Особенности позиции практического психолога по отношению к клиенту

Практическая психология существует. Есть кафедры практической психологии, лаборатории практической психологии, практические психологи. Но что такое сама практическая психология? Ранее уже было дано рабочее определение этого исходного понятия.

Напомним, что в психологии существует три слоя: теоретическая психология, прикладная психология и практическая психология (где психолог имеет собственную практику). Конституирует эту практику клиент. Клиентом будем называть субъекта, добровольно обратившегося к практическому психологу за помощью.

Добровольность обращения субъекта за помощью — важная составляющая сути позиции практического психолога по отношению к клиенту. «Клиент» и «практический психолог» — это два подразумевающих друг друга понятия. Но добровольность не единственная характеристика позиции клиента. Клиент вступает в некоторые, оговоренные заранее отношения распределения ответственности с практическим психологом. Это второе. А третье: клиент — это такой субъект — носитель психики, который (12:) испытывает определенные психологические трудности, неудобства, страдания. Он хочет избавиться от них. Однако ни субъективно, ни объективно эти страдания и трудности субъекта не переживаются и не являются болезнью. Он обращается к психологу и ждет помощи от него. Именно это и составляет содержание настоящего параграфа: клиенты есть не только у практических психологов. Более того, клиенту вовсе не обязательно априори разбираться в особенностях работы разных представителей так называемых помогающих профессий (практический психолог, врач, в частности врач-психотерапевт, социальный работник и даже социальный педагог). Есть ли особенности в позиции именно практического психолога по отношению к клиенту и именно в сравнении с особенностями позиций указанных (и других возможных) профессионалов? Если они есть, их описание не просто удовлетворяет познавательный интерес, связанный во многом с извечным поиском психологами собственного научного предмета, но и дает понимание, откуда идут своеобразные типичные переживания практического психолога в ходе работы с клиентами.

Дело в том, что обеспокоенность психологов-теоретиков поисками собственного научного предмета весьма своеобразно повторилась и в слое практической психологии. Простейший анализ происхождения наиболее известных и важных процедур, приемов и методов работы практического психолога показывает, что их корни уходят в практику медиков! Медицинское образование и медицинскую практику имели основатели и многие продолжатели психоанализа, гештальттерапии, нейролингвистического программирования, а также авторы многих менее заметных техник и методик практической психологии. Даже относительно клиентцен-трированной психотерапии и консультирования Роджерса необходимо отметить, что хотя их создатель и не имел медицинского образования, он долгое время был директором детской клиники, и медицинская практика не была чужда для него. Выходит так, что психологи «ищут не там, где потеряли, а там где светло», где для них проложила путь медицина в лице психотерапии? Так? Не стоит спешить соглашаться с этим, казалось бы, вполне логичным соображением. Как раз здесь есть что сказать по этому поводу. Это будет одной из важнейших задач данного параграфа — сравнить особенности работы с клиентом именно психолога и психотерапевта, хотя бы на уровне описания особенностей их позиции по отношению к клиенту (пациенту — для медика).

Но оборотной стороной этой медали является то, что практический психолог действительно чувствует (и нередко), что клиент к нему относится именно как к врачу! Это переживание дает не менее действенный импульс разобраться в сути дела, чем интеллектуальная ревность практического психолога по отношению к психотерапевту. Что же это такое: на дверях твоего кабинета висит(13:)указатель «Практический психолог», а клиент явно относится к тебе, как к врачу, путает тебя с врачом! Слава богу, что путают практического психолога не только с врачом. Клиенты путают практического психолога и с юристом, чиновником, педагогом-воспитателем. Но если тебя путают с другим профессионалом, то разве этим не «выталкивают» тебя в позицию этого профессионала? Разве нет здесь оснований для собственной путаницы: кто же ты как профессионал — практический психолог или?.. Мы не хотим вместо многоточия вставлять наименования других профессий, уважаемых и хорошо оплачиваемых, но хотели бы отметить, что практический психолог нередко дает клиентам возможность вытолкнуть себя в позиции этих других профессионалов. В некоторых случаях психолог даже кое-что умеет делать вместо них. Но в общем случае «Богу — богово, а кесарю — кесарево»; не к лицу психологу заниматься чужой практикой, не имея профессионального, необходимого именно для этой практики образования. Как, впрочем, и другим профессионалам не к лицу браться за психологическую по содержанию деятельность, не имея для этого соответствующего образования.

