, еше более хищническая, еще более разбойничья — группа пришедших к столу капиталистических яств, когда места были заняты, но внесших в борьбу но­вые приемы развития капиталистического производства, лучшую технику, несравненную организацию, превращающую старый капитализм, капитализм эпохи свободной конкуренции, в капитализм гигантских трестов, синдика­тов, картелей. Группа эта внесла начала огосударствления капиталистичес­кого производства, соединения гиган­тской силы капитализма с гигантской силой государства в один механизм, ставящий десятки миллионов людей в одну организацию государственного капитализма»²⁴.

К «образцам передовой капиталис­тической страны» (выражение Ленина) можно, пожалуй, отнести Германию и США, но никак не Россию, которая хотя и совершила гигантский про­мышленный скачок, став четвертой или пятой индустриальной страной мира, но скорее по общему валовому при­росту, чем по новым приемам производства и лучшей технике. А вот роль го­сударства в России была действительно такой же значительной, как и в Гер­мании. Получается, что в одном случае государство является мощным тор­мозом, задерживающим развитие страны, в другом — его ускорителем, способствующим броску через несколько ступеней и фаз развития, в одном случае государство — главный признак модели догоняющего развития, в другом — обгоняющего.

Не отсюда ли возникают иллюзии, что с помощью государственных ме­роприятий, реформ сверху можно достичь промышленного «чуда», обогнать передовые капиталистические страны? Не порождены ли эти иллюзии имен­но империалистической фазой развития, особенно в России, которая всегда отставала в техническом, экономическом и культурном развитии, а в начале XX в. вдруг по своему обшественно-формационному развитию обогнала ев­ропейские страны? И не питали ли эти иллюзии сначала Ленин (в период военного коммунизма), а позже Сталин, стремившийся именно сверху, че­рез государственный аппарат и административно-командную систему управ­ления, совершить форсированный индустриальный скачок, догнать и обо­гнать капиталистические страны?

²⁴ Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 32. С. 83.

Но чем завершилось столь раннее вступление Германии в стадию моно­полизации? Этот «образец передовой капиталистической страны, которая, в смысле организованности капитализма, финансового капитализма, была выше Америки»²⁵, в 1933 г. утверждает в стране тоталитарный фашистский режим. В это время в «отставших» чуть ли не на целую фазу странах класси­ческого капитализма Англии, Франции и Америке — буржуазная демокра­тия. Как бы задним числом, пытаясь наверстать упущенное в деле развития государственности (в области финансово-экономической и организацион­но-производственной был полный порядок), Германия до начала 1930-х гг., т.е. находясь на империалистической фазе, пыталась привить у себя ростки буржуазной демократии. Реально же, по уровню государственного мышле­ния общество было подготовлено к более простым, исторически предшеству­ющим политическим структурам — авторитарным, бонапартистским формам правления.

Все попытки политического компромисса, соединения элементов буржу­азной демократии с реально существующими абсолютистскими формами уп­равления завершались в странах вто­ричного капитализма «утверждением классического — Италия, Германия — или модифицированного — Испания, Португалия, Греция и т.д. — вариантов фашизма»²⁶. Но как в таком случае оце­нивать сталинский режим в социали­стической России? Сейчас мы можем говорить о том, что «коллективизация привела к уничтожению крестьянства, что репрессии осуществлялись не про­тив отдельных людей, а против народа, что политические процессы тридцатых были насквозь фальсифицированы, что Сталин установил в стране диктатуру»²⁷. По всем этим признакам (есть и другие, не менее изобличающие процессы 1930-х гг.) сталинский режим также можно квалифицировать как «модифицированный фашизм».

Таким образом, все страны вторичной модели, и прежде всего Германия и Россия, заплатили за свой форсированный скачок в третью, высшую фазу капитализации дорогой ценой — установлением непосредственно фашист­ского или модифицированно-фашистского режима. Россию, как теперь это стало очевидным, не спасла от такого падения даже социалистическая рево­люция. Но в таком случае иначе раскрываются и причины появления сталин­ского режима, которые только на первый и достаточно поверхностный взгляд кроются в феномене культа личности. Более глубокие и действительные причины не только и не столько в личностных качествах Сталина, сколько во всей логике исторического развития России.

