Персонал 11 страница

Я полагаю, что именно нравственное воспитание делает ребенка плохим. Я обнаружил, что, когда я разрушаю нравственное воспитание, которое получил плохой мальчик, он становится хорошим мальчиком.

Возможно, для нравственного воспитания взрослых и могут быть какие-то основания, хотя я в этом сомневаюсь, однако для нравственного воспитания детей не может быть никаких оправданий, оно психологически неверно. Просить ребенка быть бескорыстным неверно. Всякий ребенок — эгоист, и мир принадлежит ему. Когда у него есть яблоко, его единственное желание — съесть это яблоко. Главным результатом материнских призывов поделиться яблоком с маленьким братом станет ненависть к маленькому брату. Альтруизм приходит позднее и возникает естественно, если ребенка не учили быть неэгоистичным. Но он, похоже, никогда не приходит, если ребенка заставляли быть щедрым. Подавляя эгоизм ребенка, мать закрепляет его эгоизм навсегда.

Как же это происходит? Психиатрия показала и доказала, что неисполненное желание продолжает жить в подсознании. Ребенок, которого учат быть неэгоистичным, подчинится требованиям матери, чтобы угодить ей. Он похоронит в подсознании свои подлинные желания — эгоистичные желания — и благодаря этому сохранит их и останется эгоистичным на всю жизнь. Так нравственное воспитание достигает цели, прямо противоположной той, которую ставило.

Аналогично обстоят дела и в сексуальной сфере. Нравственные запреты детства закрепляют инфантильный интерес к сексу. Несчастные парни, которых арестовывают за инфантильные сексуальные действия — показ школьницам непристойных фотографий или игру со своими гениталиями на публике, — это люди, у которых были высоконравственные матери. Совершенно безобидный интерес детства был заклеймен как ужасный, отвратительный грех. Ребенок подавил детское желание, но оно продолжало жить в бессознательном и позднее нашло себе выход в своей изначальной или — чаще — символической форме. Так, женщина, ворующая сумочки в универмаге, совершает символические действия, которые диктуются репрессией, возникшей вследствие нравственного воспитания в детстве. Сущность ее поведения на самом деле состоит в стремлении удовлетворить запретное инфантильное сексуальное желание.

Все эти бедные люди несчастливы. Украсть — значит утратить одобрение коллектива, а инстинкт принадлежности к нему очень силен. Хорошие отношения с ближними — естественная цель в человеческой жизни, человеку по природе несвойственно быть асоциальным. Одного лишь эгоизма достаточно, чтобы нормальные люди вели себя в соответствии с социальными нормами, только еще более сильный фактор, чем эгоизм, может сделать человека асоциальным.

Что же это за фактор? Если конфликт между двумя Я — созданным природой и сформированным в процессе нравственного воспитания — слишком болезнен и горек, эгоизм снова принимает инфантильную форму. Тогда мнение толпы становится второстепенным. Так, клептоман понимает, какой это ужасный стыд — появиться в суде или оказаться ославленным в газетах, но страх перед общественным мнением все же не так силен, как инфантильное желание. Клептомания в конечном счете означает желание найти счастье, но,поскольку символическое осуществление никогда не может по-настоящему удовлетворить исходное желание, жертва продолжает повторять свои попытки.

Конкретный пример может прояснить процесс возникновения неудовлетворенного желания и его последующее существование. Когда семилетний Билли прибыл в Саммерхилл, его родители сообщили мне, что он — вор. Он пробыл в школе неделю, когда один из педагогов пришел ко мне и сообщил, что в спальне со столика пропали его золотые часы. Я спросил домоправительницу группы, не известно ли ей что-нибудь.

Я видела, как Билли возился с часами, — ответила она. — Когда я спросила его, где он их взял, он сказал, что нашел их дома в очень-очень глубокой ямке в саду.

Я знал, что Билли запирал свой чемодан с пожитками на ключ. Я попробовал открыть замок одним из своих ключей, и мне удалось это сделать. В чемодане лежали обломки золотых часов — явный результат штурма с помощью молотка и долота. Я запер чемодан и позвал Бил-

Ты не видел часы мистера Андерсона? — спросил я.

Он посмотрел на меня большими невинными глазами.

Нет, — отозвался он и добавил: — А какие часы?

Я посмотрел на него с полминуты.

