2018-02-20
165Ричард Дэвис Бах
Единственная
1. 2
2. 3
3. 5
4. 9
5. 12
6. 14
7. 16
8. 22
9. 27
10. 31
11. 34
12. 39
13. 45
14. 50
15. 55
16. 59
17. 62
18. 65
19. 70
20. 71
21. 73
22. 74
23. 76
24. 77
Предисловие к русскому изданию
Во время нашей первой встречи нас разделял занавес — нет, не железный — это был занавес одного из лучших концертных залов лос-анджелеса, «Шрайн Одиторум».
Ваши танцоры были просто великолепны! В конце выступления зал взорвался овацией, все кричали «браво», «бис», нас наполняли любовь и радость.
В те дни в Америке все были без ума от твиста, — и вот вы вышли на бис и сплясали нам... Твист! Зрители хохотали до упаду — кто бы мог подумать, что такие мастера могут танцевать этот незатейливый, но чисто американский танец, да так здорово!
В ответ на новый шквал аплодисментов вы подарили нам «вирджиния рил!», Американский «казачок», и это опять тронуло наши сердца, мы поняли, что вы очень хорошо знаете нас, и мы тоже знаем вас прекрасно.
Мы вскочили, плача от радости и смеясь. Американцы посылали воздушные поцелуи советским людям, советские — американцам. Нас объединила любовь.
|
|
|
С этого момента мы увидели вашу красоту и элегантность, ваш юмор и обаяние. Какие бы проклятия и угрозы ни посылали друг другу лидеры наших стран... Вы стали нами, а мы — вами, у нас больше не было сомнений.
С тех пор мы никогда не забывали о вас. Всякий раз, когда занавес поднимался, мы зачарованно смотрели на вас и мечтали, что придёт день и занавес исчезнет, и тогда наши встречи перестанут быть мимолётными.
И вот, этот день настал. Исчезли стены, разделявшие нас, и мы, как близнецы, разлученные с детства, бросаемся друг к другу в объятия, смеясь и плача от радости. Мы снова вместе!
Как много мы должны сказать друг другу! И всё — прямо сейчас, в эту самую секунду, ведь и так уже много времени растрачено понапрасну, а слова слишком неторопливы, чтобы выразить ими, как мы рады возможности, наконец, прикоснуться друг к другу.
Мы писали «единственную», надеясь, что этот день когда-нибудь придёт, но были совершенно поражены, узнав, что книга переведена на русский язык, — наша мечта сбылась!
Мы ещё могли поверить в то, что наши необычные приключения могут заинтересовать кого-то в Америке.
Но, каково нам было увидеть, что заложенные в этой книге идеи воплощаются в жизнь всем советским народом и вашим президентом, политиком-провидцем, по праву ставшим всемирным героем...
Может быть, где-то на жизненном пути мы оступились и случайно шагнули в мир, в котором воображение победило страх?
Мы с волнением следим за тем, как наши народы пытаются использовать этот шанс. Мы следим за этим, затаив дыхание.
|
|
|
Вот наша сокровенная мечта: пусть эта маленькая книжка, наш подарок вам, станет сценой, на которую ваши мечты выйдут вместе с нашими, и пусть поднимающийся сейчас занавес никогда уже не опускается.
Ричард Бах
Лесли Парриш-Бах
Штат Вирджиния, лето 1989 года.
Мы прошли долгий путь, Не так ли?
Впервые мы встретились двадцать пять лет тому назад. Тогда я был лётчиком, очарованным полётом, и пытался найти смысл жизни в показаниях приборов.
Двадцать лет назад наше путешествие привело нас в новый необычный мир, распахнутый для нас крыльями Чайки.
Десять лет назад встреча со Спасителем Мира позволила нам найти Его в нас самих. Но все вы прекрасно знали, что я был одинокой душой, прячущейся за экраном из слов и полётов в высоте.
Так оно и было.
Я верю, что узнал вас настолько хорошо, что вы можете разделить со мной все мои приключения, каким бы ни был их конец — счастливым или не очень.
Я, как и вы, начинаю осознавать, как устроен мир. Я, как и вы, чувствую безмерное одиночество и тревогу за всё то, что вижу в этом мире. Наверное, и вы искали единственную великую любовь своей жизни.
Искал её и я — искал и нашёл. Если вы прочли мою книгу «Мост через вечность», вы уже знакомы с ней. Теперь её зовут Лесли Парриш-Бах.
Мы пишем вместе, Лесли и я. Мы стали ЛеслиРичард — уже точно не разобрать, где кончается один и начинается Другой. Теперь, когда вы уже познакомились с «Мостом», мы чувствуем вас почти членами нашей семьи.
К тем, кто, как и мы, любит полёт и приключения, присоединились и другие — те, кто ищет свою любовь, и те, кто уже нашёл её, — наша жизнь, как зеркало, отразила их жизни. И они пишут нам об этом снова и снова. Может быть, видя свое отражение в других, и мы понемногу меняемся?
Обычно мы разбираем нашу почту на кухне: пока один готовит ужин, другой читает письма вслух. Иногда, читая их, мы так хохочем, что салат падает в суп, а иногда — плачем, и наша пища становится горько-солёной.
Однажды, в жаркий летний день на нас, повеяло арктическим холодом от такого вот письма: «Помните, в книге «Мост через вечность» Вы упоминали о Ричарде из альтернативной жизни? Он сбежал, не желая отказаться, ради Лесли, от множества своих поклонниц.
Думаю, вам будет интересно прочесть моё письмо, потому что я и есть тот самый человек, и я знаю, что случилось потом...»
То, что мы прочли, нас просто потрясло. Этот человек, тоже писатель, неожиданно разбогател, опубликовав бестселлер. Потом у него тоже были проблемы с налоговым управлением. И он тоже прекратил поиски единственной, разменяв её на многих.
Он встретил женщину, которая полюбила его таким, каков он есть, и поставила перед ним выбор: или она будет единственной в его жизни, или уйдёт из его жизни совсем.
Перед такой же альтернативой когда-то поставила меня и Лесли, так что перед нашим читателем оказалась точно такая же возможность самому выбрать путь своей судьбы.
На этой развилке я выбрал дорогу любви и тепла, дорогу для двоих.
Он выбрал другой путь. Сбежал от женщины, любившей его, и, бросив свои особняк и самолёт, спрятался от налоговой инспекции в Новой Зеландии (именно туда, куда, чуть было, не отправился и я). Дальше мы прочли:
«...я продолжаю писать, и мои книги охотно покупают. У меня есть дома в Окленде, Мадриде и Сингапуре. Я путешествую по всему миру, кроме США. Никто теперь не приближается ко мне слишком близко.
Но я не могу забыть о моей Лауре. Как сложилась бы наша жизнь, если бы я воспользовался тем шансом? Может быть, Мост — это и есть ответ на мой вопрос? А вы по прежнему вместе? Правильно ли я сделал выбор? А вы?..»
Сейчас он — мультимиллионер, все его мечты сбываются и весь мир — его площадка для игр, но, дочитав это письмо, я смахнул слезу и увидел, что Лесли, уронив голову на руки, горько плачет.
|
|
|
Долго нам казалось, что он — просто фантазия, — просто призрак, живущий в мире-может-быть, куда могли бы попасть и мы.
Однако, после этого письма, мы не могли найти себе места, словно кто-то звонит в нашу дверь, а мы не знаем, как её открыть.
Затем, однажды ко мне странным образом попала в руки маленькая удивительная книжка по физике: «Интерпретация квантовой механики, с точки зрения множественности миров».
Существует множество миров, утверждает она. Каждый миг привычный нам мир расщепляется на бесконечное множество других миров с отличающимися друг от друга прошлым и будущим.
С точки зрения квантовой механики, не исключена возможность, что Ричард, решивший убежать от Лесли, не исчез на том жизненном перекрёстке, после которого так круто изменилось направление всей моей жизни.
Он существует и теперь, только уже в альтернативном мире, движущемся параллельно нашему. В том мире Лесли Парриш тоже выбрала иную жизнь: Ричард Бах вовсе не её муж, она ушла от него, узнав, что её ждут не обещанные им любовь и радость, но бесконечное горе.
После Множественности миров моё подсознание по ночам постоянно выдавало мне текст этой книжки и разрушало мой сон.