Складывается впечатление, что Россия в дооктябрьский период не успе­ла совершить чего-то очень важного, быть может, самого главного. Уже то немногое, что выяснилось здесь о специфике минования зрелой фазы част-

²⁵ Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 38. С. 156-157. ^2,1 Эволюция восточных обществ. С. 258. ²⁷ Литературная газета. 1988. 13 июля. С. 4.

некапиталистического уклада и неподготовленного, форсированного вступ­ления России в высшую, империалистическую стадию, свидетельствует «об органической слабости государственно-монополистического уклада в стра­нах вторичной модели, его неукорененности во всей структуре общества. Эти

черты лежали в глубокой основе повы­шенной кризисности социальных структур и политической конфликтно­сти общества... Ведь в отличие от стран первичной модели, где государствен­но-монополистический капитализм унаследовал от второй фазы капита­лизма десятилетиями обрабатывав­шийся механизм парламентаризма, который в последующем удалось тесно «припереть» к довольно эффективно­му и вышколенному бюрократическо­му аппарату, государственно-монопо­листический уклад в странах вторич­ной модели не унаследовал ничего подобного. Политические представи­тели правящих классов в этих странах пошли по пути простого заимствова­ния у страны первичной модели выра­ботанных там политических форм парламентаризма и насаждения их в условиях отсутствия социального кон­сенсуса, характерного для вторых фаз развития стран классической или пер­вичной модели. Неудивительно, что «классический» парламентаризм в ко­нечном счете не сработал в странах вторичной модели, где отсутствовало зрелое, органически целостное гражданское общество...»²⁸.

Думаем, что столь пространное цитирование вполне извинительно, ибо в полюбившейся нам монографии раскрываются, может быть, некоторые фундаментальные причины серьезных деформаций социализма, произошед­ших в период сталинизма. Но это тема особого разговора, который еще пред­стоит нам вести.

Описывая развитие промышленности после 1860 г., М. Туган-Баранов-ский писал: «Первая четверть века после великой реформы 19 февраля была для России в экономическом отношении тем же, чем были 20-е годы для Англии»²⁹. А что же было в Англии в эти годы? Туган-Барановский напоми­нает читателям, что в свое время он написал специальный труд «Промыш­ленные кризисы в современной Англии», где указывал на глубокие кризи­сы, рост избыточного населения и понижение заработной платы, разорение мелких предпринимателей, не выдержавших конкуренции с крупным про­изводством, вытеснение рабочих машинами и ухудшение материального положения крестьянства, его разорение и уход в город. Все это, говорит рус­ский историк, переживает пореформенная Россия.

Эволюция восточных обществ. С. 254.

Туган-Барановский М. Русская фабрика в прошлом и настоящем. М., 1938. Т. 1. С. 356.

О тяжелом положении английского пролетариата в 1840-е гг. мы узнаем из уст непосредственного очевидца тех событий — молодого Энгельса, на­писавшего знаменитый труд «Положение рабочего класса в Англии» в сен­тябре 1844 — марте 1845 г. Свою книгу автор снабдил примечательным под­заголовком «По собственным наблюдениям и достоверным источникам». В специальной литературе метод личного наблюдения, примененный Эн­гельсом, квалифицируется как полевое наблюдение, проведенное традици­онным способом — систематическим передвижением по городу пешком. Энгельс описал условия труда и быта жителей большей части крупных и средних городов Англии. Подчеркнем основной вывод, сделанный соратни­ком Маркса: тяжелые, вредные для здоровья условия труда и непосильная, физически изматывающая работа, унижающее человеческое достоинство и не защищающее рабочего от посяга­тельств предпринимателя законода­тельство, бедственное материальное положение социальных низов и отвра­тительные бытовые и жилищные усло­вия.

