Империя: феномен или этап развития

Л. Б. Алаев ( Алаев Леонид Борисович-доктор исторических наук, профессор, главный научный сотрудник Института востоковедения РАН)

Поводом для нижеследующих заметок послужил сборник, выпущенный Санкт- Петербургским государственным университетом (1). Он состоит из резюме докладов, зачитанных на конференции, организованной Кафедрой истории нового времени Исторического факультета этого университета.

Тема конференции и сборник по ее результатам задумывались достаточно четко: феномен империй в новое время (понимаемое широко- как охватывающее и "новейший" период). Впрочем некоторые материалы выходят за эти хронологические рамки (доклады по Древней Греции и Риму), или же посвящены отдельным конкретным историческим событиям, связанным с указанной проблематикой довольно косвенно.

Составители довольно либерально подошли к определению самого понятия "империя". В условиях, когда проблема империй стала крайне актуальной в нашей науке(2), и идут споры об определении этого термина или феномена, более четкий отбор материала был бы крайне полезным. Сейчас в сборнике присутствуют статьи как по тем государственным образованиям, которые отвечают неким критериям "империи" (об их формулировании - ниже), так и по таким, которые таким критериям никак не соответствуют, например, по Священной Римской империи, которая, по словам Вольтера, вовсе не была ни священной, ни Римской и не империей, по Бразилии 1822-1889 гг., по организации бехаитов и т. п. Видимо самоназвание не может служить критерием для отнесения того или иного образования к аналитической категории. По мнению Л. Г. Фещенко, пока что это слово не приобрело статус научного термина, а служит зачастую оценочной характеристикой с негативным оттенком (с. 68-71).

Античники справедливо считают, что Рим стал империей по своим государственным характеристикам еще в "период Республики", да и в дальнейшем официально считался республикой. Россия приобрела все признаки империи задолго до 1721 г., когда сенат преподнес Петру I титул императора. Но эти титулы иногда ни о чем не говорят, кроме как об амбициях правителей(3). Итак, прежде всего возникает вопрос, являются ли империи неким феноменом, возникающим в разных частях мира в разные периоды под влиянием стечения определенных обстоятельств, или же это этап развития государственности, свойственный большинству народов? Можно ли говорить о "периоде империй", который начался с первой, Ассирийской, и закончился распадом последней, Советской? Имеет ли государственность некую свою логику развития, скажем, от городов-государств к "территориальным государствам" (этот несколько смутный термин употреблялся учеными школы И. М. Дьяконова), затем к империям, национальным государствам и, наконец, к наднациональным объединениям типа БЭС, НАФТА и т. п.?

Решение данного вопроса затруднено тем, что каждая империя в какой-то мере уникальна, создается под влиянием сочетания неповторимых факторов. Но материалы сборника обнаруживают удивительную повторяемость ряда характерных черт этого феномена в разных географических и исторических условиях.

Поэтому имеет смысл "отследить" те образования, которые имеют некие общие черты, постараться эти черты выделить и сформулировать, и уже на этой основе размышлять о конкретных отличиях, скажем Римской империи от Британской, или Британской от Российской. Если это этап развития государственности, то очевидно, что нас интересуют устойчивые образования, просуществовавшие по нескольку столетий. Тогда в нашу классификацию не попадут империя Наполеона и Третий рейх. Но вместе с тем эти исторически эфемерные образования поставляют столь характерный материал для понимания "настоящих" империй, что их изучение в пределах данной проблемы оказывается полезным.

Империями принято называть государства 1) крупные, 2) полиэтнические, 3) нацеленные на внешнюю экспансию. Иногда говорят о единой административной системе как признаке империи. Представляется, что этот критерий не обязательный а может быть, и ошибочный. Многие империи, удовлетворяющие всем иным критериям, включают территории вассальные, имеющие собственную систему управления и т. п. Дьяконов и его ученики выдвигают также критерий разницы уровней развития различных районов государства как признак империи. Из этой посылки выводится и причина падения империй, которое происходит неизменно,- они распадаются, когда выравниваются уровни развития ее составляющих. Это построение представляется сомнительным, поскольку причины падения империй многочисленны (об этом ниже).

Характерна ли для империй специфическая имперская идеология, обязательно ли присутствует в этой идеологии стремление к мировому господству? Империализм как политику экспансии следует отделить от феномена, который мы пытаемся сейчас выделить и изучать. Политика экспансии характерна для многих государств, не только для империй. Что касается ленинской концепции "империализма" как определенного этапа в развитии капитализма или мира, то ее следует исключить из научного употребления как несостоятельную, не подтвердившуюся в ходе истории.

