2015-06-04
334Однако необходимо помнить, что зачастую знамя и лозунги национализма пытается использовать буржуазия для того, чтобы обмануть ими народные массы, и под видом «общего дела» удовлетворять свои классовые, групповые эгоистические интересы. Впрочем, не меньше найдётся умельцев точно так же паразитировать и на коммунистической идее.
III. Национальный коммунизм
и основные социальные институты
6. Национальный коммунизм и Церковь
Национально-коммунистическое понимание Нации как надличностного организма, как единого субъекта, поднимает вопрос о смысле бытия этого субъекта. Либерализм провозглашает смыслом существования общества и государства благополучие и обеспечение прав и свобод входящих в него человеческих индивидуумов. Но для национального коммунизма такое ценностное определение невозможно и неприемлемо. Национальный коммунизм исходит из принципа безусловного приоритета целого над частью. Редуцировать смысл бытия существующего в веках национального организма до пользы и блага преходящих человеческих индивидов – это значить опрокинуть иерархию бытия, подчинить общее частному, долговременное сиюминутному, высшее низшему. Это значит подорвать этику служения, лежащую в основании национального коммунизма.
|
|
|
С другой стороны, национальный организм тоже не вечен и не абсолютен. Он возникает, живёт и неизбежно умирает рано или поздно. Смысл и цель его бытия не может заключаться в самом его существовании, ибо в этом случае перед лицом неизбежной гибели его существование было бы бессмысленным, и люди, распознавшие в нём пустого кумира, были бы правы.
Национальный организм только тогда действительно является субъектом и коллективной надындивидуальной сверхличностью, когда он освящён и преображен причастностью к вневременным, непреходящим ценностям, когда он сопричастен Абсолюту. Национальный коммунизм есть сверхценностная идеология, то есть идеология, ценности которой лежат вовне самого процесса существования. Только в этом качестве он может противостоять либеральной логике приоритета индивидуального.
Отсюда следует, что в самом своём существовании национальный коммунизм нуждается в обосновании и легитимизации со стороны супрарациональной метафизической доктрины, то есть доктрины религиозной. Национальный коммунизм не есть учение религиозное и мистическое, поэтому он не занимается и не может заниматься верификацией подлинности того или иного духовного опыта, и не может сам «выбирать веру», но, будучи выражением индивидуальности конкретной нации, исходит из национально-духовного опыта своего народа. Для русского национального коммунизма здесь нет альтернативы: он нуждается в легитимизации и освящении со стороны Православного Христианства в лице Русской Православной Церкви.
|
|
|
Речь не идёт при этом об инструментальном использовании национальным коммунизмом религии и Церкви в интересах национальной мобилизации, и даже не о паритетных отношениях или каком бы то ни было синтезе национального коммунизма и Христианства. Речь идёт о вполне иерархически определённых отношениях, в которых национальный коммунизм (как идеология земная, человеческая и рациональная) признаёт над собой духовный авторитет Церкви как силы, имеющей внеземной, надчеловеческий и супрарациональный источник.
В то же время национальный коммунизм не утрачивает своего собственного содержания и не выступает в роли простой трансляции учения Церкви. Национально-коммунистическая политическая организация, согласно формуле «Богу богово, а кесарю кесарево», в случае своей политической победы, признавая верховный духовный авторитет Церкви, в делах политических и земных будет действовать как самостоятельная светская власть, отнюдь не подчинённая Церкви в административном смысле. Такая позиция, впрочем, вполне отвечает традиции симфонии светской и духовной власти в православных цивилизациях.
Мы исходим из того, что попытка в той или иной форме воплотить человеческими силами и политическими средствами идеал на земле всегда оказывалась опасной утопией и приводила к трагическим последствиям. В частности, именно «материализация» религиозных духовных идеалов и попытка преобразования самой человеческой природы были наиболее утопическими чертами советского проекта, не единственными, но важными причинами его поражения.
Национальный коммунизм в этом плане исходит из гораздо более трезвого взгляда и ставит задачей не преображение человека и не построение «идеального мира», а лишь создание такой системы общественных отношений, которая способна обуздывать заключенное в падшей человеческой природе зло, и не позволять ему стать доминирующим законом, как это происходит при капитализме. В отличие от классического марксизма, мы не предполагаем исчезновения государства как аппарата насилия в историческом времени. Аппарат насилия, равно как и само насилие, будут необходимы для обуздывания внешней агрессии и внутреннего перерождения всегда, пока длится история человечества.
Церковь должна оставаться «Царством не от мира сего», в то время как государственная власть должна жить именно в соответствии с обстоятельствами «мира сего», отнюдь не предаваясь иллюзиям. Любые попытки смешения этих сфер, будь то административное и властное господство Церкви над государством (как в католицизме) или, наоборот, подчинение Церкви государству (как в протестантских странах и в послепетровской Российской Империи) в равной мере приводили к обмирщению, профанации и духовному краху. Задача государственной власти состоит не в том, чтобы преобразовать жизнь граждан в соответствии с духовным идеалом, а лишь в том, чтобы этот идеал (сохраняемый в ограде Церкви) мог, по крайней мере, существовать в качестве идеала, оставаясь ориентиром и возможностью для свободного личного духовного развития. Духовный смысл государства состоит не в том, чтобы принуждать ко спасению, а лишь в том, чтобы не допускать принуждения к погибели.
В отношении иноверия и инославия национально-коммунистическая власть может проявлять терпимость в той мере, в какой каждая конкретная конфессия или религиозное сообщество не подрывают духовное здоровье и цивилизационное единство Нации и государства. Очевидно, что статус иноверческих и инославных религиозных объединений в России в случае победы национально-коммунистических сил будет кардинальным образом отличаться от статуса Православной Церкви как Церкви государственной и национальной. Однако, тысячелетний опыт государственного Русского Православия свидетельствует о его веротерпимости в отношении традиционных религий, таких как Ислам и Буддизм. Вполне очевидно, что религиозная свобода мусульман и буддистов под сенью православной государственности обеспечивалась и защищалась в гораздо большей мере, чем в государстве атеистическом.
|
|
|
Будучи идеологией политической, а не религиозной, национальный коммунизм не может требовать от своих приверженцев той или иной личной религиозной веры. По личному исповеданию русский национал-коммунист может быть мусульманином, язычником или атеистом, но политическая программа на построение в России православной государственности является обязательной составляющей национально-коммунистического проекта.
7. Национальный коммунизм и государство
Национальный коммунизм вполне разделяет марксистское представление о государстве как об аппарате насилия. В классовом обществе этот аппарат насилия находится в руках правящего класса и потому отражает его классовые интересы. Поэтому в классовом обществе не может быть надклассовой государственности, и миф о государстве как и беспристрастном арбитре между классами является очевидной уловкой господствующего класса. В то же время, в отличие от марксизма, национальный коммунизм отрицает идею отмирания государства после обобществления средств производства и ликвидации классов. При переходе к бесклассовому обществу государство становится подлинно национальным, то есть становится орудием общенациональных интересов.