Билли, ты знаешь, откуда берутся дети?

Он взглянул на меня с интересом.

Да, — сказал он. — С неба.

Ну, нет, — улыбнулся я. — Ты рос у мамы внутри, а когда стал достаточно большим, вышел наружу.

Не говоря ни слова, он пошел к своему чемодану, открыл его и протянул мне разбитые часы. Его воровство было излечено, потому что единственное, что он пытался украсть, была истина. Его лицо потеряло свое озадаченное беспокойное выражение, и он стал счастливее.

Здесь у читателя может возникнуть соблазн увидеть в эффектном излечении Билли нечто магическое. Но ничего подобного тут нет. Когда ребенок говорит о глубокой ямке у него дома, очень возможно, что он неосознанно думает о той глубокой полости, в которой началась его жизнь. К тому же я знал, что отец мальчика держал нескольких собак. Билли не мог. не знать, откуда берутся щенки, и он должен был сложить два и два и догадаться о происхождении детей. Трусливая материнская ложь побудила ребенка подавить свои догадки, и его стремление выяснить правду приобрело символическую форму. Символически он как бы крал матерей и открывал их, чтобы посмотреть, что там внутри. У меня был еще один ученик, который — по той же причине — постоянно открывал всякие ящики.

Родители должны понять, что они не в силах заставить ребенка перейти на ту стадию развития, к которой он еще не готов. Люди, не желающие дать своему ребенку естественно перейти от ползания к хождению и слишком рано ставящие малыша на его маленькие ножки, достигают лишь того печального результата, что ребенок становится кривоногим. Поскольку ножки еще недостаточно сильны, чтобы поддерживать вес ребенка, это требование преждевременно. А результат катастрофичен. Подожди родители, пока ребенок будет естественно готов ходить, он, конечно, прекрасно пошел бы сам по себе. Аналогичным образом преждевременные усилия приучить ребенка к горшку должны приносить печальные результаты.

Подобные соображения справедливы и для нравственного воспитания. Родительское стремление заставить ребенка принять ценности, до которых он еще не дорос, приводит не только к тому, что эти ценности не формируются должным образом и в должное время, но и к неврозам.

Просить шестилетнего мальчика четырежды подтянуться подбородком до перекладины — значит предъявлять к малышу чрезмерные требования. Его мускулы еще недостаточно сильны для такого упражнения. Если же предоставить мальчику возможность развиваться естественно, в 18 лет он легко выполнит такое упражнение. Аналогично не следует пытаться ускорять развитие нравственных чувств у детей. Родитель должен проявлять терпение, сохраняя в душе уверенность, что ребенок рожден хорошим и он неизбежно превратится в хорошего человека, если его не подгонять и не устрашать, не искажать его естественное развитие внешними воздействиями.

Мой многолетний опыт общения с детьми в Саммерхилле убеждает меня в том, что нет никакой необходимости учить ребенка, как себя вести, он в свое время сам узнает, что хорошо и что плохо, если на него не будут давить.

Учение — процесс приобретения ценностей из своего окружения. Если родители сами честны и нравственны, их дети в должное время пойдут тем же путем.

Воспитательное влияние

Родители и учителя считают своим долгом оказывать влияние на детей, поскольку полагают, что им известно, что дети должны иметь, чему должны учиться, какими должны быть. Я не согласен с этим. Я никогда не пытаюсь заставить детей разделять мои представления или предрассудки. Я не религиозен, но я никогда ни одним словом не настраивал против религии; по аналогичным соображениям я никогда не пытался настроить их против нашего варварского уголовного права, антисемитизма или империализма. Я бы никогда осознанно не стал пытаться сделать детей пацифистами, вегетарианцами, реформаторами или кем-нибудь еще. Я знаю, что проповедь до детей не доходит. Я верю, что свобода способна укрепить молодых противостоять обману, фанатизму и разным другим измам.

Любое навязанное ребенку мнение — грех перед ребенком. Ребенок — не маленький взрослый, и вряд ли он в состоянии увидеть вещи со взрослой точки зрения.