Итак, подведем итоги введения в проблему. Задачей настоящего параграфа является прояснение двух моментов деятельности практического психолога. Во-первых, остается ли что-то практическому психологу, если из арсенала его приемов, методов и процедур мысленно вычеркнуть все, что является по происхождению и по предметному содержанию медицинским, врачебным, психотерапевтическим в конце концов. Может быть, и правда все мы — психотерапевты, а не практические психологи (психологи-консультанты), и правы те из нас, кто смело называет себя так? А во-вторых, из всех профессионалов, имеющих клиентов, необходимо выделить тех, с кем нас, практических психологов, наиболее часто путают наши клиенты, и выяснить, есть ли у них основания для такой путаницы, в чем эти основания и как от такой путаницы защищаться.

Во-первых, нас путают с врачом; во-вторых, с воспитателем-педагогом; в-третьих, с юристом (или чиновником); наконец, в-четвертых, со священником. Основания для последнего сравнения более сложны: трудно предположить, что психолога клиент может спутать со священником, ну разве только с проповедником.

И все же такую работу необходимо провести по основаниям, которые станут понятны далее. Этих четырех сравнений вполне достаточно. Вряд ли что-то добавит к этому анализу сравнение психолога не только с обувным мастером (клиенты налицо) — психолога с ним не путают, но и, например, с социальным работником, профессионалом, позиция которого еще не устоялась в нашем российском социуме, или с экстрасенсом-целителем, (15:) который зачастую всеми силами старается заиметь хоть какой-нибудь диплом медика (пусть даже медицинской сестры!), и в этом смысле его позиция во многом схожа с позицией врача.

Методическим приемом аналитического сравнения будет противопоставление позиции практического психолога позициям врача, педагога-воспитателя, юриста и священника. Понятно, что в этих позициях можно найти много сходного, но интересовать нас будет как раз разное! По сути дела, необходимо вместе с читателем сформулировать, что практический психолог это не врач, не воспитатель, не юрист (чиновник) и не священник! Только тогда расчистится поле для вопроса: а кто же такой практический психолог, что же он делает, помогая клиенту, если он не делает того, что делают врач, воспитатель, юрист и священник!

Вторым методическим приемом в данной работе будет особое представление позиций профессионалов. Для методических целей можно упростить описание позиции каждого из указанных профессионалов до двух основных компонентов, двух составляющих позиции: ведущей, главной, базальной деятельности профессионала в этой позиции и основной онтологической категории, сквозь которую данный профессионал как бы видит своего клиента.

Итак, позиция — это ведущая деятельность и онтологическая категория как нечто единое, как две стороны одной медали. В конце данного параграфа позиция психолога по отношению к его клиенту также будет описана по этой (конечно, упрощенной) схеме.

Психолог и врач. Именно с врачом чаще всего путает клиент практического психолога. Это не удивительно. В сознании человека с улицы психолог и есть врач. В ходе расспросов подобное мнение воспроизводится везде — от сахалинской деревушки и до улиц Москвы. Психолог — это якобы кто-то вроде врачевателя человеческих душ. Врач помогает в случае страданий физических, а психолог, стало быть, в случае психических, духовных страданий. (Где граница между физическими и психическими страданиями? Не одно ли это и то же? Или все же разное?)

Психолог категорически не врач! Не плодотворно сравнивать психолога с врачом. Это даже опасно для профессионального самосознания психолога. Нельзя путать психолога с врачом ни клиенту, ни самому психологу. Но чтобы доказать тезис, что практический психолог — не врач, можно сначала привести пример того, что чувствует практический психолог, когда клиент путает его с врачом.

