Феномены тела и телесности человека

Понимание человека как единства тела, души и духа позволяет выделить такие три основные проекции его существования, как материально-природную, экзистенциально-личностную и социокультурную. Материально-природная проекция фокусируется во многом в опыте тела, которое выступает как продукт эволюции, подчинено общим законам жизни и ориентировано на удовлетворение естественных потребностей. Современная наука накопила огромный материал, подтверждающие несомненную значимость биологических факторов в человеческой судьбе. Наиболее впечатляющими здесь выглядят открытия в области генетики, свидетельствующие о том, что около 40 процентов своих качеств человек приобретает посредством генетического наследования. Особенности конституции и темперамента, спектр психических задатков и способностей, склонность к тем или иным заболеваниям, – составляют перечень лишь основных, но достаточно существенных для личности характеристик, предзаданных природой.

Вместе с тем редукция человека исключительно к природно-генетическим факторам не представляется правомерной. Уже психоанализ указал на слабость и несовершенство человеческих инстинктов по сравнению с животными, которые действительно получают комплекс готовых программ поведения, позволяющих им достаточно быстро адаптироваться к внешней среде. Сам факт вертикального положения человека говорит о том, что биологическое в человеке радикально трансформируется культурой и обществом, а тело выступает как продукт не только природной, но и социальной эволюции. Наблюдаемые сегодня процессы акселерации, увеличение средней продолжительности жизни, перспективы клонирования и трансплантации органов опровергают бытовавшую ранее истину о том, что с завершением антропогенеза и началом истории биологическое развитие человечества как вида прекратилась. Современная наука склоняется к мнению, что мы можем напротив говорить об ускорении эволюционных изменений под воздействием социальных факторов.

Особую роль общества в организации человеческого тела и телесности можно проследить не только на материально-природном, но и на мировоззренческом уровнях. В системе универсалий культуры существенное место занимает так называемое «тело-канон», в котором воплощается идеальная модель тела, характерная для той или иной эпохи. В ней фиксируется устойчивая мода на тот или иной тип конституции, рост, вес, формы, а также закрепляются основные стандарты поведения тела или телесности (в данном контексте речь идет о ритуальных жестах, мимике, макияже и т. п.). В этом плане любопытную историю взглядов на тело демонстрирует нам изобразительное искусство, показывая как менялись каноны красоты от античности к средним векам, Возрождению, Новому времени, современности.

Говоря о том, что человеческое тело является непременным объектом внимания науки, культуры и искусства, не следует забывать, что те или иные его модели получают свою первоначальную интерпретацию в философии. Именно здесь создаются исходные познавательные версии понимания тела и отношения к нему, становящиеся впоследствии каноническими и проецирующиеся на широкую культурную матрицу. При этом соответствующие философские концепции выстраивались в зависимости от решения двух вопросов: во-первых, понимания природы и статуса человека в ней; во-вторых, рассмотрения оппозиции душа–тело, разум–тело. Несмотря на самостоятельный статус этих проблем, в историко-философском познании они всегда оказывались тесно взаимосвязанными и взаимозависимыми. Так, восточная философия, ориентированная на растворение человека в природе, не знала дуализма души и тела, понимая человека как единую психосоматическую целостность, где опыт духовного совершенствования был немыслим без соответствующей йогической подготовки тела. Западная философская мысль, несмотря на безусловно высокий статус идеи тела в античности и Возрождении, пошла по пути противопоставления человека и природы, души и тела, где последнее, также как и природа в целом, находились в подчиненном положении по отношению к человеку и его разуму.

Сложившееся в классической культуре пренебрежительное отношение к природно-телесному началу начинает радикально меняться в современном философском дискурсе. Основным объектом критики здесь становится идея разума как того начала, посредством которого организуется человеческий опыт и Универсум в целом. Мыслители самых разных направлений, начиная от Фр. Ницше и З. Фрейда и заканчивая М. Фуко и Р. Бартом, заявляют о теоретической и идеологической неправомерности такого подхода, чреватого последствиями тоталитаризма и массы. При этом проблематика тела и телесности начинает противопоставляться cogito как что-то более онтологически глубинное и ценностно-значимое.