Предложенная составителями сборника типология - (колониальные, континентальные и неформальные империи) -не представляется удачной. Под "неформальными империями" понимаются иногда вовсе не государственные образования, а всякого рода общины и сообщества, что лишает термин аналитического содержания. Деление же на "колониальные" и "континентальные" страдает нелогичностью: за основу взяты критерии разных логических рядов. Конечно, наличие между частями империи сухопутных или же морских путей влияет на функционирование государственных механизмов, но материалы сборника как раз показывают, насколько много общего, имперского, было в таких, казалось бы, различных образованиях, как Британская, Российская и наполеоновская империи.

В чем же специфика имперской идеологии и имперского сознания? Имперская идеология - это комплекс идейных концепций, выдвигаемых правящим слоем государства для обоснования своей политики - удержания или расширения собственной власти. Обычно он включает идеи избранности данного этноса или государства, его всемирной "миссии", утверждения, что данное политическое образование "несет" народам либо "истинную религию" (ранние колониальные империи, Российская империя), либо порядок и право (Римская империя), либо "цивилизацию", либо права человека и свободу личности (последние империи новейшего времени). Д. А. Александров ("Наука и империализм"-с. 38-41), рассматривает роль европейской науки в качестве идейной опоры колониализма в XIX- первой половине XX века. Секуляризовавшаяся европейская мысль в этот период отказалась от идеи распространения "истинной религии", но зато увидела цивилизаторскую роль Европы в заморских странах в распространении другой ценности, представлявшейся в то время абсолютной,-современной науки. Такая постановка вопроса представляется вполне здравой. Этот же автор обратил внимание на связь развития европейских наук с колониализмом. География получила огромный толчок с Великими географическими открытиями. Этнография, тропическая медицина, ботаника, зоология, геология - их связь с освоением европейцами новых земель также вполне понятна. Косвенно это оказало влияние и на естественные науки. Да и сама наука была одним из факторов колонизации. Изучение заморских стран приобрело характер символической их колонизации иными - не военными, не политическими и не экономическими средствами. На конференции прозвучал тезис о том, что Россия была "колонизована" немецкой наукой в XVIII веке. При обсуждении доклада он вызвал возражения, поскольку выглядел как умаление роли отечественных ученых. Но если отказаться от заведомо негативного отношения к сугубо научному термину "колонизация", а именно в таком духе был выдержан доклад Александрова, то не остается места обидам по поводу умаления чьего-то достоинства.

Кстати, как развитие этой же темы звучал тезис этого автора, утверждавшего, что "колониальная" и "колонизирующая" наука быстро усваивается в странах за пределами Западной Европы и становится, напротив, орудием в борьбе за освобождение. Научные достижения, в том числе гуманитарные, используются для идеологического подкрепления национально-освободительной борьбы.

Имперская идеология отличается неким сочетанием представлений об универсализме и замкнутости. Эта проблема рассмотрена С. В. Лурье ("Традиции Рима: трансляция империи. Римская, Византийская, Российская империи"- с, 26-29). По ее мнению, для Римской империи был характерен универсализм, то есть представление, что она- единственная в мире и предопределена к мировому господству. В Византийской империи, наряду с представлениями о собственном универсализме, развивались идеи замкнутости, направленные на 'сохранение истинного православия и противостояния агрессии неправедных учений. Российская империя, не отказываясь совсем от универсализма, еще более замкнулась, ощущая себя окруженной "неверными" и "отступниками". Эти наблюдения достойны дальнейших размышлений. Во всяком случае, сознание единственности, по нашему мнению, действительно очень характерное состояние имперского сознания.

Столь же интересна мифологема империи, вычленяемая из русской культуры П. Е. Бухаркиным; 1) "Империя может быть только одна", 2) "Империя истинна, вокруг нее царит хаос", 3) "являясь подобием... царства небесного, Империя неизбежно стремится к расширению" (с. 47-50). Логическим следствием такой мифологемы является стремление к мировому господству. Она оказывает мощное влияние на культуру народа.

