Эволюция представлений о нации и национализме в России

Сочетание русского национализма и имперского сознания способствует формированию в России особого феномена, который может быть назван "имперским национализмом". Этот термин звучит непривычно, по крайней мере, для западной научной традиции, чаще рассматривавшей национализм как один из факторов, противостоящий империи, разрушающий имперское устройство. В российских же условиях (хотя и не только в них) существует феномен имперского национализма, поддерживающий имперские цели. Он не раз проявлялся, в том числе весьма рельефно продемонстрировал себя в 2014 г. после присоединения Крыма к Российской Федерации. Примечательно, что вторая декада 2000-х гг. начиналась с политических событий, которые (как тогда казалось) предвещали вытеснение имперского национализма новым для России антиимперским русским национализмом, признаки которого я также собираюсь охарактеризовать в данной статье. Этот новый национализм был заметен в условиях кратковременного подъема оппозиционного демократического движения в России в 2011 - 2012 гг., когда русские националисты приняли участие в политических протестных акциях, а затем почти растерял своих сторонников. Подобные трансформации происходили и раньше. Я постараюсь показать, как в российской истории, по крайней

Паин Эмиль Абрамович доктор политических наук, профессор департамента государственного и муниципального управления Национального исследовательского университета Высшей школы экономики, ведущий научный сотрудник Института социологии РАН. Адрес: Кржижановского ул., д. 24/35, корп. 5, Москва, 117218. E-mail: painca@mail.ru.

стр. 54

мере с начала XIX в., в стране проявлялись чрезвычайный динамизм, высокая вариативность и крайняя неустойчивость идей нации и национализма.

Со второй половины XIX в. под русским национализмом в России понимали организационно оформленные группы, выражающие идеи национального эгоизма, ксенофобии и великодержавного шовинизма. Такое понимание во многом опиралось на идеи В. Соловьева, изложившего в полемике с поздними славянофилами свое сугубо отрицательное отношение не только к нарождающемуся русскому национализму, но и к самой идее нации, трактуемой им как синоним этнического сообщества. По его мнению, сам "принцип национальностей" есть "низший принцип", проявление "реакции", противоречащее "разумному ходу истории", "попятное движение", а защищающий этот принцип национализм (под которым понимался только этнический национализм) явление сугубо разрушительное. Национализм, по мнению Соловьева, возникает вследствие стремления отдельных народов выделиться, противопоставить себя другим народам, обособиться от них. Он был убежден, что "в таком стремлении положительная сила народности превращается в отрицательное усилие национализма" [Соловьев 1901, с. 8 - 10]. Впрочем, этнические трактовки нации и национализма доминировали в России не всегда. Почти на век раньше появились иные подходы.

Гражданское понятие нации в том виде, в каком оно было отражено в "Декларации прав человека и гражданина" (1789), стало известно российской элите уже в XVIII в. Сразу же вслед за Францией и на протяжении почти 70 лет такая трактовка нации доминировала в России, хотя власти к ней относились по-разному. Из "Декларации" вытекает, что народ - нация, а не монарх является носителем суверенитета ("народный суверенитет"); нация имеет свое представительство в виде национального (народного собрания) и от имени нации провозглашаются и гарантируются права конкретного человека и гражданина.

Эту идею нации как надсословной общности, носителя суверенитета в той или иной форме отстаивали в России дворянские революционеры, требовавшие ограничения самодержавия в России и названные позднее "декабристами". Декабристов (как защитников идей конституционной монархии, так и апологетов республиканского строя) определяют некоторые исследователи как первых националистов в России [Сергеев 2010]. В такой же гражданской трактовке идею нации использовал в 1797 г. будущий император Александр I (тогда наследник престола), который заявлял, что, став царем, он дарует России конституцию и "нация изберет своих представителей" [Миллер 2012].

Однако между 1790 и 1830 г. в России произошли такие политические события, которые радикально изменили отношение элит к сущности нации и к самому этому термину. Если Александр I восходил на престол с мыслью даровать конституцию "сверху", чтобы избежать революции "снизу", то его преемник Николай I начал свое царствование с подавления той самой революции, которую хотел, да не успел упредить его старший брат. При этом восставшие декабристы требовали конституции, провозглашения суверенитета нации и ее представительства. Принятие этих требований казненных бунтовщиков было немыслимым для нового императора. А. Миллер отмечает: "После восстания декабристов и польского восстания 1830 - 1831 годов прежний дискурс о нации и национальном представительстве как желанной, хотя и труднодостижимой цели, сменился в позиции официальных кругов отрицанием конституции и национального представительства как неуместных для России в принципе" [Миллер 2012]. С этого времени сам термин "нация" подвергался цензуре прежде всего потому, что он неразрывно связывался в сознании читающей публики с национальным (народным) суверенитетом и представительством. Одним из важнейших средств умерщвления этого термина стала его замена и вытеснение другими квазиподобными.

