К этнографической карте

ПРЕДИСЛОВИЕ

Предлагаемые вниманию читателей чтения по истории западной России были изданы в 1864 г. под заглавием: Лекции по истории западной России. Я читал эти лекции в том же 1864. г. в Петербурге, в небольшом обществе лиц высшего круга, пожелавших ознакомиться с историей этой страны, в которой тогда усмирялась польская смута и которая вызывала к себе всеобщее русское внимание.

С тех пор многое изменилось и в науке, и в западно-русской жизни. Открыто и издано не мало новых письменных памятников, в чем и я принимал участие. Появилось не мало новых научных трудов, в числе которых тоже есть некоторые мои труды и всегда особенно мне дорогие труды некоторых моих бывших студентов. Я исправил и дополнил, насколько мог при множестве других занятий, мои лекции первого издания по новым памятникам и согласно новым исследованиям, какие признавал верными. Некоторые лекции я почти вновь написал, особенно касающиеся ХѴIII столетия, так как сам не мало работал над новыми памятниками этого времени.

Некоторые, более важные и более доступные из сочинений, в которых подробно раскрываются те или другие предметы, кратко изложенные в моих чтениях, я указываю в начале каждого из этих чтений, кроме первого, составляющего введение в историю западной России.

В течение двадцати лет, прошедших со времени первого издания этих чтений, много пронеслось также разных новых воззрений на дела западной России, и много разных направлений выразилось в деятельности и русских, и польских, и немецких, и жидовских людей той страны. Я не нашел возможным принимать что-либо важное из этих новых наслоений в понимании западной России, и все существенные мои взгляды оставил, как они были в первом издании этого моего труда. Я даже осмеливаюсь думать, что освежение этих взглядов в сознании русских людей, особенно западно-русских, не излишне теперь. Скажу больше. Как двадцать лет тому назад, так и теперь, настоит вопиющая нужда знать западную Россию по - русски, понимать по-русски (что, как увидим, ближе всех других воззрений к истине) и вводить в это знание и понимание миллионы новых наших граждан западной России, простых малороссов, белоруссов и литвинов, более и более вступающих после освобождения крестьян в область знаний и стремлений образованных людей.

Все это, вероятно, и было причиною того, что давно уже, а особенно в последнее время, я стал получать из западной России настойчивые приглашения переиздать эти мои лекции или чтения.

Исполняю теперь это желание и прежде всего мой долг по отношению к западной России, в которой я родился и вырос вблизи русского её народа и в которой у меня с раннего отрочества закладывались главнейшие основы всей последующей моей деятельности.

Если в этих чтениях русские люди вообще, а в особенности молодые русские и литовские люди западной России, выросшие после первого издания этого труда, найдут такие вещи, на которые откликнется их родное чувство, то это будет для меня одним из лучших утешений в быстро приближающейся старости с обычными её спутниками—упадком сил и недугами.

 

ЧТЕНИЕ I

Что нужно разуметь под западной Россией? С какой точки зрения можно правильнее оценивать прошедшее и настоящее западной России? Связи западной России с восточной и общие труды в строении русского государства. Польское влияние па историческую жизнь западной России и печальные последствия этого влияния. Польское шляхетство. Сравнение восточно-русской жизни и польской. Уяснение задач наших чтений. Замечания о литературе, объясняющей историю западной России, —литература польская, русская вообще, местная западно-русская.

Более точное определение задач этих чтений.

 

 

Под именем западной России нужно разуметь Белоруссию, западную Малороссию, или так называемую Украйну, и Литву в собственном смысле т. е. страну, населенную литовским народом, словом, под именем западной России нужно разуметь всю ту страну, которая лежит на запад от Днепра и юго-запад от областей верхней Двины до границ Пруссии, далее Польши или так называемых привисленских губерний, и наконец до границ австрийского государства. Если же иметь в виду, какой западная Россия была прежде и где еще живет такой же народ, как в Белоруссии или в Украйне или в Литве, то нужно будет раздвинуть указанные выше границы этой страны и на восток за Днепр, Где живет не мало белоруссов и особенно малороссов, и на запад в пределы Пруссии, где живет часть литвинов; далее нужно их раздвинуть в пределы Польши, почти до Вислы, где живут на севере часть литвинов, в середине часть белоруссов и на юге часть малороссов; наконец нужно передвинуть эти границы за восточную Галицию к Краковской области и за Угорье Венгрии, где живут тоже малороссы.

Все эти области и все эти племена, за исключением угорских русских, живших с древних времен особою жизнью, и за исключением большей части малороссов на восточной стороне Днепра, составляющих позднейшие поселения, все эти области и племена с незапамятных времен находились в близких взаимных сношениях и разделяли одну, общую им историческую участь. Они вместе (включая даже значительную часть Литвы) находились под властью русских князей рода св. Владимира, великого князя киевского, и жили общей русской жизнью. Все они потом, за немногими исключениями, перешли под власть литовских князей и тоже жили русской жизнью, имели даже один язык государственный и литературный, так называемый западно-русский, на котором написано очень много грамот и книг, в том числе и все старые законы бывшего литовского княжества. Вместе все эти области и племена подпали затем под власть Польши и одинаково пострадали от этой власти, — потеряли почти все свои родные княжеские и дворянские роды, сделавшиеся поляками, потеряли большую часть своих родных горожан, то ополячившихся, то подавленных жидами, пришедшими в западную Россию вместе с поляками, и потерпели много других зол, которые увидим после. Наконец, все эти области и племена, за исключением прусских литвинов и австрийских малороссов, возвратились под власть России и при содействии её людей вместе восстанавливают свои подорванные силы и вознаграждают понесённые потери.

Называя всю эту страну западной Россией, мы, очевидно, смотрим на нее с серединной части русского государства, населенной цельным, плотным русским народом; а если оттуда смотреть на запад, то даже в простом, географическом смысле, т. е. по положению этих стран, можно без большой погрешности назвать западной Россией не только Белоруссию, но и Украйну и Литву.

Смотреть оттуда на западную Россию, из средоточия русского государства, при оценке её прошедшего и настоящего положения, более важно, чем это может показаться с первого раза.

Если отправляться в западную Россию из русского средоточия, то придётся неизбежно и самым наглядным образом убедиться, что западная Россия несомненно русская страна и связана с восточной Россией неразрывными узами, именно, придётся чаще всего самым нечувствительным образом переходить от великоруссов к белоруссам или малороссам; часто даже не легко будет заметить, что уже кончилось великорусское население и началось белорусское или малорусское, и во всяком случае придётся признать, что все это—один русский народ от дальнего востока внутри России до отдалённого запада в пределах Польши и Австрии. Даже переходя от белоруссов к литвинам придётся увидеть, что и эти два племени теснейшим образом связаны между собою и смешаны на большом пространстве даже по языку. Не говорим уже о родстве и близости между белоруссами и малороссами.

С серединной частью России, населенной цельным русским народом, действительно связывают сильные и живые связи и Украйну, и Белоруссию, а за ними туда притягивается с незапамятных времен и Литва. Туда их неодолимо тянут и русская вера громадного большинства населения западной России, и русский язык еще более громадного числа их, и русская торговля, более насущная для всей этой страны, чем торговля её с западными соседями.

