Том 1. Наказание

С.А.Зелинский

НЕОПУБЛИКОВАННЫЙ ДНЕВНИК.

ТОМ 1. НАКАЗАНИЕ

C. А. Зелинский

Неопубликованный дневник. Том 1. Наказание. Роман

© Зелинский С. А., 2015

Текст печатается в авторской редакции.

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

СЕРГЕЙ ЗЕЛИНСКИЙ

«НЕОПУБЛИКОВАННЫЙ ДНЕВНИК». РОМАН.

ТОМ 1. НАКАЗАНИЕ.

роман

Неопубликованный дневник. Том 1. Наказание.

Предисловие

Я нашел эти записи, когда быть может и не должен был их найти.

Разбирая архив отца, я совершенно случайно наткнулся на пожелтевшую от времени тетрадь, которую поначалу бессознательно отодвинул в сторону. Искал я совсем другое.

Прошло уже полгода после его смерти, и неожиданный звонок из издательства меня здорово смутил. Оказывается, незадолго до смерти, отец отнес им рукопись своего последнего романа и они тотчас же отдали ее в набор. Выдав по прошествии минимально возможных в таких случаях (иной раз, как известно, дело невероятно затягивается) гранки для его последней корректуры перед набором. И вот каким-то образом эта рукопись теперь затерялась.

Сославшись на невозможность ее найти, я уже было и сам опечалился, выдавая результаты поиска редактору, как отчего-то согласился поискать уж в который раз.

Нисколько не теша себя надеждой, я, тем не менее, дал слово «проверить еще раз». Что сейчас и делал.

Но все было напрасно.

Прошло еще несколько дней, прежде чем я вспомнил об отложенной мной тетради. Почему я раньше (еще тогда, в первый раз) не обратил на нее внимание?

В последнее время я боялся задавать себе подобные вопросы. Их и так было слишком много. Достаточно для того, чтобы сойти с ума. Или пустить себе пулю в висок.

Вероятно, я действительно стал замечать, что подобное состояние уже не отпускает меня. И даже, признаюсь, перевез с дачи в свою городскую квартиру именной пистолет деда. Тот самый пистолет, о пропаже которого я «честно» заявил еще пять лет назад следователю, который вел дело о краже в загородном доме генерал-майора в отставке Петра Владимировича Быстрицкого. Тогда много чего украли, так что исчезновению оружия как бы никто и не удивился. Посчитали, что преступники его унесли вместе с остальным похищенным. И только я знал истинное положение дел. (Дед тогда лежал в больнице. Никто в семье не говорил, но я видел его состояние. И знал, что он умрет. А пистолет… Уже не помню сейчас, что же меня на самом деле к тому подтолкнуло. Быть может и не было какой оправданной причины. Но только я перепрятал пистолет из тайника – о существовании которого знал каждый в доме – в другое место. На всякий случай. А через день случилась кража.)

Мне не давала покоя та тетрадь. Убеждая себя, что ранее я уже пролистывал все бумаги и знаю их содержание чуть ли не наизусть, я тем не менее не удержался и поехал на дачу. Там теперь никто не жил. (Вслед за дедом - умерла бабушка. Еще через год – под колесами выскочившего на перекресток из-за поворота автомобиля погибла моя мать. Она тогда только-только начала ходить после инсульта. И решила сама дойти до аптеки. Не могла найти таблетки, которые принимала «по часам», подумала закончились. Позже оказалось, что те попросту упали между тумбочкой и стенкой.

И вот недавно умер от аневризмы легкого отец.)

Дальше история была до прозаичности проста и обыденна. Я приехал на дачу. Почему-то с трудом (в связи с этим напрашивалась, было, странная да неожиданная мысль – но я как-то достаточно быстро ее от себя отогнал), так вот,-- я нашел эту тетрадь, и…

А вот тут передо мной предстал тот мир, в котором я как-то и не подозревал, что мог жить отец.

Да даже и сейчас еще берут некоторые сомнения – описывал ли он свое состояние или это все сначала до конца выдуманное?.. Но уже как бы то ни было – это был дневник. Или своего рода дневник. Причем, сама форма содержания, конечно же, не давала повода в чем-то сомневаться. Смущало лишь то, что временной период этих записей рассматривал лишь… Ну, если не юность, то начало зрелости. Того кто писал. Или того, о ком писали (если не отбрасывать предположение, что автором был отец, и описывал он состояние не свое, а выдуманное).

Как оно было на самом деле? Записи начинались с 37-летнего возраста и обрывались, когда описываемому человеку исполнилось 42. Почему-то 42. Хотя отец умер в 56. Вернее – всего за несколько дней до 57-летия.

То есть, описывали не иначе как пятилетний срок жизни.

И ничего до. И ничего после.

Что происходило в другой временной период? Что думал этот человек? Означало ли то, что после 42-х летнего возраста (если допустить, что отец описывал именно свое состояние) наступило улучшение? Или он (отец?) разобрался с самим собой? Или что еще хуже – он уже потерял веру на избавление и посчитал, что нет смысла фиксировать и дальше события внутренней жизни. Психики.

Но тогда это было действительно страшно. Ибо нет ничего страшней и мучительней для человека, когда он теряет веру. Веру в себя. Веру в освобождение. Освобождение от тех самых гнетущих мыслей, попытку разобраться в которых и предпринимал он на страницах дневника.

И еще раз замечу, что дневник – или дневниковую форму, которую он использовал – действительно весьма и весьма загадочен.

Что все это означало? О ком шла речь? О нем самом? Причем, что было удивительным, в найденном мною дневнике (или все же романе?) описывалось душевное состояние человека. И только. Как без какой-то конкретики в адрес писавшего, так и исключая описательные мотивы случавшихся встреч, знакомств, то есть, как будто напрочь исключалось то, что этот человек (а в вымышленной природе которого быть может и не надо было сомневаться) более ни с кем не встречался, как с самим собой.

И даже в какой-то момент у меня промелькнула крамольная мысль считать это именно так, если бы… если бы я внезапно не понял, что все то, что лежит сейчас передо мною (и то, что я решил представить для опубликования) – есть некий дневник моего отца. В который он записывал фиксацию своего состояния психики, скажем так, на определенном этапе жизни.

Или все же это был роман. Роман, начатый им, и по каким-то причинам от публикации которого он решил отказаться.

Но тогда по каким причинам? С чем тогда это было связано?

Быть может отец не хотел, чтобы кто читал эту вещь еще (кроме него)? Или, начав писать ее в молодости, решил каким-то образом вернуться в более поздние годы? А быть может и вовсе не хотел возвращаться?

Вопрос оставался открытым. Но то, что этот дневник для него много значил, мне даже не приходилось сомневаться. Причем, о сем факте говорит хотя бы то, что тетрадь до сих пор хранилась в его архиве. И, по всей видимости, он даже не делал попыток ее оттуда изъять.

Или я ошибаюсь?

Но уже как бы то ни было – я решил предоставить эти записи для опубликования. Может даже в какой-то мере исполнить волю отца. Ведь до сего момента они почему-то не только не были опубликованы, но я даже ничего и не знал о существовании их.

Что из этого получится?

Не знаю. Но то, что это неоценимый опыт человека, пытавшегося не только противостоять все более и более окутавшему его неврозу (а может и более серьезной симптоматики) – бесспорно. И тогда уже это становится действительно интересно. Хотя бы потому, что ни о чем таком (о существовании схожих описываемым симптомов) по отношению к отцу никто не догадывался.

Хотя то, что представало порой передо мной на страницах дневника, готово было убеждать в обратном.

Так ли это было на самом деле? Наверное, и да и нет. Хотя - кто его знает?

Часть 1.

1 сентября 1983 год.