Против кого в этом случае направлен аппарат насилия? Очевидно, против врагов Нации, как внешних, так и внутренних. Национальный коммунизм отвергает утопию о том, что ликвидация классовых противоречий сама по себе автоматически решит все межнациональные противоречия. Территория, запасы полезных ископаемых и другие природные ресурсы были, остаются и останутся в будущем предметом противоречий между народами, в том числе и между народами, перешедшими к бесклассовому обществу. Исторический опыт взаимоотношений социалистической России и социалистического Китая это подтверждает.
|
|
|
Национальный коммунизм не является агрессивной доктриной расширения жизненного пространства и экспансии, однако исходит из реалистического представления о необходимости отстаивать собственные национальные интересы перед лицом интересов других наций и цивилизаций. В этом состоит одна из важнейших задач национально-коммунистического государства. Кроме того, и внутри государства, даже на этапах развитого бесклассового общества, неизбежно будут возникать индивидуумы и группы, противопоставляющие свои интересы интересам Нации. Поэтому Нация нуждается в защите приоритета общенациональных интересов против интересов эгоистических, клановых, групповых, корпоративных. А чтобы защищать и отстаивать их необходима сила, способная к принуждению. Такой силой и является национальное государство.
Национальный коммунизм не является этатистской доктриной и не рассматривает государство и его силу как самостоятельную ценность. Государство – это лишь средство, орудие реализации интересов Нации. Оно имеет смысл и легитимно ровно в той мере, в какой отвечает интересам Нации.
Патриотизм, любовь к своему Отечеству, своей Родине относится, конечно, не к государству как аппарату насилия, а к родной земле. Но само понятие о родной земле определяется представлением о земле своего народа и её границах, иначе для жителя Карельского перешейка сосновые леса Финляндии были бы более Родиной, чем Южнорусские степи. Следовательно, отношение к своей земле, само представление о том, какую землю считать родной, основывается на сопричастности своему народу. Иными словами национализм первичен, а патриотизм есть его производное.
8. Национальный коммунизм и гражданское общество
Под гражданским обществом понимается обычно неполитическая социальная самоорганизация, лежащая вне государственной системы власти и идеологии. Оно начинается от каких-нибудь обществ по интересам (типа общества рыболовов или филателистов) и заканчивается правозащитным, профсоюзным, женским движением, союзами предпринимателей и т.д.
Практически в любом случае (даже в самом безобидном) в основе всякого элемента гражданского общества лежит выделение неких групповых интересов и объединение с целью отстаивания этих интересов перед лицом остального общества. Далеко не случайно гражданское общество выступает опорой либерализма и буржуазной демократии западного типа. Сама его природа либеральна – объединение с целью защиты групповых интересов того или иного меньшинства. Не вызывает сомнений то, что любой человек по тем или иным признакам относится к тому или иному меньшинству – меньшинству водителей трамваев, меньшинству любителей рыбалки, меньшинству фанатов фильма «Звёздные войны» и т.д. Но идея гражданского общества состоит в том, чтобы именно на этих свойствах сделать упор и смысловой акцент. Только по принадлежности к тому или иному национальному, религиозному, социальному, профессиональному, субкультурному меньшинству гражданское общество позиционирует каждого человека, игнорируя тот факт, что этот же самый человек по гораздо большему числу признаков принадлежит к большинству. В конечном счёте гражданское общество – это совокупность замкнутых резерваций, каждая из которых отстаивает свои права и интересы перед другими.
В самом словосочетании «гражданское общество» заложена ложь. Ведь прилагательное «гражданское» означает позиционирование в качестве члена общества и гражданина государства. Напротив парадигма «гражданского общества» выделяет в человеке всё то, что противопоставляет его интересам общества и государства, и подчёркивает всё то, что лежит вне сферы действительной гражданственности.
Национальный коммунизм как идеология национального единства и преодоления отчуждения исходит из прямо противоположного принципа – из безусловного приоритета общенационального над личным, групповым или клановым, из приоритета интересов и воли большинства над интересами и волей меньшинства. Это не означает дискриминации самих представителей национальных, культурных и т.д. меньшинств. Это означает лишь перенос акцентов с тех интересов и характеристик, которые противопоставляют человека обществу, на те, которые этого же человека позиционируют как представителя большинства. Грубо говоря, нам человек интересен прежде всего не тем, что он рыболов-любитель или филателист, а тем, что он Русский, трудящийся и гражданин России.
IV. НАЦИОНАЛЬНЫЙ КОММУНИЗМ
И ЕГО СОСЕДИ ПО ПОЛИТИЧЕСКОМУ СПЕКТРУ
9. Русский национализм и евразийство
Перейдем к следующему вопросу: какова специфика русского национализма? Совершенно понятно и очевидно, что русский национализм не может быть национализмом узко-этническим и сепаратистским, хотя попытки искусственно синтезировать такой суррогат не единожды предпринимались. Уже не раз под видом «национализма» озвучивалась идея т.н. «русской республики», т.е. выделения из состава России «этнически чистых русских областей».
Нет надобности объяснять, что реализация такого безумного проекта попросту убила бы русскую нацию как таковую. Обкорнать собственную территорию значит в настоящих условиях прежде всего сдать геополитическое пространство стратегическому противнику. Российские окраины (населенные этническими меньшинствами) в современном мире не могут стать и не станут подлинно независимыми государствами. Там, где ослабляется русское влияние, там автоматически его замещает геополитическое влияние или США, или региональных центров силы – Германии, Турции, Китая. Русская нация не может стать замкнутой сепаратной нацией-государством типа Финляндии или Голландии. Географическое положение и масштабы, весь ход предыдущей истории и, главное, собственное национальное самосознание определяют судьбу России как судьбу Сверхдержавы, Евразийской Империи.
Отказываясь от державности, от «имперских амбиций» русская нация мгновенно теряет смысл бытия и собственную национальную самоидентификацию. Об этом свидетельствует вся история России. Периоды культурного, духовного подъема, подъема национального самосознания и творческих сил неизменно совпадали с периодами русской державности. Напротив, попытки территориально обкорнать Россию и заменить державную идеологию на идеологию обывательского благосостояния неизбежно оборачивались глубочайшим кризисом нации во всех аспектах её бытия – от достижений науки и искусства до уровня рождаемости. Естественными границами России (т.е. границами, в которых национальный русский организм может чувствовать себя здоровым) являются не куцые границы РФ, и уж тем более не границы «русской республики», а границы СССР, почти полностью совпадающие с границами Российской Империи.
Антитезой узко-этническому национализму выступает евразийство, как идеология объединения народов Евразии вокруг России на равноправной основе. Евразийство несомненно является своеобразной формой русского национализма и отражает свойственное русскому национальному самосознанию стремление к вселенскости и универсальности. Однако вместе с несомненным геополитическим позитивом евразийство несет в себе и значительные риски и угрозы. В своих крайних проявлениях оно может обернутся (и на это указывали и указывают многие русские националисты из числа «этно-националистов» и «националистов-западников») растворением и ассимиляцией русской нации в стихии нерусских, преимущественно азиатских народов. Даже сейчас иноэтническая иммиграция из среднеазиатских и кавказских государств приобретает характер колонизации и грозит существенным изменением этнического состава России и существенным искажением как культурной идентичности Русского народа, так и присущих ему антропологических характеристик. В случае реализации евразийского проекта, т.е. восстановления естественных границ России-СССР, Средняя Азия и Закавказье окажутся внутри наших государственных границ, и, следовательно, последние остатки барьера на пути мигрантов могут исчезнуть. Учитывая динамику численности этнических Русских и народов Закавказья и Средней Азии, угроза ассимиляции для Русской нации могла бы при этом оказаться вполне реальной. Ассимиляция государствообразующего этноса означала бы гибель русской нации как организма, а, следовательно, и самой России.