Историческая народная тяга западной России к восточной сказывалась в многочисленных случаях даже тогда, когда эта западная Россия находилась под чужою властью, —литовской, польской, и шла, по-видимому, в совершенно противоположную сторону. Участвовали западно-русские люди в общерусском государственном строении и в первые, самые ужасные времена общерусского бедствия, —татарского ига, поднимая вместе с другими упавший дух народа, и при начале московского единодержавия, находясь в дружине и совете князей Иоанна Калиты и Симеона Гордого. Подвизались они наряду с другими русскими и в труднейшие времена московской государственности, как например, в борьбе с татарами, на полях куликовских, или при первом движении русских в южное гнездо татар—Крым, при Иоанне Грозном. Окружали они вместе с другими русскими престол Иоанна III на верху могущества старого московского государства. Работали они много вместе с другими русскими и в просветительном движении России при Алексее Михайловиче, Феодоре Алексеевиче, царевне Софии и при Петре I, даже более благотворно, чем чужие, пришлые люди-немцы. Некоторые из западно-русских и литовских людей, трудившихся на пользу всей России, оставили после себя неувядаемую славу. Таковы: доблестный защитник Пскова, литовский князь Довмонт с многочисленной дружиной его; великие русские святители—южноруссы: митрополит Кирилл II, митрополит Петр и по происхождению митрополит Алексий — этот величайший ратоборец за единство всей Руси, и восточной, и западной; знаменитый сподвижник Димитрия Донского в Мамаевом побоище, воевода Боброк-Волынец, а также литовские князья Димитрий и Андрей Ольгердовичи; даровитый и мужественный защитник Москвы в Тахтамышево нашествие литовский князь Остей; скромный, но ученейший труженик науки Епифаний Славинецкий—этот верный хранитель лучших начал школьного учения и заветов церкви среди страстей Никонова времени; святитель Димитрий ростовский, Иннокентий иркутский и многие другие, которых отчасти увидим после.

Можно сказать, со всей справедливостью, что в строении русского государства, русского языка и русской литературы трудились все русские, и с востока, и с запада. От того это строение и вышло таким большим и таким крепким.

Эту-то народную западно-русскую историческую жизнь, тесно связанную с восточно-русскою жизнью, мы и будем изучать в этих чтениях, именно: будем показывать, какова действительно была эта жизнь, какие она делала успехи в своем развитии и какие встречала препятствия и несла потери на своем историческом пути.

В числе невзгод её самым важным было то несчастье её, что она еще до татарского нашествия, а особенно со времени этого бедствия, была отрываема от восточной России, и чем дальше, тем больше подпадала влиянию и власти чужих людей, особенно поляков, народа, хотя и родственного нам русским, но с древнейших времен увлечённого бурным потоком западно-европейской жизни, который и полякам наделал много зла, —портил их для общей славянской жизни, теснил с запада, с их родной земли на восток, на чужую, русскую и литовскую землю, — и через поляков вносил и в западную Россию великие бедствия, —возмущение мира совести и вероисповедные смуты, народную порчу, как мы уже показывали, всего верхнего и городского сословий и, наконец, страшное порабощение простого русского и литовского народа в крепостном состоянии, которое отсюда распространилось даже на восточную Россию, хотя гораздо позже и в несравненно более мягком виде, и от которого уже в наши времена освободил и восточную, и западную Россию, и самую Польшу русский Царь-Освободитель и мученик Александр II, совершив при этом величайшее, нигде в мире небывалое дело—освобождение крестьян с землей.

Нет спора, что завоевания польской веры и польской народности в западной России доставляли не мало своекорыстных выгод многим из тех русских и литвинов, которые отрывались от своего народа и делались поляками. Между русскими и литовскими князьями и дворянами, делавшимися латинянами и поляками, развивались некоторые науки, искусства, удобства жизни. Но общее благо страны от этого не только не увеличивалось, а напротив—больше и больше падало. Благоденствие ополячившихся русских и литвинов более и более беспощадно развивалось на счет угнетаемого народа, для которого все блага польской жизни и сама Польша до такой степени становились чуждыми, что, когда нельзя было надеяться на помощь восточной России, он готов был отдаться под власть турок, и, действительно, не раз отдавался им в Украйне.

Причиной такого печального и бедственного для всех положения западной России под властью Польши было польское шляхетство.

Историческая и даже современная польская жизнь есть исключительно жизнь верхнего слоя поляков, — верхнего не в том смысле, в каком жизнь всякого народа есть прежде всего жизнь всего даровитого, образованного, а в смысле самой дурной исключительности, — в смысле шляхетства. Все, что было под этим шляхетством — народ, не имело жизни, было мертво, не участвовало в польской истории. Между польским шляхетством и польским народом нередко едва видны даже связи народности. Но все-таки в самой Польше, где дворяне и народ поляки, эти связи были и есть, следовательно, есть впереди возможность для Польши исправить старые грехи и выработать какой-нибудь новый порядок жизни, более отвечающий требованиям истории. Стремление к этому мы и замечаем у поляков, особенно в привисленских губерниях. Польская шляхта старается там сблизить с собой своего бывшего хлопа, освобождённого из хлопства Россией. К сожалению, польский крестьянин, освобожденный Россией, вводится в круг старопольских понятий, чаще всего враждебных России.

В западной России в массе народа нет ни этих народных связей с польским шляхетством, ни этой возможности выработать прочное объединение. Но чтобы яснее было видно, что это действительно так, мы очертим наперед историческую жизнь восточно-русскую.

В восточной России, не смотря на видимое разъединение верхних и нижних слоев народа и иногда очень резкое различие между теми и другими, особенно со времен Петра I, существует, однако между этими слоями очень много связей, которые объединяют их и сливают в один — русский народ. Есть у них общие основы и такие стороны жизни, на которых сходятся и объединяются все русские люди, какого бы сословия они не были. Так объединяют их религиозные верования. Так народные исторические предания одинаково говорят русской душе, как высшей, так и низшей среды. Трудные времена русской жизни сдвигают в одну семью всех русских людей. Не говорим уже об единстве языка.

Вследствие этих объединяющих связей в русской жизни, не смотря ни на какие трудности, происходит постоянный обмен мыслей, чувств и желаний между верхними и нижними слоями. Кроме того, люди верхних слоев, вследствие превратностей жизни, нередко переходят в нижние слои, не теряя способности и надежды сами или в своих потомках снова подняться. Точно также и люди низших слоев, путем образования, торговли, подвигаются вверх, не теряя начал народных, не переставая быть русскими.

Западно-русская жизнь не имеет ни этого прочного восточно-русского объединения верхних и нижних слоев народа, ни даже тех слабых связей между верхними и низшими сословиями, какие можно замечать в настоящей, действительной Польше, где и паны, и народ — поляки. В западной России, говоря вообще, существует жестокое разделение между простым народом и верхним польским слоем, —разделение по народности, по вере, разделение преданий и обычаев. Там народ стоит в великом уединении.

Чтобы представить наглядно это уединение, приведем один только, но поистине поразительный пример. В литовском Новгородке Минской губернии, в стране белорусского населения, родился поэт, признанный великим поэтом — Мицкевич. Все поэтические натуры, особенно великие, имеют общую им всем и самую обыкновенную между ними особенность — чуткость к страданиям народа, к больной стороне народной жизни. Они издали ясно видят эту больную сторону, глубоко ее чувствуют и гласят об ней с свойственною им силою. Мицкевич, увы, не видел, не понимал, не чувствовал больной стороны западно-русской жизни, от которой оторвались бывшие русские и литовские князья, вельможи, бояре и большинство мещан, не стал на стороне закрепощённого, загнанного народа, а сделался польским шляхетским поэтом.