Сегодня мне – 37. Неужели именно столько должно было пройти, чтобы я наконец-то мог себе признаться, что по видимому с моей психикой что-то происходит. И если это так (а уже то, что я решил в этом себе признаться – косвенным образом как раз и свидетельствует о том), то быть может следует бить настоящую тревогу. Хотя… полноте… неужели я буду это делать?.. неужели я и впрямь способен на что-то похожее?.. Нет. Конечно же, нет. Ну тогда к чему весь этот, чудовищный по сути, хоровод мыслей… А есть ли он?!.. Разве существует (вопрос-то, на самом деле, вполне можно поставить и иным образом) что-то такое за рамки вон выходящее, в справедливости которого я мог бы усомниться? Да еще так, чтобы попытаться если и не выявить причину (как бы то ни было – не сделать это кажется мне невероятно сложным; быть может даже и вовсе неосуществимым), то хотя бы… констатировать ее существование.

Однако, не преувеличиваю ли я своих возможностей? Ведь что-то еще осталось во мне? Что-то, желающее, быть может, попытаться взглянуть на проблему (а есть ли она вообще? Но тогда если допустить что она на самом деле существует, или по крайней мере имеет право на существование, и если так, то что-то же, вероятно, должно мне мешать подойти к наличию этой проблемы уже в самом во мне) таким образом, чтобы все это способствовало хотя бы зарождению самой подозрительности… подозрительности наличия вопроса… Точно также как и способа к его разрешению.

И тогда, если кто спросит меня – на самом ли деле я столь сильно жажду найти ответ на задаваемые самому себе вопросы… я сразу и не найду что ответить…

Но мне – 37. И уже сам этот возраст вполне уполномочен начать требовать получение результатов… Хоть каких-то…

А потому я и сам себе задаю вопрос – и сам же на него отвечаю.

(Но вот такой ответ вряд ли способен кого удовлетворить. В том числе и меня. Но разве у меня есть иной выбор?..).

23 сентября 1983.

Я запутался вконец. Я не думал, что на самом деле это так бывает. Так больно. И боль-то эта другая. Совсем иная, чем, быть может (когда-нибудь, ведь может же кто это предположить) и вообще бывает.

Нет. Сейчас все было совсем иначе.

30 сентября 1983.

В какой-то момент я подумал: а не запутываю ли я таким образом себя?

Нет, я почти ничего не имел против (и даже в какой-то мере мог согласиться) с тем, что это так. Но все-таки?

Моментально вычеркнув (в уме) множество никак не относящихся к делу моментов, и еще какое-то время «порассуждав» (как всегда сам с собой), я пришел к одному, быть может не очень хорошему заключению. А именно – я действительно поймал себя на мысли, что порой мое восприятие проблемы выглядит почти не так (как более «мягкий» вариант – не совсем так), так вот, все вполне могло выглядеть не так, как это оказывалось на самом деле. И тогда уже почти вслед за этим – могло наступить то самое раскаяние, что в иных других вариантах было ничем иным, как признание в чем-то, что помогало избежать этого самого признания. То есть, именно того признания, что в конечном итоге заставляло в несколько ином плане (как синонимичность понятия – словосочетание «другой ракурс»); итак – это «признание» вынуждало меня по иному взглянуть на проблему. А следом – и относится к ней.

Что же это тогда было? Могло это быть тем самым настоящим чувством (событием, понятием), которое как раз и следовало вкладывать в значение проблемы.

Ну, еще тогда вслед за этим – была ли на самом деле данная проблема столь актуальной (в контексте будущности собственного восприятия), что ей следовало уделять первостепенно важное значение. Или быть может вообще ее необходимо было рассматривать с позиции иллюзорности восприятия бытия.

4 октября 1983.

А быть может попытаться совсем по-иному взглянуть на все, что сейчас меня окружает. Вернее – из чего состоит мой внутренний мир?

Но тогда выходит, что я чего-то боюсь?! (А ведь я и на самом деле этого боюсь!.. Но вот только чего?..).

1 ноября 1983.

Я боюсь того, что происходит внутри меня.

Можно называть это как угодно. Боязнь сойти с ума. Боязнь потерять рассудок. Боязнь в какой-то момент перестать различать ту грань, которая отделяет правду от вымысла. Реальность и действительность – от иллюзорного восприятия этого.

Быть может даже вполне можно это назвать страхом.

Страх… Поистине в той интерпретации, в которую я погружаю ощущение от понимания значения этого слова – в какой-то мере и уникально. Уникально по несравнимости подобных (наступающих) ощущений от других. Но тогда что же это на самом деле?

(Вопрос, на который быть может и не существует ответа. По крайней мере, я его вряд ли найду.)

4 ноября 1983.

Пожалуй, самое страшное, что меня сейчас мучает – это чувство вины. Вины не за какой-то конкретный поступок (от этого было бы еще больнее), а почти что просто вины – как она есть. Вины – как она вообще существует.

Хотя, вероятно, если внимательно покопаться в собственной памяти (что я, признаться, сейчас и делаю), то можно там отыскать немало жизненных событий, за что я мог бы попросить прощения. Особенно у тех, кого сейчас нет рядом. И которые меня, вероятно, никогда не простят. Или уже давно простили. Как бы то ни было – я об этом никогда не узнаю.

На мой взгляд, вина – это самое страшное, что может быть, если рассматривать подобное чувство как некую характеристику душевного уклада психики. От нее практически невозможно избавиться. Для нее практически невозможно найти оправдания. И тогда действительно на каком-то этапе понимаешь, что это так. И нет тебе прощения. Как нет, не существует, и избавления от подобного состояния. Ибо если случилось это только раз-- уже значит что психика дала крен, «вина» нашла лазейку и уже поглощает она тебя полностью и без остатка.

Спасение?

Полноте. Спасения не существует. Душа навсегда обречена на страдания. Страдания, которые и вытерпеть-то не в силах… Но почему-то терпит…

Вероятно, имеет место быть некое особое состояние, в существовании которого заинтересована сама природа человеческого «Я»… природа сознания. Или подсознания. Ведь если принять за основу нахождение подобного чувства исключительно в бессознательном, то уже почти изначально готов склонять копья перед величием подобной силы. Почти совсем не ожидая какого-нибудь сопротивления. Да и о каком может идти речь сопротивлении, когда, вероятно, я сам способствую проникновению подобного чувства. А иной раз (уж если признаваться – то признаваться до конца) и сам, почти что собственноручно и сознательно, вызываю его. Это чувство. Чувство вины. Причем на каком-то этапе действительно становится настолько больно, что я начинаю терять границы реальности. Они попросту расползаются передо мной, наслаиваясь друг на друга и представляя собой тот конгломерат непонятно-неизведанно-бессознательного, что, по всей видимости, совсем и не требует какого бы то ни было логического понимания. Просто потому, что иного не дано. Или все же: «как бы не дано»?

…Но неужели я на что-то еще надеюсь? В моем положении это было бы не иначе как глупо, и свидетельствовало бы только об одном. О том, что я, вероятно, и впрямь нисколько не контролирую ситуацию. Запутываюсь в ней. Все больше и больше начинаю запутываться в ней, и уже почти не жду возвращения. Быть может потому, что не верю, что оно возможно. Быть может потому, что даже не допускаю мысли, что когда-нибудь оно произойдет. Мое возвращение. Ибо все больше и больше я начинаю погружаться в пучину всеохватывающего (мои еще доселе «ровные» мысли) безумия.

Но что скрывается за ощущением подобного единения?..

(А ведь я уже и не верю, что когда-нибудь смогу дать ответ…).

07.11.83

Прошло время – а я все живу. Я до сих пор живу в этом своем корреляте психического познания, от которого за это время и сам невероятнейшим образом устал. И что удивительно – я быть может даже уже и начинаю привыкать к этой стершейся грани между действительностью и тем таинственным иллюзорным миром, во власти которого я неким загадочным образом очутился.