— А вдруг ты найдёшь путь в эти параллельные миры, — нашептывало оно. — Вдруг ты сможешь встретить Лесли и Ричарда ещё до того, как ты совершил свои самые страшные ошибки и свои лучшие поступки?
А вдруг ты сможешь предостеречь, поблагодарить или спросить их о чём-нибудь важном? Что они могут знать о жизни, о юности и старости, о смерти, о карьере, о любви к родине, о мире и войне, чувстве ответственности, о выборе и его последствиях, о том мире, который ты считаешь реальным?
— Убирайся, — говорил я.
— Ты думаешь, что не принадлежишь этому миру с его войнами и разрушениями, ненавистью и насилием? Почему же ты живешь здесь?
— Дай поспать, — говорил я.
— Спокойной ночи, — отвечало оно. Но разум-призрак никогда не спит, и я слышу шелест страниц, перелистываемых в моём сне.
Сейчас я проснулся, но вопросы остались. Правда ли, что наш выбор действительно изменяет наши миры? А что, если наука окажется права?
|
|
|
1
На своём снежно-радужном гидросамолёте мы плавно скользили вниз над горами цвета старой памяти. В жаркой дымке под нами раскинулась гигантская бетонная вафля города — цель нашего длинного полёта.
— Ещё долго, солнышко? — спросил я в интерфон. Лесли посмотрела на шкалу навигационного радара и сказала: «тридцать две мили, или пятнадцать минут полёта. Соединяю тебя с диспетчером Лос-Анджелеса».
— Спасибо, — сказал я и улыбнулся. Как сильно мы изменились с тех пор, как нашли друг друга. Она, так ужасно боявшаяся летать, теперь сама стала настоящей лётчицей. Я ничуть не меньше боялся женитьбы, но, вот уже одиннадцать лет, как стал её мужем и всё так же счастлив, как и в день свадьбы.
— Вызываю диспетчерскую Лос-Анджелеса, — сказал я в микрофон. — Здесь Чайка Мартин Один Четыре Браво от семь-тысяча-пять к три-тысяча-пять, направляюсь на юг к Санта-Монике.
Между собой мы прозвали наш гидросамолёт Ворчуном, но диспетчерскому контролю я назвал наши официальные позывные.
Как же нам повезло, думал я, мы живём так, как в детстве и мечтать не могли. Полвека вызова, и учёбы, проб и ошибок, борьбы и нелёгких времён, — и прекрасное настоящеё, лучшее, чем наши самые прекрасные мечты.
— Мартин Один Четыре Браво, есть радарный контакт, — послышался голос в наушниках.
— Помеха здесь, — сообщила мне Лесли. — И здесь. — Присматривай за ними. — Я взглянул на неё — актриса, превратившаяся в партнёра по приключению: золотые волосы вокруг чудесного овала лица ловили свет и тень, глаза, синие, как море, заняты делом — ловят всё в небе вокруг нас.
Что за прелестное лицо создал этот разум! Мартин Один Четыре Браво, — сообщила Лос-Анжелесская диспетчерская, — ваш посадочный номер — четыре-шесть-четыре-пять.
Какова была вероятность, что мы найдём друг друга, — эта замечательная женщина и я, что наши тропы пересекутся и превратятся в одну? Что из чужих друг другу людей мы превратимся в пару?
Сейчас мы вместе летели в Спринт Хилл на встречу учёных, занимающихся проблемами, требующими предельного напряжения творческой мысли: наука и сознание, война и мир, будущее планеты.
— Это нам? — спросила Лесли.
— Точно. Но какой номер он назвал? Она обернулась ко мне, глаза полны веселья.
— А ты забыл?
— Четыре-шесть-четыре-пять.
— Так... — сказала она. — Ну что бы ты без меня делал? Это были её последние слова перед тем, как мир изменился.
2
Радарное устройство для посадки — это чёрная коробка на приборной панели амфибии, с окошками, показывающими код из четырёх цифр.
Посадочный номер в этих окошках — и за мили отсюда в затемнённой комнате мы опознаны: номер самолёта, высота, уровень, скорость — всё, что нужно диспетчерскому контролю в их зеленоэкранном мирке.
В тот полдень, может быть, в десятитысячный раз за свою лётную карьеру я наблюдал изменение цифр в этих окошках: 4 — в первом, 6 — во втором, 4 — в следующем и 5 — в последнем.
Пока я смотрел вниз, фокусируясь на этой задаче, в кабине раздалось странное гудение, которое перешло в визг, стремительно выходящий за пределы слышимости, а затем нас тряхнуло, будто мы попали в восходящий поток, и кабину залил ослепительный янтарный свет.
Лесли вскрикнула. Ричард!
Я повернул голову, чтобы увидеть её лицо. Рот открыт, глаза широко распахнуты... — Не тревожься, солнышко, — сказал я, — это просто воздушная ям... Тут я осёкся на полуслове, потому что увидел сам.
Лос-Анджелес исчез.
Не было раскинувшегося на всю ширину горизонта города, не было окружающих его гор, не было и растянувшегося на сто миль смога... Исчезли.
Небо было синим, цвета степных васильков, глубоким и холодным. Под нами, вместо автомагистралей, торговых центров и крыш раскинулось бескрайнеё море — зеркало неба.
Оно было зеленовато-голубого цвета — явно не океанские глубины, а мелководье, метра два от силы. Дно было покрыто голубым песком, расцвеченным золотыми и серебряными узорами.
— А где Лос-Анджелес? — спросил я. — Ты видишь...? Скажи мне, что ты видишь?
— Воду! Мы над океаном! — её голос дрожал. — Ричи, что случилось?
— Понятия не имею! — сказал я ей, и это было действительно так.
Я проверил приборы и указатели. Скорость полёта не изменилась, высота — 142 градуса по гирокомпасу. Но вот стрелка магнитного компаса лениво вращалась по кругу, не заботясь более о севере и юге.
Лесли проверила переключатели, нажала прерыватель цепи.
— Приборы радионавигации не работают, — сказала она сдавленным от страха голосом. — Питание есть, но никаких сигналов.
Так и есть. Вместо сигнала на экране было пусто. На экране лорана мы прочли надпись, которую никак не ожидали здесь увидеть. «Нет положения в пространстве».
Так же пусто было и у нас в голове. Мы удивлённо уставились друг на друга.
— Заметила ли ты что-нибудь, прежде чем картина поменялась?
— Нет, ответила она. — То есть, да! Был такой вой, ты его слышал? Потом — вспышка золотого света, нас встряхнуло, и потом — всё исчезло. Где мы? Я попытался подвести итоги.
— С самолётом всё в порядке, кроме радиоаппаратуры и лорана. Но отказал магнитный компас — единственный безотказный прибор на борту! Я не знаю, где мы.
— Может, попробуем связаться с диспетчерской Лос Анджелеса? — осенило её.
— Точно, — я нажал кнопку микрофона. — Мартин Один Четыре Браво вызывает Лос-Анджелес.
В ожидании ответа я смотрел вниз. Казалось, что по песчаному дну струятся светящиеся реки. Их течение распадалось на бесчисленные рукава, связанные между собой притоками и каналами, и вся эта сложная геометрическая картина мерцала под водой на глубине нескольких футов.
— Амфибия Мартин Один Четыре Браво вызывает Лос Анджелес. Вы нас видите? — повторил я снова.
Я установил максимальную громкость, и в наушниках раздался треск статических разрядов. Приёмник работал, но там не было никаких радиоголосов.
— Любой пункт слежения, который видит Мартина Один Четыре Браво, отзовитесь на нашей частоте. Белый шум. Ни слова в ответ.
— У меня больше никаких идей, — сказал я.
Инстинктивно я начал набирать высоту, чтобы увеличить обзор, надеясь оттуда уловить хоть какой-нибудь намёк на мир, который мы потеряли.
Уже через несколько минут мы заметили несколько странных вещей. Как бы высоко мы ни поднимались, показания альтиметра не изменялись — воздух с высотой не становился разрежённеё. Когда мне казалось, что мы поднялись уже до пяти тысяч футов, он, все ещё, показывал уровень моря.
Картина вокруг нас тоже не менялась. Миля за милей тянулась бесконечная отмель, на которой, как в калейдоскопе, узоры никогда не повторялись, а горизонт оставался таким же пустым. Ни гор, ни островов, ни солнца, ни облаков, ни корабля, ни одной живой души.
Лесли постучала по стеклу индикатора топлива. — Похоже, мы его совсем не расходуем. Разве так бывает?