В настоящее время поляки и в западной России стараются сблизиться с тамошним народом и привлечь его на свою сторону. Они объявляют, что уважают и литовскую, и белорусскую, и малорусскую народность, что желают даже, чтобы эти народности развивались и создавали свою письменность, печатали книжки на своих наречиях. Но в то же время они говорят, что польская народность исторически творится и должна твориться, подвигаясь на восток, т. е. что литвин, белорусс, малоросс, получая образование, должен делаться поляком.

Если бы поляки при этом даже искренно говорили, что это пересоздание литвина, белорусса и малоросса в поляка должно совершаться свободно, без принуждения, то и тогда всякий разумный литвин, белорусс и малоросс должен бы задуматься, не лучше ли в таком случае делаться великоруссом, а не поляком, не лучше ли пристать к сильному, чем к слабому, не лучше ли сливаться с могущественной, спокойной Россией, чем с слабой, вечно мятущейся Польшей? И такое соображение должно получить тем большую силу, что никто из малороссов, белоруссов и литвинов, усваивая русское образование и язык, не делается через это врагом своего племени, из которого вышел, а делаясь поляком, он непременно дурно относится к своему племени. Наконец дело в том, что свободное пересоздание в поляков поляки неискренно предлагают литвинам, белоруссам и малороссам. О свободном пересоздании их в поляков они говорят только в России, потому что иначе нельзя говорить и делать, а там, где они имеют власть, они забывают о свободе. В Галиции они немилосердно давят русский народ и самыми возмутительными насилиями пересоздают его в польский народ. Есть, впрочем, в западной России поляки, которые искренно, честно сближаются с народом. Они сознают, что все мы—и великсоруссы, и западноруссы, и поляки—от одного корня и рода славянского, далее, они сознают, что предки неизмеримо большого числа нынешних поляков западно-русских были русские или литвины, что их теперешнее положение среди русского или литовского народа неправильно, что они должны быть или чужими в стране, или делаться малороссами, белоруссами, литвинами. Некоторые из них и делаются то малороссами, то белоруссами, то литвинами, говорят даже между собою на языке своего местного населения, а иные даже желают, чтобы латинская служба совершалась на русском или литовском языке. Такие люди могут быть искренними друзьями народа западной России и приносить ему несомненную пользу. К сожалению, таких людей очень мало, и они не имеют еще силы.

Таким образом историческая жизнь западной России есть жизнь народа, до сих пор крайне неправильная, —жизнь народа, уединённого, лишённого своего родного, надёжного образованного сословия. Наша задача показать, как сложилось такое положение, как народ задерживал его, спасал себя от исторического уединения и как он отыскивал себе надежных руководителей в своей среде и в восточной России.

Посмотрим теперь, как представляется эта западно-русская историческая жизнь в тех сочинениях, из которых можно заимствовать сведения о ней, например, в произведениях литературы польской, русской и местной западно-русской.

О польской литературе в нашем обществе ведутся споры. Одни думают, что польская литература, как выражение польской цивилизации, великолепна и даже выше нашей; другие утверждают, что она никуда не годится. Наше мнение об ней между этими крайностями. Мы оценим, впрочем, эту литературу только по отношению к западно-русской истории.

Нет сомнения в том, что польская литература, как и польская цивилизация, очень богата по внешности. В ней много книг, и в числе их не мало хорошо написанных и хорошо изданных. Нет сомнения также, что в ней очень разработаны многие частности жизни и нередко разработаны прекрасно. Но во всех тех случаях, в которых нужно обнять цельным взглядом жизнь, обнять большую совокупность фактов и понять действительный, жизненный их смысл, там польская литература, за немногими исключениями, крайне несостоятельна. Во всех таких случаях она представляет ту польскую односторонность, которую русский народ так жестоко охарактеризовал известною своею поговоркой о поляках, —„безмозглый поляк"! Односторонность эта происходит, может быть, не столько от склада польской головы, сколько от исторического учреждения польской жизни, — от того же шляхетства, о котором мы уже говорили. Это шляхетство, сосредоточивающее в одном сословии все блага и права жизни, настраивало и даже теперь настраивает польского человека не обращать внимания и не знать, что происходит под шляхетством, — в народе. Отсюда крайняя скудость в польской литературе сведений даже о польском народе. Представим ясное доказательство. В польской литературе поразительная скудость этнографических сведений даже о самой Польше. Мы только по старым известиям и как бы по наслышке знаем, что в Польше существуют разные польские племена — велико-польское, мало-польское, мазовецкое, но узнать отчетливо эти племена из польской литературы нет возможности. Не говорю уже о том, как мало можно узнать о племенах Польши не польских, как например малороссах Люблинской губернии или белоруссах Седлецкой и литвинах Сувалковской. Все это от той же шляхетской теории. По этой теории все равно, каково бы ни было хлопство, и если обращается на него внимание, то хлопство в польских понятиях представляется безразличным, польским хлопством. До чего доходит это безразличное представление польского хлопства, это можно видеть из следующего примера. Однажды нам случилось пересматривать польскую библиотеку для юношества ¹). В этой книге, под именем польских нравов (под заглавием—Lud wieyski), описываются, между прочим, обычаи народа Волыни, Подолии, Белоруссии, как будто это в самом деле народ польский.

Этот крайний недостаток содержания польской литературы по-видимому естественнее всего должен был бы восполняться теми польскими писателями, которые принадлежат к так называемой польской народной партии. Этого естественнее бы ожидать, например, от известного и очень талантливого польского писателя Лелевеля. Но что же мы находим? Лелевель действительно клеймит польскую аристократию за то, что она попирала все права народа. Но где же народ у Лелевеля? Он находит его в той же польской шляхте, собственно низшей шляхте. В ней он видит выражение народа, жизненную его силу. Это натяжка для польской шляхты и не маловажная. Но мало этого. Если польская шляхта, хотя бы та лучшая часть её, есть носительница польской народной жизни, то для западно-русского народа носитель жизни, цивилизации — каждый поляк, хотя бы то и хлоп. Так действительно смотрит Лелевель. Он как бы намеренно унижает, уничтожает в Литве и вообще в западной России все древние задатки самобытного развития цивилизации. Это для того, чтобы показать, что западная Россия всем обязана Польше. У него и вообще у польских писателей западно-русская жизнь представляется грубой массой, которая должна быть обделана по началам польской цивилизации. Само собою разумеется, что из литературы, проникнутой таким взглядом, не много можно узнать западно-русскую жизнь.

Русская литература, конечно, не могла иметь такого грубого понятия о западно-русской жизни. Русская литература, государственная, показывает, что Россия всегда знала западную Россию, как свою русскую землю, и напоминала об этом Польше. В этом отношении не истекало никакой давности насчет этой страны, и знаменитое выражение императрицы Екатерины II, выбитое на медали по случаю второго раздела Польши: „отторженная возвратих", есть вполне естественное и законное, хотя и не полное, как увидим, обозначение векового процесса между Россией и Польшей из-за западной России. В этой государственной литературе понятие о западной России ясно. Когда развилась русская историческая литература, то и она стала смотреть на западную Россию, как смотрело на нее русское государство, т. е. стало раскрывать историю западной России также с государственной стороны, говорить о древних здесь княжествах, о государственных попытках восстановить единение западно-русских областей с восточной Россией и т. п. делах. Но и при этом правильном взгляде на внешние дела западной России, западно-русская жизнь в ней представляется чаще всего в археологическом виде, в осколках. Цельного, живого представления западно-русской жизни и в ней мало. Этому цельному, живому представлению западно-русской жизни мешали и до сих пор мешают между прочим следующие обстоятельства. И в восточной и в западной России до сих пор плохо уяснены древние русско-славянские начала жизни и те особенности, какие выработаны восточною и западною половинами русского народа, когда они были в разъединении. От этого русский человек часто ставит в западной России, как основное начало русской жизни, то, что есть не более как восточно-русская или западно-русская особенность позднейшего происхождения.