Почему?.. За что?.. Я уже почти не задаю подобные вопросы. Вопросы, ответ на которые может быть настолько болезненен и непредсказуем, что я как бы и не жажду его. И быть может даже не нахожу (для самого себя) необходимости подобного разрешения конфликта. Словно опасаясь признать, собственно, его за конфликт.

Да и какой на самом деле это может быть конфликт, если я почти что сам вызвался признать в себе подобное состояние. А ведь признание в этом случае – ничто иное, как констатация факта его существования. Тогда как еще недавно (почему-то хочется хоть чем-то себя тешить) я не мог согласиться ни на что подобное, потому как понимал (тогда я еще действительно думал, что это так), да-да, я действительно понимал, что все это временно и не на долго.

Но вероятно тогда, когда я согласился играть в эту навязанную подсознанием игру – и началось то, что случилось позже. То есть почти наверняка, что в то время еще можно было что-то предотвратить… Но я того не хотел… А ведь я действительно этого не хотел, вероятно считая, что всегда смогу прекратить подобную экзекуцию сознания.

…Не смог. На каком-то этапе просто-напросто заигрался. Допустил ошибку. Посчитал себя достаточно сильным, чтобы попросту вернуться тогда, когда захочу. Или того пожелаю. А вот потом вроде и желал, и хотел, но уже ничего не получилось.

А должно ли?..

15.11.83.

Невероятно, но события самого раннего детства все чаще и настойчивее воскресали в памяти, рождая… боль. И почти ничего кроме боли. Ибо стоило мне только что-то вспомнить, как картинка из прошлого высвечивалась почти исключительно только негативизмом былой ситуации. Негативизм – почти никогда не замеченный в те времена. Но вот в том-то и дело, что сейчас я видел события прошлого лишь только в самом, что ни на есть, отрицательном ракурсе. Почти всегда я оказывался виноват. И даже, сколько ни пытался восстановить оправданность моего тогдашнего поведения – ничего мне не удавалось. Я оказывался исключительно виноват. Виноват во всем. Да и, вероятно, так оно и было. Тем более что занимательно – иногда я даже припоминал то, что думал на тот момент. Хотя произошедшие случаи могли быть и в десять, и в пять, и даже в три года. Парадокс? Но ведь так и было на самом деле. То есть уже тогда на первое место выходили мои самые отрицательные качества. Которые, вероятно, все это время с тех пор находились исключительно в бессознательном. И которые, также вероятно – заметно усилились с тех лет.

Можно даже сказать, что я помнил как сейчас (причем сами воспоминания иной раз вспыхивали ярким свечением отражений былой безысходности и от них нельзя было избавиться, как только «проговорив» их мысленно в своем подсознании) иные ситуации раннего детства. Ситуации, в которых более чем явно проявилось мое предательство. Предательство перед доверявшими мне людьми. Но хоть и был я негодяй, это почему-то вполне легко мне удавалось скрывать. Так что почти никто никогда и не догадывался, что я из себя представляю на самом деле. Быть может, их всех что-то подкупало во мне? Но что? Ведь, если честно, до сих пор я почти не задавался подобными вопросами. Нет, конечно, подразумевал, что, по большому счету, это неспроста. И люди должны были чем-то оправдывать свою доверчивость (излишнюю, конечно же, излишнюю) ко мне. Но сейчас вот подумалось: быть может, вся эта подкупающая любовь происходила на бессознательном уровне? И люди, почему-то беззаветно доверявшие мне, и сами не задумывались: как все это происходило?.. Как, каким образом они оказывались в моей власти?..

Хотя, по большому счету, и самой-то подобной власти я никогда не желал… И не то, что она была мне не нужна… Скорее всего я даже не задумывался серьезно по этому поводу.

И тогда все выходило действительно как бы само собой. Хотя и не сказать, что без моего ведома. Вероятно, в моих словах или жестах все равно что-то такое проскальзывало. Что, на мою тогдашнюю беду, излишне располагало людей. Доверившихся мне. И преданных мною же.

И вот с этой самой мукой совести мне теперь приходилось жить. Приходилось смириться с этим. Смириться, потому как я никак не мог противостоять искушению вести себя и дальше точно также. Но даже если бы и не хотел… Это уже не зависело от меня, происходил почему-то совсем без моей воли… без моего желания… И конечно же – без моего участия. Без моего сознательного участия. Ибо с недавних пор я всецело (полностью и исключительно) доверял бессознательному. И лишь молча взирал – куда оно меня уносит.

И что?.. Разве не негодяй после этого?.. Ведь, пожалуй, и самый редкостный мерзавец, в сравнении со мной – самый чистый ангел! К тому же и грехи мои настолько суровы, что я даже более чем боюсь приводить реальные сюжеты происходящего… И тогда уж события из прошлого нескончаемым потоком (один другого хуже) проносятся перед моим сознанием. И я даже не хочу, не пытаюсь выхватить, удержать хоть один факт из прошлого… Ибо больно, невероятно больно вспомнить что-то подобное…

27.11.83.

Я почти впервые так запутался в себе. То, что раньше принимал за некий луч истины – теперь в одно мгновение становится безвозвратно утеряно и не нужно вовсе. И мне почти абсолютно безразлично, к чему это все приведет. Вернее – вопрос: приведет ли оно вообще к чему?.. Не есть ли это самый настоящий путь в никуда?.. И если это так (если это на самом деле окажется так), то не означает ли, что и дороги вернуться обратно не существует больше, а само томление подобным окажется вдруг страшным до неузнаваемости своей безысходной правдой?.. И тогда уже окажется, что то, к чему стремился – безвозвратно потерянным… Ненужным… Лишним… (Наступит ли на самом деле – осознание этого факта?.. Или вместе со всем этим пропадет и способность какой бы то ни было оценки?..).

А вот ведь удивительно – состояние, то внутреннее состояние (и, главным образом, ощущение этого) в котором я нахожусь, что если оно уже кажется странным не только мне?.. Что если еще кто-то начинает замечать происходящие во мне пертурбации, вызывающие… вызывающие появление доселе неизведанных ощущений… Таких, быть может, которые и было бы невероятно страшно описать, поведав о них (вдруг и сразу) всему миру?!.. Или я только один способен различать подобное?.. Но не будет ли это игра с ветряными мельницами?.. Быть может и не следует так уж замыкаться на собственных впечатлениях, посчитав, например, что если это происходит только со мной, то почти что значит и касается только меня… А другие здесь вроде как не при чем…

Но, должно быть, это не совсем правильно… Ибо то, что замечается таким вот образом мною – уже почти что есть ни что иное как подтверждение наличия (существования) совести… Совести, как нечто того, что скорее всего как раз и не дает мне права молчать…

Но что это?.. Неужели я и впрямь вдруг стал таким честным?.. А может я и был таким? И доселе все это существовало почти исключительно в моем подсознании, не выходя наружу, и лишь подспудно влияя и определяя характер моих действий… Да совершаемых поступков…

28.11.83.

Когда-нибудь… Когда-нибудь, вероятно, я должен был задуматься над этой простой (и даже простейшей, более чем простейшей и даже напрашивающейся само собой) истиной… Незачем усмирять в себе два разных человека… Надо дать им вправе выговориться обоим… Нет, надо даже им дать право насладиться полемикой (хотя будет ли когда-нибудь что-то подобное между ними) друг с другом… Насладиться самыми настоящими откровениями их откровений… И тогда… тогда мне останется всего лишь слушать, представив им, быть может, поле для игры… Игры на одни ворота, игры, в которой (как изначально уже известно мне) просто и не может быть победителя… Это как право первой ночи – двое сливаются еще как будто вместе,-- но уже через мгновение из них получается лишь одно… одно целое…

Я давно таил в себе это желание. Еще как-то, помнится, противился, притворствовал столь, как кажется сейчас, элементарному началу пути, и как будто бы усмиряя и одергивая в чем-то самого себя понимал, что быть может как раз в этом и должна заключаться правда,.. Или истина.… Ну, или что-нибудь вроде того… Нет… В какое-то мгновение я начал уже разубеждать себя в столь непонятном (неужели и впрямь представлявшимся мне таким?) откровении…и в следующую минуту понимал, что ничего больше не надо…

Что это за два человека?.. Что они на самом деле из себя представляют… Знают ли о существовании друг друга?.. Догадываются ли?.. А если узнают – как смириться с этим?.. Не будет ли легальное появление одного – означать гибель другого… Но какова тогда очередность выхода?..