Сравнивая социально-экономичес­кие условия Англии 1840-х гг. и России 1880—90-х, Туган-Барановский не слу­чайно делает вывод об их тождествен­ности. На то есть серьезные причины. Действительно, опыт европейских стран, так же как и теория, показыва­ет, что первые стадии развития капи­талистического производства сопро­вождаются ухудшением положения трудящегося класса. Тоже происходи­ло и у нас. Но тот же опыт, равно как и теория, не менее убедительно говорят, что единственное средство улучшить положение рабочего — дальнейшее развитие капиталистического производ­ства. Англия пережила тяжелые кризисы в эпоху борьбы машинного и руч­ного производства, но когда переходный период кончился и машина побе­дила в важнейших отраслях труда, когда кустари перестали конкурировать с фабрикой, тогда и положение рабочего класса стало улучшаться³⁰. В своем примечании Туган-Барановский указывает, что это признает Энгельс в пре­дисловии ко второму изданию книги «Положение рабочего класса в Англии». В подтверждение своих мыслей Туган-Барановский ссылается на знаме­нитое выражение Маркса о том, что общество страдает не только от разви­тия капиталистического производства, но и от недостаточности такого раз­вития. Он оценивает высказывание Маркса как наилучшую характеристику

³⁰ Туган-Барановскии М. Указ. соч. С. 356—357.

положения «всех стран, находящихся на первых стадиях капиталистического развития». Правда, Туган-Барановский не уточняет, идет ли речь о ранне-капиталистической фазе или о более зрелой частнокапиталистической ста­дии. Но разрыв в 50 лет между периодом прохождения этой фазы Англией и Россией сохраняется. И в заключении автор еще раз напоминает свой глав­ный тезис: «Единственное спасение от всех зол капитализма заключается в его дальнейшем развитии»³¹.

Но в чем состоит дальнейшее развитие капитализма в России, к чему оно должно привести? Если суть его в улучшении материального положения

рабочего класса в целом, то сдвиги ста­ли здесь заметными лишь к 1913 г., т.е. примерно 30 лет спустя (стало быть, разрыв с Англией в полвека еще не был преодолен), а затем в связи с началом Первой мировой войны материальное положение российского пролетариата опустилось до самой низкой точки. Если речь идет о повышении заработ­ной платы, о чем тут же поспешил уве­домить читателей Туган-Барановс­кий — в 1896 г. «денежная заработная плата почти по всем родам труда повы­силась в среднем на 10—15%»³², то она имеет тенденцию постоянно колебаться. Стало быть, о выходе России из кризиса ни с точки зрения повышения зарплаты, ни с точки зрения общего улучшения материального положения пролетариата говорить не приходит­ся. Туган-Барановский задается вопросом: «В какой же стадии находится Россия, пережила ли она уже самое тяжелое в этом переходном периоде или самое худшее для нее еще впереди?» — и сам себе отвечает: «Первое представ­ляется более вероятным»³³. В то время и с тех позиций буржуа, которые за­нимал Туган-Барановский, ответить иначе, видимо, было нельзя. Но его оп­тимизм не разделила история.

Самое тяжелое у России оказалось не позади, а впереди. Обострение всех противоречий при империализме и главного — между трудом и капиталом, по мысли Ленина, и подтолкнуло Россию к социалистической революции. Здесь действует простая логика: если бы материальное положение рабочего класса и крестьянства в 1917 г. не достигло крайней, критической точки, то никакая агитация большевиков не подвигла бы их ни на какую социальную революцию. И количественные показатели России «по валу» (выплавка чу­гуна и добыча нефти, концентрация пролетариата в городах и число круп­ных предприятий, обороты монополий и т.п.), по которым она вошла в ми­ровую пятерку промышленно-развитых стран, в данном случае ничего не объясняют. Напротив, они только маскируют истинное, крайне критичес­кое положение страны. Смещение фаз развития, разнообразные перескаки­вания через исторические законы, аритмия экономической эволюции (то

³¹ Туган-Барановский М. Указ. соч. С. 357.

³² Там же.