Менее драматическим, но, тем не менее, также весьма рискованным является другой вариант, в котором Русская нация в евразийском союзе окажется в положении «коридора между комнатами». В этом случае пока национальные силы Русской нации будут безвозмездно растрачиваться на реализацию абстрактных идей евразийской державности, окраинные народы будут использовать эту идеологию в прагматических и своекорыстных целях, наращивая собственное народонаселение и благосостояние. В результате евразийство грозит обернуться орудием эксплуатации государствообразующей Русской нации окраинными национальными меньшинствами. В результате же центр истощится, а национальные окраины, осильнев за счет ослабления центра, в итоге отпадут.
Именно в этом, кстати, многие националисты и упрекают национальную политику коммунистов. Действительно, в годы советской власти проводилась целенаправленная политика развития национальной культуры, самосознания и экономики окраинных нерусских народов. За счет каких ресурсов? Очевидно, за счёт центра, то есть за счет государствообразующей Русской нации. В результате в известной мере получился «колониализм навыворот». Если классические колониально-империалистические державы, «сбросив» колонии, из которых ресурсы постоянно перекачивались в метрополию, оказались центрами экономической силы, то Россия оказалась в прямо противоположном положении: закачав ресурсы в окраины, а затем их утратив, она ослабила центр.
Несложно заметить, что национальная политика СССР имела существенные изъяны. Это доказывается тем, что сразу же, как только пошатнулась мощь государственного аппарата насилия – так немедленно проявились межнациональные противоречия, в считанные месяцы обострившиеся до состояния войн практически по всем национальным окраинам страны. Невозможно себе представить, чтобы такого уровня противоречия могли успеть зародиться и вызреть в результате краха советской системы. Очевидно, что ещё до полного краха СССР они уже выступили на арену истории во вполне зрелом и оформленном виде. Следовательно, проводимая в СССР национальная политика лишь сдерживала силой проявление агрессивного сепаратизма, но не устраняла его причин и даже способствовала его вызреванию. Лидер КПРФ Г.А. Зюганов отмечает: «<...> понятие "национального вопроса" отождествлялось с проблемами нерусского населения, национальных меньшинств. Поэтому и национальная политика трактовалась в первую очередь как политика по отношению к инородцам. <...> Ясно, что эта политика обусловливалась совершенно конкретными обстоятельствами места и времени. И она приносила успех, пока соответствовала объективным задачам, пока обстоятельства не изменились. Бездумное продолжение ее и после того, как фактическое неравенство было в основном преодолено, губительно сказалось сначала на судьбе Советского Союза, а затем и самой России. В итоге русский народ сам оказался в фактически неравном положении в своей собственной стране» (Г.А. Зюганов «Понять и действовать»).
Необходимо найти средний путь между крайностями этнонационалистического сепаратизма (чреватого редукцией России до границ пресловутой «русской республики») и евразийского универсализма (чреватого растворением государствообразующего этноса). Это путь расширения геополитического влияния Русской нации с одновременной консолидацией и укреплением государствообразующего национального ядра. Это, впрочем, единственно возможный путь для любой нации с имперской судьбой. Римская Империя сохраняла устойчивость до тех пор, пока сохранялось ядро римского народа. Эдикт императора Каракаллы, уравнявший всех жителей Империи, уничтожил это ядро, одним махом превратив привилегированный и почетный статус римского гражданина в бремя подданного. Следствием этого стала гибель Империи.
Русская нация нуждается в уравновешенности и балансе обеих форм русского национального сознания – этнической и имперско-державной. Вновь обратимся к той же статье Зюганова: «Известно, что главным двигателем разрушения Союза и прогрессирующего распада России стал воинствующий национализм, который нагнетался самыми провокационными способами. При этом с первых же шагов обнаружилась странная, на первый взгляд, двойственность в тактике провокаторов. Возрастание национального самосознания любого народа - от армян и украинцев до чукчей и чеченцев - рассматривалось как явление позитивное и прогрессивное. Аналогичные же процессы в национальном самосознании русских однозначно расценивались как явление резко отрицательное и реакционное - национализм, шовинизм, антисемитизм и т.д. Всячески поощряя нарастание националистических настроений в нерусской среде, демпропаганда одновременно внушала русскому народу комплекс неполноценности, вины и покаяния. Русофобия стала одним из основных орудий перестройки». «Все это заставляет сделать вывод, что конкретная форма национального вопроса в современной России - это уже не вопрос "национальных окраин", а вопрос "национальной сердцевины". Он касается теперь в первую очередь не меньшинства, а подавляющего большинства населения России. Я не хочу сказать, что у нерусских народов нет будто бы никаких проблем. <...> Но политика есть искусство добиваться целей в условиях ограниченности ресурсов. Поэтому политика есть система приоритетов. Если наша цель - спасение и укрепление единства Отечества, то приоритет - возрождение русского народа» (Г.А. Зюганов «Понять и действовать»).
Вполне очевидно, что наша стратегия должна быть прямо противоположна стратегии разрушителей страны. Стратегия разрушения состояла в том, чтобы повышать национальную идентичность и консолидацию национальных окраин, ослабляя и разрушая национальное ядро. Наша задача противоположна: добиться того, чтобы в «русском ядре» русская, собственно национальная самоидентификация доминировала над самоидентификацией общероссийской, а на национальных окраинах – самоидентификация российская, евразийская доминировала над самоидентификацией национально-сепаратистской.
Здесь необходимо сделать важную оговорку. Речь вовсе не идёт о разрушении национального самосознания или о дискриминации и колониальном угнетении нерусских народов России. Напротив, восстановление русского центра силы является для этих народов единственным путём выживания и потому объективно отвечает и их национальным интересам. Только сильная и единая Россия может гарантировать этим народам сохранение их национально-культурной идентичности. Самостоятельно противостоять поглощению мировым империализмом (глобализмом, системой «Нового мирового порядка») они не могут, и поэтому их этно-сепаратизм является не более чем обманной идеологией, которая лишь камуфлирует стремление местных элит ценой предательства интересов своих народов заслужить себе место лакеев при мировой олигархии. Альтернатива объединению постсоветского пространства вокруг России только одна – распад организующего ядра Евразии и бесконечная, искусственно поддерживаемая структурами глобализма нестабильность с очагами открытой войны. Поэтому объективные интересы народов «российского геополитического пространства» состоят в усилении и укреплении не только общероссийской государственности, но и Русской нации как центра, способного формировать вокруг себя поле центростремительных сил. Но потому и необходимо, чтобы это ядро не распылялось и «плотность» его консолидации была выше, чем «плотность» иноэтнических окраин.
Добиться того, чтобы национально-этническая и имперская идеологемы работали не в диссонансе, а в едином ансамбле, служащем общему делу – задача непростая. Тем не менее это оптимальный путь для Русской нации. Не следует забывать главного принципа: любые идеологемы – это только средства и орудия. Целью является не реализация тех или иных абстрактных принципов, а национальное спасение и процветание. Поэтому и позволительно обращаться с идеологемами инструментально, комбинируя их или меняя в соответствии с реальностью жизни, а не пытаясь подгонять реальность под абстракции.