…Кто должен быть первым?.. Я?.. Он?.. Он… только он… сначала один – а после уже и другой… Второй просто-непросто вытянет первого из самого себя, и тогда уже совсем даже не важна будет эта «первоочередность»…

02.12.83.

Кто был тот… другой?.. Какой он из себя?.. Впрочем, о внешности говорить – значит рисовать автопортрет…

Хотя, вероятно, в чем-то они, эти двое, все же и отличались…

Ну может походка у первого была более уверенней… И осанка прямее… И тогда уже и плечи порасправленнее, и голова – приподнятее, да и… действительно, уверенности в нем было побольше… Иной раз – хоть отбавляй.

Порой мне казалось, что изменялся даже голос… Нет, скорей – сама манера говорить… Означало ли это, что он мне был ближе?.. Пожалуй, что нет. Как раз ближе (иной раз - намного ближе) был именно другой… Он ведь казался как бы погруженным вглубь себя… И за этой интровертированностью обманчиво казалось, что никто был не нужен…

Хотя наверняка это только казалось. Ибо за казавшимися какими-то опущенными чертами лица, за приглушенным голосом, который он боялся повышать (мне почему-то именно так это виделось), за всей этой внешностью погруженного в свои внутренние проблемы человека – как будто не было ничего, что могло как-то обратить на себя внимание… мое… мое внимание… И тем не менее, я чувствовал, что в этом человеке я – еще мгновение – смогу раствориться, слиться, быть может даже идентифицироваться… Но как же я боялся этого…

Они, бывало, даже дружили… И тогда из двух (вроде как и отличных до боли противоположности) личностей рождался какой-то странный (и до боли знакомый) симбиоз, о существовании которого я не то что не догадывался, а как-то наоборот – тотчас же и неотвратимо гнал от себя… Словно чего-то боялся…

А ведь я, пожалуй, и на самом деле боялся подобных перерождений… Вероятно где-то в глубине подсознания все должно быть непременно чем-то единым, а иначе нарушалась первооснова бытия… А что за этим… Что может последовать за этим дальше?..

Еще большая затуманенность того, что уже как будто начинало различаться в тумане ежедневной заретушированности… То, что словно и не должно было проявляться, высвечиваясь каким-то совсем непонятным образом… И за этим вот появлением почти всегда сквозила неизбежность… жуткая, и до боли манившая своей не открытостью… А быть может и наоборот, эта самая неизбежность, казалось, уже не предвещала, не должна была предвещать чего-то такого уж страшного… И тогда мне казалось – как будто не было ее… Но что тогда было?.. Был ли я сам?.. В такие мгновения мне наверное казалось, что и меня самого как будто не существовало… И тогда – словно проваливаясь в пустоту первооткрывшегося бытия, я как будто понимал, начинал понимать, что вроде как ничего не происходит… И уже не было их… ни того, ни другого… Но так как я твердо знал что они были (и есть) всегда – то ничего не изменилось… Да уже наверное и не должно было измениться…

Но зачем тогда было все это?..

04.12.83.

Те два человека, которые во мне жили, какие они были?.. В последнее время я зачастую слишком часто задавался этим вопросом. Но еще больше меня, наверное, мучило осознание необходимости смириться с их существованием. Глупо, конечно, было возражать. Да и, быть может, я не смог бы в полной мере (даже если бы сильно того пожелал) им что-либо противопоставить. Ну, тогда и вправду следовало просто смириться…

И все же иной раз мое подсознание необычайно активно восставало против осознания наличия сего факта. И тогда я в самом деле как-то странно изменялся; во мне рождалось что-то, быть может неведомое и для меня самого. Но вот, спроси меня тогда (да и сейчас), что было больше в моем «протесте»?.. И я вряд ли бы смог ответить…

И тогда, если бы кто посторонний смотрел на меня в тот момент, то он видимо обратил внимание на уж слишком потусторонний взгляд (начинавшийся еще, вероятно, с какого-нибудь «отвлеченного», но потом непременно уже переходивший в следующую свою стадию, на своего рода какой-то новый уровень), и тогда должно быть было действительно меня совсем бесполезным о чем-то спрашивать, ибо что я на самом деле думал в тот момент – вряд ли в полной мере осознавал и я сам…

Но уже то, что я знаю почти что наверняка – не было в моих тогдашних размышлениях чего-то и вовсе непреднамеренного, странного, загадочного, непредсказуемого… Да и сам окружающий мир как будто мне хоть и не виделся таким уж ясным да осознанно понятным, но и все равно он мог (при желании) показаться таким. Но вот было ли подобное желание?..

А ведь если разобраться, я, пожалуй, и должен был тогда уже начинать разбираться сам с собой. Но почти что верно наверняка, что я не знал в полной мере когда это со мной началось в первый раз… И тогда я уже мог только догадываться, что это вероятно начиналось как-то медленно (да почти что неосознанно), и я скорей всего почти наверняка упустил тот первый момент, когда это только началось – и теперь уже ощутил все как бы сразу, и мне пришлось как-то нелепо (и хочется сказать – почти что последовательно, но скорей всего это было все как-то резко, неожиданно, и сразу) констатировать уже наличие в себе чего-то такого, что вполне легко, пожалуй, можно принять и за наступавшее на пятки «раздвоение личности», но… но как бы мне не хотелось так уж быстро «смиряться»…

Но что же это тогда за состояние такое неосознаваемое внутри меня?.. Во что это превратилось мое еще некогда контролируемое сознание?.. Когда сейчас уже действительно, сам черт не разберет, в какую такую игру иной раз играет сознание с подсознанием?.. И кто там одерживает вверх?.. Потому как и сам мир (что окружающий мир – нелепая проекция бессознательного?) кажется не способен служить более-менее исправным индикатором, потому как быть может видится мне все в каком своем (могу сказать – индивидуальном?) ключе восприятия (ощущений?). И тогда уже кроме наступившей (или пока – почти наступившей) путаницы, я как вроде и не могу ничего разобрать в полной мере ответственно да точно.

А за условностью… за условностью может быть лишь только условность. И не больше.

А что на самом деле я мог из себя представлять в каком-то своем детстве? (если все же допустить, что истоки того, что сейчас со мной происходит, следует искать именно там). Неужели тогда еще, за и ничем как вроде бы не примечательной внешностью уже скрывались потаенно-бурлящие – и до конца неосознаваемые, ни тогда ни сейчас – силы, приводящие к самому настоящему хаосу мыслей да сквозящего за ними порока бытия.

Сейчас кажется что вроде бы вся сущность моя восстала против подобного желания откровения, но тогда уже быть может именно за этим скрывается то нечто ценное, что я быть может и всегда с такой настойчивостью стремился отдались от себя? А за самой возможностью архисложных в таких случаях «рождений идей» (то что и есть, быть может, самыми что ни на есть откровениями) скрывается самое что ни на есть ценное и запретное?

Но вот чем больше я начинал радоваться от нащупывания какой-то отправной точки (ну или той, которая должна была послужить таковой), тем больше как-то внезапно замечал, что все ее доселе осязаемая видимость как-то нелепо начинает расплываться передо мной. И ничего кроме того как необходимости вернуться на изначальные позиции – я вроде бы уже и не ощущал.