Характерен пример Советского Союза. В его идеологии присутствовали элементы изоляционизма: представления о враждебном "капиталистическом окружении", об отсталости всего остального мира, о вредоносности всего иностранного. Но идеи универсализма преобладали. Советский Союз возник именно как всемирное государство, к которому должны постепенно присоединиться все страны. И позже, когда он все более отказывался от приоритета интересов мировой революции в пользу национальных (в смысле государственных) интересов СССР, мировое коммунистическое движение оставалось прообразом будущего единства мира под руководством российских коммунистов. Так что СССР удовлетворяет эталону империи в полной мере.

О. Б. Подвинцев, рассматривая тему "Распад империй нового времени: общее и особенное" (с. 32-35), предлагает структуру имперского сознания несколько в ином ключе. Он выделяет следующие черты: 1) представление о добровольном или, по крайней мере, мирном присоединении народов и территорий к метрополии, 2) идея об изначальной исторической и геополитической общности населяющих империю народов (здесь нельзя не вспомнить евразийцев 20-30-х годов, убежденных в "естественности" границ Российской империи), 3) представление о цивилизаторской миссии метрополии.

Представляет интерес проблема имперского искусства. Не являются ли некоторые культурные явления также признаками имперской государственности? На размышления в этом направлении наталкивают соображения А. В. Соколовой ("Наполеон: имперская концепция искусства"- с. 172-175). Сразу вспоминаются родовые черты и искусства Третьего рейха, и сталинское искусство "социалистического реализма". Стремление к монументализму, "реализм" (понимаемый, правда, по разному), склонность к грандиозным проектам, желание "увековечить" свою эпоху, парадность и возведение на пьедестал (в прямом и переносном смысле) лидера, олицетворяющего государственность, - прослеживаются везде, где возникает имперская государственность.

Проблему науки в имперском государстве рассматривает Н. Ю. Балошина ("Имперское мышление и становление науки в России XVIII в." - с. 144-147), которая утверждает, что Петр! наукой как таковой не интересовался, ему нужны были лишь практические знания. Основанная им Академия наук служила первоначально лишь "украшением фасада" (с. 146),

Советская система, как представляется, тоже не ставила перед собой цель всестороннего развития личности. Наука как одно из проявлений творческой личности не интересовала власти. Но известно, что на науку отпускались средства, может быть и не столь большие, но все же значительные для того, чтобы она развивалась экстенсивно, а в некоторых областях- весьма интенсивно. Пользовались всеобъемлющей поддержкой и неограниченным финансированием прикладные отрасли, связанные с производством вооружений. История создания атомной бомбы убедила власти в том, что и фундаментальная наука, не имеющая как будто бы практического выхода, может оказаться полезной для "обороны", то есть для войны, поэтому "на всякий случай" ее следует финансировать. Необходимо было идеологическое обоснование политики "партии и правительства", то есть поддержка отдельных направлений гуманитарных наук. Поддерживалось изучение зарубежных стран, чтобы впоследствии "помочь" им построить социализм. Наконец, некоторые отрасли науки необходимо было поддерживать или, по крайней мере, сохранять, чтобы украшать фасад государства как покровителя наук вообще (например, изучение Древнего Востока).

Все это создавало иллюзию поддержки Советским правительством "науки вообще". Но даже прикладные исследования, не имевшие военного применения, оставались в забвении. Достаточно упомянуть мытарства советских изобретателей, отставание медицины или уничтожение генетики. Ненужными считались все науки, направленные на изучение человека, общества, особенно советского общества- психология, социология, политология. Все вопросы в этих областях считались решенными марксистско-ленинской философией.

Имперское сознание мы понимаем как укоренившиеся в имперском народе представления о своих исключительных качествах. Известная эгоцентричность присуща любому народу. Но у имперского она выражена в превосходной степени. Такой народ, по его представлениям, самый "православный" (в широком значении этого слова, не обязательно конфессиональном), самый сильный, благородный, цивилизованный, одним словом - "богоизбранный". Это может проявляться в самых экзотических формах. Подобное представление, конечно, возникает и под влиянием пропаганды, направляемой политической элитой, и потому служит как бы проекцией имперской идеологии. Но все же это отдельная проблема; имперская идеология не всегда адекватно транслируется в имперское самосознание масс. Изучение массового сознания - отдельная исследовательская задача. Здесь нужны специальные социологические исследования. В какой-то степени о нем можно судить по высказываниям мыслителей, не связанных непосредственно с правящей элитой и впитывающих это сознание не только из официальной пропаганды, но и из понимания "души" народа, А. В. Гордон ("Юг в политической культуре России (XVIII-XX вв.)" - с. 153-156) напомнил высказывания Н. Я. Данилевского, К. Н. Леонтьева и Ф. М. Достоевского, в которых захватническая политика царской России рассматривалась как выражение неких духовных, религиозных потребностей православного народа. По убеждению Леонтьева, например, победоносная война за Константинополь даст "сразу выход из нашего нравственного и экономического расстройства, который мы напрасно будем искать в одних только внутренних переменах". Итак, экспансия вместо реформ. Такое направление неофициальной мысли фактически подкрепляло снизу идеологию имперской элиты, обеспечивало связь идеологии и массовых стереотипов.