В 1833 г. при вступлении в должность министра просвещения С. Уваров предложил формулу, ставшую знаменитой, - "Православие, Самодержавие, Народность". По его замыслу, эта триада должна была выступать заслоном на пути европейского

стр. 55

свободомыслия и антитезой другой триаде "Свобода, Равенство, Братство" базовым идеям Французской революции, которые, по мнению российских консерваторов указанного времени, органично неприемлемы для русского народа [Вортман 1999]. Главной новацией в формуле Уварова стало понятие "народность", в честь которой и вся доктрина получила название "официальная народность". Под ней понималась в первую очередь преданность России собственным традициям и самобытному пути, противоположному западным моделям (сейчас аналогичная концепция называется "особый путь России")¹. "Особый дух" русской народности состоит в преданности православию и самодержавию.

Идея нации в рамках этой доктрины рассматривалась как проявление "вольнодумства" и "смутьянства" и именно ей противопоставлялось понятие "народность ", во-первых, как якобы русский термин вместо иностранного "нация "; во-вторых, как понятие, лишенное какой-либо связи с атрибутами демократии и национального представительства, а напротив, отражающее патерналистскую идею заботы государя о своих подданных. Государь - отец народа, а подданные - его дети, свято почитающие самодержавного отца. Таковы ключевые идеи доктрины "официальной народности" [Вортман 1999].

Однако понятие "народности" плохо приживалось в русском языке и даже в политическом обиходе, поэтому продолжались поиски других разрешенных цензурой терминов взамен крамольного - "нация". П. Валуев - в молодости писатель-эссеист, а позднее (в 1860-е 1880-е гг.) - один из высших сановников Александра II, еще в конце 1830-х гг. в своем философском эссе "Мысли о национальности" обосновывал необходимость замены понятия "нация" (la nation) как сугубо политической категории понятием национальность (la nationalite) как сугубо фольклорным, отражающим специфику культуры и обычаев народа [Герштейн 1941]. Со временем понятие "национальность" в России прижилось в том понимании (приблизительно), в каком с середины XX в. в академических кругах стали определять "этничность" или "этническую идентичность" - общности людей, связанных самоназванием (этнонимом), субъективным представлением об общем происхождении (этническим самосознанием), а также некоторыми особенностями культуры, закрепленными в межпоколенной трансляции.

Гражданскую трактовку понятия "нация" всячески вытесняли. Тем не менее она сохранялась в языке почти 70 лет и лишь в середине 1860-х гг. нехотя стала уступать свое место новой, сугубо этнической трактовке. Первоначально она имела сугубо негативную коннотацию в словосочетании "национальный вопрос". Так, в докладах царю министра внутренних дел П. Валуева обозначались угрозы сепаратизма в Польше и Украине [Миллер 2012].

С каждым последующим десятилетием российской истории национальная проблематика все боле обретала этническую окраску и при этом трактовалась с позиций эссенциализма как некий набор природных свойств, фатально присущих тому или иному народу (этнической нации). С конца 1890-х гг. российские славянофилы в споре со своими оппонентами западниками стали активно развивать идею Уварова о принципиальных и навеки предопределенных различиях между русским народом и нациями Запада. По мнению славянофилов, "русский народ навсегда отказался от бремени народного представительства в пользу самодержавной монархии" [Миллер 2012]. При этом славянофилы 1890-х гг. отказались от наследия своих предшественников славянофилов середины XIX в. (К. и И. Аксаковых, А. Кошелева, Ю. Самарина и др.), которые проявляли оппозиционность к доктрине "официальной народности", считали ее удушающей творческое начало ("душевредным деспотизмом", "угнетательской системой").