И тогда уже проходило еще какое-то время – и я уже и вовсе не переставал что-либо понимать (как, казалось, должно быть – четко и с осязаемой видимостью), и уже почти вслед за этим хотелось закричать или расплакаться, но я не желал ни того ни другого, так как почему-то невероятно боялся кому показаться излишне эмоциональным.

Так было, по всей видимости, от того, что за всякой эмоциональностью таилась доступность разгадки вас. А уже этого я боялся более чем очень.

Почему?.. Это чуть ли не единственный вопрос, который по праву заслуживает лидерства в моем желании разобраться: что же на самом деле со мной происходит?..

07.12.83.

Не знаю, почему я так хочу уцепиться за какие-то детско-юношеские воспоминания? Скорей всего это действительно попытка увязать посредством их все что случилось в дальнейшем и уже почти наверняка – что происходит сейчас.

Но тогда уже получается это не иначе как от безысходности? Ну а почему бы и нет?.. Разве не скрывается за какой-то нынешней попыткой действительно стремление хоть как-то попытаться оправдать – уже это нынешнее существование – быть может, попытавшись привязать ее к образу прошлого. Но уже и почти тогда же – за всем этим новым для себя и где-то таится подсознательная попытка спрятаться от реальности уже нынешней действительности. Ну а ежели так – то уместно ли уже тогда и дальше противиться подобному?..

Что скрывалось за моим прошлым? Прошлым, в воспоминании о котором я быть может все чаще и чаще начинаю ощущать какую-то внутреннюю одухотворенность… Одухотворенность, быть может сравнимую с ощущением (но еще не осознанием) чего-то поистине великого. Того что только при каких-то неведомых для меня «раскладов» способно и на самом деле стать таким… Ну а пока оно еще скрывается в не совсем охваченной желанием действительности правды бытия. Да и о чем на самом деле можно так свободно да беспрепятственно вести речь, ежели за затуманенным разгадыванием каких-то новых жизненных кроссвордов, я к сожалению все больше замечаю как начинаю уходить в какую-то бестелесную даль; из-за которой если и возвращаюсь – то только на миг, да и то, словно и не я это вовсе…

И вот что удивительно. Мне почему-то всегда хотелось затаиться, спрятаться в этой бездне навалившейся на меня «необратимости бытия», словно я мог как-то и действительно спрятаться в ней, и уже как будто бы и не надо было возвращаться обратно.

Что скрывалось под этим вот покровом такой непонятной для меня тайны. Что было, что казалось мне больше нелепым – мое подобное желание или осознавание на самом деле осознавание всей той загадочной будничности событий. Абсурд… И это при том что действительно мной двигал тогда исключительный абсурд всего что происходило и вероятно только еще могло произойти.

..Но я по всей видимости действительно слегка заигрался. И тогда уже мне просто наверняка следует вернуться как минимум на пару десятилетий назад, чтобы попытаться восстановить всю ту очередность событий, которые, собственно, и привели меня к себе – уже сегодняшнему.

Часть 2

10.12.83.

Это было, пожалуй, лет двадцать, двадцать пять назад. Я рос тогда вполне обычным номенклатурным ребенком, которому совсем не нужно было задумываться о том, что и как происходило вокруг, потому как у него (или точнее – у его родителей) «все было».

Сейчас, пожалуй, излишне – а в контексте задач подобных воспоминаний совсем даже излишне – вдаваться в какие бы то ни было вопросы быта. И тогда лишь стоило сказать, что жил я в семье вполне типичных номенклатурных работников – отец, Петр Владимирович Быстрицкий, ученый-химик, был (как это я уже позже узнал – в семье в ту пору подобные разговоры были табу) связан с какой-то военной секретной отраслью разработок (новейшего оружия?), и в свои 48 – уже носил погоны генерал-майора и имел медаль Героя Соц.труда. Мать – Ираида Матвеевна, преподавала в каком-то военном училище иностранные языки. Я как-то и не вдавался особо в вопросы – какие из пяти языков, которые она знала в совершенстве – на самом деле были «задействованы» постоянно. А быть может, это опять же было связано с тем, что на все, что касалось темы работы родителей – в доме налагался (непонятный для меня и тогда и сейчас – запрет).

Тем более, что и выболтать кому – вроде как (мне почему-то всегда так казалось) я на самом деле не мог. Родители вели какую-то до странности закрытую жизнь, гостей в доме почти никогда не было, экономка – тетя Глаша, да моя нянька и воспитательница – Элеонора Сергеевна, как-то изначально находились под тенью славы моего отца (хотя слава-то, большей частью, была исключительно в узких кругах), но уже как бы то ни было, и приходили и делали они свою работу как-то… невидимо, что ли; так что, вероятно, никто никогда бы и не мог сказать, что они способны были (вернее – имели на то желание) услышать «что-то лишнее». Да и когда возвращались с работы родители (которые почему-то уходили невероятно рано – по крайней мере я еще всегда спал – а возвращались поздно – когда я почти что спал) – и экономка и гувернантка (это слово почему-то не любили, и так быть может Элеонору Сергеевну звал только я, да и то – после того как лет в 12 прочитал Толстовскую. «Войну и мир») тотчас же покидали нашу большую квартиру на Петроградской стороне города Ленинграда.

Мне тогда было лет 14. Невероятно худой и не по годам рослый – я представлял собой этакий ходячий скелет, и, несмотря на то, что питание всегда у нас было достаточно разнообразное (помню как дядя Боря – один из помощников отца – поднимаясь с ним в квартиру и обязательно держа в руках коробку с – как я уже знал – с «вкусностями» - передавал ее мне как-то всегда хитро улыбаясь, казалось, всем окружающим, что мол, вот, специально достал Максу (то есть мне), и выказывая уже исключительную надежду (и обращаясь теперь уже действительно только ко мне), что если я съем все – то буду под стать дяде Васе.

А дядя Вася – бывший охранником отца и всегда стоявший рядом с ним – уже улыбался во весь свой добродушный рот (похожий больше на клоуна, чем на грозного стража) и по видимому только еле уловимый намек на взгляд отца не давал этому двухметровому детине (в прошлом, как я знал, бывшему каким-то известным борцом) затрястись в громоподобном смехе.

Впрочем, отец не очень любил все эти внешние (и как он считал – совсем излишние) эффекты, а потому все эти воспоминания, быть может, и дошли в моей памяти до сего дня потому как были хоть и редки – но каким-то невероятным образом смешивались с тем фантазийным образом, который вероятно как в те годы и стал появляться около меня, а потому проходило какое-то время, и уже на самом деле для меня становилось достаточно «ответственным» вспомнить, где же была истинная правда, а где тоже правда, но уже передернутая легким взмахом накрывающего ее вымысла. Который был, в сущности, достаточно безобиден.

И так вполне могло быть еще и потому, что на самом деле мало кто мог истинно поручиться, что правда, которая в действительности и наяву была более реальна, чем та, которая скрывалась где-то в подсознании, и была, вероятно, тем же самым проявлением мыслей человека, но вот большим знаком вопроса могло быть – где были по настоящему искренние мысли, а где скрывалась лишь видимая необходимость их.

Но быть может, на то уже не было такой уж большой необходимости, потому как уже в то время (несмотря на возраст) я начинал догадываться о том, что вполне можно жить и в действительном, реальном мире – а истинно находиться в своем, воображаемом, и необходимо лишь было вовремя расставить акценты, да сыграть «видимость присутствия».

И вот что удивительно: осознание сего факта, в принципе, по всей видимости, действительно наметилось именно в те дни моего более чем отрочества, когда, казалось, ни о чем подобном среднестатистический ребенок моего возраста и не должен был размышлять.

Ну а если даже допустить, что подобные мысли все же у кого и проскальзывали, то уже вряд ли они могли привести к каким-то структурированным выводам. Так просто быть не могло.