На кафедру, где я работаю, приводят рыдающую женщину. Она — работник одной из организаций, расположенных в том же здании, что и факультет психологии. Утром она пришла на работу (дисциплина!), но (15:) работать не может, разрыдалась. Подруги, зная, что на кафедре возрастной психологии существует психологическая консультация, привели ее к нам. У меня находится свободное время, на кафедре — стакан горячего чая, мы начинаем беседу с еще рыдающей женщиной, а в дальнейшем я берусь за этот случай всерьез. Дело в том, что у женщины убежала из дома дочь-подросток. Убежала уже не в первый раз. Она не ночевала дома. Тысяча предположений роится в голове матери: попала под трамвай, изнасиловали, колется в притоне, ушла к мальчику и т.п. Все это «вываливается» на психолога. Но дальнейшие встречи с женщиной позволили предположить, что здесь есть длинная предыстория.

Она родила дочку в столице одного европейского государства, куда муж-дипломат получил свое первое назначение. В ту пору заграница для россиян была совсем не тем, чем является сейчас. Попасть туда было не просто. Молодая, красивая женщина поздно узнала о своей беременности и, как она говорит, хотя и не хотела ребенка в тот момент своей жизни, вынуждена была оставить его. Для мужа ребенок тоже не пришелся кстати в самом начале его карьеры. Можно утверждать, что ребенок для супругов родился нежеланным. Отношения матери с дочкой развивались далеко не нормально. Символом этих отношений уже сейчас, когда девочка превратилась во вполне сформировавшуюся девушку-подростка, может быть эпизод, который рассказала мне мама в ответ на просьбу описать как можно более подробно один типичный конфликт с дочкой. Запомнились слова из диалога мамы и дочки в этом конфликте ( NB! описывает конфликт мать!). В пылу ссоры дочка кричит матери: «Если ты не перестанешь, я выброшусь из окна!» Женщина подходит к балконной двери, открывает ее и говорит: «Выбрасывайся!» И вот в какой-то момент наших бесед, когда подошел черед поинтересоваться, что же, собственно говоря, хочет клиентка от психолога, я слышу от женщины фразу, смысл которой (не точное звучание, не стенографическая запись, а именно запомнившийся смысл) для меня таков: «Александр Георгиевич! Дайте мне самое горькое психологическое лекарство. Я поймаю эту гадину (то есть дочку!), запихну это горькое лекарство ей в глотку, и тогда мы заживем нормально».

Вот именно в такие моменты практический психолог и чувствует, что клиент путает его с врачом! От психолога требуют лекарство, психологические пилюли, которые бы быстро и, главное, без участия мамы, без какой-либо ее личной работы все исправили. Пилюли работают сами: им не нужен ни психолог, ни мама, ни дочка.

Женщина оказалась в тот момент не готова к собственно психологической работе, ей нужны были рецепты на лекарства! Психолог чувствует, что его путают с врачом, когда от него требуют психологических лекарств, которые действуют помимо и независимо от воли и личностного участия клиента, да и самого психолога.

Переживания, что тебя путают с врачом, не редки в работе практического психолога. Но почему не плодотворно и даже опасно сравнивать позицию психолога по отношению к его клиенту с позицией врача (врача-терапевта) по отношению к его пациенту? Введем для доказательства этого тезиса позицию врача по отношению к пациенту через ту пару понятий, о которых (16:) говорилось ранее: ведущую деятельность и онтологическую категорию.

Ведущей деятельностью врача, несомненно, является лечение, терапия. Врач много чем занимается: он и диагностирует, и просвещает, и занимается реабилитацией. Но главное, стержневое, базальное в его работе — лечение. Но что же такое лечить? Что это за отношения врача с пациентом, которые определяются как лечение? Кого спросить об этом?

Скорее всего врача не стоит спрашивать, что такое лечение. Тот, кто хорошо что-то делает, не обязательно хорошо об этом говорит. У нас есть ответ другого профессионала.