Далее, чаще всего просто забывается, что один и тот же народ, но разделившийся на две половины и проживший долго в этом разделении, не может не выработать различий, которые должны быть встречаемы снисходительно и жить себе, пока им судит жить история. Цельного живого представления западно-русской жизни естественно ожидать от местной, западно-русской литературы. Литература эта имеет несколько ветвей: местную польскую, малороссийскую, белорусскую; чисто литовской нет.

Было в западной России некоторое время, что тамошние образованные люди, усвоившие польскую цивилизацию, пробовали самостоятельно взглянуть на свою страну. Это было во времена Виленского университета, который страшно полячил западную Россию, так полячил ее, как не полячили её никакие польские неистовства во времена польского государства, но который, по естественному порядку вещей, развивал также в немногих личностях и противоположное направление. Вследствие этого, в западной России стала составляться небольшая партия польских людей, которые приходили к сознанию, что и сами они не поляки, а тем более не польский—народ их страны. Они задумали восстановить (в науке) самостоятельность западной России. Основали они ее на следующих началах. Они взяли старую идею политической независимости Литвы и полагали, что западная Россия может выработать эту самостоятельность при той же польской цивилизации, но свободно, естественно, без всякого насильственного подавления местных народных особенностей. Так эта теория высказывается довольно заметно в трудах Даниловича, в истории Литвы Нарбутта и в сочинении Ярошевича „Картина Литвы". Теория эта слишком шатка. Политическая самостоятельность западной России невозможна и еще более невозможна, если можно так выразиться, при польской цивилизации. Тогда эта самостоятельность кончилась бы тем же, чем кончалась прежде, например, в половине XVI столетия, когда Литва сливалась с Польшей. Следовательно, эта теория может иметь значение только как теория злонамеренная. Недаром ее высказывают и теперь некоторые поляки западной России.

Действительное, прочное изучение западной России могло начаться только на западно-русской, народной почве. Началось оно в более жизненной части западной России, в Малороссии, которая не раз выносила на своих плечах все западно-русское дело и до сих пор так богата силами. Здесь-то и началось серьезное изучение западной России. Помогло в этом Малороссии особенно следующее обстоятельство. Значительная часть малороссийского племени находится, как мы уже знаем, на восточной стороне Днепра. Под русскою властью оно могло сохранить все свои силы; в нем развивались свободно передовые деятели из образованного сословия. Многие из этих передовых деятелей перешли на западную сторону Днепра и подняли народное дело против поляков. Они выставили богатые народные силы, богатые народные предания, обратились к истории и стали рассказывать великие дела Малороссии, особенно казацкие. Теория козачества пленила многих из них. Козачество действительно много сделало, но много также имело крайних притязаний политических. Некоторые малороссы забывали-это, забывали также и то, что малороссийское козачество отжило свой век, и стали запутываться в разных теориях о самобытности Малороссии.

Теории их, без всякого сомнения, сами собой пали бы и посрамлены были бы малороссийским же народом; но, к сожалению, им придали особенную важность, и таким образом создался призрак так называемого малороссийского сепаратизма, который усердно поддержали и раздули в общественном мнении поляки (для них это очень выгодно) и который в прах рассыпается при всяком прикосновении к действительной народной жизни. Но нельзя не оплакивать, что ему дано искусственное значение и что он возведен даже на степень политической вины и опасности! Это спутывает и парализует многих лучших малороссийских деятелей, которые просто только любят свою родину и желали бы содействовать правильному её развитию. Можно, впрочем, надеяться, - что Малороссия одолеет эти затруднения. В ней есть много бодрых деятелей, в ней есть ученые средоточия— Киевская академия и два университета—Киевский и Харьковский, которые могут развивать правильно лучшие силы для всей западной России.

В преодолении этих трудностей и вообще в изучении западно-русской жизни должна бы помочь Малороссии Белоруссия. Подозрительных крайностей в области социальных и политических вопросов она не может иметь. Она так бедна, что не может допускать праздных теорий, отвлеченных мечтаний. Ей нужно решать только насущные, существенно необходимые вопросы, да и белорусское племя так близко к великорусскому, что никакой сепаратизм не может в нем иметь силы. К сожалению, слабость Белоруссии выразилась и в её литературных делах. В ней долгое время ничего не являлось. Только случайно или инстинктивно в Белоруссии взялись за разработку памятников древней западно-русской литературы. Путь этот оказывается, однако самым счастливым. Им можно дойти до самого верного понимания западно-русской жизни. В этих памятниках, в этой древней западно-русской литературе, везде и во всем—одно великое, объединяющее всех русских слово—Русь и Русь. Эти памятники, эта литература почти все на таком языке—западно-русском, который был общим для всей западной России и слился потом с общерусским литературным языком.

Таким путем лучше всего могут быть разработаны и общие, коренные русские начала, которые во веки вечные будут соединять западную и восточную Россию, и те западно-русские особенности, которые могут и должны себе жить свободно, сколько и как судит им история. На этот путь видимо становятся уже не только белорусские, но и малороссийские люди, —на него вступают и вообще люди русские.

Таким образом, из всех литератур, какие мы здесь кратко очертили, можно теперь вообще почерпать не мало данных для правильного изучения западно-русской жизни. Литература настоящего времени не могла не воспользоваться ими. Кроме того, сама жизнь, совершающиеся в западной России события, сильно двигают и литературу, и общественное мнение к уяснению западно-русского вопроса. Нельзя не заметить, что в настоящее время самые разнообразные писатели и органы гласности сходятся во мнениях об этом вопросе. Они почти единодушно защищают русскую государственность, народность и веру западно-русского народа, а прочие русские люди, как известно, сказались недавно, в последнюю смуту, еще яснее и громче, чем литература. Перед этим русским голосом приостановилось и призадумалось даже западноевропейское общественное мнение, о котором также скажем несколько слов.

Западноевропейскому обществу, западноевропейской литературе очень трудно понимать западно-русский вопрос. Говоря это, мы устраняем политические стремления и польские подкупы, порождающие неизмеримую ложь. Берем чистую сторону западноевропейского мнения и литературы. Западноевропейское общество легко понимает и уясняет себе борьбу резко различных народностей, например, немцев с датчанами, с французами и т. п., но ему не так легко понять борьбу между русскими и поляками, борьбу в одном и том же народе, особенно в таком мало узнанном, как народ славянский. Впрочем, борьба между восточно-русскими и поляками еще довольно уяснена историей, но между восточно-русскими и поляками есть еще западноруссы, отличные от поляков и имеющие особенности и по отношению к великоруссам. Легко ли иностранцу понять, что это за народ в середине между, великоруссами и поляками, куда он действительно тянет, особенно, когда поляки так усиленно затемняют глаза иностранцам? Впрочем, теперь уже проясняются и глаза западноевропейцев; есть уже там сочинения даже первоклассных ученых, в которых со всей научностью показывается, что западная Россия русская, а не польская страна. Но в западной Европе даже те, которые хорошо знают западную Россию, не легко признают законность народного западно-русского дела. Европе мешает в этом другое затруднение.