Да и, вероятно, в те дни и у меня мог только наметиться какой-то единый (общий) контур чего-то глобального и масштабного; того, что в последующем стало вырисовываться во все более и более узнаваемую картину некой модели поведения, которой (замечу) еще только следовало «беззаговорочно принять».

В те дни я уже нисколько не сомневался в своей исключительности. Хотя, положа руку на сердце, эта самая «исключительность» скорее напоминала для меня неразрешимую загадку бытия, за которой, быть может, скрывалось нечто таинственное и, вероятно, действительно непонятное. Непонятное еще, в первую очередь, для самого меня. Ибо я даже больше боялся своей подобной «исключительности», чем способен был по-настоящему восторгаться ей.

Да и чем на самом деле было мне восторгаться? Эта моя исключительность для меня тогда больше таила в себе опасностей, чем ожидания каких-то действительно дивидендов в будущем. Причем (вот уж, что было истинной правдой) само будущее – казалось почти исключительно окрашенным в какие-то мрачные тона. И, по всей видимости, провидение при этом красок не жалело.

Не знаю, что мне мешало тому, чтобы хоть как-то более-менее сносно оформить полученные сейчас выводы еще тогда? Скорей всего молодость. Ибо молодость почти всегда, к сожалению, таит в себе и недостаток знаний, да и, бесспорно, жизненного опыта (в иных случаях некоторым людям заменяющее первое). Ну уже как бы то ни было, а скорей всего и как следствие – мне просто было суждено в последующем совершать еще достаточное количество тех ошибок, которые некоторым удавалось просто обходить стороной. Но разве мог я на что-то быть в обиде? Уже просто по принципу – большинство из выпадавших на мою долю (тех, детских) неприятностей в своей основной массе были попросту необходимы, так как, во-первых, помогали избежать неприятностей (уже в будущем) еще больших, а во-вторых, послужили достаточным материалом для размышлений, так или иначе, способствуя моему духовному росту.

Хотя тогда и было для этого еще далеко.

Я рос, как уже говорил, ребенком из достаточно обеспеченной семьи, и, в принципе, не выявись уже тогда моей страсти к литературе (да и вообще – к книгам), скорей всего (почему-то сейчас я в этом даже уверен) мог бы просто-напросто избежать тех нелепых по сути, но так необходимых мыслей, результат которых в конечном итоге был все же больше печален, чем действительно необходим. Хотя нет. Как я уже заметил, в моей тогдашней ситуации подобный результат был все же необходим. Необычайно необходим. А потому, вероятно, и закономерен.

Но знать бы это мне тогда! Сколько бы удалось избежать излишних расстройств и как более чем печальный итог – даже (хорошо, что только мысленных) суицидных попыток закончить свое, казавшееся тогда ненужным, существование.

Но вот удивительное дело. Я только сейчас могу подвести под все эти попытки необходимую психологическую (а значит оправданно легализующую все мои тогдашние помыслы) базу: ибо, как уже заметил – было подобное не иначе как всего лишь одним из этапов духовного перерождения личности; своего рода становлением моего внутреннего сознания. И тогда уже помимо всей подобной «нужности да оправданности», ничего плохого да отрицательного как будто эти казавшиеся мне отклонения от нормы в себе не несли.

Но вот в том-то и дело, что я никак не мог разобраться в своем будущем. В том, каким оно должно было быть. Нет, опять же, не тем, что, по большому счету, мне и так в какой-то мере было предначертано. Но тогда уже, по всей видимости, и родители в какой-то мере вносили дополнительную сумятицу в характер моих гнетущих мыслей (еще более усиливая их и без того негативный характер), ибо подспудно я улавливал уже мысли их по моему поводу (а может где и случайно слышал обрывки фраз, которые при моих проявлявшихся уже тогда способностях к анализу – без труда выстраивались в цепочки даже более чем законченных вызовов-предложений), и тогда уже действительно еще больше переполнялся от какого-то осознания собственного величия, ибо понимал, что родители более чем в меня верят (предрекая мне почти что невероятное будущее), но быть может как раз это меня в итоге еще больше и запутывало, ибо (умом все больше понимая) я начинал мучиться, безрезультатно бившись над неразрешимыми загадками своего бытия. И в минуты, когда все более и более запутывавшееся сознание начинало требовать «правды»… Это было, наверное, самое тяжелое для меня… Ибо я с ужасом осознавал, что неспособен разрешить «загадку сфинкса».

Но как уже, пожалуй, я, верно, заметил, все подобные размышления (гнетущие в своем роде) были для меня действительно необходимы.

И тогда уже был в какой-то мере даже благодарен тому, что все мои пертурбации сознания вызвали в подсознании своего рода особое чувство, которое не иначе как свидетельствовало и о поиске какого-то совершенства, и о уже неких (достижимых и достигаемых) результатах этих самих поисков.

Казалось, что может быть лучше: прийти к цели (пусть даже до конца и неоформившейся) посредством исканий?! Долгих? Ну, быть может, и долгих. И уже в любом случае я, пожалуй, должен был действительно кого-то благодарить (Если на самом деле был кто-то) за то, что в силу создавшихся особых (и крайне негативных по сути) условий – вынужденно искал способы преодоления создавшихся (на протяжении всей осознанной юности) препятствий.

И вот верно именно тогда (в том самом описываемом мною периоде собственной жизни) я пришел к неким выводам, позволившим мне не только вообще выжить в том мире, в котором пришлось жить, но и достаточно четко расставить ориентиры (так сказать – наметить цели), ну и, соответственно, приложить дальнейшие усилия к преодолению (и, конечно же, выполнению) поставленных задач.

В моем детстве, за волной вполне обычных и ничем не примечательных событий (свойственных, наверное, всем другим юношам-подросткам соответствующего возраста и уровня жизни) намечалось и нечто, поначалу неосознаваемо-ирреальное, которое первое время я и не мог даже более-менее точно охарактеризовать. Все дело в том, что уже тогда (именно в том своем детстве) я стал ощущать, что как будто начинаю жить и не совсем, как бы это сказать поточнее, измерении что ли… То есть в иные разы создавалось ощущение, что помимо какой-то одной (и более-менее официальной, той, которая была на виду) жизни, я как бы временами окунался куда-то в иную область восприятий. А то и жил (находился) какое-то время там.

Сейчас уже точно не помню, какое тогда у меня было восприятие от такой вот действительности в реальности. Но по всей видимости я был не очень-то доволен подобным положением дел, если искал непременные способы как-то попытаться выйти из того своего состояния. И что удивительно – мне потребовалось чуть ли не с десяток лет, чтобы понять, что этого делать, собственно, и не требуется. Ведь всегда лучше – не избавиться от проблемы, а стать как бы «над ней». Подчинить ее себе. Заставить ситуацию работать не против, а в паре и с тобой.

Согласитесь, это намного и интереснее и целесообразнее.

Но вот в том-то и дело, что подобное вот это «осознание» случилось намного позднее. А тогда… Тогда я конечно же ни о чем таком еще и не догадывался; а потому мучился, переживал, терзался сомнениями… И не знал способа выхода из создавшегося (и затянувшегося, по сути) положения. Хотя искреннее пытался сам себе помочь.

По всей видимости, именно с тем вот желанием отыскать истину (что почти означало – первоначально разобраться в себе) было, так или иначе, мое увлечение литературой. Увлечение, которое я пронес через всю жизнь, а в последующем – и посвятил себя ей. И вероятно – к тому же самому относится и поиск в философских, да и психологических (вернее – психоаналитических) источниках.

Хотя вот с последними было посложнее.