Поздние же славянофилы конца 1890-х - начала 1990-х гг. (Н. Данилевский, К. Леонтьев, В. Розанов и др.) активно развивали идеи особого пути России. Именно эта когорта славянофилов стала противопоставлять особенности национального характера русских (терпимость, жажду истины, спонтанность, сердечность, душевность, великодушие, соборность как склонность принимать решения коллективно) обобщенному

¹ Примечательно, что сам Уваров во времена царствования Александра I защищал принципиально иные идеи. В 1819 - 1821 гг. он был завзятым европеистом, утверждавшим, что Россия должна двигаться вместе с Европой.

стр. 56

образу западного менталитета, которому якобы всегда присущи эгоизм, жадность, лживость, холодная расчетливость [Цимбаев 1986, с. 269]. Поздние славянофилы поставили на службу сохранения самодержавия и имперской власти концепцию нации как этнического явления, навсегда приросшего к телу русского народа.

Из кругов поздних славянофилов выросло и то идеологическое течение, которое стало именовать себя "русские националисты" и так же определялось внешними наблюдателями. На мой взгляд, с конца XIX в. и до настоящего времени, сохраняют свое значение несколько важнейших, родовых признаков, характеризующих особенности русского национализма. Это:

- эссенциализм - представление об особых извечных культурных свойствах русского народа, принципиально отличающихся от других народов, в частности от народов Западной Европы. Запад всегда выступал в качестве "конституирующего иного" по отношению к русскому национализму;

- имперский охранительный характер - служение самодержавию и сохранение империи изначально рассматривались русским национализмом как важнейшие цели их политической активности. Первая легальная партия русских националистов "Союз Русского Народа", возникшая в 1905 г., в качестве важнейшего положения своей политической программы указала: "Союз Русского Народа... поставляет своим священным непреложным долгом всеми силами содействовать тому, чтобы завоеванные кровью предков земли навсегда оставались неотъемлемой частью Русского государства, и чтобы все попытки к расчленению России, под каким бы то ни было видом, решительно и безусловно были устраняемы" (http://krotov.info/acts/20/1900/1906anti.html).

- принцип политического доминирования этнических русских - соединение идеи защиты империи с требованием в ответ на это предоставления империей преимущественных нрав в ней этническим русским - русскому народу, русской нации "Россия для русских".

Итак, идея нации появилась в России в конце XVIII в, как один из признаков ожидания просвещенной частью общества революционных перемен. Ее первых защитников, например декабристов, выдвигавших эту идею как источник конституционного порядка, можно было бы на этом основании назвать гражданскими националистами. Однако, если первые русские "националисты" отстаивали ценности народного представительства, то к началу XX в. национализм выродился в одну из самых реакционных политических сил, защищающих самодержавие, имперское устройство России, этническое религиозное и социальное неравенство ее жителей. Национализм, основанный на указанных принципах, концептуально и организационно сложился в Российской империи в 1900-х гг., а затем, после периода запрета в советские годы, возродился в 1990-х гг. (уже в постсоветской России) первоначально как оппозиционная политическая сила, противостоящая идеям (официально провозглашаемым тогда) модернизации, либерализма, федерализма и толерантности. С начала 2000-х гг. имперский национализм становится политическим попутчиком российской власти. Однако, как уже отмечалось, на волне подъема политических протестов в 2011 - 2012 гг. ясно проявились черты совершенно нового русского национализма.

Взлет и падение "нового" ("национал-демократического") русского национализма в 2010 - 2014 гг.

Признаки этого течения в национализме указанного периода проявились зримо, как в лабораторном опыте, поскольку многие из них целенаправленно конструировались как противоположные традиционному русскому национализму.

Антиимперский характер нового национализма. Переход русского национализма от имперской к национальной идеологии обозначился в первой декаде 2000-х гг.,

стр. 57

как считает один из самых популярных теоретиков "нового" национализма К. Крылов. Русский национализм зарождался как имперский, и до конца 1990-х гг. в движении, которое, по мысли Крылова, необоснованно называлось русским национализмом, почти "все сводилось к мечтам на тему "как бы нам обустроить империю"". Национал-демократы продемонстрировали отказ от традиционного для русских националистов империализма и декларировали свои убеждения, что в политическом смысле последовательный национализм противоположен имперской идеологии, отстаивающей не народный суверенитет, а суверенитет повелителя. Национализм, как отмечает Крылов, "считает, что государство ценность вторичная. Страна существует для народа, а не народ для страны" [Крылов 2010]. Отказ от идеи империи, переосмысление роли государства и общества уже привели немалую часть русских националистов к отказу не только от имперской ориентации, но и от поддержки самодержавной, авторитарной модели управления. "Когда советское государство развалилось, - отмечает Крылов, - все идейно русские силы выступили на стороне коммунистов. И в результате они не смогли выжать из себя ничего, кроме "красно-коричневого синтеза"". Это, по мнению Крылова, и привело "русскую партию" к краху. Ныне же ситуация радикально изменилась и, но его словам, укрепляется представление, что "национализм и демократия - это практически одно и то же". [Крылов 2010].