Известно, что всякая система жизни, сильная, разработанная, располагает своих последователей дурно относиться к другой системе. По этой причине Европа, сильная, гордая своей цивилизацией, не легко может признать законною другую цивилизацию—русскую, сложившуюся по другим началам, особенно религиозным. Поляки прониклись западноевропейскою цивилизацией. Они кажутся Европе законными деятелями в грубой, по их мнению, варварской западной России. В этом случае они смотрят на западную Россию точь-в-точь, как поляки с своей шляхетской точки, т. е. как на грубый материал, который нужно обработать по своим началам.

В последнюю польскую смуту мы, русские, выставили, вслед за материальной, нашу патриотическую силу против этого непризнания нас и наших прав западною Европой. Но этого еще мало. Нужно еще выставить и знание. Нужно показать, каково действительно русское дело в западной России, показать и оправдать нашу цивилизацию, нужно работать знанием путем науки.

 

1 Biblioteka dla młodzieży, Варшава 1860 г.

 

ЧТЕНИЕ II.

Этнографические и статистические сведения о западной России. Русские: малороссийское и белорусское племя, положение страны. Бытовые их особенности. Племенная и историческая связь между ними. Физические удобства и препятствия к этому. Литовский народ. Его местожительство, особенности, отношения к западно-русскому народу. Жидовское население. Его местожительство, отношения к народу западнорусскому, а также к немцам, полякам и к восточной России. Особенности жидовства, мешающие жидам делаться русскими гражданами. Поляки, их сословное положение, отношение к народу. Общий взгляд на положение западной России ¹).

 

 

Настоящее чтение будет заключать в себе этнографические и статистические сведения о западной России в связи с теми историческими данными, какие окажутся необходимыми для уяснения их. Этнографические и статистические особенности страны не вырабатываются случайно, в короткое время. Какой-нибудь нравственный или физический переворот может сгладить некоторые черты народной жизни, увеличить или уменьшить числовые данные; но не может изменить всей физиономии страны и даже числовых отношений, выражающих существенные проявления жизни. Поэтому этнографические и статистические данные могут многое уяснить к истории страны, особенно такой, в которой дела народа мало записывались, какова и есть западная Россия. С другой стороны, когда имеется в виду изложить историю страны в самом сжатом виде, то этнографический и статистический очерк её может служить как бы объяснительною, справочною таблицею, при которой не нужно будет потом входить в объяснение мелких частностей. Эти соображения и побудили меня предпослать изложению истории западной России этнографический и статистический очерк этой страны.

Население западной России, составляющей ныне девять западных губерний, — Ковенскую, виленскую и гродненскую, минскую, витебскую и могилевскую, киевскую, подольскую и волынскую, простирается свыше 12. 000, 000.

Вся эта сумма распадается на следующие числа по народностям:

1. Русских малороссийского и белорусского племени свыше 8.000,000—67%, а с великоруссами, поселившимися в этой стране в разное время и составляющими около 300,000, будет около. 9.000,000 — около 70%
2. Литовского народа... 1.300,000 — 11%
3. Жидов более.... 1.400,000 — около 12%
4. Поляков более.... 700,000 — 6%

но в действительности поляков гораздо меньше, едва ли есть 600, 000. Кроме этих народностей, есть еще мелкие этнографические группы, разбросанные в разных местах западной России, как например: чехи волынской губернии 7, 000; латыши в витебской губернии, свыше 200, 000; молдаване в Малороссии, слишком 40, 000; немцы, расселённые в разных местах, слишком 100, 000 и татары с небольшим 7, 000, или всех вместе 3% ²).

По этим цифрам можно видеть, что население западной России — самое разнообразное, пестрое. Но по этим же цифрам сейчас можно заметить, кому в западной России принадлежит главное место в этнографическом смысле. Это—русским и литвинам, составляющим вместе свыше 10. 000, 000—80%. Они-то составляют этнографическую основу страны. Никакой этнограф не назовет западной России иначе, как страною малороссов, белоруссов и литвинов.

В этом, этнографическом смысле вся западная Россия распадается на три группы, —на Малороссию, Белоруссию и Литву. Рассмотрим прежде всего каждую из этих групп.

Малороссийское племя занимает в западной России киевскую губернию, подольскую, волынскую, юго-восточную половину гродненской, входит около Припяти в минскую губернию и в южную часть могилевской. На всем этом пространстве малороссов свыше 5. 000, 000. Кроме западной России, малороссы живут в нескольких губерниях на восточной стороне Днепра, именно, в черниговской, полтавской, курской, Екатеринославской, харьковской, херсонской, а также в люблинской и Седлецкой губернии Польши, и в Галиции и угорской Руси в Австрии. Всех малороссов насчитывают до 18 миллионов.

Малороссийское племя почти везде живет на черноземной почве, так что, можно сказать, чернозем и малоросс—это два слова, неразрывно между собой соединённые. Это особенно резко бросается в глаза в тех местностях, где малороссийское племя сходится с белорусским. Где только выдался клочок черноземной почвы—там малороссы, а где пески или болота— там белоруссы. Чтобы повернуть при вспашке глыбу черноземной почвы, для этого недостаточно тощей литовской сохи или даже более крепкой русской сохи. Для этого нужен плуг, запряженный не меньше, как четырьмя волами. Но этот тяжелый труд обработки вознаграждается сторицею. Малороссийская благодатная почва приносит самые богатые плоды.

Такая почва, естественно, возбуждает в человеке уверенность, спокойствие. Эти свойства очень резко замечаются в малороссе, когда он занят своими работами. Кажется, для него не существуют никакие превратности, как будто все в мире проходит мимо него. Его не беспокоит нисколько и ужасный скрип колес его телеги, на которой он тихо, медленно везет свой богатый хлеб и думает думу. Но под этим спокойствием скрывается большой запас энергии, которая способна вдруг сказаться и наделать много добра или зла. Это обнаружилось на наших глазах в последнюю польскую смуту. Перед этим восстанием в Малороссии даже люди, близко знакомые с народом, не знали, что он думает делать, что он предпримет, когда начнется польское восстание. Казалось, он был совершенно равнодушен к тому, что затевали паны. Но как только появилась в Малороссии первая польская шайка, так немедленно бравые молодцы сели на коней, составились сами собою отряды и пошли забирать и доставлять в Киев мятежных панов. Нечто подобное, хотя и весьма предосудительным образом, сказалось и в недавних, так называемых жидовских погромах или жидотрепании.

Эти факты показывают, что в малороссах не личная только энергия, но что вместе с тем у них есть и народная, общественная сила. Сила эта, конечно, есть результат прежде всего нравственных качеств малороссов, но она вырабатывается также и независимо от них. На сплошной, плодородной малороссийской почве есть возможность поселиться в одном месте большому числу людей и прокормиться. Затем, открытая, малороссийская страна, в древние времена подверженная частым нападениям, тоже побуждала малороссов селиться большими группами, а не разбрасываться по одиночке. Поэтому в Малороссии почти везде большие деревни, часто в несколько сот дворов. Всякая мысль, внесенная в эти большие группы людей, быстро облетает всех, обобщается, подвергается критике, и если оказывается пригодною, то утверждается во всех и утверждается прочно. Поэтому, если малоросс уверится, то разуверить его не легко. Последняя особенность поразительно обнаружилась во время крымской войны в 1855 году, в белоцерковском народном волнении. Какие-то недобрые люди пустили в народе мысль, что все должны бросать работы панам, собираться в казачество и идти на войну в Крым. Народ заволновался, бросал панщину, стал собираться на войну и составлять отряды. Убеждения, вразумления не действовали. Пришлось употребить военную силу. Начальство поставлено было здесь в печальную необходимость отнестись к народу сурово. Нужно было восстановить порядок и некогда было входить в разбор того, какие побуждения двигали здесь народом. А побуждения эти были великие, исторические побуждения! В этом случае сказывалось не мелочное желание отделаться от барщины, а исторический инстинкт народа, его память о давней борьбе с азиатским миром и с поляками, которых он и тогда хорошо понимал. Народ рвался к этой борьбе к старому казачеству. Козачество это, действительно, сильно живет в нем и оживляет его. Оно сохранилось в многочисленных поэтических преданиях, песнях.