³³ Там же.

резкое отставание, то скачкообразное ускорение), неразвитость политичес­ких форм правления не могли не сказаться. Вместо того чтобы прогрессиро­вать по капиталистическому пути, Россия то оставалась на месте, то дегра­дировала. Наложение империалистической стадии непосредственно на ран-некапиталистическую еще больше запутывало положение дел и создавало иллюзию усиленного исторического движения. Второй стадии развития ка­питалистического производства, согласно критериям Туган-Барановского, когда преобладающим становится машинный, а не ручной труд, Россия на­кануне Октября так и не достигла. Как не достигла она и другого — полного разорения крестьянства (до 1917 г. оно составляло 80% населения), превра­щения его в аграрно-индустриальный отряд рабочего класса, т.е. ситуации, при которой кустари прекращают кон­курировать с крупной фабрикой, пользуясь дешевизной своей рабочей силы. Вот с этим тяжелым наследием капитализма и столкнулся социализм, его-то и имели в виду наши общество­веды, говоря о «родимых пятнах» ка­питализма.

Действительно, социализм застал капитализм, прямо скажем, не в самый подходящий момент его развития. Во­пиющие противоречия и язвы русско­го капитализма эпохи первоначального капитализма (правда, в ситуации стра­ны вторичной модели, принявшей обо­лочку высшей его фазы, монополистической) были налицо, а достижения, которыми сейчас по праву гордятся ведущие капиталистические страны (де­мократическое правление, сверхсовременная экономика и промышленность, высокий уровень жизни), были еще далеко впереди. Были бы, если бы Россия продолжала двигаться, как предлагал Туган-Барановский, по капиталистичес­кому пути. Вопрос в том, когда и какой ценой. То, что сейчас капиталисти­ческая Россия заняла бы достойное место в ряду индустриально развитых дер­жав, вполне правдоподобно. Совершила же некогда отсталая, полуфеодальная Япония головокружительный скачок в промышленное завтра.

Но правдоподобно и другое: национальная катастрофа, которая реально подстерегала страну накануне Октября 1917 г., превращение в экономичес­кую колонию развитых капиталистических стран, потеря национальной раз­витости. Варианты самые разнообразные. Наконец, не стоит забывать, что и капиталистическую Россию могла поджидать та же самая перспектива, с которой реально столкнулась Россия социалистическая в 1930-е гг. — фаши­стский режим власти. Таковы неумолимые законы исторического развития вторичной модели.

В 1917 г. всех этих расчетов и вариантов не существовало. Просто не было времени пробовать, экспериментировать и перебирать альтернативы. Боль­шевистская партия взяла власть и оказалась в то время единственной силой, которая могла спасти страну от великой катастрофы. Спасти, теперь это уже ясно, ценой, быть может, еще большей катастрофы. Ведь миллионные жер-

твы крестьянства и ликвидация духовного ядра народа — отечественной интеллигенции — иначе как катастрофой не назовешь.

И все же альтернативы не было. Были естественно-исторические законы, по которым социализм после Октября должен был доделывать то, что не успел совершить в России капитализм. Доделывать при ином политическом ре­жиме и иной социальной структуре общества. Это для стран вторичной мо­дели не так важно. Но все должно было быть сориентировано на главное — промышленный подъем страны, экономическое оживление общества. У стран первичной модели ушло на это несколько столетий, по крайней мере лет двести напряженного, интенсивного движения «без перекуров». Так можно ли предполагать, что социализму или, используя историческую ме­тафору в смысле особенности вторичной модели, «русскому способу» потре­буется меньше времени?

Подводя итоги индустриального развития за советский период, можно со­вершенно определенно сказать, что времени потребуется не меньше. Как-то уж больно легко обществоведы расстались с мыслью о том, что социализм есть самостоятельная и достаточно длительная общественная формация, и поспе­шили в 1960-е гг. объявить переход к развернутому строительству коммуниз­ма. А между тем социализм на отечественной почве существовал уже дольше капитализма. Если началом капитализма в России считать официально при­нятую дату — 1861 г.³⁴, то он просуществовал 57 лет, а социализм — более 70.