Уместно в этой связи вспомнить политику Франции времен фактического правления Решелье (т.е. в период, непосредственно предшествовавший и подготовивший последующую политическую гегемонию Франции в Европе). С одной стороны, обеспечивая внутреннее религиозно-политическое единство, правительство жёстко подавляло протестантизм внутри страны. С другой стороны, то же самое правительство в то же самое время оказывало поддержку протестантскому движению за рубежом, тем самым создавая «пятую колонну» в германских землях, направленную против главного противника тогдашней Франции – Империи Габсбургов. Две на первый взгляд противоположные политические линии не только не приходили в столкновение, но совершенно слаженно работали на одну реально-политическую цель – усиление позиций собственной нации и собственного национального государства.
Приблизительно так же должна работать пара из классического русского национализма (идеология внутренней консолидации национального ядра) и евразийства (идеология консолидации и объединения народов и земель вокруг этого ядра).
10. Национальный коммунизм и классический национал-большевизм
Исторический национал-большевизм – это идеология и политическая практика русских патриотов и консерваторов, принявших и признавших Советское государство в качестве исторической формы России и правопреемницы Российской Империи. Национал-большевики не принимали коммунистическую идеологию, но признавали историческую заслугу большевиков в восстановлении сильной государственности, защите целостности и независимости России, пресечении сепаратизма окраин и поползновений внешних агрессоров.
Национал-большевистская струя была заметна ещё в гражданскую войну, когда на стороне красных, в том числе и на ответственнейших командных должностях, оказалось немалое количество офицеров и генералов царской армии. Наиболее известна из них личность генерала Брусилова. После завершения гражданской войны к национал-большевизму пришло немало русских патриотов из числа бывших белых: левые евразийцы, сменовеховцы, некоторые монархисты (например, Пуришкевич и Шульгин). Однако наиболее известным национал-большевиком стал Николай Васильевич Устрялов. Его роль в создании национал-большевистской идеологии столь велика, что, под «классическим национал-большевизмом» подразумеваются обыкновенно именно его политические взгляды и установки.
Однозначно положительно оценивая историческую роль Н.В. Устрялова и с искренним уважением относясь к его наследию (как с интеллектуальной, так и с нравственной точки зрения), мы, тем не менее, считаем необходимым обозначить границу, отделяющую наш национальный коммунизм от устряловского национал-большевизма. Ради того, чтобы не допустить смешения и подмены в этом вопросе, мы определённо отказались от использования термина «национал-большевизм» в отношении нашей идеологии, хотя по исходному смыслу слов понятия «национальный коммунизм» и «национал-большевизм» могли бы пониматься как более или менее синонимические. Обозначим ключевые и принципиальные отличия.
Национал-большевизм Устрялова никогда не был подлинным диалектическим единством национализма и коммунизма. Для Устрялова существовал лишь прагматический союз, обусловленный конкретными политическими обстоятельствами, в которых политические интересы коммунистов и русских патриотов-государственников совпали:
«В области этой проблемы, как и ряда других, причудливо совпадают в данный момент устремления советской власти и жизненные интересы русского государства. Советское правительство естественно добивается скорейшего присоединения к "пролетарской революции" тех мелких государств, что подобно сыпи высыпали ныне на теле "бывшей Российской Империи". <...>
Советская власть будет стремиться всеми средствами к воссоединению окраин с центром во имя идеи мировой революции. Русские патриоты будут бороться за то же - во имя великой и единой России. При всем бесконечном различии идеологий практический путь - един, а исход гражданского междоусобия предопределяет внешнюю оболочку и официальную "марку" движения.
С точки зрения большевиков русский патриотизм, явно разгорающийся за последнее время под влиянием всевозможных "интервенций" и "дружеских услуг" союзников, есть полезный для данного периода фактор в поступательном шествии мировой революции.
С точки зрения русских патриотов русский большевизм, сумевший влить хаос революционной весны в суровые, но четкие формы своеобразной государственности, явно поднявший международный престиж объединяющейся России и несущий собою разложение нашим заграничным друзьям и врагам, должен считаться полезным для данного периода фактором в истории русского национального дела» (Н.В. Устрялова «В борьбе за Россию»).
Итак, Устрялов видит только совпадение политических интересов в данных конкретных политических условиях. У него и речи нет о идеологическом синтезе, а уж тем паче сущностном единстве. Перед нами просто бескорыстный патриот, готовый ради блага России (причём понимаемом в сугубо «белом» смысле) отказаться от групповых политических амбиций и изменить средства достижения прежней цели:
«Русская интеллигенция боролась против большевизма по многим основаниям. Но главным и центральным был в ее глазах мотив национальный. Широкие круги интеллигентской общественности стали врагами революции потому, что она разлагала армию, разрушала государство, унижала отечество. Если бы не эти национальные мотивы, организованная вооруженная борьба против большевизма с самого начала была бы беспочвенна, а вернее, ее бы и вовсе не было».
«Теперь, когда правительство пало, а советская власть усилилась до крупнейшего международного фактора и явно преодолела тот хаос, которому была обязана своим рождением, национальные основания продолжения гражданской войны отпадают. Остаются лишь групповые, классовые основания».
«Логикой вещей большевизм от якобизма будет эволюционировать к наполеонизму (не в смысле конкретной формы правления, а в смысле стиля государственного устремления). Конечно, эти исторические аналогии теоретичны, неточны и, так сказать, грубы, но все же они невольно приходят в голову. Словно сама история нудит интернационалистов осуществлять национальные задачи страны» (Н.В. Устрялова «В борьбе за Россию»).
Изменились только средства, но не изменились ни цели, ни образ мышления, ни мировоззренческие представления одного из идеологов колчаковского правительства:
«Как бы то ни было, вооруженная борьба против большевиков не удалась. Как это, быть может, не парадоксально, но объединение России идет под знаком большевизма, ставшего империалистичным и централистским едва ли не в большей мере, чем сам П.Н. Милюков.
Следовательно, перед непреклонными доводами жизни должна быть оставлена и идеология вооруженной борьбы с большевизмом. Отстаивать ее при настоящих условиях было бы доктринерством, непростительным для реального политика.
Разумеется, все это отнюдь не означает безусловного приятия большевизма или полного примирения с ним. Должны лишь существенно измениться методы его преодоления. Его не удалось победить силой оружия в гражданской борьбе - оно будет эволюционно изживать себя в атмосфере гражданского мира (хотя бы относительного, ибо абсолютного мира при господстве большевиков ожидать все-таки трудно). Процесс внутреннего органического перерождения советской власти, несомненно, уже начинается, что бы не говорили сами ее представители. И наша общая очередная задача способствовать этому процессу. Первое и главное - собирание, восстановление России как великого и единого государства. Все остальное приложится» (Н.В. Устрялова «В борьбе за Россию»).
Устрялов обращает внимание на идейное вырождение и измельчание белого движения, на то, что «белая правда» имперского величия единой и неделимой России выдыхается в белом движении, и само это движение утрачивает цели и ориентиры, превращаясь в чистое отрицание большевизма без положительной цели и программы:
«Причудливая диалектика истории неожиданно выдвинула советскую власть с ее идеологией интернационала на роль национального фактора современной русской жизни, - в то время как наш национализм, оставаясь непоколебленным в принципе, потускнел и поблек на практике вследствие своих хронических альянсов с так называемыми "союзниками"».