Вот образчик малороссийской речи, —отрывок малороссийской песни, в которой воспеваются дела из времен Хмельницкого:

Не дивуйтеся, добрыи люде
Що на Вкраини повстало:
Ой за Дашевом пид Сорокою
Множество ляхив пропало.

Перебий-Нис просит не много
Сим-сот козакив з собою;
Рубае мечем голови с плечей
А региту ³) топит водою.

Ой пийте, ляхи, води калюжи
Води калюжи, болотяныи,
А що пивали по тий Вкраини
Меди, да вина сытныи.

Зависли, ляшки, зависли
Як черна хмара на Висли.
Лядскую славу, загнав пид лаву,
Сам бравый козак гуляе.

Нуте, козаки, ускоки
Заберемося в боки!
Заженем ляшка, вражаго сына
Аж зе тый Дунай глибокий...

Белорусское племя, составляющее в западной России население до 3.300,000, а с смоленскими и холмскими белоруссами около 4.000,000 не имеет тех богатых особенностей, какими отличается малороссийское. Только к западу от Минска, к Вильне и отчасти к Гродно Белоруссия представляет более сухую и в более частых и крупных полосах довольно плодородную почву, особенно в области Новгородка литовского. И народ этой области выделяется большею бодростью сил, даже его называют особым названием черноруссов, как бы в соответствие большей его близости к малоруссам, часть которых — галицкорусские малороссы носят близко подходящее к этому название червоноруссов (но всей вероятности, от темнокраснаго цвета овец). Очень может быть, что в числе предков черноруссов и были вольные или невольные насельники из Малороссии. Во всяком случае, в старину это были более смелые колонизаторы, дальше других белоруссов выдвинувшиеся в литовскую страну и давшие первую русскую основу для литовской государственности.

Совсем иные особенности представляет Белоруссия и её население к востоку и югу от Минска.

Природа, кажется, собрала в стране Белоруссии все неудобные для жизни человека условия, чтобы дать бытие нескольким громадным рекам, благами которых большею частью пользуется не белорусское племя. В этой стране берут свое начало Днепр, Двина, Припять, Неман, Нарва. Пески, болота, низшего сорта лес покрывают почти всю Белоруссию. В такой стране народ не может отличаться богатыми физическими свойствами. Белоруссы большею частью небольшого роста, хилы, вялы, бледны. Нередко парни и девицы раньше двадцати лет уже не имеют ни кровинки в лице. Благосостояние до освобождения крестьян было им редко знакомо. Большая часть их ела хлеб неочищенный, с мякиною, как Бог дал, по белорусскому выражению. В тех местностях, где много песков, болот, лесов, белоруссы живут, как будто на островах, между которыми иногда по нескольку месяцев не бывает никакого сообщения. В таких местах белоруссы часто принуждены заключать браки в близком родстве и доходят до безобразия и уродства. Вследствие таких особенностей страны, белоруссы живут небольшими редкими группами. Большие деревни у них редко попадаются. При своей разбросанности, белоруссы не имеют той общественной силы, какую мы видим в малороссах. Исключение составляют, или, точнее сказать, прежде представляли их группы и даже полосы населения по рекам Двине и Днепру. Так большую силу показали полочане не только в древние времена и в государственном строении, но и в последствии, в области общественной. Полоцкое вече и вообще полоцкая община была из числа самых сильных русских вечей и общин даже в торговой борьбе с иноземными силами. Бодрость эту долго сохраняли полочане, а за ними витебщане и могилевцы также во времена наплыва к ним жидов и особенно в первые времена наплыва проповедников унии. В этом подражал им еще позднее и Минск. Но кроме этих выдающихся явлений, у белоруссов вообще мало общественной силы. Их легко давили по частям. Они не скоро противопоставляли свою силу, да и то им нужно было возбуждение со стороны. Это обнаружилось ясно во многих событиях их истории, например, в следующих. Поляки у них первых ввели систему уволок (подворных и затем семейных участков земли), разрушивших белорусскую общину, и не видно, чтобы белоруссы боролись против этого великого зла, как боролись малороссы. Обнаружились эти белорусские качества и в последнюю польскую смуту. Во время моего путешествия по западной России в 1862 г. мне не раз приходилось слышать от белоруссов, что если бы им только слово сказали из Петербурга, то они бы в мешках доставили туда всех мятежных панов. Но сами они мало делали. Только в Горы-Горках, местности, сохранившей больше народных сил, как и вообще в могилевской губернии, благодаря соседству восточной России, мятеж был сразу подавлен своими средствами. Сказалась еще народная сила, и сила очень древняя, на юге минской губернии. Некоторые православные шляхетские околицы—потомки так называемых литовских бояр—сами подавили польскую смуту в своей стране. Проявилась еще тогда народная сила около Динабурга, благодаря почину тамошних старообрядцев. От этой, однако слабой деятельности по собственному почину белоруссы способны переходить в другую крайность, свойственную людям этого рода, — к злоупотреблениям возбужденной силы. Так они в иных местах жестоко поступали с захваченными польскими мятежниками. Подобные крайности бывали и в старые времена. Во времена казацких войн в Белоруссии особенно много составлялось так называемых гайдамацких загонов, — партизанских казацких шаек, которые производили страшные жестокости. Вообще белоруссы нерешительны и в то же время очень впечатлительны. Последнее качество их не раз сказывалось и в прекрасных явлениях жизни. В первые времена церковной унии они больше других показали величественную, нравственную силу православия в своих братствах, во главе которых долго стояло знаменитое Виленское православное братство. У них же в последние времена раньше и больше развились народные училища.

Белоруссы никогда не знали татарского ига. Это тоже отразилось в некоторых чертах их жизни, например, в поразительном доверии к людям, в значительно хорошей их семейной жизни и в малом числе у них злодеяний.

Загнанные в болота и леса, белоруссы в этом самом нашли себе, однако спасение не только от татар, но и от многих других зол. Они закрыты были и недоступны окружавшей их цивилизации, и так как эта цивилизация—польская, иезуитская была очень дурная цивилизация, то белоруссы находили благо в своих лесах и болотах, скрываясь от неё. Они действительно более сохранили свой древний быт, чем малороссы. Самая речь их более чиста, более близка к великорусскому языку, чем малороссийское наречие.

Вот образец белорусской речи, песня женщины на чужбине:

В циомном леси, да трава зелена,
Гдзе я выйду—всио чужая старана
А в садочку саловейки поюць,
В циомном леси зюзюльки куюць.
Соловейко, рудный брацик муй,
А зюзюлька, рудна сиостринка мне:
Чи не были вы в маей старане?
Чи не чули навинушки обо мне?
Чи не тужиць мая матка по мне.
«Тужиць, плаче, убиваецься,
Што дзень, ночь спадзеваецься».
Еще бо я не радзилася,
Лиха доля прикацилася;
Еще бо я в пелюшках лежала,
Лиха доля за ноженьки дзержала,
Еще бо я коло лавки хадзила
Лиха доля за рученьки вадзила.