Лет пятнадцать назад, в самом начале становления практической психологии в нашей стране, психологи, столкнувшиеся с необычными для них проблемами гонораров, договоров с клиентами, претензий клиентов к психологам и пр., поинтересовались у юристов, в каких случаях клиент может привлечь психолога к ответственности (подать в суд, например). В частности, нас интересовало, не могут ли психолога привлечь к ответственности за то, что он занимается врачебной деятельностью, не имея диплома и разрешения на оную. Может ли клиент подать в суд на психолога, который якобы «залечил» клиента, вызвал ухудшение его состояния?

Ответ юриста был прост: «Ни один суд не квалифицирует (а значит, и не обвинит психолога) отношения между профессионалом и клиентом как факт лечения, если профессионал не выписывал рецепты на лекарства или не назначал те или иные лечебные процедуры, о чем есть запись в медицинской карте клиента». Вот в чем дело: чем бы ни занимались профессионал и клиент, какие бы душещипательные разговоры они ни вели, как бы ни смотрел профессионал в глаза клиенту, сколько бы ни брал клиента за руку, для суда это не будет содержанием лечения, если нет факта выписки рецепта на лекарство, назначения врачебной процедуры. Лечить — это выписывать рецепты! Как просто! Но разве не за этим мы идем к своему терапевту? Разве не этому (как выписывать рецепты) учат медиков в мединститутах? А не выпишешь рецепт, так клиент не уйдет или уйдет, но без всякого удовлетворения.

Итак, ведущая деятельность врача — это терапия, видимое проявление которой состоит в выписке рецепта на лекарство. А лекарство — это то, что действует на пациента и тогда, когда врач уехал на два месяца загорать на юг, т. е. и без врача, без его личного участия. Конечно, для въедливого и вдумчивого читателя нужно еще раз сказать, что имеем в виду стандартного, ортодоксального, т. е. типичного врача, врача сегодняшних поликлиник, который тратит на больного в среднем 6 минут. Другие представления о враче пока отставим. Как и представление о разных типах и(17:)видах врачей, например о врачах-психотерапевтах. Речь идет о ведущей деятельности врача вообще.

Что же является онтологической категорией для врача, той системой понятий, сквозь которую он как бы видит своего пациента? Можно утверждать, что онтологической, самой главной, ключевой категорией для врача является категория болезни, патологии, отклонения, нездоровья. Трудно не согласиться с тем, что врач смотрит на человека, а видит его болезни. Это и есть собственно профессиональный взгляд врача на человека. Он смотрит на руки, глаза, походку, он смотрит глазами, ушами. Хороший врач смотрит и руками, и даже носом, и не только на человека, но и на человеческое, так сказать... Так делал хороший (а других не держали) врач в древнем Хорезме, так делает хороший врач и сейчас. Врач делает это не только в своем кабинете: профессиональный взгляд на человека, как априори больного, автоматизируется и проявляется и за пределами кабинета, в быту. Разве мы не ловили себя на мысли, что, когда мы за праздничным столом сидим напротив известного нам врача и он как-то по-особенному смотрит на нас, чаще приходит мысль не о том, что мы ему нравимся, а о том, что он увидел у нас какие-то болезненные проявления, какие-то признаки наших болезней. Такое бывает, пожалуй, у каждого.

Итак, онтологическая категория для врача — это категория болезни, патологии, отклонения. Не увидит врач болезни — не вылечит пациента!

Вот теперь можно более точно сформулировать наш исходный тезис. Психолог не врач именно потому, что он, во-первых, не выписывает клиенту рецепты на лекарства, а во-вторых, не использует категорию болезни, патологии, отклонения как онтологическую, основную категорию.