«Есть нечто глубоко трагичное в своеобразной ослепленности этих людей, в односторонней направленности их чувств и их ума. Морально и политически осудив большевистскую власть, они уже раз навсегда решили, что она должна быть уничтожена мечом. И этот чисто конкретный вывод они превратили в своего рода кантовский "категорический императив", повелевающий безусловно и непререкаемо, долженствующий осуществляться независимо от чего бы то ни было, "хотя бы он и никогда не осуществился", - по "принципу ты можешь, ибо ты должен". <...> Тут только психология, и ни грана логики. Тут только индивидуально-этические переживания и ни грана политики. Можно, если хотите, любоваться цельностью психологического облика этих людей, но ужас охватывает при мысли об их судьбе».
«Врангель, как Брут, несомненно, честный человек. Но, по-видимому, он принадлежит к тем натурам, которые, поставив себе целью выкачать воду из ванны, готовы это сделать, хотя бы вместе с водой выплеснуть оттуда и ребенка. <...> Окончательно выясняется, что вновь народившееся белое движение идет под лозунгами, диаметрально противоположными прошлогодним. "Областничество", "самостийность", "федерализм", "плебисциты" и даже, увы, - территориальные уступки иностранцам за вмешательство в нашу гражданскую войну.. <...> Это - "реальная политика"? Нет, это скорее - судорога отчаяния, подменяющая самую цель политических стремлений» (Н.В. Устрялова «В борьбе за Россию»).
Не осознав того факта, что подлинное национальное единство возможно только в бесклассовом обществе, Н.В. Устрялов, увы, в известной мере остался на позициях буржуазного патриотизма. Если для коммунистов НЭП был сугубо вынужденной мерой и тактическим отступлением, то Устрялов приветствовал его именно как «преодоление революции». Нарождение нэпманской мелкой буржуазии он приветствовал, считая что именно «крепкие собственники» являются опорой государственного патриотизма, в то время как коммунисты с гораздо большим основанием видели в этих «капиталистиках» своекорыстных хищников, всегда готовых пожертвовать общенациональными интересами во имя своих классовых интересов. И здесь коммунисты оказались правы: если первый НЭП удалось использовать в интересах народа, а потом пресечь, то перестроечный «неоНЭП» закономерно привёл не только к падению завоеваний Революции, но в первую очередь – к предательству национальных интересов и к расчленению России.
Вторым моментом совершенно определённого размежевания между нашим национальным коммунизмом и устряловским национал-большевизмом является понимание государства. Мы исходим из вполне марксистского определения государства как аппарата насилия. Единственное существенное отличие нашей позиции в этом вопросе от классического марксизма состоит в том, что марксизм постулирует постепенное отмирание государства при переходе к бесклассовому обществу. Мы же на основании уже имеющегося исторического опыта, заключаем, что и после этого перехода государство сохраняется, становясь только при этом орудием уже не классовых, а общенациональных интересов, направленным против внешних конкурентов и внутренних перерожденцев, противопоставляющих свои личные или клановые интересы интересам общенациональным.
Устрялов исходит из принципиально иного понимания государства, и под государством понимает единство трёх элементов: власти, населения и территории. При этом территорию он считает первичным фактором, а власть и население (данной территории) – производными от неё:
«Школьное государственное право учит, как известно, что государство состоит из трех элементов - власти, населения и территории. Так, может быть, все дело в первом элементе. Такой ответ был бы наиболее приятен нынешним ненавистникам Москвы. Но, увы, он от этого не перестает быть менее несостоятельным. История являет нам бесконечные свидетельства того, что форма власти менее всего отражается на размахе и "стиле" государственной культуры, хотя подчас и отражается в известной степени на ее конкретном, временном содержании. Рим оставался Римом и под властью республики, и под верховенством императоров. В исторической перспективе нам не трудно установить, что так называемый "римский гений" ("душа" государства) отнюдь не перестает быть самим собой от смены форм верховной власти. Он блекнет лишь тогда, когда наносятся несокрушимые удары территории государства. Равным образом, Франция столь же национальна и велика в Робеспьере и Наполеоне, сколь в Людовике XIV, и лишь поражение Наполеона, вернувшее стране "богоустановленную" монархию и твердокаменных эмигрантов, но отнявшее у нее территориальные приращения, лишила ее вместе с ними и части души. Итак, власть не может считаться определяющим элементом государственной культуры.
Население? Да, конечно, культура государства порождается людьми, его населяющими. Но ведь сказать это - значит ничего не сказать. Чтобы стать источником культуры действительной и органической, "население" должно превратиться в "нацию". А современная наука государствоведения неопровержимо доказала, что "нации суть не естественные, а историко-социальные образования" (Еллинек), причем опять-таки существеннейшим фактором их рождения являются условия "территориального" порядка, создающие непосредственно их физическое благополучие, экономическую мощь. Мы возвращаемся, следовательно, к исходному пункту. Для "мировых стремлений" (свойство великой культуры) нужна великая нация, а великая нация не может быть "малой народностью", хотя, с другой стороны, разумеется, не всякий большой народ уже тем самым является вечно великой нацией (ср. нынешний Китай)» (Н.В. Устрялова «В борьбе за Россию»).
Таким образом, государство для Н.В. Устрялова это прежде всего территория, объединённая единой политической властью (природа которой второстепенна или даже третьестепенна). Поэтому для него Советский Союз – это то же самое государство, что и Российская Империя. Изменились внешние формы, но государственная идентичность, определяющаяся географическими границами, осталась прежней.
Для нас первоочередным является вопрос о содержании государства как аппарата насилия: в чьих руках он находится и чьи интересы осуществляет. Поэтому победа социалистической революции или буржуазной контрреволюции означает уничтожение старого государства и создание нового, причём диаметрально противоположного и враждебного старому, в тех же самых географических границах. Для Н.В. Устрялова содержание, классовая и социальная сущность государства несущественны, а важна форма: размер границ, военная и экономическая мощь, управляемость. Такой подход можно было бы определить как «формальное государственничество», неслучайно ещё при жизни Н.В. Устрялова оппоненты уличали его в «топографическом национализме». Примечательно при этом то, что сам он это определение принял: «Итак, всякий национализм, если он серьезен, должен быть прежде всего "топографическим". Для государственного деятеля, в отличие от военного стратега, "потеря территорий" есть всегда "потеря живой силы", отмирание "части души"» (Н.В. Устрялова «В борьбе за Россию»).
Развивая эту мысль Устрялов поясняет: «Дело в том, что глубоко ошибается тот, кто считает территорию "мертвым" элементом государства, индифферентным его душе. Я готов утверждать скорее обратное: - именно территория есть наиболее существенная и ценная часть государственной души, несмотря на свой кажущийся "грубо физический" характер.... Лишь "физически" мощное государство может обладать великой культурой. Души "малых держав" не лишены возможности быть изящными, благородными, даже "героичными" - но они органически неспособны быть "великими". Для этого нужен большой стиль, большой размах, большой масштаб мысли и действия, - "рисунок Микель-Анжело". Возможен германский, русский, английский "мессионизм". Но, скажем, мессионизм сербский, румынский или португальский - это уже режет ухо, как фальшиво взятая нота, это уже из той области, что французами зовется "le ridicule"» (Н.В. Устрялов «В борьбе за Россию»).