По этим образцам речи малороссийской и белорусской уже можно судить, что оба племени очень близки одно к другому. Близость эта особенно ясна в тех местах, где малороссийское и белорусское племена сходятся, как например около Припяти и у реки Нарвы. Там объединяется малороссийская речь, и — замечательное явление—от этого объединения выходит речь, чисто великорусская. Например: по-малороссийски тэпэр, по-белорусски цяперь. Малоросс, делая уступку белоруссу, смягчает свое э, а белорусс уступает свои ц, я, заменяет их буквами т, е, и выходит — теперь. Кроме того, история поставила оба эти племена в одинаковые условия жизни народной, по отношению, например, к полякам. Поэтому обоим племенам необходимо обобщаться, меняться мыслями, за одно действовать и для этого иметь постоянные сношения. Сношения эти и облегчаются такими большими реками, как Днепр и Припять с её южными притоками. Но облегчение это — больше по течению этих рек, т. е. на большие расстояния, чем в поперечном направлении, на близких, по многих расстояниях. В этом последнем отношении, на самом большем пространстве соседства обоих племен природа жестоко отнеслась к этой их потребности и положила не маловажные преграды между ними. Между этими племенами протекает большая, судоходная река Припять. По-видимому, удобство к объединению. Но эта большая, судоходная река окружена большею частью негодными лесами, сыпучими песками и огромными болотами, а у истоков её, как страшный Цербер, стережет колтун, царствующий здесь и поражающий страданиями население на обширном пространстве ⁴).

Таким образом, природа немного помогает сближению белорусского и малороссийского племени. А как важно это сближение, это не раз можно будет видеть из истории западной России. Не раз придётся видеть, что западно-русское народное дело потому и испытывало неудачи, что не легко было белоруссам и малороссам стать рядом и действовать за одно.

Литовское племя не отделено от этих двух племен какими-либо природными преградами, но и оно значительно уединено, только по другим причинам. Литовское племя занимает довольно удобную для жизни, большею частью плодородную страну—принеманскую. Оно населяет Ковенскую губернию, северо-западную часть Виленской. Небольшие группы его разбросаны в северной части гродненской. Кроме западной России, литовское племя занимает большую часть Сувалковской (северную часть, слишком 200, 000) и восточную окраину Пруссии (200, 000). В западной России, как сказано, литвинов 1. 300, 000. Народ этот разделяется на два племени: собственно, так называемых литвинов, живущих в Виленской и восточной части Ковенской губернии, и жмудинов, живущих на северо-запад от литвинов, в Ковенской губернии, Сувалковской и в Пруссии. В старину литовский народ занимал большее пространство, чем теперь. В западной России делая ветвь его, так называемые ятвяги, жили в юго-западной части гродненской губернии и в Седлецкой и Сувалковской. Малороссийское племя в XIII столетии и польское в то же время и в XIV столетии теснили литовский народ с этой стороны и совершенно истребили ятвягское его племя. Литвины остались только в принеманской стране до балтийского моря. Но и здесь они не имели покоя. Их жестоко давили рыцарские ордена: тевтонский и меченосцы. Таким образом, с разных сторон сжимали литовский народ. Эти обстоятельства выработали в литвинах ту особенность, что они обыкновенно упираются против всего, часто даже не сознавая, почему они это делают. Стоит утвердить их в какой-либо мысли, и они защищают ее упорно, не давая себе отчета, почему упираются, чего добиваются. Единственные соседи, с которыми у литвинов всегда бывал лад, это белорусское племя. С ним они живут рядом с незапамятных времен и в большой дружбе, которую и теперь можно видеть. Те и другие почти одинаково одеваются и часто меняются речью. В старые времена, как увидим, при этой дружбе они много делали добра для всей западной России. К сожалению, однако, история выработала сильное разъединение между литовским народом и русскими западной России. В новейшее время, вот уже второй раз мы видим странное, дикое явление. Литвины—поборники своего родного, самые жаркие в свое время защитники западно-русской независимости от Польши—и в 1831 году и в 1863 году в значительном числе стояли за польское дело против русских. Это невероятное явление объясняется тем, что литвины принуждены были принять латинство, почти все теперь латиняне, и находятся в руках латинского духовенства и поляков, которые всеми силами вооружали их, невидимо для нас, против России. Ничего решительно хорошего литвины не могли узнать о России. До чего доходило это неведение, можно судить потому, что когда в последнюю польскую смуту наши войска вошли в Жмудь, то оказалось, что там и крестьянская воля не была объявлена народу. Или еще новый пример. Когда в 1869 году решено было вводить русский язык в прибавочную часть латинского богослужения, то случилось так, что требование это предъявлялось прежде всего в литовских приходах, где народ ни слова не знал по-русски и, главное, где он имел и сильно оберегал остатки своего литовского языка в прибавочном латинском богослужении. На нас русских лежит великая обязанность позаботиться о литвинах. Это был сторожевой полк русский, защищавший русский народ не малое время от прусских и ливонских рыцарей, а затем от поляков. Литовский народ и в научном отношении заслуживает особенной заботливости. Это единственный, более сохранившийся остаток арийского доисторического племени, в котором составляли одно все народы европейские.

Вот образец литовской речи.

Литовская песня:

Пропалтас змойгус! Кур пасидесю? Кас мана ашарас Чиион нураминс? Ой ейсу, ашь ейсу Ю гила гирели, Ю гила гирели, Рас шисуусели. Тей Диовас тейсингос Ман ишь кляуис; Мана варгус, Мана бедас Нураминс.

Пропащий человек я! Куда денусь? Кто мои слезы Здесь осушит? Ох, пойду я, пойду В глубокий лес; В глубокий лес, К правой ясени; Там справедливый Бог Выслушает меня, И мои страдания, Мои бедствия Облегчит.

Действительно, литвину часто оставалось пойти в глубокий лес, воскресить древний языческий миф, представить в сфере этого мифа Бога, и ему поведать свои муки. Его жизнь, его речь, его душа часто были не поняты даже нами русскими.

Все эти племена—малороссийское, белорусское и литовское— составляют простой, земледельческий класс народа. Самое небольшое число их принадлежит мещанству, еще меньшее число—в духовенстве и наконец самое малое число — светских, образованных людей.

Такая большая масса простых людей (слишком 10 миллионов людей) не может не требовать для лучших сил своих выхода в другие сословия, не может не требовать, чтобы эти лучшие её люди составили родное, образованное сословие и служили сознательным выражением жизни своего народа. Самым естественным, постепенным и благодетельным выходом для этих лучших сил западно-русских племен должно бы служить городское, ремесленное, торговое сословие; но для западно-русского народа все пункты на этом пути заняты жидами.

Жиды в западной России везде населяют города, составляют городское сословие, торговое. Все попытки привлечь их к земледелию оказывались неудачными. Пробовали было строить деревни жидам в херсонской губернии, давали даже священные названия этим деревням, в роде Сарепты, Вифлеема и т. под., предоставляя, конечно, поселившимся евреям разные преимущества. Через год, два оказывалось, что если местность дозволяла вести какой-либо промысел, то еще оставалось в деревне несколько жидов; но если нет, то деревня пустела и разве один жид оставался в ней как бы стражем, и то устроив корчму, т. е. постоялый двор. В позднейшие времена в западной России попадаются жиды, занимающиеся земледелием, но очень редко, как земледельцы, а чаще всего, как землевладельцы, обрабатывающие землю христианскими руками.