На основании статистических выкладок о темпах промышленного роста, повышении материального уровня жизни и ряда других показателей можно было бы вычислить, который из них сделал больше полезного, у кого выше коэффициент полезного действия. Но с точки зрения историко-социологи-ческого анализа подобные расчеты напоминают скорее игру ума, чем доброт­ное научное исследование. Дело в другом. Ни тот, ни другой общественный строй свою историческую задачу не выполнил. Разобраться в причинах это­го и есть, видимо, настоящая цель научного исследования.

Методологической посылкой такого исследования, разумеется, не единственной, но чрезвычайно важной, служит метод различения макро-и микроуровней, предложенный авторами уже упоминавшейся коллектив­ной монографии об эволюции восточных обществ. «В классической (т.е. абстрактно-теоретической) модели зарождения, становления и развития капиталистической формации изменение сущности предшествует изме­нению формы, качественные изменения в базисе влекут за собой переме­ны в надстройке. В первичных конкретно-страновых моделях на макро­уровне (т.е. на уровне общества в целом) происходит то же самое (имен­но в этом выражается прежде всего близость первичной модели и классической). Однако на микроуровне (на уровне отдельных аспектов общественного бытия) уже могут быть частные отклонения, заимствова­ния извне конкретных форм и более или менее постепенное наполнение их новым содержанием. В странах же вторичной модели, наоборот, на мак­роуровне все начинается с заимствования и внедрения новой формы, ко­торая постепенно, через фазу формального синтеза, ведет к сущностным

⁴ Основной факт, что капитализм в России можно считать государствующей... формацией уже со вре­мени освобождения крестьян в 1861 г., пользуется у нас общим признанием (см.: Струмилин С.Г. Указ. соч. С. 142).

изменениям. Однако на микроуровне могут наблюдаться и явления обрат­ного порядка. В отдельных случаях обновляющееся содержание может существовать и в старых формах³⁵.

Ярким свидетельством «обратного хода событий», когда изменения в фор­ме определяют последующие изменения в сущности, т.е. надстройка детер­минирует развитие базиса, является повышенная роль государства в разви­тии стран вторичной модели. С теоретической точки зрения это объясняет­ся выпадением второй фазы капиталистического развития.

Собственно говоря, это вторая фаза и есть настоящая, полнокровная стадия развития капитализма, когда раскрыва­ется его сущность. Это не простое товар­ное производство, этап зарождения то­варно-денежных отношений, которое преспокойно может сосуществовать и уживаться с феодальными производ­ственными отношениями, постепенно разлагая их изнутри. Речь идет о частно­капиталистическом этапе, когда свобод­ная конкуренция и свободный рынок жестко вмешивается в экономику госу­дарства. Это «фаза зрелых классов и зре­лого одноклассового господства»³⁶. Но о каком классе идет речь? Естественно, о буржуазии, которая в западноевропейс­ких странах действительно привела к обществу с одноклассовым господством, а в России нет.

По мнению М. Кастельса, в 1980-х гг. СССР в ряде секторов тяжелой про­мышленности производил существенно больше, чем США, однако к тому времени сам факт наличия мощной производственной базы уже не гаранти­ровал экономического процветания. Как полагает Кастельс, Советский Союз «пропустил революцию в информационных технологиях, которая сформи­ровалась в мире в середине 1970-х гг.»³⁷. Советское руководство допустило стратегическую ошибку, приняв решение сократить собственную програм­му исследований в сфере компьютерных технологий. Вместо нее в жизнь проводилась политика «гонки за лидером», когда усилия многочисленных НИИ направлялись на копирование американской и японской архитектуры компьютерных систем. Результатом стало технологическое отставание в на­укоемких отраслях, которые обслуживали военно-промышленный, но не гражданский сектор экономики.

³³ Эволюция восточных обществ. С. 262.

³⁶ Там же.

³⁷ Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура. М., 2000. С. 455.