С последним утверждением невозможно не согласиться. В самом деле, территория – отнюдь не безразличный элемент, и для своего здорового существования и развития нация нуждается в естественном для неё жизненном пространстве. Однако, Устрялов идёт гораздо дальше этой банальной геополитической истины. Для него не столько национальная территория является жизненным пространством нации, сколько государство (в устряловском понимании, т.е. территория с единой политической властью) само создаёт нацию: «Если теоретически нельзя отрицать, что нация способна создать государство, то в действительности несравненно чаще наблюдается обратный процесс: государство создает единую нацию» (Н.В. Устрялова «К вопросу о русском империализме»).
Вообще говоря, Н.В. Устрялов в первую очередь не националист (хотя и называет себя таковым), а государственник. Государство для него – первичная ценность, а нация – вторичная: «Народная "личность", национальная "идея", как всякая духовная монада, для своего проявления требует определенного единства. Нужен центр духовной энергии, действующей по целям, необходим оформляющий принцип деятельности. Единое целостное начало должно скреплять собою то сложное многообразие, каким представляется историческая жизнь того или другого "народа". И вот государство и явилось таким объединяющим, оформляющим, скрепляющим началом. <...> Государства – те же организмы, одаренные душою и телом, духовными и физическими качествами. Государство -- высший организм на земле[,] и не совсем неправ был Гегель, называя его "земным богом". Оно объемлет собою все, что есть в человечестве ценного, все достояние культуры, накопленное веками творчества. Государство – необходимое условие конкретной нравственности, через него осуществляется в жизни Добро. <...> Государство есть познавшая себя в своем высшем единстве, внутренно просветленная Земля. Земля без Государства -- аморфная, косная масса, Государство без Земли – просто nonsens, голая форма, лишенная всякой реальности» (Н.В. Устрялова «К вопросу о русском империализме»).
Для нас же, напротив, Отчизна, Родина, родная земля, определяется именно как «земля своего народа», поэтому патриотизм (любовь к Родине) является производным от национализма (солидарности со своим народом, со своей нацией). Следовательно, единственно подлинный патриотизм – это национал-патриотизм. Что же касается государства (понимаемого нами как «власть», как аппарат насилия и принуждения), то оно для нас есть только машина, орудие, которое (в зависимости от того, в чьих руках оно находится) может служить как процветанию нации, так и её геноциду. Поэтому подлинный патриотизм означает служение государству ровно в той мере, в какой это государство является национальным, то есть служит интересам защиты общенациональных интересов своего коренного народа (или сообщества коренных народов, если государство многонациональное).
Рассуждения о формальных определениях государственности, и о первичности нации или государства могут показаться на первый взгляд пустой схоластикой, игрой словами. Но вот уже совершенно живое и практическое следствие: отношение к ныне действующему политическому режиму. Для последователя и преемника устряловского национал-большевизма нынешнее государство (РФ) было бы, хотя и территориально искалеченной и изуродованной, но всё же Россией, и потому, несмотря на всё уродство правящего режима, требовало бы укрепления. С нашей же точки зрение оно есть не более и не менее, как аппарат геноцида Русского и других коренных народов России и расхищения природных ресурсов. Поэтому мы видим свою задачу никак не в укреплении и усилении этого государства, а как раз в его разложении, всемерном подрыве и уничтожении. Таково практическое различие между нашей национально-революционной политической линией и устряловской традицией.
11. Национальный коммунизм и национал-социализм
В самом по себе словосочетании «национальный социализм» мы не усматриваем ничего отрицательного. Социализм является естественной первой фазой построения коммунизма. И залог его жизнеспособности в том, что он при этом является национальным, то есть вырастает из национально-культурной и исторической традиции воспринимающей его нации и служит её духовному и материальному процветанию. Выше мы уже достаточно подробно останавливались на вопросе о том, что только национальный социализм состоятелен и жизнеспособен. Безусловно национальным был русский социализм сталинской эпохи, национальными были и остаются китайский, северо-корейский, кубинский социализмы. Да и вообще достаточно сложно представить себе политическую систему, не укоренённую в духе и ментальности народа, её создающего.
Однако, термин «национал-социализм» закрепился за одним вполне конкретным историческим режимом, а именно за германским гитлеризмом. Отметим, что гитлеризм был «национал-социализмом» лишь по названию. По своей социально-экономической сути он был мобилизационной формой капитализма на стадии империализма. Таким образом, он ни в коей мере не был социализмом. Но и национальным он быть не мог.
Во-первых, в капиталистическом классовом обществе вообще не может быть ни внеклассового государства, ни внеклассовой идеологии. Всякое государство и всякая идеология в нём отражают интересы господствующего класса. Поэтому лозунг национальной солидарности и классового мира в классово-антагонистическом обществе лишь отражает классовый интерес буржуазии, стремящейся сохранить наличные производственные отношения, обеспечивающие возможность эксплуатации наёмного труда и присвоения прибавочной стоимости. Марксистами давно уже убедительно показано, что истинная суть «национальной мобилизации» в Третьем Рейхе состояла в стремлении германской монополистической буржуазии к переделу рынков сбыта, сырья и рабочей силы. Националистическая идеология лишь обслуживала тот вполне классовый интерес. Уже поэтому нацистский режим не мог быть (обще)национальным.
Во-вторых, в силу самой логики капитализма, германский капитал был тесно связан с монополистическим капиталом других развитых капиталистических стран, в частности США. Поэтому и с этой точки зрения гитлеризм не был вполне национальным. В конечном счёте победа гитлеризма в масштабах планеты не могла дать ничего иного, кроме того же самого глобализма, который возник теперь при мировой гегемонии США.
Таким образом, мобилизационный милитаристический капитализм гитлеровской Германии был «не совсем национал- совсем не социализмом». Отдельные элементы «правого социализма» в нём присутствовали, но играли роль чисто декоративную.
Догматики «от марксизма» пытаются уличить нас в том, что, раз мы признаём национализм, значит признаём и «сотрудничество классов», а значит – существование буржуазии. Однако мы вполне определённо формулируем нашу позицию: достижение национального единства не через затушёвывание классовых противоречий, а через полную ликвидацию частной собственности. Наш «коммунизм справа», таким образом, не менее последователен в отрицании частной собственности, чем классический марксизм. Другой вопрос, что следует различать цели и средства. Ставя задачу полной ликвидации частной собственности на средства производства, мы не имеем в виду обязательно одномоментной конфискации. После национализации земли, недр и имеющей стратегическое значение тяжёлой промышленности возможен достаточно длительный период мирного сосуществования разных видов собственности с постепенным ненасильственным экономическим расширением государственной и сокращением частной сферы. Тем не менее, конечная наша цель состоит именно в полной ликвидации частной собственности. Поэтому на уровне социально-экономического базиса наш национальный коммунизм не имеет с гитлеризмом даже внешнего сходства.