Приведу пример. Однажды вечером я сказал пятерым мальчикам в возрасте от 7 до 11 лет: «У мисс У. грипп, и она плохо себя чувствует. Постарайтесь не шуметь, когда пойдете спать». Они пообещали вести себя тихо. Пять минут спустя шумная подушечная баталия разгорелась у них в полную силу. Если сбросить со счетов неосознанное желание показать мисс У., почем фунт лиха, придется заключить, что дело здесь в их возрасте. Конечно, строгий голос и ремень могли бы обеспечить тишину для мисс У., но лишь ценой внедрения страха в жизнь этих детей. Общепринятый метод обращения с детьми состоит в том, чтобы научить их приспосабливаться к нам и нашим потребностям. Этот метод неверен.

Очень немногие родители и педагоги способны понять, что говорить что-нибудь маленькому ребенку — это попросту терять время. Ни один когда-либо живший на земле ребенок никогда не извлек никакого урока из освященной веками родительской реакции на таскание кошки за хвост: «Тебе бы понравилось, если бы кто-нибудь таскал тебя за ухо?» Более того, ни один ребенок в действительности не понимает, что имеют в виду его родители, когда говорят: «Значит, ты ткнул малыша булавкой? Чтобы показать тебе, что булавка больно колет, я сейчас... (визг). Больше ты не будешь этого делать». Он, возможно, не будет, но конечные результаты подобных родительских действий переполняют наши психиатрические клиники.

Я пытаюсь убедить родителей в том, что ребенок не в состоянии видеть причины и следствия. Бессмысленно и неверно говорить ребенку: «Ты так плохо себя вел, что не получишь в субботу свои 6 пенсов». Когда настанет суббота и ему напомнят о проступке и наказании, он самым естественным образом рассердится и огорчится. Потому что то, что произошло, скажем, в понедельник, — дело давным-давно минувших дней, не имеющее никакого отношения к нынешней субботе и полагающимся 6 пенсам. Он нисколько не чувствует себя виноватым, но очень озлоблен против власти, лишившей его законных 6 пенсов.

Родителю всякий раз следует подумать, не продиктованы ли указания, которые он дает ребенку, его собственным стремлением к власти и потребностью удовлетворить это стремление, формируя кого-то другого по своему усмотрению. Каждый стремится к тому, чтобы ближние думали о нем хорошо. Ребенок будет естественно хотеть делать то, что может вызывать к нему хорошее отношение, если только какие-то силы не вытолкнут его в стихию асоциального поведения. Но стремление делать приятное другим возникает лишь на определенной стадии его развития. Попытка родителей и учителей ускорить наступление этой стадии наносит ребенку непоправимый вред.

Мне пришлось побывать в одной современной школе, где больше сотни мальчиков и девочек собрались утром, чтобы выслушать обращение священника. Он говорил горячо, призывая их быть готовыми услышать зов Христа. Директор спросил меня, что я думаю об этом обращении. Я ответил, что считаю его преступным. Там были десятки детей, каждый со своими проблемами по поводу секса и других вещей, проповедь же просто усиливала чувство вины в каждом ребенке.

Другая прогрессивная школа заставляет всех своих учеников полчаса перед завтраком слушать Баха. Такая попытка воспитывать вкус, задавая извне высокие стандарты, психологически оказывает на ребенка то же действие, что и старое кальвинистское запугивание адом. Она заставляет ребенка вытеснять все то, что взрослые считают предметами низкого вкуса. Когда директор школы говорит мне, что его ученики любят Бетховена и не желают слушать джаз, я убежден, что это он постарался повлиять на детей, потому что мои ученики в подавляющем большинстве предпочитают джаз. Я лично ненавижу этот квакающий шум, но уверен, что тот директор не прав, хотя он, возможно, добрый и честный человек.

Когда мать учит ребенка быть хорошим, она подавляет его естественные инстинкты. Она тем самым говорит ребенку: «То, что ты хочешь делать, скверно». Это равносильно тому, чтобы учить ребенка ненавидеть себя. Любить других при том, что ты ненавидишь себя, невозможно. Мы можем любить других, только если любим самих себя.

Мать, наказывающая своего ребенка за незначительную сексуальную привычку, всегда сама грязно относится к сексу. Так эксплуататор, сидящий на судейской скамье^[52], честно негодует по поводу обвиняемого, укравшего кошелек. Мы становимся моралистами только потому, что нам не хватает мужества взглянуть в лицо собственной обнаженной душе. Наше руководство детьми субъективно есть руководство самими собой. Мы подсознательно идентифицируем себя с детьми. Ребенок, который нам более всего неприятен, всегда похож на нас самих. Мы ненавидим в других то, что ненавидим в себе. А поскольку каждый из нас самоненавистник, дети получают плоды этой ненависти — тычки, ругань, запреты и моральные наставления. Почему же мы так ненавидим себя? Это порочный круг. Наши родители тоже пытались улучшить то, что дала нам природа.