Имперская идеология нередко властно подчиняет себе все остальные идеологические и нравственные принципы мыслящей личности. В сборнике эта коллизия рассматривается в материале М. И. Дегтяревой ("Деместровская оценка имперской политики Франции (1794- 1815гг.)"-с. 168-172.

Евразийцы - интеллигентные, высокообразованные, укорененные в православии люди, готовы были простить большевикам все- истребление цвета нации, массовые репрессии, преследование религии - только за восстановление мощи страны. Фактически в каждом из них сидел российский империалист, а духовность лишь прикрывала эту сущность.

С проблемой массового имперского сознания связан вопрос о степени участия большинства народа в строительстве империи. Имеется в виду, конечно, не реальное участие, которое, без сомнения, всегда максимальное (мобилизационное), а желание участвовать, принятие имперских целей как своих. Энтузиазм французского народа в период Наполеона, массовый энтузиазм советского народа в годы первых пятилеток, массовая поддержка Гитлера в течение почти всего его правления - явления достаточно яркие и бесспорные. Без такого взрыва "пассионарности" (позволим себе использовать термин Л. Н. Гумилева несколько в ином, чем у него, смысле) возникновение перечисленных империй было бы невозможным. Можно ли из этого заключить, что и другие, более ранние и более "настоящие" империи, о внутренней эмоциональной жизни которых известно значительно меньше, возникали тоже в условиях массового душевного подъема, держались на энтузиазме масс и падали, когда этот энтузиазм иссякал?

Выработка и пестование массового имперского сознания необходимы для того, чтобы империя состоялась. Но подобное сознание играет роль и созидательную, и разрушительную, вступая нередко в противоречие с имперской политикой. Исторически отмечены две стратегии сплочения народов империи, которые можно обозначить как ассирийская и ахеменидская. Ассирийский вариант- попытка сплотить население, создав единый народ. Один царь, один бог (Ашшур), один народ. Весьма характерны для этой стратегии переселения и перемешивания этносов, попытки ликвидации этнических идентичностей. В свете этих исторических аналогий сталинские депортации народов выглядят как весьма логичные. Сюда же следует отнести пропаганду "новой общности - советский народ", попытки бороться с религиозными различиями, вытесняя их единой идеологией марксизма-ленинизма. Вспоминаются также попытки младотурков объявить "османами" всех жителей Османской империи. "Ахеменидская" модель строительства империи противоположна - каждый народ имеет свою культуру, своих богов, но шахиншах - один, потому что ему покровительствуют все боги, а он, в свою очередь, приносит жертвы всем им.

Советское правительство использовало обе стратегии одновременно, что выражалось в формуле "культура- национальная по форме, социалистическая по содержанию", а также в сочетании формальной федеративной структуры с реальной жесткой централизацией. Можно выделить периоды, когда та или иная стратегия становилась ведущей. Но и в СССР разрушительную для империи роль играло имперское сознание; русскоязычные в Средней Азии, в Закавказье и Прибалтике не ассоциировали себя с местным населением и местной культурой, психологически отталкивали их и испытали отталкивание с их стороны.

Н. Н. Дьякова ("Франция и Магриб: эволюция колониальной идеи в новое время"- с. 325-329) пишет о том, что французские власти в Алжире первоначально пытались действовать по "ассирийской" модели-стремились к созданию "единого" франко-алжирского народа. Но официальная политика столкнулась в противодействием европейских колонистов, не желавших "сливаться" с местными жителями. Власти официальноотказались от политики ассимиляции в пользу идеи "ассоциации", то есть параллельного развития "евро- алжирской" и мусульманской наций, последней "в пределах собственного мусульманского пространства". Чем все это кончилось, известно.