— Скореё всего, заклинило поплавок. — Двигатель, как обычно, подчинялся ручке газа, но индикатор топлива застыл, как и раньше показывая чуть меньше половины бака.
— Ну вот, — сказал я, кивнув в его сторону. — И индикатор топлива накрылся.
Похоже, бензина у нас ещё часа на два полёта, но я хотел бы иметь хоть какой-нибудь запас на потом. Она оглядела пустой горизонт. — Где будем садиться?
— А какая разница?
Море под нами искрилось, околдовывая своими таинственными узорами. Я сбросил газ, и Ворчун плавно заскользил вниз. Мы всматривались в этот непостижимый морской пейзаж, и вдруг на дне сверкнули две яркие полоски.
Вначале они извивались независимо друг от друга, потом пошли параллельно и наконец слились в одну. От них во все стороны, подобно ветвям ивы, отходили тысячи тоненьких дорожек.
Этому должна быть какая-то причина, подумал я. Они появились не случайно. Может быть, это потоки лавы? Или подводные дороги? Лесли взяла меня за руку.
Ричи, — сказала она тихо и печально, — а может быть, мы с тобой умерли? Столкнулись с чем-нибудь в воздухе и погибли?
Может быть, мы врезались во что-нибудь, и это произошло настолько быстро, что мы не успели опомниться?
В нашей семье экспертом по загробной жизни считаюсь я, но мне такое даже в голову не приходило... Неужели она права? Но что же тогда здесь делает наш Ворчун? Никогда не встречал в книгах о жизни после смерти, что, при этом, не меняется даже давление масла в двигателе.
— Это не может быть смертью, — сказал я. — В книгах говорится, что когда мы умираем, мы попадаем в туннель, в Свет... и вся эта огромная любовь, и нас встречают люди... Если бы мы вместе попали в смерть, оба сразу, — не думаешь ли ты, что они вовремя встретили бы нас?
— Может быть, на самом деле не всё так, как в книгах? Мы бесшумно опускались к воде, полные печали. Как же могло случиться так, что радость и обещания нашей жизни закончились так внезапно? — Ты чувствуешь себя покойником? — Нет. — И я нет.
Мы летели над этими параллельными дорожками на небольшой высоте, проверяя, нет ли там коралловых рифов или затопленных брёвен. Даже после смерти не хотелось бы разбиться при посадке.
— Как глупо вот так заканчивать жизнь! Мы даже не знаем, от чего мы умерли.
— Золотистый свет, Лесли, и ударная волна. Может, это ядерный?.. Может, мы первые, кто погиб в третьей мировой войне?
Она немного подумала. — Мне так не кажется. Волна двигалась не к нам, а от нас. Мы летели и молчали. Печаль. Какая печаль.
— Это несправедливо! — сказала Лесли. — Жизнь только стала такой прекрасной! Мы работали так тяжко, мы прошли через столько проблем наши хорошие времена только начинались.
Я вздохнул.
— Ну, ладно, если мы умерли, то умерли вместе. Хоть в этом наши планы осуществились.
— Перед нами должна была в одно мгновение промелькнуть вся наша жизнь, — отметила она. — Перед тобой промелькнула твоя жизнь?
— Нет ещё. А твоя?
— Нет. К тому же, там говорилось, что наступает сплошная темень. Это тоже неправда.
— Как может ошибаться такое количество книг, как мы могли так ошибаться? — сказал я. — Помнишь наше времявне-тела по ночам? Вот на что должна быть похожа наша смерть, за исключением того, что мы уйдём совсем и не вернёмся утром.
Я всегда думал, что смерть имеет смысл, это должен быть новый творческий подход к миру, дающий иное понимание его, радостное освобождение от ограничений материи, приключение вне стен примитивных верований. Никто не предупреждал нас, что это — полёт над бескрайним бирюзовым океаном.
Наконец, мы всё проверили и — могли садиться. Не было ни скал, ни водорослей, ни косяков рыбы. Вода была гладкой и чистой. Ветерок был таким слабым, что едва рябил поверхность воды. Лесли показала мне две яркие дорожки:
— Эти две — как двое друзей. — сказала она. — Всегда вместе.
— Может быть, это взлётные дорожки, — сказал я. — Пожалуй, лучше всего сесть прямо на них. Там, где они соединяются, о'кей? Готова к посадке?
— Кажется, да. Я выглянул в боковые иллюминаторы, ещё раз осматривая предполагаемое место посадки. Мы зашли на последний разворот, и море под крылом склонилось в благодарном поклоне, приветствуя нас.
Около минуты мы неслись в дюйме от поверхности, и вот Ворчун коснулся гребней волн и превратился в гоночную лодку, летящую в облаке брызг. Я сбавил газ, и шум волн перекрыл тихий гул двигателя.
* * *
Затем, вода исчезла, а вместе с ней и наш самолёт. Вокруг нас неясно виднелись крыши домов, пальмы и впереди — стена какого-то высотного здания с большими окнами.
— Осторожно! В следующее мгновение мы очутились внутри этого дома, ошарашенные, но целые и невредимые. Мы стояли в длинном коридоре. Я притянул к себе и обнял свою жену.
— С тобой все в порядке? — спросили мы одновременно, даже не переведя дыхания.
— Да! — ответили мы. — Ни царапины! А у тебя? Да! Окно в конце коридора и стена, сквозь которую мы пронеслись, как ракеты, оказались целыми. Во всём здании нет ни души, не слышно ни звука. В смятении я заорал:
— Дьявол, да что же это происходит?
— Ричи, — тихо сказала Лесли, от удивления широко распахнув глаза. — Мне это место знакомо. Мы здесь уже были.
Я тоже огляделся. Коридор со множеством дверей, кирпично-красный ковёр, пальма в кадке и прямо напротив нас — двери лифта. Окна выходят на черепичные крыши, залитые солнечным светом, вдали высятся золотистые холмы, жаркий синий полдень...
— Это... выглядит как отель. Я не помню никаких отелей...
Тихонько звякнул звоночек, и над дверцей лифта загорелась стрелка.
Мы наблюдали, как дверцы с грохотом разъехались. В кабине стояли двое: стройный худой мужчина и прелестная женщина, одетая в тёмно-синюю короткую куртку, выгоревшую рубашку, джинсы и кепку цвета корицы.
Я услышал, как Лесли судорожно вздохнула, и почувствовал, что она вся напряглась. Из лифта вышли те самые мужчина и женщина, какими мы были шестнадцать лет тому назад, в день нашей первой встречи.
3
Мы уставились на них, замерев и затаив дыхание. Младшая Лесли, даже не взглянув на Ричарда, каким я когда-то был, вышла из лифта и чуть не бегом поспешила в свою комнату.
Срочно требовалось вмешательство. Мы не могли допустить, чтобы они ушли вот так в разные стороны.
— Лесли! Подожди! — воскликнула моя Лесли. Молодая женщина остановилась и повернулась, ожидая увидеть кого-нибудь из друзей, но, похоже, не узнала нас. Должно быть, наши лица были в тени — мы стояли против света, за нами было окно.
— Лесли, — сказала моя жена, шагнув к ней. — Минутку. Тем временем молодой Ричард прошёл мимо нас в свою комнату. Какое ему было дело до того, что женщина из лифта встретила своих друзей?
То, что вокруг творилось нечто непонятное, не снимало с нас ответственности за происходящеё. Мы как будто ловили цыплят — эти двое разбегались в разные стороны, но мы-то знали, что их судьба — быть вместе.
Оставив Лесли ловить прежнюю себя, я устремился за молодым человеком.
— Простите, — окликнул я его сзади. — Ричард? Он обернулся, скореё, на звук моего голоса, чем на слова. Он выглядел удивлённым.
Я узнал его спортивную куртку из мягкой верблюжьей шерсти. У неё постоянно отрывалась подкладка. Я зашивал этот шёлк, или что там ещё, раз десять, — и он опять отпарывался.
— Ты меня не узнаёшь? — спросил я. Он посмотрел на меня, и его вежливо-спокойные глаза вдруг широко распахнулись.
— Что!..
— Послушай, — сказал я как можно сдержаннеё, — мы сами ничего не понимаем. Мы летели, и тут эта чёртова штука ударила в нас, и...
— Ты?..