Отказ от традиционного этатизма, оппозиционность властям, требования демократизации. Примечательной особенностью нового русского национализма стала его демонстративная оппозиционность по отношению к действующей власти. Обвинения в ее адрес выдвигали почти все идеологи русского национализма, и сводились они к следующем упрекам: в целенаправленном подавлении русского национального движения, а то и всей русской нации; в невнимании к проблемам русского большинства; в нежелании властей бороться с наплывом мигрантов в крупные города. Подобные упреки выдвигались русскими националистам властям еще и в СССР, но тогда они не сочетались у националистов с требованиями демократизации. А вот к концу первой декады 2000-х гг. появились признаки того, что совокупность разрозненных протестных настроений в среде элитарного русского национализма сливается в некий единый поток, на основе которого зарождается новая для России разновидность национализма - "национал-демократия", противостоящая традиционной и основной ветви русского национализма - "национал-имперской", которую иногда называют "национал-патриотической".

Первым признаком того, что позднее назвали демократическим поворотом русского национализма, стало формирование в его недрах "антисоветской платформы". Одним из ярких ее примеров было создание отдельной антисоветской колонны на "Русском марше - 2012". После этого многие националистические лидеры все чаще в своих выступлениях начали открещиваться не только от сталинизма, но и от авторитаризма как политического принципа. Результатом этого стало появление на авансцене российской политики национал-демократического движения, которое быстро обратило на себя внимание наблюдателей. Именно его лидеры были ядром националистического крыла оппозиционных митингов в Москве "за честные выборы" в 2011 - 2013 гг.

Историк Е. Галкина выделяет следующие ключевые отличия национал-демократов от тех, кого она называет "национал-патриотами": "Нацдемы, как правило, весьма эмоционально винят Советскую Россию в уничтожении крестьянства, традиций самоуправления, в национальной политике, направленной на подавление русской этничности, в диктате государства и тоталитаризме" [Галкина 2012, с. 83]. Сегодня эти претензии адресуются уже Российской Федерации, которая мыслится как прямой наследник Советского Союза. На подобных позициях стоят лидеры Национал-демократической партии - К. Крылов, В. Тор, Р. Антонов, А. Храмов и др. В чем-то похожих взглядов придерживается и В. Соловей - лидер партии "Новая сила".

На стыке национал-демократии и противоположной ей державно-имперской модели национализма формируются идеи Е. Просвирнина - вдохновителя, создателя и действующего лидера модного националистического интернет-проекта Sputnik&Pogrom.

стр. 58

Это одна из самых противоречивых фигур в рядах русских националистов. В своих программных текстах он яростно критикует советский коммунистический режим, метафарически сравнивая его с ночью ("...посреди ясного русского дня внезапно наступила черная коммунистическая ночь") (http://sputnikipogrom.com/russia/1011/russianpraying/), и уделяет больше внимание необходимости демократических перемен на благо этнических русских: "Своим идеалом мы видим русское национальное демократическое правовое государство, с экономической жизнью, построенными на началах законности и свободной конкуренции" (http://sputnikipogrom.com/mustread/12442/ sp-values/http://sputnikipogrom.com /history/8307/liberaljuggler/). Все это сближает Просвирнина с национал-демократическим течением в русском национализме. Вместе с тем антилиберальная риторика большинства текстов Sputnik&Pogrom, сквозящая в них идея территориального реванша и экспансии роднит Просвирнина с идеологией основной массы имперских националистов.

Отказ от традиционного антизападничества, подражание западным моделям национализма. М. Ларюэль указывает еще на одну особенность национал-демократического движения - его последовательную апелляцию к опыту западных правых партий, прежде всего к опыту борьбы с нелегальными мигрантами и встраивание идеологем русского национализма в общеевропейский контекст [Laruelle 2013]. Если иметь в виду ориентацию на западные модели национализма, то дальше других в этом направлении и в своей национал-демократической риторике пошли идеологи "Национал-демократического альянса" (НДА) А. Широпаев и И. Лазаренко. Ими отвергается не только советский период истории, но и имперское наследие эпохи Романовых. Они и их сторонники выступают за пересмотр современных федеративных отношений, за создание русских республик.