Что же касается идеологии, то идеологией гитлеризма была идея порабощения «неполноценных» рас и тёмный оккультный мистицизм. Наша идеология, напротив, рациональна в анализе социальных процессов и явлений, а предлагаемая национальная политика имеет в виду лишь последовательное отстаивание интересов своей нации перед лицом интересов иных народов и цивилизаций.
V. НАЦИОНАЛЬНЫЙ КОММУНИЗМ
И СОВРЕМЕННЫЕ ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПРОЕКТЫ
Из современных политических сил, действующих на пространстве РФ в той или иной мере претендуют на синтез коммунистической и национальной идей три – НБП Лимонова, политические силы, группирующиеся вокруг А.Г. Дугина и «национально-патриотическое крыло» КПРФ. Рассмотрим политические установки этих партий и движений.
12. Лимоновщина
В своей книге «Другая Россия» создатель, единоличный лидер и единоличный же идеолог НБП Эдуард Савенко (Лимонов) утверждает: «мне, как председателю Партии, "Программа НБП" всегда виделась уступкой публичной политике, этаким укороченным, упрощённым и вульгаризированным переводом на язык обывателя. Нужный вульгарный документ, по которому партия не жила <...>, но который выдвигала на обозрение публики». Нет оснований не верить в данном случае Лимонову. Если он считает, что официальная программа писалась лишь в качестве филькиной грамотой для обывателя, то, наверно, так оно и есть. «За что же бороться? За какое конкретно общество будущего? За какую конкретно программу?» – ставит он вопрос и отвечает на него всей своей книгой «Другая Россия», написанной в виде цикла из 22 лекций, обращённых к молодым активистам НБП. Поскольку судить об идеологии НБП по официальной программе сам же Лимонов не рекомендует, то обратимся к этой его книге.
Первая лекция начинается с декларации ненависти к семье и разжиганию у подростка ненависти и презрения к собственным родителям: «Твой отец инженер или работяга — злой, худой, неудачливый, время от времени надирается. А то и вовсе, никакого папочки в семье, мать — в облезлой шубейке. Глаза вечно на мокром месте, истеричная, измученная, говорит голосом, в котором звучат все ахи и охи мира. <...> Семья: липкая, теплая навозная жижа, где хорошо отлежаться дня два, от побоев физических, в драке, и от моральных увечий. Но семья как чахотка ослабляет человека, изнуряет своей картошкой с котлетами, своей бессильной беспомощностью. <...> Российская семья удушает мужчину. <...> Для правильного становления мужчины пацана надо как можно раньше изымать из семьи. Это вредное место, как Чернобыльская АЭС.. <...> для того, чтобы осуществились необратимые изменения в обществе, нужно разрушить его самую крепкую молекулу: семью. <...> Монстр с заплаканными глазами (это Лимонов о матерях!) должен исчезнуть. Его надо ликвидировать».
Начав с проповеди ненависти к родителям, Лимонов переходит к обобщению и натравливает молодёжь на отцов и матерей как поколение в целом: «Напрашивается мысль, что при помощи демагогии, хитростей, пользуясь тем, что молодые не успевают еще создать свои группы («мафии») — средний возраст просто украл, крадет ежедневно у молодежи ее долю власти и собственности. <...> вас, дорогие парни <...>, партайгеноссе, облапошивают поколениями».
Призывая разрушить семью, Лимонов планирует заменить её промискуитетными общинами. То есть, говоря по-русски, свальным грехом, чтобы все со всеми. «На самом деле обобществление жён важнее проблем имущества. <...> Почему взяв неприятельский город солдаты искали золото и насиловали женщин? Потому что сексуальная комфортность столь же ценна как и золото. Мир, - это понимал ересиарх Дольчино, и ересиарх Джон из Лейдена, - должен быть устроен таким образом, чтобы "можно без всякого различия ложиться со всеми женщинами". <...> Для тех подростков, кто не избавился от девственности сам, нужно по достижении 13 лет вменить обязательное лишение девственности. Поскольку это обуза на самом деле. Поскольку love - это благо, то нужно спешно приобщиться к love».
Следующим после семьи общественным институтом Лимонов призывает разрушить школу: «Обучение, дрессировка, в школе стоит впереди получения знаний. Цель schooling — сломить естественные инстинкты человеческого существа, сломить его природную агрессивность, подавить ее тотально. <...> После одиннадцати лет изнурительной долбежки, загрузки памяти ненужным мусором лишних знаний, подавляющее большинство индивидов покидают школьные парты со сломленной волей, со сглаженными индивидуальными особенностями, с затоптанным, как правило, талантом, и усталыми! <...> Так что, когда видишь пикет или митинг учителей, всех этих гиппопотамовских размеров теток в драных шубах, то не жалей их, бюджетников, не получающих зарплату. <...> Ту школу, которая есть, садистский репрессивный государственный институт, направленный на подавление и тотальную деформацию самой сути человека, нужно уничтожить. <...> Всякое обучение должно быть много короче. Достаточно пяти лет, чтобы получить отличное среднее образование. <...> Начинать надо раньше и учить короче. Начинать надо в 5 лет от роду и учить не более пяти лет. <...> Никаких алгебр, тригонометрии, математик, физик, и других отвлеченных, никогда не пригождающихся дисциплин, преподавать детям не будем. <...> Образование станет коротким и будет иным. Мальчиков и девочек будут учить стрелять из гранатометов, прыгать с вертолётов, осаждать деревни и города, освежёвывать овец и свиней, готовить вкусную жаркую пищу, и учить писать стихи. <...> До 14—15 лет подросток должен тотально заканчивать учиться, включая высшее образование».
Крупным шагом в лимоновской программе троглодитизации общества обозначено разрушение и уничтожение городов и транспортных коммуникаций страны: «Города в любом случае паразитируют на country side - на сельской местности. <...> Город однако не бесполезен - он вреден. Он производит, как уже было сказано: власть и контроль. В городе-столице сосредоточены все системы подавления граждан: все виды полиций, специальные службы, системы административного контроля, политическая власть страны, её экономическая власть - банки. Красные Кхмеры отнеслись к революции серьёзно: ликвидировали город. Если же его не ликвидировать, вся революция сведётся к тому, что бедные переместятся в богатые кварталы, а богатых оттеснят в бедные. <...> Города же быстро зарастают травой. <...> Я убедился, что я люблю разрушенные города больше, чем живые. И вашему поколению предстоит убедиться в том, что разрушенные города красивее, чем живые. <...> Первое же действие революций новейшей истории - строительство баррикад. Разрушают брусчатку мостовой, вырывают камни и перегораживают ими улицу. Останавливают автомобили, автобусы, заваливают улицу кирпичами. А ещё атакуют, грабят, разрушают и поджигают мэрию, административные здания, президентский дворец, парламент, магазины и склады. У толпы - верный инстинкт. Она хотела бы разрушить город <...> Мы не станем останавливать толпу. <...> Мёрзлые города должны быть закрыты, а их население рассредоточено. <...> Железная дорога будет контролироваться коммунами и работать непостоянно, с целью разрушения традиционных инфраструктур, ориентированных на города».