Его голос пресёкся, он остановился и уставился на меня. Конечно, такая встреча не могла не вызвать у него шок, но этот парень начинал меня раздражать. Кто знал, сколько времени отпущено нам на эту встречу, может быть, только считанные минуты, а он транжирит их, отказываясь поверить в очевидное.
— Ответ — да. — сказал я. — Я тот самый человек, которым ты станешь через несколько лет. Оправившись от шока, он стал весьма подозрительным.
— Каким уменьшительным именем звала меня моя мать? — спросил он, сузив глаза. Я кивнул и ответил ему.
— Как звали моего пса, когда я был ребёнком, и какие фрукты он любил?
— Ну, Ричард, хватит! О леди говорят «она», а не «он». Она любила абрикосы.
У тебя был дома шестидюймовый Ньютоновский телескоп с отколотым краешком зеркала, который ты сломал щипчиками, доставая оттуда паучка через верх трубы, вместо того, чтобы сделать это через нижнюю её часть, у тебя была секретная планка в заборе под окном спальни, через которую можно было улизнуть, если ты не хотел пройти через калитку...
— О'кей, — сказал он, уставившись на меня, как будто я был цирковым фокусником. — Я думаю, ты можешь не продолжать.
— Ну нет. Ты не можешь задать вопрос, парень, на который я не смог бы ответить, но у меня есть на шестнадцать лет больше ответов, чем у тебя — вопросов!
Он не сводил с меня глаз. Совсем ещё мальчик, думал я, ни одного седого волоска. Ничего, седина тебе пойдёт.
— Ты что, собираешься всё время, сколько его там у нас есть, проболтать в коридоре? — спросил я. — А знаешь, что в лифте ты только что встретил женщину... самого важного человека в твоей жизни — и даже не догадался об этом!
— Она? — Он посмотрел вдаль и прошептал:
— Какая красавица! Да как же она могла...
— Я сам не понимаю, но она находят тебя довольно привлекательным. Поверь мне.
— Ладно, верю, — сказал он. — Я верю! — он достал из кармана ключ. — Заходи.
Невероятно, но всё совпадало. Это был не Лос-Анжелес, а Кармел, штат Калифорния. Октябрь 1972 года, номер на четвёртом этаже гостиницы «Холидей Инн».
Ещё до того, как щёлкнул замок, я знал, что по всей комнате будут разбросаны радиоуправляемые модели чаек, сделанные для фильма, который мы снимали на побережье.
Некоторые из этих моделей вытворяли в воздухе просто чудеса, а другие камнем падали вниз и разбивались. Я приносил обломки в комнату и склеивал их заново.
— Я приведу Лесли, а ты постарайся немножко прибрать тут, о'кей?
— Лесли?
— Она... ну, здесь на самом деле две Лесли. Одна из них только что поднималась с тобой в лифте, жалея о том, что ты не догадался с ней поздороваться. А та красавица — это она же, только шестнадцать лет спустя, моя жена.
— Не могу в это поверить!
— Слушай, лучше займись уборкой, — сказал я, — мы сейчас придём.
Я нашел Лесли в коридоре неподалеку. Она стояла ко мне спиной и разговаривала с Лесли-из-прошлого. До них оставалось несколько шагов, когда из номера напротив горничная выкатила тяжелую тележку со сменой белья и направилась к лифту.
— Осторожно! — закричал я.
Слишком поздно. На мой крик Лесли успела обернуться, но в ту же секунду тележка врезалась ей в бок, прокатилась сквозь её тело, словно она была соткана из воздуха, а за тележкой сквозь Лесли прошлепала и горничная, улыбнувшись по дороге младшей из женщин.
— Эй! — воскликнула встревоженная юная Лесли.
— Привет, — ответила горничная. — День сегодня что надо. Я подбежал к моей Лесли. — С тобой всё в порядке?
— Всё отлично, — сказала она. — Мне кажется, она не... — Похоже, на секунду она тоже испугалась, но потом снова повернулась к молодой женщине. — Ричард, познакомься, пожалуйста, с Лесли Парриш. Лесли, это мой муж, Ричард Бах.
Знакомство было настолько официальным, что я рассмеялся.
— Привет, — сказал я. — Вы меня хорошо видите? Она засмеялась в ответ, глаза заискрились.
— А вы что, кажетесь себе прозрачным? — Ни шока, ни подозрительности. Должно быть, молодая Лесли решила, что ей всё это снится, и хотела вволю насладиться своим сном.
— Нет, я просто проверяю, — ответил я. — После того, что случилось с тележкой, я не уверен, что мы из этого мира. Могу поспорить, что...
Я потянулся к стене, подозревая, что моя рука может пройти сквозь неё. Так и есть, зашла в обои по локоть. Молодая Лесли рассмеялась от удовольствия.
— Я думаю, здесь мы что-то вроде призраков, — сказал я.
Вот почему, — подумал я, — приземляясь, мы пролетели сквозь стену, но остались живы и невредимы.
Как быстро мы привыкаем к невероятным ситуациям!
Проскользнув на другую сторону, мы сразу научились держать голову над водой: мы дышали иначе, двигались иначе, мы адаптировались через полсекунды и даже не промокли.
Мы с головой окунулись в наше прошлое, но когда первое удивление прошло, мы в этом удивительном месте стараемся изо всех сил. А старались мы подружить эту парочку, не дать им упустить годы, которые сами потратили на то, чтобы понять, что мы — родные души и не можем жить друг без друга.
У меня было странное ощущение при разговоре с молодой женщиной, ведь мы ещё раз встретились в первый раз! — Как странно, — думал я. — Это Лесли, но у меня с ней ничего нет!
— Может быть, вместо того, чтобы стоять здесь... — я махнул рукой в сторону комнат. — Ричард пригласил нас к себе.
Мы сможем там немного поговорить, разобраться во всём спокойно, без снующих сквозь нас тележек. Юная Лесли взглянула в зеркало, висящеё в холле.
— Я не думала идти в гости, — сказала она. — Я ужасно выгляжу.
Она пригладила белокурый локон, выбившийся из-под кепки. Я глянул на свою жену, и мы расхохотались.
— Отлично! — сказал я. — Вы выдержали наш последний экзамен. Если Лесли Парриш хоть раз посмотрит в зеркало и скажет, что выглядит хорошо, — это не настоящая Лесли Парриш.
Я подвёл их к двери Ричарда и, не задумываясь, постучал. Рука провалилась в дерево, разумеётся, не издав ни звука.
— Мне кажется, лучше постучать вам, — предложил я молодой Лесли.
Она постучала, да так озорно и ритмично, словно настукивала песенку. Дверь тут же распахнулась, и на пороге появился Ричард с огромной чайкой в руках.
— Привет, — сказал я. — Ричард, познакомься, это Лесли Парриш, твоя будущая жена. Лесли, а это Ричард Бах, твой будущий муж.
Он прислонил чайку к стене и весьма официально пожал руку молодой женщине. При этом на его лице странно смешались боязнь и желание понравиться.
Во время рукопожатия она старалась быть серьёзной, насколько могла, но в её глазах поблескивала искра смеха. «Я очень рада с вами познакомиться», — сказала она.
— А это, Ричард, моя жена, Лесли Парриш-Бах.
— Очень приятно, — кивнул он. Затем он надолго замер, поглядывая то на меня, то на женщин, словно к нему в гости пожаловала весёлая компания, решившая его хорошенько разыграть.
— Заходите, — сказал он наконец. — У меня такой беспорядок...
Он не шутил. Если он и пытался прибрать, то заметить это было просто невозможно. По всей комнате валялись деревянные чайки, блоки радиоуправления, батарейки, куски бальсы, подоконники завалены какими-то железками, и всё это насквозь пропахло нитрокраской.
На кофейном столике он расположил четыре стаканчика воды, три маленьких пакетика хрустящих кукурузных хлопьев и банку жареного арахиса. Если моя рука проходит сквозь стену, — подумал я, — то вряд ли мне больше посчастливится с хлопьями.
— Можете не волноваться, мисс Парриш, — начал он, — я хочу сказать, что уже один раз был женат и никогда не повторю этой ошибки. Я не совсем понимаю, кто эти люди, но я уверяю вас, что у меня нет ни малейшего намерения каким-либо образом навязывать вам это знакомство...
— О Боже, — пробормотала моя жена, глядя в потолок, — знакомые холостяцкие разговоры.
— Вуки, пожалуйста, — прошептал я. — Он хороший парень, просто он испуган. Давай не...