Все перечисленные фигуры и представляемые ими идейные ручейки национал-демократии, различаясь между собой во многих отношениях, могут быть все же отнесены к одному типу - "несистемного национализма". Его отличие от массового, доминирующего "системного национализма" проявляется в подчеркнутом стремлении "несистемных националистов" преодолеть в русском национализме ностальгию большинства его адептов по советской эпохе. Советская идентичность в менталитете этнических русских всегда сильно мешала развитию их этнического самосознания. Даже на закате советской эпохи в 1986 г., по данным социологических опросов, 78% русских признавали себя "советскими" и только 15% - русскими. Советская массовая культура была культурой авторитарного сознания и в этом также противоположна ценностями национал-демократии.

Особенно рельефно различия между традиционными советско-имперскими и новыми русскими националистами, представителями их национал-демократического крыла проявились зимой 2013 - 2014 гг. в период выступления украинской политической оппозиции в Киеве на Майдане. В это время значительная часть национал-демократов в той или иной мере поддержали протестующих на Майдане. Наиболее последовательно это сделал НДА. Его лидер Широпаев назвал события в Киеве "антиколониальной, демократической, европейской (в плане цивилизационного вектора) революцией" [Широпаев 2014]. По его мнению, мы стали свидетелями того, как европейская страна освобождается от власти азиатской империи. С большей осторожностью оценивали события русские националисты, группирующиеся вокруг Национал-демократической партии (НДП), но и они не скрывали свою поддержку Майдану, видя в нем прежде всего доказательство значительной политической роли этнических националистов в украинском обществе. С таких позиций "Похвальное слово Майдану" написал один из лидеров этой партии - Тор.

Это было демонстративно оппозиционное поведение русских национал-демократов по отношению как к власти, так и к массовому русскому национализму, крайне негативно отнесшемуся к Майдану как прозападному движению. Однако после того, как Крым присоединили к России, ряды оппозиции из числа русских националистов стали быстро редеть. Например, Просвирнин, недавний едкий критик власти, не скры-

стр. 59

вал поддержки ее действий в крымском кризисе и радостно приветствовал вхождение полуострова в состав России. Изменение своей позиции он прокомментировал в одном из текстов на сайте: "И то, что Путин после десятилетий сдачи русских интересов везде и всюду вдруг вспомнил, что Крым - русская земля, вообще-то хорошо... Ругать Путина за то, что он начал выполнять часть нашей программы, как минимум, странно" (http://sputnikipogrom.com/russia/9581/lets-work-for-our-supreme-leader-putin/http://www.n g.ru/politics/1999-12-30/4millenium.html).

Среди немногих националистических группировок, которые осмелились и тут проявить оппозиционность, наиболее заметной оказался уже не раз упомянутый НДА, который всегда был меньшинством даже в рядах немногочисленной российской национал-демократии. Даже в период наивысшего подъема этого течения его теоретики отмечали, что освобождение русского национализма от советской, имперской идеологии происходит труднее всего и в самую последнюю очередь [Крылов 2010]. После присоединения Крыма к России оказалось, что преодолеть советские, имперские стереотипы не удалось даже национал-демократической элите русских националистов, во всяком случае подавляющему их большинству.

"Имперский синдром" и механизмы его активизации²

Мировая история дает немало примеров так называемых "reverse wave" (обратной волны), или эпох попятных движений, политической реакции. В этом отношении историю России с ее множеством попыток модернизации, сменявшихся длительными периодами политической реакции, нельзя назвать уникальной. Вот и в начале XXI в. в России наблюдается все та же логика возвратных процессов. Эпоха М. Горбачева и Б. Ельцина ознаменовалась стремлением России вновь сблизиться с Западом, как тогда говорили - "вернуться в семью цивилизованных народов". С начала 2000-х гг., с приходом к власти В. Путина обозначился новый курс. Путин, с самого начала своего лидерства в России и до сегодняшнего дня, транслирует идею особого пути России. В 1999 г., когда в стране еще доминировала идея "догнать Запад", Путин, будучи премьер-министром, отстаивал во многом иной подход, подчеркивая уникальность российского варианта развития: "Россия не скоро станет, если вообще станет, вторым изданием, скажем, США или Англии, где либеральные ценности имеют глубокие исторические традиции. У нас государство, его институты и структуры всегда играли исключительно важную роль в жизни страны, народа. Крепкое государство для россиянина не аномалия... а, напротив, источник и гарант порядка, инициатор и главная движущая сила любых перемен" ("Независимая газета", 30 декабря 1999).