Официально тогда все что связано с учением Фрейда было под негласным запретом. И мои попытки (то есть обращения к отцу) прочитать хоть что-то по этому поводу – встречали, как бы это мягко сказать, недоумение с его стороны. Но вот помню, мне тогда только исполнилось лет 16 (или 17?), отец приехал как-то вечером необычайно веселый, его водитель и охранник внесли в квартиру кучу каких-то коробок, одну из которых отец, загадочно мне подмигнув, велел мне забирать в свою комнату. Но вскрыть исключительно после ужина. Так сказать, перед сном.

Признаться, последний мой разговор с отцом о Фрейде состоялся уже как год с назад, а потому я просто подумал, что в коробке что-то из той литературы, которой отец регулярно (по выработанному им своеобразному плану, а быть может и вовсе без такового и тогда уже - по мере «доставания», хотя учитывая его возможности «достать» он мог практически все) снабжал меня. Причем большей своей частью это была литература, так сказать, неофициальная, та, которую не встретишь на прилавках магазинов; хотя кое-что он привозил и из самих магазинов. Вернее – складов, директора которых, соблюдая навязываемую отцом тайну (даже не такую уж необходимую, но так, вероятно, отцу было спокойнее) отзванивались одному из его помощников о поступлении необходимого товара.

В коробке был Фрейд. Издания начала века, на русском языке, еще тех лет, когда в Советском Союзе не только активно печатали и переводили Фрейда, но и был даже создан государственный психоаналитический институт. (Его руководитель Ермаков и большинство преподавателей позже были все тем же советским правительством расстреляны).

Ну как бы то ни было, я мог серьезно заняться изучением теории психоанализа. И, собственно говоря (да и уверен наверняка), если бы все так вышло как я задумал – быть может многих ошибок в своей жизни мне бы и удалось избежать. Но уже через неделю в мою комнату чуть ли не ворвался (невероятно встревоженный) охранник отца дядя Вася, и срочно попросил собрать все книги из недавней коробки (по-моему, он так и не произнеси имя автора) в эту самую. Коробку. А когда я это сделал (в каких-то полузамедленных движениях, при этом более чем недоуменно наблюдая за почти немигающим взглядом дяди Васи, которому, вероятно, была дана установка мне не мешать), он быстрым (и каким-то отработанным) движением подхватил ее под руки, а через несколько секунд, припав к окну, я заметил рванувший с места отцовский автомобиль.

Оставшиеся полдня (до вечера, когда отец должен был прийти с работы) я как-то излишне нерешительно бродил из комнаты в комнату (безуспешно пытаясь остановить свою мысль хоть на чем-то), но, по-моему, так толком и не смог успокоиться, решив, по всей видимости, дождаться возвращения отца и у него найти все ответы.

Но отец в тот вечер домой ночевать не пришел. И хоть так уже иногда бывало (специфика его работы вполне предусматривала и долгие «бдения» на службе и внезапные командировки), ощущение какой-то непонятной опасности тогда, помнится, как-то неотступно следовало за мной, бесцеремонно вмешиваясь в мои и без того суматошные мысли, и не давая мне возможности должным образом сосредоточиться.

На следующий день к нам домой почему-то не пришла ни моя гувернантка, Элеонора Сергеевна, ни наша экономка, тетя Глаша. Мать уже не уходила так рано на работу; да и вообще я стал замечать, что она старалась задерживаться дома подольше. Еще через день – к нам неожиданно приехал мамин брат (из какой-то соседней с нашим городом деревни; но если честно, я никогда толком и не знал где он жил – у него я был только раз, да и то в относительно юном возрасте) и забрал все оставшиеся книги. Да еще какие-то «предметы», которые были (вероятно матерью,--а когда?— я даже и не заметил) приготовлены заранее.

А еще через день… приехал отец. Вернее, он пришел не один, в сопровождении каких-то людей (взрослых дядь – я ведь тогда был совсем мальчишкой) в штатском. В принципе, военной формы отец тоже никогда не носил, как и его водитель, охранник, и помощники, но мне помнится что этих людей отличала какая-то удивительная внешняя схожесть. Мамы тогда не было дома (все-таки ушла на работу), какой-то из «дядь» дружелюбно улыбаясь (все они были в какой-то мере психологами-любителями) попросил поиграть в своей комнате, мол, нам с папой надо поговорить, а потом (прошло, должно быть, немного больше получаса) они все ушли. Вместе с папой, который, помнится, все хотел мне что-то сказать, но я – радостный, что его увидел – перебил его какой-то ерундой, суть которой сводилась: лучше приходи поскорее вечером – и обо всем поговорим. «У меня есть что у тебя спросить»,--хотел я ему сказать, но верно решил что стоявшим с отцом «его товарищам»,--как представился мне вероятно старший из них,--совсем необязательно об этом слышать. И ведь не было тогда у меня какого-то страха (а тем более ощущения какой бы то ни было опасности). Просто, рассудив, что на ходу говорить «о столь важном, что я хотел рассказать отцу» - сейчас как-то не с руки. Вот только отец как-то непонятно передернулся (таким я его точно никогда не видел,--быть может это тоже меня как-то остановило), и вероятно хотел улыбнуться, да вот улыбка все не получалась…

Отец уже не вернулся. А мама,--подробно расспросив меня что произошло в квартире,-- как-то внезапно погрузилась вглубь себя. И только через несколько дней призналась, что отец арестован.

…Его оправдали только через семь лет. Еще до того, первоначально «напрашивающуюся» высшую меру заменили максимальным сроком – пятнадцать лет, которые он и отбывал в колонии усиленного режима где-то в Средней Азии.

А когда вернулся, казалось, ничто и не изменилось. Ему вернули (отобранное) звание, персональный автомобиль, охрану, дачу, и т.п. «сопутствующие» атрибуты власти. Единственно – в свой институт он больше не вернулся, а получил должность – сначала в секретариате обкома партии, но потом видимо «сверху» решили, что вроде как неуместно занимать подобную должность хоть и реабилитированному, но бывшему заключенному, а потому «за заслуги перед отечеством» - отправили на пенсию. Персональную.

Было тогда отцу 55 лет, но, учитывая выслугу лет – возраст как вроде бы вполне к этой самой пенсии (тем более персональной) располагающий.

Что я думал за те семь лет? Какие мысли меня посещали? Признаюсь (и это в какой-то мере для меня загадка и по сей день) что мне на самом деле сейчас-то толком и не вспомнить. Как будто и не было их. Хотя с другой стороны, вероятно именно в тот период уже до конца оформилась (опять же, где-то в подсознании) моя какая-то особая амбивалентность. На людях я вероятно был один. А дома, наедине с собой, уже совсем другой.

И наверное уже здесь следовало сказать о той некой схеме (или модели поведения, хотя до этого еще было, наверное, далеко), наметив контуры (пока только контуры) которой я уже мог (попробовать) несколько иначе взглянуть на жизнь.

Скажу сразу, что этому не только предшествовало (но и вероятно было непременным следствием) мое постоянное погружение вглубь себя; так что иной раз уже могло показаться что я и совсем готов был запутаться – где я был на само деле? В том мире (где, собственно говоря, и должен быть), или совсем в ином; о котором, вероятно, имел лишь только достаточно призрачное представление. Хотя, конечно же, и не я один.

Что это был за мир? Чем он отличался от другого, того где быть может мне (как и остальным) следовало находиться постоянно; ну или по крайней мере – достаточно осторожно покидать его.