— Вуки? — переспросила молодая Лесли.
— Простите, — сказал я. Это прозвище одного из героев фильма, который мы смотрели давным... задолго до сейчас. — Тут я начал понимать, что разговор нам предстоит нелёгкий.
— Прежде всего начнем с начала, — сказала моя жена, стараясь организовать невероятное. — Ричард и я — мы не знаем, как мы сюда попали, как долго будем здесь находиться и куда отправимся после. Единственное, что мы здесь знаем — это вы.
Нам известно ваше прошлое и ваше будущее, по крайней мере, на шестнадцать лет вперёд. — Вы полюбите друг друга. Вы уже влюблены, просто вы пока не знаете, что каждый из вас — это тот, кого вы полюбите, едва познакомитесь.
А пока вы думаете, что в мире нет никого, кто мог бы понять или полюбить вас. Но такой человек есть, и сейчас он рядом.
Юная Лесли села на пол и облокотилась о кровать, едва сдерживая усмешку:
— Нам необходимо что-то делать с этой своей любовью, или же она — наша неотвратимая судьба?
— Хороший вопрос, — сказала Лесли. — Давайте лучше мы расскажем вам всё, что помним о том, что с нами происходило. — Она помолчала, задумавшись о том, что собиралась рассказать. — Тогда вам останется только поступить так, как вы считаете правильным.
Что помним, — подумал я. — Я помню это место, я помню, как увидел Лесли в лифте, понятия не имея о том, что это на годы. Я не помню никаких будущих Лесли и будущих Ричардов которые говорят мне о том, что надо привести комнату в порядок.
Молодой Ричард посмотрел на юную Лесли и сел на стул. Её физическая красота действовала на него на грани боли. Он ужасно терялся в присутствии красивых женщин и сейчас даже не догадывался о том, что она настолько же застенчива.
— Когда мы познакомились, нам помешала видимость явлений.
Другие люди не дали нам даже попытаться узнать друг друга поближе, — сказала моя Лесли. — Порознь мы совершали ошибки, которых никогда не сделали бы вместе. Но теперь, вам известно Вы понимаете? Вам вовсе не обязательно делать эти ошибки.
К тому времени, когда мы снова встретились, — продолжала Лесли, — нам осталось лишь попытаться собрать осколки и надеяться на то, что нам, всё же, удастся построить прекрасную жизнь, которую мы могли бы создать годы назад.
Если бы мы встретились раньше, нам бы не пришлось проходить через весь этот период выздоравливания. Конечно, мы встретились раньше, в лифте, так же, как и вы. Но у нас не хватило храбрости или дерзости...
Она покачала головой. — Чего-то нам не хватило. Чего-то такого, что позволило бы нам понять, чем мы являемся друг для друга.
— Потому, мы думаем, что с вашей стороны просто безумие — сейчас же не броситься друг другу в объятия, — продолжил я, — и благодарить Бога за то, что вы встретились, и заняться тем, чтобы изменить свою жизнь и быть вместе.
Наши юные двойники переглянулись и быстро отвели глаза друг от друга.
— Мы потратили столько времени, когда были вами, мы упустили столько возможностей избежать многих катастроф и взлететь.
— Даже катастроф? — спросил Ричард.
— Да, катастроф, — подтвердил я. Уже сейчас с вами происходят некоторые из них, просто вы пока об этом не знаете.
— Но вы прорвались, — сказал он. — Может быть, вы полагаете, что только вы способны решить все проблемы? И знаете все ответы? Почему он так агрессивно защищается? Я стал ходить вдоль стола, глядя на него сверху вниз.
— Мы знаем некоторые ответы. Но важно то, что твои ответы в большинстве своем были найдены ею, а ответы для неё нашел, в основном, ты. Поэтому, когда вы вместе, вас не может остановить ничто.
— Остановить в чём? — спросила юная Лесли. Её захватила интенсивность моих чувств, и она, в конце концов, начала понимать, что всё это, возможно, и не сон.
— Остановить в стремлении пережить свою высочайшую любовь, — сказала моя жена. — Жить вместе замечательной жизнью, какой вы даже не можете себе представить, пока каждый из вас сам по себе.
Как могли эти двое сопротивляться получению такого дара? Ведь, то, что мы им предлагали, возможно единожды в вечности.
Часто ли мы разговариваем с людьми, которыми мы станем впоследствии, — с теми, кто знает каждую ошибку, которую нам предстоит совершить? У них был шанс, который жаждет получить каждый, но не получает никто.
Моя жена села на пол рядом с Лесли — старшая из близнецов.
— Кроме нас, здесь никого нет, и наедине мы можем вам сказать: несмотря на все ваши ошибки, каждый из вас — исключительная личность.
Вы сохраняли верность своему чувству справедливости, даже когда это было сложно или опасно, и когда люди называли вас странными. Именно эта странность вас разделяет, она делает вас одинокими, но именно она также делает вас совершенными друг для друга.
Они так внимательно слушали, что я ничего не мог прочесть по их лицам. — Она права? — спросил я их. — Скажите нам, чтобы мы ушли, если всё это ерунда. Мы можем уйти — у нас есть своя собственная маленькая проблема, которой нам нужно заняться....
— Нет, — хором воскликнули они.
— Вы нам сказали, — сказала юная Лесли, что мы проживём ещё шестнадцать лет, и не будет ни войн, ни конца света! Но может быть, такой вопрос. Эти годы прожиты нами, или вами?
— Вы думаете, мы понимаем, что тут происходит? — воскликнул я. — Вовсе нет. Мы даже не знаем, живы мы или уже умерли. Ясно только, что каким-то образом это возможно — мы-из-вашего-будущего встретились с вамииз-нашего-прошлого — и при этом, наша вселенная не разрушилась.
Я говорил так страстно, что юная Лесли стала очень серьёзной — видимо, начала осознавать, что всё это ей не снится.
— Нам кое-что нужно от вас, — сказала Лесли. Она же в юности взглянула на нас, — те же прекрасные глаза.
— Что?
— Мы — те, кто идет за вами, именно мы расплачиваемся за ваши ошибки и добиваемся успехов благодаря вашим стараниям.
Мы гордимся вами, когда в нужный момент вы делаете правильный выбор, и грустим, когда выбор оказывается неверным. Мы ваши самые близкие друзья, кроме вас самих. Чтобы ни случилось, не забывайте о нас, не предавайте нас!
— А знаете, чему мы научились за это время? — спросил я. — Нам совсем не нужны сиюминутные радости, приносящие проблемы, из которых потом очень долго приходится выпутываться! Лёгкий путь — самый худший. — Я повернулся к себе в юности. — А ты знаешь, сколько подобных предложений тебе сделают за то время, пока ты не станешь мной?
— Много?
Я кивнул.
— Множество.
— Как нам найти верную дорогу? — спросил он. — Мне кажется, что я уже пару раз пошёл лёгким путем.
— Как и ожидалось, — ответил я. — Неверный путь так же важен, как и верный. Иногда даже важнеё.
— Но он не приносит радости, — сказал он.
— Нет, но...
— А вы — наше единственное будущее? — внезапно спросила молодая Лесли.
Её вопрос был настолько обескураживающим, что я осёкся и по спине у меня побежали мурашки.
— А вы — наше единственное прошлое? — в ответ спросила моя жена.
— Конечно... — начал Ричард.
— Нет! — я уставился на него, ошеломлённый своим открытием. — Конечно нет! Вот почему мы с Лесли не помним, что в этой гостинице к нам являлись мы-из-будущего. Мы не помним этого потому, что случилось это не с нами, а с вами!
В ту же секунду каждый из нас понял истинный смысл этих слов. Мы изо всех сил старались объяснить ребятам, как им следует поступить, но вдруг окажется, что они живут лишь в одном из многих вариантов нашего прошлого, стоят на одном из многих путей, ведущих к тем, кто мы есть сейчас?
Встреча с нами на какое-то время успокоила их, показала, что будущего не стоит бояться, всё будет в порядке. А вдруг мы пришли вовсе не из единственного варианта ожидающего их будущего, вдруг они сделают не такой выбор, как когда-то сделали мы, и пойдут другим путём?
— Не имеет значения, пришли мы именно из вашего будущего или нет, — начала моя жена. — Не отворачивайтесь от любви...