Бухаркин пытается вывести из имперской идеологии и позитивный вектор: империя-де стремится к поглощению окружающих культур, но не путем их уничтожения, а путем синтеза с ними. При этом имеются в виду такие факты, как сохранение культурной или даже территориальной автономии, использование населения окраин в общеимперских интересах. Но надо иметь в виду, что между апологетикой имперских целей и апологетикой "дружбы народов" грань очень тонкая и соскользнуть с нее очень легко. Автор пишет: "Чужое понимается как потенциально свое, отсюда- уважение к чужому, восприятие его как подобного самому себе" (с. 50). Здесь, может быть не намеренно, идет речь о разных понятиях. "Потенциально свое", "подобное самому себе"- это проекция уверенности в преимуществе "своего", проистекающее из убеждения, что у "чужого" нет другого выхода как слиться с "моим". А подверстывать сюда же "уважение к чужому" - значит пытаться облагораживать политику ассимиляции. Царское правительство позволяло существовать исламу и охотно использовало на службе "инородцев", но об "уважении" к иным культурам, кроме русской, и к иным конфессиям, помимо православия, лучше было бы помолчать. Короче говоря, терпимость и уважение- совершенно разные понятия.

Интересны в этой связи соображения А. С. Карцева, рассматривающего российскую политику консолидации империи как сочетание двух тенденций, которые автор называет "элитистской" и "русификаторской" (с. 50-55). Первая состояла в попытке консолидировать аристократию всех народов империи. Вторая заключалась в политике опоры на русский народ, православие и вела к ассимиляции. Первая имплицитно предполагала развитие в сторону федерализма и введения элементов парламентаризма- и потому была отвергнута. Вторая в конце концов победила, но ее последовательное проведение предполагало социальное сплочение русского народа- то есть отмену сословных привилегий, прежде всего привилегий дворянства. На это правящие круги тоже пойти не могли, что и привело к крушению империи.

Проблема борьбы в правящих кругах и в общественном мнении метрополии по вопросу о наилучших методах колониальной политики требует специального изучения. Н. В. Дронова ("Дискуссия о принципах управления британскими колониями в 70-х гг. XIX в." -с. 333-335) делает важное наблюдение: подобные дискуссии свидетельствовали о плюрализме мнений, о демократичности общественного мнения, об искренней озабоченности многих англичан благополучием туземных подданных. Но эти же дискуссии воспринимались в колониях как метания, неуверенность и использовались для того, чтобы играть на противоречиях в самой нации-колонизаторе. Добавим от себя, что проиндийское лобби в Англии ("белые черномазые", как их называли) довольно слабо представляло себе истинные нужды индийского народа.

В Британской империи делались попытки на официальном уровне создать европеизированную туземную элиту ("создать... прослойку, индийскую по крови и цвету кожи, но английскую по вкусам, взглядам и складу ума") и слить ее с имперским народом. Но, во-первых, даже внешняя европеизация туземной интеллигенции не делала ее английской по духу. Именно среди англизированной интеллигенции возникли сначала идеи духовного национального возрождения, а затем и освобождения от колониальной власти. А во-вторых, на бытовом уровне британский снобизм и расизм отталкивали эту интеллигенцию и не позволяли влить туземную элиту в имперский народ. С точки зрения интересов Британской империи, достойно сожаления, что британские власти, выпустив джина из бутылки (благословив в 1885 г. создание Индийского национального конгресса), в дальнейшем не увидели в индийцах, воспитанных на идеях европейской демократии, своих союзников и партнеров по управлению Индией (последние в то время ни на что большее не претендовали). Политика лорда Керзона (вице-короля в 1899-1905гг.), по словам современного исследователя, "практически убила партию умеренных" в Индийском национальном конгрессе.

Португальцы в своих заморских владениях на официальном уровне проводили противоположную политику: они широко практиковали обращение в католичество и формально давали всем католикам равные права. Но феодальный менталитет португальских управителей колоний, да и прочих португальцев, приводил к тому, что на самом деле население Португальской Индии (то есть все владения Португалии от Мыса Доброй Надежды до Макао) подразделялось на массу социальных страт в зависимости от длительности проживания, доли европейской крови в жилах и многих иных факторов. Это показала Е, С. Соболева ("К проблеме формирования португальской колониальной империи (терминологический аспект)"- с. 281-284). В конечном счете, жители Анголы, Мозамбика и других регионов, овладев португальским языком, не стали португальцами.