Одним из наиболее развернутых проектов данной темы в философии ХХ в. стала концепция французского экзистенциалиста М. Мерло-Понти. Не «мыслю, следовательно существую», а «существую, следовательно мыслю», где глубинным истоком человеческого существования является дорефлексивный опыт тела, задающий посредством восприятия первичные связи человека с миром. Само тело, согласно М. Мело-Понти, предстает при этом как бы в двух проекциях: «тело-видимое» (тело-объект) и «тело-видящее» (тело-субъект). Тело-видимое обречено на регламентированное встраивание себя в жесткую культурную матрицу приемлемых стандартов поведения, к примеру, даже взгляд на себя в зеркало – это всегда оценка себя глазами Другого. Позиция внешнего наблюдателя обрекает тело-видимое на его рассмотрение с точки зрения существующих канонов, на его соответствие норме. Другой здесь значим как субъект оценки, носитель тех знаний о норме, которые объективируют тело-видимое в принятом ранжире классификационных признаков (например, маленький рост, плохая осанка, лишний вес и т. п.). Такая редукция «Я» к единому шаблону находит свое наиболее яркое воплощение в науке, интересующейся всякий раз не индивидуальным как случайном и несущественном, а всеобщим и необходимым.

«Тело-видящее», напротив, осуществляется лишь в конкретности ситуации, окрашенной всегда уникальной гаммой чувств и впечатлений. При этом интегральная целостность тела-субъекта, реализующаяся на уровне непосредственного ощущения «Я», едва ли поддается рефлексии или объективации. Попытка осознать этот внутренний опыт чревата парадоксом сороконожки, разучившейся ходить. В обычной ситуации мы видим, дышим, слышим, не задумываясь о том, как это происходит, и не подозревая, что в этом первичном перцептивном опыте закладывается образ взаимосвязанной реальности в силу принципиальной целостности и сбалансированности нашего собственного тела.

Механизмы осуществления «тела-внутреннего» в действительности, его возможные проявления описываются современной философией через понятие телесности. Если в категории «тело» акцент делается на его определенной целостности, оформленности и автономности по отношению к другим образованиям (в русском языке сама этимология таких слов как «тело» и «целое» отсылает к одному корню), то в конструкте телесности актуализируются возможные механизмы «выхода» тела за свои границы, опыт его стихийного проецирования вовне, возможный лишь в ситуации нарушения целостности и организации. К феноменам телесности относится все то, что не поддается жесткому контролю разума и воли, но одновременно выступает как нечто более субстанциальное и первичное по отношению к любой структуре или организации.

В современном философском дискурсе телесность понимается как предельно широкая категория, акцентирующая те фрагменты действительности, которые не укладываются в каноны «чистого разума» (например, текст, смерть, опыт повседневности и т. п.). В философско-антропологическом плане можно говорить о выделении специфических феноменов человеческой телесности, конкретизирующих возможный спектр проявлений внутренней активности тела. Наиболее ярко они заявляют о себе в состоянии аффекта, нивелирующего механизмы самоконтроля и подчиняющего человека своей стихии. К основным характеристикам аффекта относятся его спонтанность и непредсказуемость, способность «захватить» человека целиком, полностью подавив сопротивление воли или голос рассудка. При этом «Я» как бы растворяется в стихии аффекта, объект которого становится тем полюсом притяжения, в котором фокусируются новые границы личности.

Спектр многообразных аффективных состояний обусловливается векторами страдания и наслаждения, конкретизирующихся в феноменах страха и эроса. Выступая как глубинные импульсы развития человека, страх и эрос находят подчас свою разрядку в таких особых феноменах телесности, как агрессия, смех, плач, стыд и т.п. Проявляясь в форме индивидуально-психических реакций, выделенные феномены телесности, тем не менее, немыслимы без сопутствующего культурно-исторического контекста. Культура формирует устойчивые стандарты и нормы практик телесности, очерчивает контуры анормального. Одновременно культура создает и собственные легитимные каналы регуляции аффективного опыта, например, триллер, эротика, смеховая культура и т. п.

Такое переплетение индивидуально-психического и культурно-исторического можно проиллюстрировать на примере страха. Буквально страх – это психическая реакция, связанная с предчувствием опасности. В то же время внутренняя «логика» страха построена на определенном дисбалансе знания и незнания: мы знаем источник опасности, но не можем быть уверены в возможности благополучного исхода. Страшит всегда что-то непонятное, незнакомое, другое, однако собственно страх возникает в ситуации угадывания во враждебном объекте чего-то ранее пугающе известного. Примечательно, что человека, лишенного страха, называют безрассудным: лишь ничего не зная и ничего не имея, можно позволить себе ничего не бояться. Одновременно далеко не случайна особая притягательность страха, покоящаяся на естественном любопытстве узнать и понять неизвестность, сделать ее своей и тем самым развенчать как что-то пугающее и тревожное.