Она замолчала. Не закончив фразы, она испуганно посмотрела на меня. Комната задрожала, по всему зданию пронесся гул.
— Землетрясение? — предположил я.
— Нет никакого землетрясения, — ответила молодая Лесли. — Я ничего не чувствую. А вы, Ричард? Он покачал головой.
— Ничего.
Но мы чувствовали, что комната заходила ходуном, и гул с каждой секундой усиливался. Моя жена неожиданно вскочила. Её испуг легко понять — она уже пережила два сильных землетрясения, и ей не очень-то хотелось испытать всё это в Третий раз. Я взял её за руку.
— Смертные в этой комнате землетрясения не чувствуют, Буки, а нам, привидениям, падающая штукатурка не страшна...
Тут комнату затрясло, как на вибростенде, стены стали таять на глазах, а гул перешёл в рёв. Наши юные двойники уставились на нас, сбитые с толку тем, что с нами происходит. В этом бушующем океане реальной оставалась только моя жена, взывающая к тем двоим: Оставайтесь, — крикнула она, — вместе!!
В ту же секунду комнату заполнил рёв двигателя, и она исчезла в брызгах воды. Из опущенного стекла хлестал ветер — мы снова очутились в кабине нашего гидросамолёта, который уже приподнялся над водой и готов был вот-вот взлететь.
Лесли вскрикнула от радости и ласково погладила панель приборов.
— Ворчун! Как я рада тебя видеть! Я потянул на себя штурвал, и через несколько секунд, наш маленький кораблик оторвался от воды, оставив позади мелководье, исчерченное замысловатым узором. Какое облегчение снова оказаться в воздухе!
— Так это взлетел Ворчун! — догадался я. — Это он вытащил нас из Кармела. Но, слушай, как он мог сам завестись? Почему он пошёл на взлёт?
Не успела Лесли и рта раскрыть, как с заднего сиденья послышался ответ.
— Это сделала я.
— Онемев от изумления, мы обернулись. Нежданно-негаданно, в трёх сотнях футов над океаном, в мире, которого мы не знали, у нас на борту объявился пассажир.
4
Я инстинктивно толкнул штурвал от себя, чтобы бросить самолёт в пике и прижать незванного гостя к потолку кабины.
— Не пугайтесь! — сказала она. — Я ваш друг! — Она рассмеялась. — Уж кого-кого, а меня как раз и не стоит бояться!
Я немного расслабился.
— Кто?.. — начала Лесли, в упор глядя на незнакомку.
Наша пассажирка была одета в джинсы и клетчатую куртку, смуглая, чёрные волосы рассыпаны по плечам, глаза черны, как смоль.
— Меня зовут Пай, — сказала она, — по отношению к вам я — то же, что вы — по отношению к тем ребятам из Кармела. — Она пожала плечами и поправилась. — В несколько тысяч раз. Я сбросил газ, и в кабине стало потише.
— Как вы?.. — начал я. — Что вы здесь делаете?
— Мне показалось, что у вас могут быть проблемы, — сказала она. — Я пришла помочь.
— Что значит в несколько тысяч раз? — спросила Лесли.
— Вы из будущего?
Пай кивнула и придвинулась к нам, чтобы было лучше слышно.
— Я — это вы оба. Я не из будущего, а из... — Она пропела какую-то удивительную двойную ноту. —... Из альтернативного настоящего.
Мне хотелось выяснить, как она могла быть сразу нами обоими, что такое альтернативное настоящеё, но больше всего мне хотелось знать, что же происходит?
— Где мы? — спросил я. — Ты знаешь, отчего мы погибли?
Она улыбнулась и покачала головой.
— Погибли? А с чего вы это взяли?
— Не знаю, — сказал я. — Мы уже было зашли на посадку в Лос-Анжелесе, но тут что-то бабахнуло, и город исчез.
Цивилизация в долю секунды испарилась, мы летаем над океаном, не существующим на Земле, а когда приземляемся, привидениями бродим в нашем прошлом, там нас, кроме нас самих, никто не видит, по нам ездят тележки, а мы проходим сквозь стены...
Я пожал плечами. — Если этого не считать, то и вправду непонятно, с чего я взял, что мы умерли. Она рассмеялась.
— Успокойтесь, вы живы.
Мы с Лесли переглянулись и на самом деле почувствовали сильное облегчение.
— Тогда, где мы? — спросила Лесли. — Что с нами произошло?
— Это нельзя назвать местом, скореё — это точка бесконечной перспективы, — сказала Пай. — А произошло это, скореё всего, по вине электроники. Она осмотрела панель приборов. Золотая вспышка была? Интересно. Чтобы оказаться здесь, у вас был всего один шанс на триллион.
Она очаровывала нас, мы чувствовали себя с ней, как дома.
— То есть, у нас всего один шанс на триллион вернуться? — спросил я. — У нас завтра встреча в Лос-Анжелесе. Мы успеём вернуться вовремя?
— Вовремя? — она повернулась к Лесли. — Ты голодна?
— Нет. Затем ко мне. — Хочется пить?
— Нет.
— Как вы думаете, почему нет?
— Волнение, — предположил я. — Стресс.
— Страх! — сказала Лесли.
— Вы напуганы? — спросила Пай.
— Лесли чуть-чуть подумала и ответила с улыбкой:
— Уже нет. Я бы сказала иначе. Не очень-то я люблю внезапные перемены. Она повернулась ко мне.
— И много топлива израсходовали? Стрелка стояла не шелохнувшись.
— Ни капли! — воскликнул я, внезапно догадавшись. — Ворчун не расходует топлива, а нам не хочется ни есть, ни пить потому, что голод и жажда появляются со временем, а здесь времени нет.
Пай кивнула.
— Скорость тоже зависит от времени, — сказала Лесли.
— Но мы движемся.
— Вы уверены? — Пай, вопросительно изогнув свои черные брови, повернулась ко мне.
— Не смотри так на меня, — сказал я. — Мы движемся только в нашем воображении? Только в...
Пай ободряюще улыбнулась, как бы говоря, «теплеё, теплеё», словно мы играли в угадайку.
—...в осознании мира?
Она радостно улыбнулась.
— Верно! Временем вы называете ваше движение к осознанию мира. Любое событие, которое может произойти в пространстве-времени, происходит сейчас, сразу, — все одновременно.
Нет ни прошлого, ни будущего, только настоящеё, хотя, чтобы общаться, мы говорим на пространственно-временном языке.
Это как... — она умолкла, подыскивая сравнение, —...как в арифметике. Как только её поймёшь, становится ясно, что все задачки уже решены.
Кубический корень из 6 известен, но нам потребуется то, что мы называем временем, несколько секунд, чтобы узнать, каким он всегда был и остаётся.
Кубический корень 8, равен 2, — подумал я, — а из 1, равен 1.
Кубический корень 6? Где-то 1.8? — И, конечно же, пока я прикидывал в уме, я понял, что ответ ждал меня задолго до того, как я задался этим вопросом.
— Любое событие? — переспросила Лесли. — Всё, что только возможно, уже случилось? Так будущего нет?
— Ни прошлого, — ответила Пай. — Ни времени. Моя практичная Лесли вышла из себя.
— Так зачем же мы вообще живём, перенося все испытания в этом... в этом выдуманном времени, если всё уже свершилось?
Тогда, зачем о чём-то беспокоиться?
— Дело не в том, что всё уже произошло, а в том, что у нас неограниченный выбор, — сказала Пай. — Сделанный нами выбор приводит нас к новым испытаниям, а преодоление их, помогает нам осознать, что мы вовсе не те беспомощные жалкие существа, которыми сами себе иногда кажемся.
Мы — безграничные выражения жизни, зеркала, отражающие дух.
— А где всё это происходит? — спросил я. — Может, на небе есть огромный склад, где на полках хранятся приключения и испытания на любой вкус?
— Склада нет. И места такого нет, хотя вы можете представить себе это в виде пространства. Как вы думаете, где это может быть?
Не зная ответа, я лишь покачал головой и повернулся к Лесли. Она тоже покачала головой.
Пай переспросила театральным голосом: «Так где?» Глядя нам в глаза, она показала рукой вниз.
Там внизу, под водой, на дне океана пересекались бесчисленные дороги.
— Эти узоры? — воскликнула Лесли. — Под водой? А-а! Это наш неограниченный выбор. Эти узоры показывают направления, которые мы можем выбрать! И те повороты, которые мы могли бы в своей жизни сделать, и уже сделали в...