Имея дело с нарушителем нравственных правил, родителю, учителю или судье приходится взглянуть в лицо собственным эмоциональным побуждениям — не моралист ли он, не ненавистник ли, садист или приверженец жесткой дисциплины? Не сторонник ли он сексуального подавления молодых? Есть ли у него хоть какое-то представление о глубинной психологии? Не являются ли его поступки следствиями привычных предрассудков и условностей? Короче говоря, насколько свободен он сам?

Никто из нас полностью не свободен в эмоциональном отношении, поскольку все мы были вышколены еще в колыбели. Вероятно, правильнее было бы спросить так: достаточно ли мы свободны, чтобы удержаться от вмешательства в жизнь другого, каким бы молодым этот другой ни был? Достаточно ли мы свободны, чтобы быть объективными?

Сквернословие

Одно из постоянных критических замечаний в адрес Саммерхилла состоит в том, что дети там ругаются. Что правда, то правда — они ругаются, если, конечно, произнесение старинных английских слов — ругань. Правда и то, что всякий новый ученик ругается гораздо больше, чем нужно.

Однажды на общем собрании школы были выдвинуты обвинения против тринадцатилетней девочки, пришедшей к нам из монастырской школы. Обвинения состояли в том, что она выкрикивает «сукин сын», когда купается в море. Основной мотив обвинения — девочка ругалась только на общественном пляже, когда вокруг были посторонние, т. е. она выставлялась напоказ. Один мальчик сказал ей: «Ты просто маленькая глупая гусыня, ты ругаешься, чтобы выставиться перед другими людьми, и еще утверждаешь, будто гордишься тем, что Саммерхилл — свободная школа, а сама поступаешь прямо наоборот: заставляешь других смотреть на нашу школу сверху вниз».

Я объяснил ей, что она действительно пытается причинить школе вред, потому что ненавидит ее. «Но я вовсе не ненавижу Саммерхилл, — воскликнула она, — это потрясающее место!»

«Да, — сказал я, — это, говоря твоими словами, потрясающее место, но тебя пока здесь нет, ты все еще живешь в своем монастыре и принесла сюда всю свою ненависть к монастырю и монахиням. Ты все еще отождествляешь Саммерхилл с ненавистным тебе монастырем. В действительности ты пытаешься повредить не Саммерхиллу, а монастырю». Но она продолжала выкрикивать свое любимое выражение, пока Саммерхилл не стал для нее реальным местом, а не символом. После этого она перестала ругаться.

Ругательства бывают трех видов: они связаны либо с сексом, либо с религией, либо с экскрементами. Богохульство в Саммерхилле не составляет проблемы, потому что детей не обучают религии. Сейчас ругаются и большинство детей, и большинство взрослых. Армия знаменита тем, что персонаж Киплинга называл «эпитетами». В большинстве университетов и клубов студенты постоянно поминают половые органы и экскременты. Школьники сквернословят потихоньку и тайно рассказывают скабрезные анекдоты. Различие между Саммер- хиллом и обычной школой состоит в том, что в одной дети ругаются открыто, а в другой — тайно.

В Саммерхилле сквернословие становится проблемой только в связи с новыми учениками. И дело не в том, что у старых учеников безгрешные языки, просто старички ругаются, так сказать, вовремя и к месту. Они сознательно контролируют себя и стараются не шокировать посторонних.

Наших малышей больше всего привлекает старое английское слово, обозначающее испражнения. Они им широко пользуются, в том числе и дети из хороших семей. Я имею в виду семьи, где принято говорить «по-маленькому» и «по-большому». Дети предпочитают старые англосаксонские слова. Не раз наши ученики спрашивали меня, почему нельзя при людях произносить shit (дерьмо), но можно сказать экскременты или стул. Понятия не имею.