Но ведь я ничего такого не боялся. Да и, пожалуй, и не думал тогда (и это было скорее всего) даже о чем-то похожем, представляя мир который меня окружал (и по чьей-то воле во власти которого вынужден был находиться) чем-то сродни… да и не упомню уже сейчас, что я думал тогда на самом деле по этому поводу. Именно на самом деле. Я ставлю подобный акцент потому как уже к тому периоду относится вероятно самое первое мое ощущение некой раздвоенности. Ибо то, что я думал на самом деле по этому поводу. Именно на самом деле. Я ставлю подобный акцент, потому как уже к тому периоду относится, вероятно, самое первое мое ощущение некой раздвоенности. Ибо то что я думал на самом деле, зачастую, совсем отличалось от неких мыслей, так сказать, по факту; тех, которые и должны были быть, и, вероятно (да и конечно же) были, но которые я мог вполне не принимать всерьез, потому как считал их, ну если не бутафорскими, то уж по крайней мере совсем даже не обязательными. Да и разве могло быть как-то иначе? Совсем даже нет. И уже притом что так и не было (почти никогда) в действительности – сейчас и не уместно даже заострять на подобном какое особое внимание; хотя и практически бесспорно, что в любом ряду даже запоздалых эпатажных конэгуляций – можно отыскать одну какую-то (казалось бы случайную) сентенцию, которая в действительности и способна будет привести к какому одному знаменателю, и, собственно говоря, определяющему суть положения дел. Как говорится – вообще.

Ну и тогда я уже сейчас совсем не об этом.

Итак, по всей видимости, именно тогда ко мне впервые пришла мысль (являющаяся на самом деле следствием как раз достаточно долгих, как уже можно заметить, размышлений) о том, что чтобы элементарно приспособиться к выживанию (а за этими как будто простыми словами стоит несравнимо больше чем, быть может, кажется на первый взгляд), и тогда уже, чтобы действительно приспособиться к выживанию – следовало создать для самого себя некий (вымышленный, разумеется) образ, вживание в который и способен был дать то ощущение внутренней умиротворенности, к которому быть может стремится каждый; но которое наверняка – служило неким залогом безопасности.

И вот тут уже, за, как вроде бы достаточно проступающей простотой – скрывается то самое «постижение пути», к которому стремятся многие.

Нашел ли я то что искал? Нет. Или почти что нет. Но уже за этим отрицанием, на само деле скрывались несравненно намного больше, чем могло в себя вместить это слово. Ибо на само деле, более-менее уже в более зрелом возрасте. А тогда… за первым как будто и пониманием уже ничего более и не наступило; ибо как-то (если и не быстро, то незаметно) я и не растерял… а произошла переориентация ценностей. Другими словами, все, к пониманию чего я как вроде бы и приблизился, неожиданно быстро стало затуманиваться чем-то до сих пор для меня непонятным (а по прошествии времени, вероятно, и вовсе недоступным, большей частью, из-за «специфики памяти»), так что стоило один лишь раз упустить «нить Ариадны», и я уже напрочь запутался. Почему?.. Да вряд ли я и сам осознавал то…

Часть 3

25.12.83.

Быть может покажется удивительным, но поначалу мне казалось достаточно сложным вообще разуметь, можно ли тем путем, которым (быть может и неуверенно) пытался идти я – прийти к какому-нибудь более-менее знаменателю. И тогда, когда с одной стороны казалось, что вроде как и нет – с другой наоборот, мне виделось что именно так и возможно было это сделать. Но что тогда уже могло скрываться за той тайной, за которой, по сути, и должно было скрываться начало постижения пути?.. И вот в том-то и дело, что я понимал всю сложность вопроса (заключающегося большей частью в его неопределенной «расплывчатости»), и уже тогда, словно и не был уполномочен подыскивать какой и подходящий ответ.

Но вот что было, быть может, интереснее всего – я чувствовал, что нахожусь все время где-то рядом с истиной. Но вот в чем она заключалась – чаще всего и не знал вовсе.

И тогда, наверное, необходимо было разделять ощущение с истинностью понимания. И вот здесь, казалось, могла закрасться еще одна загадка: чему больше доверять – интуиции (родной сестры ощущения), или каким-либо фактам (противоречивый характер которых, зачастую, все больше и больше вводил в заблуждение). И уже тогда, когда я, как вроде, и готов был растеряться – я наоборот, находил некое мобилизующее меня начало, которое, собственно, и поддерживало силы. Хотя вроде тоже, своего рода, загадка – как это получалось (и получалось ли?) в реальности.

05.01.84.

Я всегда стремился к какому-то более различимому пониманию (загадки – если таковою она была) своего внутреннего «Я», чем, быть может, оно могло быть мне навязываемым чем-то свыше. И тогда уже (постепенно, за различный период анализа) я начинал приходить к различным выводам, суть представления которых в моем сознании, с одной стороны, и не выглядели такими уж осязаемо «великими», но уже с другой – я как бы и «догадывался», что быть может на них-то все и держится.

Но вот мог ли я противопоставить своему внутреннему «Я» (многочисленные диалоги с которым, порой, готовы были довести меня до исступления) то самое коллективное бессознательное, которое жило достаточной (или – самодостаточной) символикой собственного мифотворчества, и в какой-то мере способно было взять на себя те руководящие функции, которых, в принципе, каждый «здравомыслящий» человек должен был опасаться.

Но так ли это было на самом деле? Так ли это было в варианте с тем пониманием, которого я добивался? Конечно, вполне можно было допустить, что я как вроде бы и начинал «закручивать гайки», но уже с другой: было это по истинности совершенно ничтожным, в сравнении как с тем что уже происходило, так и с тем – что произойти вообще могло.

06.01.84.

Я все больше и больше пытаюсь сделать какой-то (уже ощутимый?) экскурс в прошлое, потому как на самом деле считаю, что именно там были сформулированы те позиции, в какой-то мере «благодарить» которые я должен сейчас. Однако, не стремясь (и видимо опасаясь) подвергать какому бы то ни было анализу совсем уж ранее детство (что на мой взгляд все же было бы наиболее правильным), я тем не менее вполне придерживаюсь (для меня уже это, как кажется, наиболее на сей момент значимым) того взгляда, что следует попытаться остановиться все же на годах подросткового детства, когда, быть может, и пришло, как мне кажется, настоящее понимание (хотя бы начало этого) того, что впоследствии привело мою мысль к работе в нужном русле «мыслительной активности».

И уже тогда я по-настоящему начал осознавать (в полной мере даже скорее как-то неосознанно), что происходит нечто странное (выходящее за рамки привычного понимания нормы психики, и даже в большей мере начала – впервые – приоткрываться тайна какой-то в те времена непонятной для меня патологии), в период, вероятно, уже взрослой юности. Как бы ухватив начало чего-то «неординарного» на самом излете детства.

Я тогда заканчивал школу. Ну быть может был предпоследний или даже действительно последний класс, и тогда мне…

Я не знал, что на самом деле со мной происходит… Как будто мир вокруг как-то разом потерял свои привычные очертания… Словно размылись краски… Нет, я жил в нем, конечно же жил… Но вот только временами стало появляться ощущение (достаточно странное, в своем роде, чтобы хотя бы начать задумываться об этом), и мне стало казаться, что как будто окружающие меня люди… разом стали какими-то другими…

Сейчас я пониманию, что тогда у меня просто-напросто «приоткрылось» подсознание. И произошло это скорее всего вследствие той мыслительной работы, в которую я погружался не только ежедневно, но и уже как будто бы ни с того ни с сего. Конечно, какое-то переосмысление действительности и должно было произойти. Но вот (опять же, к сожалению, только сейчас) я начал понимать, что одной из величайших из моих когда-либо совершенных ошибок – было то, что я слишком хотел повзрослеть. Видимо какой-то комплекс столь прочно и глубоко засел в моем подсознании, что не только (конечно же) был мне невидим, но и подспудно влиял на мое поведение (отношение) к окружающей жизни. Как будто в одночасье что-то изменилось, и мне уже совершенно невозможно было вернуться к своему прежнему состоянию. Да я, пожалуй, как-то быстро и забыл, какое было оно.

Все действительно изменилось.

15.01.84.

Но все же, моя память вновь и вновь возвращает меня к тому самому периоду (детства?.. юности?..), когда, или вернее – в котором, по всей видимости, и мог я хоть как-то отыскать те первоистоки причин, побудивших меня внес