Психолог не выписывает рецепты потому, что не имеет на это права (хотя некоторые из психологов прекрасно разбираются в психофармакологии), не имеет личной печати, как у врача, и если бы он выписал рецепт, такой рецепт не должна принять аптека. Гораздо важнее, что психолог не выписывает рецепты и, так сказать, в фигуральном, переносном смысле. Он не выписывает рецепты, реализуя принцип не давать конкретных советов клиенту, далеко не последний в работе практического психолога. Рецепт — это и есть самый конкретный совет. Однозначный и прямой. Делай так. Многие современные направления практической психологии (хотя и не все) исповедуют в своей работе этот важный принцип — отказ от конкретных советов.

Психолог не выписывает рецепты на лекарства еще и потому, что не может (не умеет, не должен) вынести свою личность за скобки отношений с клиентом. Если хотите, он «лечит» не рецептами на лекарства, а своей личностью. Как выписать рецепт на (18:) самого себя? В общем, надо искать что-то другое, скорее противоположное выписыванию рецептов, если мы хотим определить, что является ведущей деятельностью практического психолога. Не лечение, а что? Пусть этот вопрос останется до времени открытым.

То же самое можно сказать и об онтологической категории: психолог не врач потому, что он не использует категорию патологии, отклонения, болезни в качестве онтологической. Забегая вперед, можно и здесь утверждать, что в качестве онтологической психолог использует опять-таки совершенно противоположную по сравнению с врачом категорию — категорию личностного роста, культурной продуктивности, способности изменяться. Если психолог смотрит на клиента (опять-таки не только глазами: психолог смотрит на клиента и через психологические тесты, и руками, и ушами) и не видит перед собой культурно продуктивного, способного к личностному росту человека, он, пожалуй, не сможет ему помочь. Это тоже именно профессионально-психологический взгляд на человека, особая высшая психологическая функция, если хотите. Что касается понятия болезни, патологии, то психологи, конечно, пользуются им, но не как онтологическим, а как рабочим, техническим, вспомогательным для своей работы.

Таким образом, теперь можно сказать, что психолог не врач потому, что имеет совсем другую ведущую деятельность и совсем другую онтологическую категорию по сравнению с врачом. Именно поэтому не плодотворно и даже опасно сравнивать психолога и врача, искать и подчеркивать сходства в их работе (которые, конечно, есть). Что же это за ведущая деятельность практического психолога и что за онтологическая категория, нам предстоит выяснить далее.

Психолог и педагог-воспитатель. Второй, с кем важно сравнить практического психолога по отношению к его клиенту, это педагог-воспитатель. Пожалуй, не клиент путает нас с воспитателем, чаще это делает наш работодатель — в школе, в детском саду. Важно сравнить психолога именно с педагогом-воспитателем, так как с педагогом-преподавателем нас, пожалуй, не путают, или это не так важно: мы можем быть и преподавателями.

Так вот, и здесь хотелось бы сформулировать жестко: психолог ни в коем случае не воспитатель! Где бы мы ни работали (в школе, в детском саду или в психологической консультации), мы ни в коем случае не должны воспитывать своего клиента. Пусть это делают профессионалы, специально подготовленные к этой нелегкой деятельности. Если психолог и занимается воспитанием, то только как человек (отец, взрослый), а не как психолог. Совмещать эти две позиции тоже не правильно. Именно поэтому странный современный гибрид «педагог-психолог» вызывает у многих неприятие. (19:)

Здесь тоже требуются пояснения. Введем и позицию педагога-воспитателя по отношению к его клиенту (последнее не очевидно: а имеет ли воспитатель клиента, т. е. существуют ли здесь отношения добровольности? Как ни трудно это допустить для нас, выросших в тоталитарном обществе с тоталитарным воспитанием, постараемся усилием мысли это сделать) через описание ведущей деятельности и онтологической категории. С учетом выбранного нами уровня абстракции и по тактическим соображениям начнем с онтологической категории.

Нам кажется, что наиболее правдоподобным здесь является утверждение, что онтологической категорией, сквозь которую воспитатель как бы видит своего воспитанника, является категория идеала. В самом деле, как бы ни разнились идеалы педагогов-антропософов, педагогов-православных, педагогов-коммунистов, педагогов-буддистов и пр., воспитывать без идеала, пожалуй, нельзя. Идеал — это действительно то, сквозь что воспитатель видит своего воспитанника, специально смотрит на него.