Словарь дошкольников, если они не подвергаются формированию, в значительной степени экскрементальный. Саммерхиллские малыши в возрасте от 4 до 7 лет получают большое удовольствие, выкрикивая «дерьмо» и «письки». Я понимаю, что большинство детей, когда они были совсем маленькими, сурово приучали к горшку, и поэтому, вероятно, у них есть комплексы в отношении естественных функций. Среди наших малышей есть, однако, один или двое, воспитывавшиеся в условиях саморегуляции и не прошедшие строгую школу чистоплотности, запретов или слов вроде «скверный» или «грязный», не испытавших чувства таинственности в отношении ни наготы взрослых, ни туалетных дел. Так вот, эти саморегулирующиеся дети, похоже, испытывают тот же восторг, выкрикивая старые саксонские слова, что и их подвергшиеся строгому воспитанию друзья. Так что свобода ругаться, кажется, не уничтожает автоматически привлекательности неприличных слов. Наши малыши произносят эти слова обильно и вне подходящего контекста, тогда как старшие мальчики или девочки если ругаются, то используют эти слова так же, как взрослые, т. е. вовремя и к месту.

Сексуальные слова применяются более широко, чем экскремен- тальные. Наши дети не считают, что туалет — это что-то смешное. Отсутствие подавления в связи с экскрементами делает упоминания о них скучными и просто констатирующими. Другое дело — секс. Секс — настолько важная часть жизни, что его словарь пронизывает всю жизнь. В своей упоминаемой форме он встречается практически в каждой песне или танце, будь то «Моя рыжая страстная мамочка» или «Когда я застану тебя сегодня вечером одну».

Дети принимают сквернословие как естественный язык. Взрослые порицают его, потому что их собственная непристойность гораздо обширнее, чем детская. Только непристойный человек осуждает непристойность. Я думаю, что, если бы родитель научил ребенка считать нос чем-то грязным и греховным, ребенок шептал бы слово «нос» по темным углам.

Родители должны задать себе вопрос: «Позволю ли я моим детям ругаться открыто или я допущу, чтобы они вели себя непристойно по темным углам?» Среднего пути нет, шиканье и замалчивание в детстве закладывают основу для скучных анекдотов из жизни коммивояжеров во взрослом возрасте. Открытый путь ведет к ясному, чистому интересу ко всему в жизни. Я рискну сказать, что наши бывшие ученики имеют самые чистые помыслы в Англии.

Тем не менее детям так или иначе придется столкнуться с людьми, настроенными против жизни, с родственниками и соседями, осуждающими сквернословие. В случае с Зоей мы обнаружили, что она готова принимать разумное объяснение поведения посторонних. Кто-то из детей научил ее слову, которое закон не позволяет здесь напечатать. Как-то, когда мы беседовали с родителем нашего будущего ученика, приличным бизнесменом, она безуспешно пыталась наладить игрушку и при каждой неудаче восклицала: «О, е..!» Позже мы сказали ей (и были совершенно не правы, как я теперь думаю), что некоторым людям это слово не нравится и она не должна им пользоваться в присутствии посетителей. Она сказала: «Ладно».

Неделю спустя она занималась чем-то таким, что давалось ей с трудом. Она подняла глаза и спросила учительницу: «Ты посетитель?» Женщина ответила: «Конечно нет». Зоя вздохнула с облегчением и вскричала: «О, е..!»

Мне много раз приходилось видеть, как дети, которым дома позволялось говорить все, что им нравится, подвергались остракизму со стороны других семей. Мы не приглашаем Томми на праздник, потому что не можем допустить, чтобы он портил наших детей своим ужасным языком. Быть отвергнутым — тяжелое наказание, поэтому приходится иметь в виду запреты внешнего мира и направлять ребенка соответствующим образом, но это не должно превращаться в карательную цензуру.

Цензура

Насколько позволительно подвергать цензуре чтение ребенка? На книжных полках у меня в кабинете стоят разные книги по психологии и о сексе. Каждый ребенок может свободно брать их оттуда в любое время. Тем не менее я сомневаюсь, что к ним когда-нибудь проявили какой-нибудь интерес больше, чем один или двое детей. Никто из детей ни разу не просил у меня «Любовника леди Чаттерлей», «Улисса» или книги Крафт-Эббинга. Лишь один или двое старших брали энциклопедию сексуальных знаний.