К той же проблеме относится и вопрос о положении индейцев Америки в составе испанской и португальской колониальных империй. На протяжении многих лет исследователей интересовали только данные об истреблении индейцев коварными и жестокими конкистадорами. Теперь обращаются к изучению этнической политики колонизаторов в Америке. О. В. Саламатова ("Идея равенства испанцев и индейцев в американских владениях империи в идеологии и политике испанской короны (XVI-XVII вв.)"-с. 291-294) показала, что проповедь равенства всех христиан вне зависимости от цвета кожи велась в Америке некоторыми представителями церкви. Шли дискуссии и о том, являются ли индейцы, не принявшие христианства, людьми в полном смысле этого слова. В рассматриваемый период гуманные взгляды некоторых иерархов не получили признания в администрации, но наличие в церкви своего рода "диссидентов" на высоких постах показательно.

Среди докладов, к сожалению, не было посвященных экономическим отношениям в империях. Проблема эта всегда стояла очень остро. Выигрывает ли имперский народ от того, что, напрягая иногда все силы, "строит" (очень характерный глагол) империю? Высасывает ли метрополия из колоний средства, благодаря которым развивается и поднимает жизненный уровень своего населения, или же истощает себя в попытках присвоить себе чужие земли и принести "цивилизацию" отсталым народам?

По-видимому, заблуждением является стереотип, что испанцы, португальцы, голландцы, англичане и французы стремились захватывать территории в Азии, Америке и Африке только и исключительно как агенты некоего "капитала" и обогащались только и исключительно за счет колоний. Вся колониальная торговля пряностями и тканями в XVI-XVII вв. имела результатом опок драгоценных металлов из Европы и Америки в Азию, и в этом смысле "обогащение" стран Азии, прежде всего Китая, а также Индии(4). Другое дело, что "обогащение" не пошло на пользу этим странам - золото и серебро ушли в сокровища. Прибыли же европейских купцов-монополистов достигались за счет потребителей в других, не колониальных странах, прежде всего Восточной Европы.

Роль колониализма в истории Португалии и Испании хорошо известна. Португалия была истощена во всех смыслах и превратилась в захолустье Европы. Испания, хотя здесь были свои нюансы, в конце концов составила ей компанию. Негативные последствия колониальных авантюр для Англии, Франции, а позже- Италии и Германии не так заметны, но их тоже можно показать. Во всяком случае, хорошо известно, что, освободившись от колоний, все эти страны сделали экономический рывок. Колониальная же политика нередко была убыточна. Английская Ост-Индская компания зачастую сводила свой бюджет с дефицитом и обращалась к правительству за займами и субсидиями, что и дало правительству основания постепенно полностью подчинить ее государственному контролю, а потом и вообще ликвидировать. Нидерландская Ост-Индская компания была в постоянном дефиците с 1724- 1725г. до ее ликвидации в 1799 г., "накопив" к тому времени долга 85 млн гульденов Этот долг был списан за счет голландских налогоплательщиков.

Одновременно доказано, что колонии в XIX- первой половине XX вв. развивались быстрее, чем страны Востока, сохранившие ограниченный суверенитет(6) (после обретения независимости отнюдь не все из них ускорили свое развитие). Рекордные показатели роста показывают те страны, которые открылись внешнему рынку, привлекли иностранный капитал, пошли, так сказать, на "сговор с империализмом", или, как мы еще недавно выражались, попали в "неоколониальную зависимость".

В литературе дебатируется вопрос, если колониальная политика отнюдь не всегда была прибыльной, а зачастую разорительной для метрополии, то почему захваты продолжались? А. Б. Соколов ("Основные подходы к изучению империализма и колониальной политики в современной историографии"- с. 61- 64) выделяет следующие точки зрения: стремление к захватам колоний вытекало из борьбы за гегемонию в Европе; колонии нужны были для поддержания "баланса сил"; мобилизация усилий народа на внешние захваты имела целью сплочение нации; сохраняется точка зрения, что побудительной причиной было стремление к экономическим выгодам; европейцы были уже вовлечены в африканские и азиатские дела и вынуждены были бороться за контроль над этими территориями.

Я бы добавил сюда еще общий империалистический настрой, охвативший Европу. Стало неприличным не иметь колоний. Так можно объяснить возникновение Бельгийского Конго, германских, а затем и итальянских колоний,

Любопытный исторический эпизод представлен А. Д. Дридзо ("Курляндские колониальные мероприятия (середина XVII в.)"- с. 298-301). Крошечное герцогство, вассал Польши около 10 лет было колониальной державой. Курляндцы захватили островок в устье р. Гамбия и еще несколько клочков суши вверх по реке, а также часть о. Тобаго в Вест-Индии, Они торговали тропическими товарами, а также развернули работорговлю с Бразилией. Курляндская оставалась "колониальной державой" с 1651 по 1661 год.