Посмотрим, в каком отношении находится этот народ к местному населению.

Известно, что этот народ, потерявший свою государственность и оторвавшийся от родной своей земли, везде исторически развивал в себе особенную способность к торговым оборотам, и оборотам самым усиленным, которые доставляют большие барыши, но которые тяжело отзываются на тех, кто дает возможность получать такие барыши. В странах развитых, многонаселенных эта жидовская особенность может не производить особенно дурных последствий, потому что уравновешивается и сдерживается другими местными силами. Но в стране малоразвитой и бедной, какова на половину западная Россия, усиленная торговля жидов тяжело ложится на страну. Зло это становится здесь особенно ощутительным от огромного числа жидов. Их, как мы уже сказали, 1. 400, 000. Сравнительно с местным населением, такого числа жидов нет нигде в западной Европе. Самое большее, например, в Австрии, приходится: один жид на 60 человек, а в западной России — 1 жид на 11 христиан, часто на 9 человек; в городах же приходится по нескольку жидов на одного христианина. Очевидное дело, что такое множество жидов там заставляет их еще более усиливать торговое движение и тем тяжелее ложится на народ. Они действительно заняли все пункты, где только может происходить что-либо торговое. Приезжаете вы в город, вам нельзя ни остановиться, ни продать, ни купить, ни даже узнать что-либо без жида. Выехали за город, едете по дороге, на постоялом дворе жид; приехали к перевозу—жид управляет; смотрите: плывет барка или лодка, чем-либо нагруженная, работают местные крестьяне, а жид торчит тут, как хозяин. В новейшие времена жид нередко торчит и на полях во время жатвы, даже на чисто крестьянских полях. Это значит—жид закупил жатву и наблюдает за уборкой закупленного на корню хлеба.

С кем же связаны жиды и насколько они могут быть гражданами русской земли? Наши русские жиды, за исключением небольшого числа их, так называемых караимов, живущих в Крыму и оттуда расселившихся и в западную Россию, больше всего связаны с германскими немцами, от которых они пришли в Польшу и затем в западную Россию и от которых принесли сюда немецкий язык, составляющий их домашний язык. Затем наши русские жиды более близки к полякам, с которыми живут столько веков вместе и даже поменялись некоторыми особенностями. Старинная жидовская одежда — ставропольская одежда, а обычная грязь в жилых, непоказных комнатах польских семейств — несомненно жидовского происхождения. В польских смутах жиды нередко явно выступали польскими патриотами, а тайно всегда составляли коммиссариатское ведомство поляков во времена этих смут. В обычных делах в западной России они всегда заодно с поляками угнетали русского человека и даже принимали участие в религиозных угнетениях его. В новейшие времена жиды стремятся к сближению с русскими, — усердно изучают русский язык, наполняют русские учебные заведения, усердно вступают в русские торговые, промышленные дела, подходят даже близко к делам русского земледелия и овладевают значительным уже количеством земли на правах владельческих или арендаторских. В Юго-Западной России в их руках уже вся хлебная торговля. Наконец, жиды на столько сблизились с русскими, что из их среды уже выходят пожертвования, и иногда очень крупные, на общерусские благотворительные учреждения. Все это новейшее направление наших жидов несомненно крепнет и обещает укрепляться больше и больше. Громадные и разнообразные богатства России способны надолго привязать к ней наших жидов, и перевешивать их немецкие и польские особенности и наклонности. В этом отношении их стремление к расселению по всей России совершенно естественно и всегда будет настойчиво.

Но сделаться действительными гражданами России, слиться с русскими, как сливаются с ними русеющие немцы, поляки и даже инородцы нехристианского закона, наши русские жиды, за исключением отдельных единиц, не могут и, вероятно, никогда не сделаются. В этом им мешают следующие причины, которые одинаково даются и наукой, и самой жизнью, и которые составляют азбучные вещи, обязательные для всякого.

Наши русские жиды не смешиваются с нами русскими этнографически, т. е. кровным родством, и не могут смешиваться. Браки между нами и ими невозможны ни по-нашему, ни по ихнему закону. Не помогли бы этому и гражданские браки, потому что они противны и русскому человеку, а тем более жидам. Недавно в своих органах печати сами жиды заявили, что этнографическое смешение их с русскими невозможно и нежелательно им, потому что тогда они потеряли бы свою древнюю национальную особенность и исчезли бы с лица земли, как жиды... Что же это за национальная особенность жидов, которую им нежелательно разрушать, и которая мешает им сливаться с русскими?

Легко и прежде всего уловимая особенность национальности наших жидов — это указанная уже нами их немецкая речь в домашнем быту, и, хотя они редко на нее указывают и готовы даже отрекаться от неё, но в действительности эта речь, особенно облеченная в некоторые заимствования из древнего еврейского языка и в древнееврейский алфавит, имеет у них громадное значение и очень ценится, потому что составляет в своем роде условный язык и шифрованную грамоту, очень пригодные для тайного обмена мыслей. И это не случайная, мелочная потребность в таинственности. Она вытекает из цельной, законченной системы, так называемой талмудической, которая на большую половину есть политическая система, а не религиозная, и только по какому-то недоразумению подводится под разряд терпимых учений, а не под разряд вредных, нетерпимых, как крайние секты раскольнические, как теория иезуитская, социалистическая.

Талмудическая система узаконяет оторванность жидов от всех других народов, узаконяет господство над ними всякими способами до нарушения нрав собственности и личности, и наконец узаконяет тайные общества в виде кагалов, которые действительно и существуют при всех почти синагогах. При такой системе учения, обязательной для всякого жида и в большей или меньшей степени изучаемой с детства всяким жидом, немыслимо действительное обрусение жидов. Некоторое изъятие составляют упомянутые нами караимы, которые не принимают талмуда, а держатся только Моисеева закона по Пятикнижию св. писания и действительно более близки к христианам. Некоторые еще изъятия подготовляются самими талмудистами. Между ними давно уже работает сознание, что талмудическое учение не может держаться дольше, что оно давит хороших людей, дает непомерную силу злым людям и составляет главную причину ненависти христиан к жидам и безысходных бедствий для тех и других. В следствие такого сознания между жидами, заграничными и даже нашими, давно уже обнаруживается стремление выработать новое учение и составить новые общины, способные охранить жидовство от окончательной порчи в талмудическом учении и от постоянных взрывов ненависти со стороны христиан. Образование таких новых общин, если это дело искреннее, весьма желательно, между прочим, и потому, что разрушение талмудической системы несомненно и без того происходит, но направляется в очень дурную сторону. Из жидовства более и более выходит таких людей, которые не пристают ни к какому вероучению. Такие люди, за немногими лишь исключениями, делаются самыми последовательными рационалистами и космополитами, и тем незаметнее и сильнее вносят разложение в науку, литературу и нравы своих христианских сограждан. В западной России довольно часто можно слышать в этом роде жалобы от педагогов тех учебных заведений, где много учеников из жидовства.

Из всего этого можно видеть, надеемся, с достаточною ясностью и убедительностью, как тяжелы жиды для народа западной России и как желательно, чтобы они поскорее поставлены были в условия жизни, менее вредные для этого народа.

Другою преградою лучшим народным силам западной России к выходу из крестьянства служат поляки. Поляки западной России принадлежат к следующим классам людей. На Юго-Западной окраине гродненской губернии живет с небольшим 60, 000 польского народа Мазуров, между которыми, впрочем, рассеяны малороссы