Однажды новая ученица, четырнадцатилетняя девочка, взяла из моей библиотеки «Дневник молодой девушки». Я видел, как она читала ее и хихикала. Шесть месяцев спустя она прочла ее второй раз и сказала, что это довольно скучное чтение. То чтение, которое для невежества представлялось острым, стало для знания вполне обыкновенным. Эта девочка пришла в Саммерхиллл с грязным невежеством, нашептанным по темным углам. Конечно, я просветил ее по сексуальным вопросам. Запрет всегда заставляет детей читать книги тайком.

Когда мы были детьми, наше чтение строго контролировали, и поэтому нам ужасно хотелось добраться до «Тесс из рода д'Эрбервиллей», Рабле или переводов французских бульварных романов. Иначе говоря, цензура использовалась в качестве критерия для отбора наиболее интересных книг.

Цензура бессильна в том смысле, что она никого ни от чего не защищает. Возьмите, например, «Улисса» Джеймса Джойса, книгу, когда-то запрещенную к изданию в Англии и Соединенных Штатах, но доступную в Париже или Вене. В нем есть слова, которые принято считать непристойными. Наивный читатель этих слов не понял бы, а искушенного, уже знакомого с ними, они не смогли бы испортить. Я помню, как меня критиковал один директор школы за то, что я поставил в школьную библиотеку «Пленника Зенды». Я удивленно спросил почему. Он сказал, что в первой главе речь идет о внебрачных детях. Я эту книжку прочел дважды и ни разу не заметил этого факта.

Мысли детей, похоже, чище, чем у взрослых. Мальчик может прочесть «Тома Джонса» и не заметить непристойных пассажей. Если мы освобождаем ребенка от невежества в отношении секса, мы делаем любую книгу безопасной. Я категорически против цензуры книг в любом возрасте.

Однако вопрос о цензуре чтения становится более трудным, если речь идет не о сексе, а о страхе. Такая страшная книга, как «Дракула» Брема Стоукера, может произвести тяжелое впечатление на нервного ребенка, и умышленно я не стал бы оставлять эту книгу у такого ребенка на виду. Тем не менее, поскольку моя работа состоит в том, чтобы попытаться выявить корни страхов, я не стал бы и запрещать ребенку прочесть ее, скорее я направил свое внимание на симптомы, порожденные чтением этой книги.

Я вспоминаю, как, будучи ребенком, был ужасно напуган библейской историей о детях, съеденных медведицами, но никто же не предлагает подвергать Библию цензуре. Многие дети читают Библию в поисках неприличных пассажей. Мальчиком я знал их все с номерами стихов и глав. Сейчас мне пришло в голову, что мой испуг в связи с медведицами мог быть результатом укоров совести в отношении других частей Библии.

Мы склонны преувеличивать влияние кровожадных историй на детей. Большинство их способны получать удовольствие от самых садистских рассказов. Воскресными вечерами, когда я рассказываю ученикам приключенческие истории, в которых они в последний момент с трудом спасаются из котла людоеда, они прыгают от восторга.

Испугать скорее может какая-нибудь история о сверхъестественном. Большинство детей боятся призраков, особенно дети из религиозных семей. Здесь, как и в вопросах секса, правильный метод состоит в уничтожении страха, а не в цензуре книг. Я признаю, что убить призраков, живущих в душе, трудно, но учитель или врач должен попытаться это сделать. Долг родителей состоит в том, чтобы не позволить призракам забраться в душу ребенка.

Родители никогда не должны читать своим детям сказки о жестоких великанах и злобных ведьмах. Некоторые сомневаются, читать ли такую сказку, как «Золушка», на том основании, что в ней неправильная мораль: чисть кухонные котлы с утра до ночи, сидя на золе, и волшебница-фея приведет тебе принца в мужья. Но какое вредное влияние, скажите, может оказать «Золушка» на здорового ребенка?

В каждом железнодорожном книжном ларьке полно книжек о преступлениях. Когда шестнадцатилетний мальчик стреляет в полицейского, миллионы читателей этих книжек не понимают, что так он изживает фантазии, знакомые и им. Увлечение триллерами разоблачает нашу неспособность играть, фантазировать, творить. В сущности, триллер обращен к нашей подавленной ненависти и желанию причинять вред и убивать.