Достижения эпохи колониализма хорошо известны хотя бы на материале нашей страны, но они прослеживаются и в других империях. Это: развитие образования, массового и высшего; сознание туземной интеллигенции; приобщение через метрополию к мировой культуре, в том числе распространение идей национализма, равенства наций и народностей, права наций на самоопределение, равной ценности всех цивилизаций (теперь все эти западноевропейские идеи используются против Запада); создание транспортной инфраструктуры и системы связи; возникновение современной промышленности.

Особо надо отметить обстоятельство, на которое мало обращают внимание исследователи колониальных систем, распространение современной ("буржуазной") системы права и судопроизводства. Колонии западноевропейских стран не были правовыми государствами в полном смысле слова. Несмотря на законодательное уравнение в правах местных жителей и европейцев, введенное, например, в Индии в 1883 г., на практике европейцы, совершившие преступления, чаще всего избегали наказания. Однако сама правовая норма равенства способствовала развертыванию легальной борьбы местной общественности за свои права.

Не были колонии и демократическими государствами. Но известно, что, по крайней мере Великобритания, пыталась осторожно (можно сказать и "робко") вводить в своих колониях элементы демократии, стараясь, конечно, не подорвать там основ своего автократического правления, И это сыграло свою роль при становлении современной Республики Индии.

Эта сторона колониальной политики была выражена в Российской империи слабее, чем в других, поскольку российская метрополия и сама не отличалась демократизмом и уважением к закону, но все же некоторые элементы равенства граждан перед законом и современной системы правосудия появились.

Что и как воспринимает колония (окраина) из метрополии (центра)? М. П. Лаптева ("К вопросу о цивилизационном воздействии в рамках колониальных империй"- с. 35-38) напоминает об идее А. Тойнби о "культурном луче". Встречая на своем пути незнакомое социальное тело, этот луч расщепляется на элементы. Экономические импульсы проникают быстрее, затем идут политические, культурные новшества проникают труднее всего. Эта идея требует тщательной проработки. Что такое "экономические элементы"? Довольно быстро происходит втягивание в мировой рынок, сравнительно просто построить в инокультурной среде фабрику, которая внешне будет мало отличаться от английской. Но то, на чем базируются рынок и фабрика в развитых странах (идеология барыша и отношение к труду), усваивается с трудом. Что такое "политические элементы"? В колониях и полуколониях вводятся "министерства", квазипарламентские учреждения и т. п. Но реальная политическая жизнь определяется патронатно-клановыми отношениями. Что такое "культурные элементы"? Без особых трудностей появляются школы, университеты. Газеты, телевизоры, рок-н-ролл. Можно даже утверждать, хотя бы на примере нашей страны, что именно маргинальные формы массовой культуры идут зачастую впереди иных форм влияния "цивилизационного луча", пробивая бреши, через которые вливаются уже политические и экономические феномены. Следует, очевидно, различать поверхностное подражание западничеству и глубинную перестройку общества под влиянием чужой культуры.

В проблеме заимствований и влияний есть и иная сторона: можно ли было обойтись без подчинения одних другими, без зверств эпохи колониализма? По мнению М, П. Лаптевой, "Крах колониальных империй подтвердил, что колониальный вариант не был оптимальной формой усвоения достижений чужих цивилизаций" (с. 37). Против такой формулировки трудно возразить. Но что такое "оптимальный вариант"? Сознательное и добровольное заимствование без внешнего давления? Но возможно ли это? Традиционные культуры в принципе самодостаточны. Никакое устоявшееся общество не стремится к переменам и к поискам чужих достижений. Последние, если они не демонстрируются военными победами, воспринимаются вовсе не как достижения, а просто как экзотика, "странности" чужих, чуждых, непонятных "варваров". Только поражения на поле боя заставляют задуматься о том, что у этих "варваров" стоит что-то перенять. Мирная модернизация общества через реформы, конечно, возможна и многократно предпринималась (хотя бы в Османской, империи), но она, как показывает история, идет крайне медленно, не обеспечивает нужного темпа преобразований и нередко приводит к трагическим срывам.