Уже в этих словах можно усмотреть ориентацию на обоснование "особого пути" (Sonderweg) развития - идеологического конструкта, не раз использовавшегося имперскими режимами России и Германии в прошлом. Притом Путин говорил это, будучи подчиненным Ельцина. Став главой государства, он все более открыто стал развивать идею о цивилизационных различиях между Россией и Западом, ссылаясь на философа И. Ильина - прямого наследника интеллектуальной традиции поздних славянофилов. Наиболее полно идеи российской уникальности - исторической, культурной и политической - отражены в программном выступлении российского лидера - статье под названием "Россия: национальный вопрос" ("Независимая газета", 23 января 2012 г.). В ней Россия провозглашается "полиэтнической цивилизацией", существующей благодаря "единому культурному коду", суть которого сводится к мессианской роли русских и созданию самого большого в мире государства. В этих рассуждениях отсутствует слово "империя", как не было его и в официальном советском дискурсе "дружбы народов", однако обе идеологемы, очевидно, являются выражением дискурса имперского порядка³.

² Впервые идея имперского синдрома была изложена мной в 2004 г. [Наин 2004].

³ Защиту тезиса, согласно которому СССР был имперской политией и в значительной мере продолжением Российской империи, можно найти в работах целого ряда видных исследователей ([Гайдар 2006; Кадио 2010; Ливен 2007; Хоскинг 2001] и др.).

стр. 60

Присоединение к России Крыма - уже не просто открытая установка на пересмотр результатов распада СССР, но практические действия по реализации этой стратегии. Поворот к такой политике России наметился в самом начале 2000-х гг. и тогда же был зафиксирован многими исследователями. С начала 2000-х гг. многие из них обращались к феномену имперского наследия в попытках объяснения очередного срыва процесса политической модернизации и неудач демократических преобразований в России. А. Мотыль, например, отмечал, что основным препятствием на пути к демократии "России и ее соседей выступают не дурные политики, принимающие глупые решения, а институциональное бремя имперского и тоталитарного прошлого" [Мотыль 2004, с. 174 - 175]. Соглашаясь с данным автором в признании значимости влияния "имперского наследия" на современное развитие России, подчеркну и наши разногласия. На мой взгляд, не имеет смысла противопоставлять "дурную наследственность" "дурным политикам" хотя бы потому, что деятельность таких политиков чаще всего и приводит к возрождению или оживлению остатков имперского наследия. Кроме того, метафора "наследие" не дает представления о его содержании. Предлагаю следующую его характеристику, выраженную в категории "имперский синдром", включающий три основных элемента - "имперский порядок" (или "имперская власть"), "имперское тело" и "имперское сознание".

"Имперский порядок" ("имперская власть") - политический режим империи. "Империя, - отмечает Д. Ливен, - по определению является антиподом демократии, народного суверенитета и национального самоопределения. Власть над многими народами без их на то согласия - вот что отличало все великие империи прошлого и что предполагает все разумные определения этого понятия" [Ливен 2007, с. 79]. Примерно так же трактует империю и М. Бейссингер, определяя ее как "нелегитимное отношение контроля со стороны одного политического сообщества над другим или другими" [Бейссингер 2005, с. 68]. Е. Гайдар также считал важнейшим свойством имперского государства его политический режим, а именно то, что в нем "imperium - государственная власть доминировала в организации ежедневной жизни" [Гайдар 2006, с. 18]. Формула - "власть без согласия народов " - не обязательно означает, что эта власть основана исключительно на насилии, она лишь показывает, что воля граждан и их ассоциаций, например территориальных сообществ, не имеет значения для функционирования имперского порядка. Власть без согласия народа - это суверенитет повелителя (лат. - imperator) в отличие от народного суверенитета в государствах-нациях.