Так вот, психолог не воспитатель именно потому, что в своей работе с клиентом практический психолог отказывается от взглядов на клиента через призму сколь угодно разветвленной, изощренной, избыточно полной системы идеалов. Практический психолог всеми силами, на уровне принципов своей работы отказывается от представлений о некоторых идеальных типах личности. Велик соблазн использовать эти идеальные представления в работе с клиентом. Но как раз это и есть переход на позицию воспитателя.

Позиция воспитателя не просто подразумевает взгляд на клиента через призму идеалов личности, она подразумевает в качестве неотъемлемого, атрибутивного своего содержания особую деятельность — деятельность оценивания, сравнения личности с заданным идеалом. Невозможно сформулировать полную гипотезу о ведущей (в указанном нами смысле) деятельности воспитателя по отношению к клиенту-воспитаннику, несомненно, что оценка является одной из важнейших составных частей такой деятельности, если даже не ее клеточкой, генетическим ядром. Как бы ни были различны сами приемы и методы воспитания, воспитывать — это значит сравнивать с идеалом, вести к идеалу, подталкивать, заманивать идеалом.

Отказ от представлений об идеальных личностях связан с отказом от оценочной позиции по отношению к клиенту. Не оценивай клиента, принимай его таким, каков он есть, — принцип многих современных направлений практической психологии. Именно здесь граница между работой воспитателя и практического психолога: один не может не оценивать, второй старается как можно полнее отказаться от этого. Несомненно, психолог имеет достаточно подробные представления о типах личности, акцентуациях характера(20:) и личности, возрастных нормативах адаптированности личности и пр. Однако сидящего перед собой клиента он должен уметь принимать, понимать и любить таким, каков он есть, а не через призму отношения к идеалу.

Более того, в ведущую деятельность воспитателя кроме действия сравнения с идеалом, несомненно, входят и действия поощрения и наказания. Психолог не должен быть включен в педагогическую систему поощрения и наказания — это не его дело.

Конечно, и здесь въедливый читатель скажет, что хороший воспитатель тоже и понимает, и принимает, и любит своего воспитанника. Может быть, и так, но мы ведь говорим о воспитателе стандартном, ортодоксальном, обычном, из обычной современной школы или детского сада.

Это такой-то любит и принимает своего воспитанника? Сомневаемся. Что же касается указания на педагогов-новаторов, педагогов от Бога, то смеем утверждать, они многое взяли у современной гуманистической психологии. С ними практические психологи «одной крови».

Одна наша недавно защитившаяся дипломница со спецфакультета по подготовке школьных психологов рассказала такую историю. Два года учебы в Московском университете убедили ее в том, что позиция психолога в школе существенно разнится с позицией педагога. Имея за плечами большой педагогический опыт, житейскую мудрость и достаточную гибкость, женщина все же решила для себя, что она не вернется на работу в родную школу. Там слишком многое связывало ее с позицией педагога. Она же была готова попробовать себя в чистой позиции практического психолога. Пошла в одну из соседних школ. Как водится, с ней стал беседовать директор школы. Он спросил, что она умеет и на что рассчитывает. Диплом Московского университета, хороший стаж предыдущей работы... В общем, директор школы предложил ей должность заместителя директора по воспитательной работе. Женщина обиделась; все ее доводы, что психолог не воспитатель, встретили непонимание директора.

Наученная горьким опытом женщина пошла устраиваться на работу в третью школу. Здесь, перечисляя директору свои умения, она, среди прочего, смирившись, сказала, что готова взяться и за воспитательную работу с детьми. Этому удивился уже директор: «У меня тридцать три учителя занимаются воспитательной работой. Что будете делать вы как психолог, а не как воспитатель?»