Походы в кино и чтение книг — это разные вещи. Написанное не так пугает, как то, что видно и слышно. Некоторые фильмы пугают детей очень сильно. Нельзя знать заранее, где и когда в фильме появится что-нибудь страшное. На экране очень много жестокости. Мужчины дерутся, а иногда даже бьют женщин. Киножурналы показывают соревнования по боксу и борьбе. Довершают весь этот экранный садизм фильмы, посвященные бою быков. Я видел, как маленькие дети пугались крокодилов или пиратов из «Питера Пэна»^[53]. Очаровательная история Бэмби^[54] полна любви и человечности, и я не могу понять, как, посмотрев этот фильм, кто-нибудь сможет убить оленя просто ради спорта. Дети любят этот фильм, хотя некоторые из них и кричат от страха, когда на Бэмби нападают охотничьи собаки. Думаю, что в связи со всем этим можно понять родителей, не позволяющих маленьким детям смотреть некоторые фильмы.

Вредны ли фильмы о сексе для большинства детей, остается вопросом. Свободным детям такие фильмы определенно не наносят никакого вреда. Мои ученики посмотрели французский фильм «Пышка»^[55] без особых эмоций и каких-либо скверных последствий. Это происходит потому, что дети обычно видят то, что они хотят видеть.

Картина без секса не станет кассовой, порнофильмы приносят в казну дохода больше, чем книги или музыка, косметика продается лучше, чем билеты на концерты. Но мы должны помнить, что под упоминаемой формой секса всегда живет неупоминаемая. За свадебной повозкой, старым башмаком и рисом всегда скрывается то неназывае- мое, что эти вещи символизируют.

Каждому из нас порой хочется ненадолго убежать от себя, поэтому кино так популярно. Продюсеры почти всегда заботятся о том, чтобы в картине было побольше роскошных вещей и великолепных нарядов. И посреди всей этой роскоши отрицательные персонажи получают по заслугам, а добродетельные обретают счастье.

' Недавно мы смотрели фильм о человеке, продавшем душу дьяволу. Дети единодушно согласились, что дьявол очень похож на меня. Мальчики, которых учили, что секс — грех против Святого Духа, всегда видят во мне дьявола. Когда я говорю им, что в теле нет ничего греховного, они смотрят на меня как на дьявола-искусителя. Невротичные дети видят во мне и бога, и дьявола. Один маленький парнишка однажды взялся за молоток, чтобы убить этого дьявола. Помогать невротикам иногда довольно опасно.

Управлять тем, как ваш ребенок выбирает себе приятелей, в большинстве случаев очень и очень трудно. Я думаю, что это вообще следует делать только в том случае, если кто-то из них отличается жестокостью или драчливостью. К счастью, большинство детей от природы разборчивы и раньше или позже находят себе подходящих приятелей.

Часть 5. ПРОБЛЕМЫ ДЕТЕЙ

Жестокость и садизм

Жестокость — это извращенная любовь, поэтому крайние случаи садизма — всегда извращенная сексуальность. Жестокий человек не может отдавать, потому что давать означает проявлять любовь.

Инстинкта жестокости не существует. Животные не жестоки. Кошка играет с мышью не потому, что она жестока, в ее игре нет никакой умышленной жестокости.

Мотивы жестокости у людей, как правило, неосознанны. За долгие годы работы с детьми в Саммерхилле мне почти не встречались дети, которым хотелось бы мучить животных. Один такой исключительный случай произошел несколько лет назад. Тринадцатилетнему Джону подарили на день рождения щенка. Его мать написала: «Он очень любит животных». Когда Джон начал выводить маленького Спота на прогулки, сразу стало видно, что он скверно обращается с собакой. Я предположил, что парень идентифицирует Спота со своим младшим братом Джимом, любимцем матери.

Однажды я увидел, как Джон бьет Спота. Я подошел к щенку, погладил его и сказал: «Привет, Джим». Таким образом я заставил Джона осознать, что он вымещает на бедном щенке свою ненависть к брату-сопернику. С тех пор он перестал проявлять жестокость по отношению к Споту, но я лишь прикоснулся к его симптому, а не излечил его садизм.

Свободные счастливые дети не склонны быть жестокими. Жестокость многих детей вырастает из жестокости, которую проявляли по отношению к ним взрослые. Когда вас бьют, вы не можете не захотеть тоже побить кого-нибудь. Как и в случае с учителями, вы выбираете для этого кого-то, кто физически слабее вас. Мальчики в строгих школах более жестоки друг к другу, чем дети в Саммерхилле.