Хороший индикатор имперского порядка - управление провинциями страны с помощью наместников: сатрапов, прокураторов, воевод, назначаемых губернаторов. Создание федеральных округов в России в 2000 г. и лишение жителей российских регионов права выбора их руководителей четыре года спустя - это форма восстановления имперского порядка. Данное решение было сугубо аппаратным, кабинетным, не опиравшимся ни на легитимные процедуры (вроде референдума), ни на широкое общественное обсуждение. Восстановление управления по типу сатрапий обосновывалось ссылками на национальную русскую традицию. И это был не первый в истории России опыт подобной формы легитимации политических решений. Возвращение к выборам губернаторов в 2012 г. не сильно увеличило зависимость глав регионов от населения: они по-прежнему ориентируются не столько на потребности местных жителей, сколько на Кремль, перед которым чувствуют свою ответственность.

"Имперская власть" нацелена на управление и сохранение "имперского тела " - территории страны, разделенной на неинтегрированные в культурном отношении регионы, сохраняющие исторические следы колониальных завоеваний и постоянного освоения завоеванных просторов [Эткинд 2013]. Помимо "вертикальных" хозяйственных связей, следы колониальных завоеваний заметны прежде всего в ареалах компактного расселения колонизированных этнических общностей, элиты которых до сих пор оперируют в своем дискурсе оппозицией "мы и Россия", вне зависимости от того, имели ли эти народы в прошлом свою государственность. Впрочем, не только территории с преобладанием этнических меньшинств, но и все так называемые "субъ-

стр. 61

екты Российской Федерации", включая области с преимущественно русским населением, это фактически части "имперского тела". В действительности они лишены своей политической субъектности и объединяются на основе административного принуждения, "вертикали власти", а не добровольного согласия и осознанной заинтересованности в интеграции.

Наконец, "имперское сознание" включает в себя сложный комплекс традиционных стереотипов массового сознания, например подданническое сознание [Almond, Verba 1963], сохраняющее устойчивые этатистские ценности, надежды на "мудрого царя" и "сильную руку", а также имперские амбиции по отношению к внешнему миру. Элитарные разновидности "имперского сознания" в первую очередь связаны с геополитическим эссенциализмом, выражающимся в двух взаимосвязанных представлениях: во-первых, о российской "уникальной цивилизации", навечно сохранившейся в "русской душе"; во-вторых, о постоянной угрозе этой "цивилизации" со стороны "цивилизации Запада". Эта старинная идея, известная с начала XIX в., вновь стала набирать популярность с середины 1990-х гг. в интеллектуальных и околовластных элитарных кругах, приводя их к тем же выводам, что некогда графа Уварова, а именно: для защиты от внешнего врага нужен сильный правитель император - и собственная система ценностей, основанная на патернализме и антизападничестве. Сегодня концепцию принципиальных различий в интересах и ценностях России и Запада, а также идею необходимости реанимации имперского порядка для отражения "западной угрозы", развивают профессиональные пропагандисты и идеологи, такие как члены "Изборского клуба", созданного в 2012 г. под председательством А. Проханова.

Элементы "имперского синдрома" не просто взаимосвязаны, но и обеспечивают взаимную устойчивость всей конструкции, выступая условием ее воспроизводства. Вот лишь некоторые варианты такой взаимосвязи. С одной стороны, пока сохраняется "имперское тело", живы и страхи его разрушения. Такие страхи приняли наиболее массовый характер после распада СССР. Впрочем, это произошло не сразу, не в 1991 г.; страхи "возвращались" из прошлого постепенно, на протяжении всего последнего десятилетия XX в. (К этому обстоятельству обратимся чуть позже.) С другой стороны, пока существуют страхи разрушения или захвата "имперского тела" внутренними или внешними врагами, воспроизводятся и надежды на "сильную руку" и "мудрого царя". Наконец, размер "имперского тела" порождает великодержавные амбиции. По мысли неоевразийцев, идеи которых слышны и в речах представителей нынешней политической власти России, не может страна с самым большим "телом" на свете не иметь особой геополитической роли в мире, не претендовать на статус Великой державы. Знаменитый постулат этой группы идеологов гласит: "географический рельеф как судьба".

Существует множество способов активизировать взаимодействие в цепь: "имперское тело-имперское сознание-имперская власть". Выделю лишь тот аспекта этой проблемы, который связан с возрождением "имперского сознания". На мой взгляд, он не является имманентно присущим массовому сознанию всего населения России или хотя бы менталитету русских. Имперское сознание оживает только в случае, если его сознательно активизируют, реконструируют заинтересованные политические силы, опирающиеся при этом на благоприятные для себя условия, например усталость народа от реформ.