—...параллельных жизнях? — закончил я за неё, догадавшись, какой рисунок складывается из всей этой мозаики. — Альтернативные судьбы!
Мы изумленно уставились на бескрайние узоры, раскинувшиеся под нами.
— Набирая высоту, — продолжил я в приливе проницательности, — мы видим перспективу! Мы видим все возможные варианты выбора и его последствия. Но чем ниже мы летим, тем больше мы теряем понимание этой перспективы.
А когда мы приземляемся, то теряем из виду все остальные возможности выбора. Мы фокусируемся на деталях этого дня, часа или минуты и забываем обо всех других возможных судьбах.
— Какую дивную метафору вы придумали, чтобы понять, кто же вы такие на самом деле, — сказала Пай, — узоры на бескрайнем дне океана.
Вам приходится летать на своём гидросамолёте и садиться то там, то здесь, чтобы повидаться с самим собой из альтернативной жизни. Это лишь один из возможных творческих подходов, и он работает.
— Значит это море под нами — вовсе не море? — спросил я. И этих узоров там на самом деле нет?
— В пространстве-времени на самом деле ничего нет, — сказала она. — Эти узоры — всего лишь придуманное вами наглядное пособие. Так вам легче понять одновременность жизней.
Сравнение с полётом, потому что ты любишь летать. Когда вы приземляетесь, ваш гидросамолёт плывет над какой-то частью картины, вы становитесь наблюдателями, призраками входите в ваши альтернативные миры.
Вы можете научиться чему-нибудь у живущих там других аспектов нашего Я, даже не считая реальностью их жизненное окружение.
А когда вы узнаете то, чему вам надо было научиться, вы вспомните свой гидросамолёт, прибавите обороты двигателя, подниметесь в воздух и снова приобретёте перспективу.
— Мы сами создали эту... картину? — спросила Лесли. — В пространстве-времени столько же метафор, представляющих жизнь, сколько интересующих вас занятий, — ответила Пай. — Если вы бы увлекались фотографией, возможно, вы бы представили себе огромный фотообъектив.
Мы видим чётко только то, что находится в фокусе, остальное — размыто. Мы фокусируемся на одной жизни и думаем, что кроме неё ничего больше нет.
И все остальные стороны нас самих, наши размытые тени, мы считаем снами, желаниями, чем-бы-я-мог-стать, но они точно так же реальны, как и мы. Мы сами наводим фокус.
— Может быть, поэтому нас так зачаровывает физика? — спросил я. — Квантовая механика с её безвременьем? Ничто не возможно, но всё реально?
Нет ни прошлых, ни будущих жизней, выдели одну точку, поверь в то, что она движется — и вот мы выдумали время? Чувствуя себя участником события, начинаешь думать, что это единственная жизнь? Это так, Пай?
— Очень похоже, — сказала она.
— Тогда мы можем полететь вперёд, — предложила Лесли, — над той дорогой, где мы покинули Ричарда и Лесли, приземлиться чуть дальше и посмотреть, остались ли они вместе, спасли ли годы, потерянные нами!
— А вы уже знаете, — сказала наша гостья из другого мира.
— Мы не знаем! — воскликнул я. — Нас утащили оттуда... Пай улыбнулась. — У них тоже есть выбор. Одна часть их существа напугана и пытается убежать от будущего, связанного со взаимными привязанностями.
Другая часть желает стать просто друзьями, ещё одна — любовниками, чуждыми друг другу духовно, ещё одна — жениться и развестись, и последняя — слиться духовно, пожениться и вечно любить друг друга.
— Значит, мы здесь вроде туристов! — сделал вывод я. — Не мы создали этот пейзаж, но мы выбираем ту часть картины, которую хотим разглядеть поближе.
— Неплохо, — согласилась Пай.
— О'кей, — сказал я. — Ну а если, предположим, мы прилетим в ту часть картины судеб, где моя мать должна встретить моего отца. Но мы им помешаем, они не встретятся. Как же тогда я мог родиться на свет?
— Нет, Ричи, это не помешает тебе родиться. Ты родился в той части картины, где они смогли встретиться, и ничто этого изменить не может.
— Так нет ничего предопределённого? — спросил я. — Разве каждому из нас не назначена своя судьба?
— Судьба, конечно, есть, — сказала Пай, — но она вовсе не тащит тебя силком туда, куда ты не хочешь идти. Вы сами делаете выбор. Судьба зависит только от вас.
— Пай, а если мы захотим домой, — начал я, — как нам вернуться? Она улыбнулась.
— Вернуться домой очень просто. Вы создали эту картину мира силой своего воображения, но путь домой — это путь духа. Любовь укажет вам дорогу... — Она внезапно замолчала. — Простите меня, я что-то увлеклась поучениями. Вы хотите вернуться прямо сейчас?
— Да, пожалуйста.
— Нет! — воскликнула Лесли. Она говорила с Пай, но, при этом, взяла меня за руку, словно просила выслушать её до конца.
— Если я правильно поняла, те двое, какими мы были на пути в Лос-Анжелес, остановились во времени, и мы можем вернуться к ним, как только захотим.
— Конечно, можем, — сказал я. — Но тут опять бабахнет, и мы снова угодим сюда.
— Нет, — сказала Пай. — Если вы вернётесь, некоторые незначительные обстоятельства изменятся, и назад вам уже не попасть. Так вы хотите домой?
— Нет, — повторила Лесли. — Мне хотелось бы многое узнать здесь, Ричард. Я хочу понять! У нас был лишь один шанс на триллион, и он нам выпал, мы должны остаться!
— Пай, — сказал я, — а если мы останемся, можем ли мы погибнуть, даже если здесь мы — привидения?
— Если таков будет ваш выбор, — ответила она.
— Наш выбор? — Эти слова мне показались зловещими. — Я люблю безопасные приключения. Полёт в полную неизвестность — вовсе не забавное приключение, это просто безумие.
А вдруг мы станем пленниками этой воображаемой картины судеб и потеряем наш собственный мир? Вдруг нас что-нибудь разлучит, и мы с Лесли никогда здесь друг друга не найдём? Воображение может заманить нас в ловушку.
Мне это не нравилось, и я повернулся к своей жене. — Я думаю, нам лучше вернуться, дорогая.
— Ну, Ричи, неужели ты действительно хочешь упустить такой случай? Разве не об этом ты всегда мечтал — параллельные миры, альтернативное будущее! Только подумай, сколько нового мы можем здесь узнать! Давай немножко рискнём.
Я вздохнул. На пути к истине моя Лесли в прошлом не раз смотрела в лицо опасности. Конечно, она хочет остаться. Теперь она позвала в дорогу скитальца, живущего в глубине моей души.
— Ну, ладно, малыш, — сказал я, в конце концов. В воздухе сильно запахло опасностью. Я почувствовал себя пилотом-новичком, осваивающим воздушную акробатику без ремня безопасности.
— Пай, кстати, а сколько здесь живёт разных аспектов нашей души? — спросил я. Она рассмеялась и посмотрела вниз на бесконечный узор.
— А сколько ты можешь себе представить? Им нет числа.
— Так вся эта картина — о нас? — с изумлением спросила Лесли. — Куда бы мы ни посмотрели, куда бы ни полетели — эти узоры показывают наш выбор?
Пай кивнула.
Мы ещё не начали путешествия, — подумал я, — а уже столкнулись с чем-то невероятным.
— А как же другие, Пай? Сколько же жизней может быть в одной Вселенной?
Она озадаченно посмотрела на меня, словно не поняла моего вопроса.
— Сколько жизней во Вселенной, Ричард? — переспросила она.
— Одна-единственная.
5
— Ты уверена, что нет никакой карты?
Пай улыбнулась.
— Никакой.
Я подумал о том, что просчитанный до тонкостей курс так много значит для любого полёта. Обычно, всё выглядит так. На листе бумаги ставится точка — здесь находимся мы. И ещё одна точка — сюда мы собираемся лететь.
Всё пространство между этими точками заполняется числовыми значениями различных углов, расстояний, направлений и времени. Здесь, в безграничной стране, которую мы никогда в глаза не видели, отказывался работать компас и хоть какой-нибудь карты тоже не было.
— Вас будет вести интуиция, — сообщила Пай. — На одном из уровней вашего Я вам уже всё известно. Нащупайте его, попросите указать дорогу и убедитесь, что он поведёт вас туда, куда вы больше всего стремитесь. Попробуйте.