Тем самым страх и стремление к его преодолению становятся мощным креативным импульсом культуры. По мнению О. Шпенглера, благодаря страху перед неразведанным пространством возникают города и декоративно-монументальное искусство; по мнению просветителей, страх перед природой создал богов и т. д. Вместе с тем за различными культурно-историческими фетишами страха, можно выделить один неизменный сюжет, оправдывающий страх как таковой, – это страх перед смертью. Несмотря на свою повсеместность, смерть выступает как принципиально недоступная для человеческого познания terra incognito, непонятность которой создает не только богатую мифологическую традицию, но и питает наиболее глубинный, экзистенциальный человеческий страх.

Феноменами, помогающими преодолеть страх, являются агрессия и смех. Агрессия как спонтанная реакция, связанная с «жаждой разрушения» (З. Фрейд), в конечном итоге определяется борьбой за собственное существование и собственное «Я». Смех как специфическая реакция на комическую ситуацию укоренен в особом пафосе жизни, дающей человеку право и привилегию радоваться, несмотря на смерть и побеждая страх. Сходные функции психологической разрядки выполняет плач, являющийся альтернативой естественной радости смеха («смеха-тела»). Трагическое и комическое в равной степени несут в себе элемент катарсиса, обновления, возникающего из чувства сопричастности чему-то более универсальному и значимому. Антитезой «смеха-ума» является стыд, иногда определяемый как страх быть осмеянным. Также как и смех, стыд проявляется как на уровне спонтанной психической реакции, так и на уровне возможной «внешней» оценки ситуации, ее рациональной рефлексии.

Наиболее мощным жизнеутверждающим фактором в комплексе феноменов телесности является эрос. В современной философии он интерпретируется преимущественно в аспекте фрейдистской традиции как стремление к удовольствию, наслаждению, конкретизация глубинной жизнеутверждающей энергии, либидо. Квинтэссенция эроса связана с реализацией сексуального инстинкта, однако ограничивать либидо исключительно сферой сексуальности неправомерно. Эрос выступает своеобразным индикатором жизненных сил в целом, проявляющихся в неистребимой жажде желать, любить, хотеть. Изначальная направленность эроса ориентирована всегда на что-то внешнее, где избранный объект стремления необходимо приблизить и сделать своим, что делает эрос мощной интегративной силой. Не случайно в древних космологиях любовь понималась как единое организующее начало Универсума, собирающее космос в единый организм и придающее ему жизнь. При этом в отличие от организующего порядка Логоса ее сила принципиально иррациональна. Античные философы, например, состояние влюбленности отождествляли с манией, одержимостью, когда трезвые доводы рассудка отступают перед энергетикой желания. Однако, как правило, именно эрос задает конкретную направленность человеческих действий, вносит смысл в отдельные поступки, будучи сам подчинен исключительно инстинкту жизни и самосохранения.

Особый статус эроса в культуре определяется его творческими возможностями. Устремляя человека к чему-то внеположенному, временно недоступному, эрос преобразует как самого человека, заставляя его становиться лучше, так и вожделенный объект, раскрывая его новые грани. Он дает как бы первичный импульс любому творческому акту, вне зависимости от преследуемой цели (другой человек, истина, власть, благо и т.п.). По своей направленности эрос противоположен феномену агрессии, ориентирующей не на созидание, но на разрушение. Эти противонаправленные явления взаимно дополняют и уравновешивают друг друга, поскольку создание нового неизменно предполагает разрушение старого. Нарушение баланса этих двух сторон сопряжено с серьезной опасностью для существования личности или культуры.

Собственно, жесткое разделение каких-либо феноменов телесности едва ли представляется возможным. Наряду с многогранностью возможных проявлений феноменология тела отличается непременной целостностью и интегральностью. Постулируя приоритет телесности над рациональностью, современная философия предполагает именно на уровне тела найти разгадку «индивидуальной универсальности» человеческой личности. Обеспечивая возможность природного существования человека, тело одновременно аккумулирует первичные знания о допустимом и невозможном в рамках той или иной культурной среды, обозначает спектр реакций на социальное окружение, обусловливает глубинные источники развития личности и культуры.