Колониализм, конечно, сопряжен с ужасными зверствами, а также с целенаправленными или невольным угнетением местных культур. Но одновременно налицо мощный импульс с сохранению и возрождению культурных ценностей колонизуемых народов, к развитию их самосознания и довольно часты удивительные примеры культурного ренессанса.

Таким образом, имперский период в жизни государства - одинаково центра и периферии (колонии)- представляет собой во многом плодотворное время. Но оно же оставляет после себя такие последствия, которые могут перевесить благотворность имперского периода многократно. И главное-эти негативные последствия ощущаются долгое время, даже если экономический диспаритет уходит в прошлое.

Возможно, самым тяжелым грехом имперской политики являлось массовое уничтожение ресурсов как народов-колонизаторов, так и колонизуемых, без видимой выгоды как для первых, так и для вторых. Для покрытия расходов неэффективной системы требовались все новые захваты, которые вновь и вновь не окупались. Колониальная система сама себя проедала и, наконец, съела.

Но еще более важным негативным итогом колониализма, более важным в том смысле, что его последствия будут чувствоваться еще века, является то, что он воспитал великодержавное сознание у одних народов и комплекс неполноценности (легко переходящий в заносчивость) - у других. Период империй психологически подготовил мир к наступлению периода межнациональных и межцивилизационных столкновений, облагородил ксенофобию и сепаратизм, позволил во многих точках Земли вовлечь народы в бессмысленные войны за отделение от других народов.

Изучение истории империй выводит на проблему переосмысления всей истории национально-освободительных движений. В нашем политическом и научном обиходе утвердилось чисто ситуативное отношение к движениям за независимость. Если движение в чем-то соответствует нашим интересам (большей частью, конечно, превратно понятым), мы называем его "национально-освободительным" и выдаем ему тем самым диплом "прогрессивности". Если же оно нас не устраивает, мы называем его "сепаратистским" и отказываем ему в моральной поддержке. Между тем, никаких объективных разграничительных линий между сепаратизмом и национально- освободительным движением установить нельзя.

Национально-освободительные движения имеют ту заслугу перед историей, что они сплачивают народ и тем облегчают судьбу государств, получающих независимость. Государства, получившие независимость как бы "случайно", в результате процессов, не ими инициированных (как страны Африки в 1960г.- в результате краха колониальной системы в мировом масштабе, или некоторые страны СНГ- в результате распада СССР), подвержены гораздо более суровым экономическим и политическим катаклизмам. Но "сплочение" часто выливается в ксенофобию и примитивную враждебность к иностранному, отбрасывая цивилизационное развитие на несколько веков назад.

Конечно, наиболее актуальной исследовательской задачей в настоящее время является изучение процесса распада империй и постимперского существования народов. Поскольку каждая империя уникальна, причины и ход ее распада также специфичны. Но в силу того, что все империи имеют общие черты, выявляются и общие тенденции этого процесса.

Подвинцеву удалось выделить лишь общие закономерности, вернее- одну из них: влияние внешнего фактора. "Не может империя развалиться сама, без мощных толчков извне". Каждая империя находится в постоянной борьбе, если хотите, в соревновании с окружающим миром. И рано или поздно проигрывает в нем. Но семена разложения посеяны в ней с момента ее образования. Любая имперская стратегия, как мы видели выше, логически и исторически ведет к поражению.

Но существует ли, хотя бы теоретически, возможность реформировать империю в федерацию, в союз государств, в содружество без слома государственности, без свержения прежних властей? Подвинцев категоричен: "За последние сто лет в отношении каждой империи, когда она находилась в стадии кризиса и распада, строились планы ее постепенной и последовательной трансформации в некое реально значимое содружество или союз. Однако ни разу эти планы не удалось успешно реализовать" (с. 35). По-видимому, эта формулировка направлена на критику нередко высказываемого мнения, что примером удачного преобразования империи является (британское) Содружество наций. Это вопрос спорный. Оно еще не распалось окончательно и потому имеет будущее- светлое или мрачное.

Другой адрес приведенного высказывания - наше Содружество Независимых Государств. Подвинцев пессимистичен в отношении его будущего. Если бы дело происходило лет сто назад, можно было бы безоговорочно присоединиться к его пессимизму. Но общий вектор движения человечества изменился. Интеграционные процессы, охватившие Западную Европу, Америку, Юго- Восточную Азию, Тихоокеанский регион, пока еще не дошли до наших просторов. Но, когда они дойдут, общеимперское прошлое может сыграть роль одного из факторов, способствующих интеграции, что впрочем, весьма проблематично.