Лесли сразу закрыла глаза, изо всех сил стараясь следовать сказанному Пай. Из окна отчётливо обозревалась панорама великолепного узора, наша необыкновенная гостья сидела молча, да и моя Лесли так долго не издавала ни звука, что можно было подумать, будто она уснула.
— Поверни вправо, — наконец, заговорила она мягко, не уточнив, как именно свернуть — резко вправо или чуть правеё, словом, угол поворота остался неизвестен.
Я решил взять чуть вправо и амфибия, изящно наклонившись, изменила курс. Мгновение спустя я опять услышал голос Лесли:
— Этого достаточно...
И вот крылья нашего гидроплана снова в горизонтальном положении.
— Летим на высоте около пятисот футов.
Я плавно прибавил скорость, и мы понеслись над морем, которое было теперь совсем рядом.
Ничего странного, — подумал я. — Сенситивы, умеющие вспоминать свои прошлые жизни, следуют, повинуясь некому внутреннему ощущению, через неприступные стены и запертые двери, пока не почувствуют, что прибыли.
А что, если попытаться обнаружить в себе такую же силу, чтобы верно направлять полёт Ворчуна? Почему бы нам не найти альтернативных себя, если этого будет страстно желать наш внутренний гид? И что мы потеряем в случае, если ничего не выйдет?
— Опять направо, — указала дорогу Лесли и затем почти сразу добавила:
— Прямо. И опустись на пятьсот футов.
— Но тогда мы будем прямо над водой, — сообщил я после несложных вычислений. Она кивнула, все ещё не раскрывая глаз:
— Приготовься к посадке.
На полотне с изображением бесконечного лабиринта, расстилавшегося внизу, не произошло никаких изменений: оно по-прежнему было необозримо сложным и запутанным.
Завитки, разветвления и параллели всех цветов радуги уступали путь поворотам, изгибам и веёрообразным потокам, в которых пастельные тона перерастали в серебристые. Поверх этого загадочного мира хрустальным куполом искрилось прозрачное море.
Я повернулся к Пай, но вместо ответа прочел в её взгляде безмолвное подожди-и-увидишь.
— Поверни направо, — продолжала вести нас Лесли. — Мы уже почти там. Чуть левеё... Теперь, выключай мотор, садись!
Я сбросил газ, и в тот же миг поплавки гидроплана коснулись волн. Услышав плеск воды, Лесли открыла глаза и принялась наблюдать за происходящим, ожидая так же нетерпеливо, как и я, пока мир растворится в обильных морских брызгах.
Ворчуна не было, и вместе с ним исчезла и Пай. Мы с Лесли стремительно пронеслись сквозь золотые сумерки над рекой, мимо деревьев, росших на берегу, оказавшись вблизи старого каменного дома.
* * *
Мы очутились в гостиной, серой и потускневшей, с низкими потолками, с заколоченным досками камином в углу, с ужасно покореженными деревянными полами, с ящиком из-под апельсинов вместо стола, с видавшим виды стареньким пианино у одной из стен. В этой комнате даже свет отдавал серостью.
За пианино, на обветшалом стуле, в бедном поношенном платье сидела худощавая девушка с длинными светлыми волосами.
Книжная полка перед ней была битком забита томами внушительных размеров с сочинениями Брамса, Баха, Шуберта. Она играла по памяти сонату Бетховена, и ей удавалось извлекать из этого полуразвалившегося инструмента удивительные звуки. Лесли оторопела.
— Это же мой дом, — прошептала она в замешательстве, — дом в Аппер Блэк Эдди! Ричи, это я!
Я присмотрелся повнимательнеё. Моя жена и прежде рассказывала, что в детстве ей не часто удавалось наедаться досыта, но эта девушка, — она была на грани голодного истощения. Неудивительно, что Лесли редко оглядывалась назад.
Будь моё прошлое таким же унылым, я бы тоже не получал особого удовольствия от воспоминаний. Девушка не заметила нас и играла так вдохновенно, словно была очарована блаженством Небес.
На пороге кухни бесшумно появилась женщина со вскрытым конвертом в руках и остановилась, прислушиваясь к музыке. Небольшого роста и приятной внешности, она казалась такой же худой и изможденной, как и девушка.
— Мама!.. — заплакала Лесли, её голос дрожал. Женщина не увидела нас и ничего не ответила. Она терпеливо ждала, когда оборвётся соната.
— Радость моя, всё это превосходно, — грустно качая головой, обратилась она к девушке, хотя та сидела в ней спиной.
— На самом деле. И я горжусь тобой. Но у этого нет будущего!
— Мама, я прошу тебя...
— Будь реалисткой, — продолжала женщина. — Пианистов ни в грош не ставят. Помнишь, что говорил святой отец? Его сестре игра на фортепиано не принесла никаких средств к существованию. И это после стольких лет учёбы!
— Ну мама! — воскликнула девушка, раздраженно вскинув руки. — Оставь в покое сестру святого отца! Почему бы тебе не сказать, что она попросту никудышная пианистка? Она не может обеспечить себя, потому что она бездарна! Казалось, мать девушки не расслышала этой тирады.
— Знаешь ли ты, как долго тебе предстоит учиться и сколько денег для этого понадобится?
Плотно сжав губы, девушка взглянула на полку с нотами, висевшую прямо перед ней и кивнула, уверенно и гневно.
— Мне известна точная сумма. И сейчас у меня в трёх местах есть работа. Мама, я добуду деньги. Женщина вздохнула.
— Не злись на меня, доченька. Я всего лишь пытаюсь помочь. Мне так не хочется, чтобы ты отказалась от одного великолепного шанса, как я сделала в свое время, и потом всю жизнь раскаивалась. Я отправила в Нью-Йорк твою фотографию, потому что мне казалось, что так ты сможешь пробиться. И, представь себе, ты победила! Они заметили тебя! Она положила конверт на подставку для нот.
— Хотя бы взгляни на него. У тебя есть шанс стать моделью в одном из крупнейших агентств Нью-Йорка и больше не изнурять себя бесконечным... прислуживанием в ресторанах, и уборкой в чужих домах, и вкалыванием до смерти.
— Но я не вкалываю до смерти!
— Посмотри на себя! Ты худа, как жердь. Ты думаешь, что выдержишь, вот так, дважды в неделю наскоками посещая колледж, мотаясь до Филадельфии и обратно, поскольку не можешь остаться там больше чем на одну ночь? Ты не выдержишь. Тебе всего семнадцать, а ты так истощена! Почему бы не быть благоразумной?
Девушка сидела неподвижно и молчала. Женщина, наблюдая за дочерью, в недоумении качала головой.
— Каждая девушка была бы рада стать моделью, а ты собираешься отказаться! Солнышко, выслушай меня. Поезжай и позанимайся этим год и постарайся экономить, насколько получится, а затем, если все ещё будет желание, вернёшься к своей музыке.
Девушка взяла конверт и, даже не взглянув на него, через плечо передала назад.
— Мне не хочется ехать в Нью-Йорк, — сказала она, стараясь сдержать гнев. — Меня не волнует то, что я победила. Я не собираюсь быть моделью. И не остановлюсь перед истощением, если именно оно позволит мне заниматься любимым делом.
Женщина выхватила письмо из рук дочери, её материнскому терпению пришёл конец.
— Пианино — это единственное, о чём ты мечтаешь?
— Да!
Руки девушки коснулись клавиш, и звуки из раскрытых перед нею страниц наполнили комнату. Дальнейшеё продолжение разговора утонуло в этих звуках. Её пальцы то порхали бабочками, то неподвижно замирали. Откуда в таких тоненьких руках, — подумал я, — столько силы?
Некоторое время женщина наблюдала за дочерью, затем вынула из конверта письмо, развернула его, положила на ящик из-под апельсинов и вышла через заднюю дверь. Девушка продолжала играть.
Я знал из рассказов Лесли, что на следующий день после этих событий должен был состояться её концерт. Назавтра ей предстояло встать в четыре утра, чтобы за шесть часов ходьбы и езды на автобусе и троллейбусе проделать путь длиной в шестьдесят пять миль.
Она собиралась посвятить весь этот день занятиям, а поздним-вечером играть на концерте, затем спать на автобусной остановке, чтобы утром опять пойти на занятия, сэкономив деньги за ночлег на