Не стоит, однако, надеяться, что за разрушением городов стоит сельская идилия. Всё оказывается ещё бредовей. Промискуитетные племена лимоновской антиутопии предполагаются кочевыми! «Основным принципом новой цивилизации должна стать опасная, героическая, полная жизнь в вооружённых кочевых коммунах, свободных содружествах женщин и мужчин на основе братства, свободной любви и общественного воспитания детей. <...> Кочевой же образ жизни будет выглядеть так: большая коммуна облюбовывает себе место стоянки и перебазируется туда на вертолётах; если это остров - на плавучих средствах; или на бэтээрах, на грузовиках. <...> Вооружённые коммуны будут выглядеть как изначальные племена. Это будет наш традиционализм. Коммунами будет управлять Совет Коммун. Вместе коммуны могут называться Орда. Не следует бояться противоречий, которые могут возникнуть между вооружёнными коммунами, не следует бояться столкновений. Творческая агрессивность сепаратизмов предпочтительнее тюремного порядка глобализма».
Но при том «Не следует понимать так, что мы проповедуем борьбу против развития науки, борьбу против удобных и умных достижений технического прогресса. Нет. Будем развивать и Интернет, и генетику, и новое сверх-телевидение». Интересно только, кто будет развивать генетику – дикари, оканчивающие образование к 10 годам и наученные «стрелять из гранатометов, прыгать с вертолётов, освежёвывать овец и свиней и писать стихи»? Ах, да, ведь предусматривалось ещё и высшее образование, оканчиваемое к 14 годам. Очевидно, генетику будут развивать учёные с этим высшим образованием.
Нет смысла пересказывать всю остальную программу. Достаточно конспективно перечислить. Предполагается изничтожить алкоголиков, ментов и чиновников, «и прочий бракованный материал», заменить Христианство поклонением тунгусскому метеориту или планете Сатурн, объединиться с тоталитарными сектами против Православной Церкви, переписать историю с учетом «Новой хронологии» Фоменко и Носовского, ну и вести бесконечные войны, потому что многим мужчинам нравится сам процесс: «Волнующим благом может служить для пассионариев право на войну. Есть целая категория мужчин, пылко любящих войну. Им нужна война, её подвиги, и даже её грабёж, потому что эти вещи в природе человека».
Примечательно, что эта атавистическая фантазия, достойная пера умственно недоразвитого бойскаута, подаётся под названием «национал-большевизм»! В одном слове сразу три лжи.
Это национализм? Да помилуйте, через лимоновскую книжку красной нитью проходит ненависть ко всему русскому. К нашим русским традициям и обычаям, которые Лимонов именует заимствованным из мусульманского законодательства термином «адат». К подавляющему большинству русского населения, в особенности среднего и старшего возраста. К нашему быту, к нашим привычкам, к выражению наших лиц. К нашему Русскому Православию. К нашей Русской истории, которую Лимонов так хочет подменить фоменковским бредом. К нашей русской классической литературе начиная от Пушкина и заканчивая советскими писателями:
«Зато как грибковая плесень разросся ядовито XIX век! <...> Его декабристы, перешедшие в анекдоты, Белинские, Катковы, шоколадный карлик Пушкин, дура Натали Гончарова, апатичные резонеры "Вишнёвого сада", гусары, корнеты, разночинцы, даже Базаров - болтуны, извергающие тонны слов <...> Русская классика: Достоевский, Чехов, Толстой, и господа литераторы помельче, состоит из тысяч страниц охов, плачей, стенаний. В ней мокро от слёз, противно от сумерек. Собачья старость чеховских героев <...> извратила образованного русского человека. <...> Прежде всего жанром наиболее восхищавшим "совков" была пародия: "Собачье сердце" (гнусная антипролетарская книга), "Котлован" (гнусная книга), "Двенадцать стульев" (обывательский ночной горшок, слизь и блевотина). <...> Практически вся русская литература после конца 20-х годов до 2001 года, включая книги диссидентов - есть ни что иное как завалы trash books (мусорные книги, макулатура – пер.)».
Лимонов вполне откровенен в своём отношении к русскому характеру: «В русских, кажется, равно существуют эти два элемента: германскость и турецкость. <...> К несчастью помимо этих двух частей: турецкости и германскости, есть ещё и третья, это психология крепостных крестьян: фатализм, покорность судьбе, плаксивость ("Святая Русь, страдалица!" и прочие стенания».
В конце концов сам же Лимонов в первых же строках своей «Другой России» прямым текстом заявляет: «Надо отбирать людей для новой нации. Пусть она будет называться как-то иначе, пусть не русские, но, скажем, «евразийцы» или «скифы»». Вполне определённо. Русская нация для Лимонова не своя. Он собирается заниматься селекцией новой нации «скифов» – орды кочевых промискуитетных племён. Вряд ли это можно назвать национализмом, и уж определённо нельзя назвать Русским национализмом.
Большевизм? Большевизм – это во-первых, направление марксизма. А марксизм – идеология рациональная и предполагающая прогрессивное развитие общества на основе развития производительных сил. То есть развитие науки, образования, производства, искусства, а никак не одичание до уровня кочевой орды с пятилетним образованием, включающим стрельбу из гранатомёта и разделку свиной туши. Во-вторых, большевизм – это теория и практика жёсткой дисциплины и государственности, обуздавшая анархо-бандитскую «зелёную» вакханалию в стране, то есть ту самую свободу самоуправляющихся общин, которая пропагандируется «вождём» НБП. В-третьих, большевизм – это движение, осуществившее революционную индустриализацию, то есть превратившее Россию из страны сельской в страну преимущественно городскую и промышленную.
Таким образом, большевизмом лимоновщина является не больше, чем русским национализмом.
«Национал-большевизм»? Да помилуйте! Национал-большевизм (в классическом и историческом смысле этого слова) – это прежде всего этатизм! Это принятие революционной власти только и только во имя возрождения государственности и усмирения смуты. «Восставшие крестьяне напали на некий западно-сибирский городок, <...> учинили погром во всем городе. Громили лавки, громили дома, громили что попало. Жгли, любуясь "иллюминацией". Потом ушли восвояси. <...> Воистину, он страшен, такой "антибольшевизм", и страшен не только для большевиков, но еще больше для страны и, уж конечно, для ее интеллигенции. <...> поощрение погромной, анархической волны, поднимающейся в России, - дурно, бессмысленно и прежде всего непатриотично» (Н.В. Устрялов «В борьбе за Россию»). Вот отношение настоящего национал-большевизма к тому, что воспевает и к чему призывает Лимонов.
Лимоновщина на самом деле не является ни «национал-», ни «большевизмом». Более того, она вообще не имеет отношения к национально-коммунистическому направлению в любом понимании (хоть в устряловском, хоть в нашем). Она представляет собой уродливый гибрид наиболее диких и низменных элементов фашизма (фашизация молодёжи путём отрыва её от воспитания в рамках культуры, целенаправленное разрушение образования, иррационализация политики, апелляция к животным инстинктам, и связанные с этим технологии манипулирования толпой, человеческим стадом) с неприкрытым блудилищем европейской «сексуальной революции» 60-х.
Лимоновщина «освобождает» все низменные инстинкты и обращается прежде всего к подросткам (ибо они в массе своей ещё не научились управлять этими инстинктами и контролировать их). Но «освобождёнными» (от контроля разумом) инстинктами очень легко манипулировать. Вчера Лимонов примазывал НБП к лозунгам «России – Русский Порядок» и «Россия всё – остальное ничто», а сегодня – едв