Психолог и юрист. Юрист — это еще один профессионал, с которым нередко путает психолога клиент. Начнем здесь также с описания конкретного случая, иллюстрирующего, что чувствует практический психолог, когда его путают с юристом (чиновником).

За помощью к психологу обращается женщина с дочкой младшего юношеского возраста, учащейся медицинского училища. В семье (21:) неприятность — девушке грозит исключение из училища. Формальный повод для этого — дважды несданный зачет по уколам. Мне объясняют, что зачетный укол надо было сделать в полноразмерный муляж человека. Две попытки (два подхода к муляжу) не увенчались успехом: девушка слишком волновалась, уколы не удавались. Волнения на зачете перешли в разговоры с руководством училища, отсюда новые волнения. За девушкой в училище закрепился ярлык «псих». Преподаватель психологии из училища не смог оказать практическую помощь и направил девушку в психологическую консультацию. Для неполной — без отца — семьи это оказалось целым событием, и в консультацию идут вдвоем, а вернее, консультируется, по сути дела, мама, девушка как бы только при ней. Основной сквозной запрос прост: «Александр Георгиевич! Ведь она не псих, правда?» Диагностическая беседа с девушкой, использование некоторых психодиагностических методик убеждает нас в том, что патологии здесь, по-видимому (все-таки возрастной психолог — это не медицинский психолог и тем более не психиатр), нет. Но определенные характерологические особенности налицо, да и семья, семейная атмосфера и родительско-детские отношения не могут быть признаны оптимальными. Маму же волнует только одно: «Она не псих?». И когда психолог достаточно обоснованно говорит, что речи о патологии нет, девочка «не псих», мама резко меняется. «Александр Георгиевич, дайте нам справку, что дочка не псих, а еще лучше позвоните директору и скажите ему об этом. И пусть он не выгоняет зазря мою дочку из училища!» Справка, звонок, личная встреча психолога с руководством училища — вот что волнует маму. Характерологические особенности девушки и детерминировавшие их, видимо, семейные отношения не интересны. Это все для мамы лишнее. К собственно психологической работе мама (и девушка) не готова, это не входит в ее планы. Психолога используют лишь как чиновника, как юриста, защищающего интересы их семьи перед «самоуправством» начальства училища.

Вот оно ключевое переживание психолога в такого типа ситуациях: меня путают с чиновником, с юристом. От меня требуют чего угодно — звонка, документа, справки, но не собственно психологической работы, психологической помощи. Меня выталкивают в непривычную, не мою позицию.

Такие переживания бывают у практических психологов. Бывает, что мы даем справки, реже — звоним. И все же это не наша работа. Психолог не юрист, не чиновник. Чтобы прояснить это, казалось бы, очевидное утверждение, можно ввести описание позиции юриста по отношению к его клиенту через уже известные понятия ведущей деятельности и онтологической категории.

В случае юриста эти два понятия также оказываются соединены друг с другом, оказываются двумя сторонами одной медали. Онтологической категорией для юриста, несомненно, является категория права. Юрист смотрит на своего клиента через особые очки, которые высвечивают в человеке прежде всего его права, обязанности и интересы. Можно было бы сказать, что юрист смотрит на клиента через томики закона: закон — это и есть (22:) олицетворение прав и обязанностей гражданина. Возраст, гражданство, собственность гражданина, его включенность (помимо того, что он законопослушен и вменяем) в систему подзаконных нормативов и правил — вот что интересует юриста в клиенте, вот что он должен высмотреть в своем клиенте. Все это и объединяет в себе категория права.

Психолог не юрист потому, что не смотрит на своего клиента через очки категории права, через уголовный, процессуальный, гражданский и прочие кодексы и прочие нормативные юридические акты. Конечно, психолог и сам законопослушен и ответственен, он сам живет «под законом». Он должен знать законы, чтобы жить и работать, но нет таких законов, которые бы непосредственно регламентировали его отношения с клиентом, а если и есть, то это самые общие, неспецифические для оказания психологической помощи законы. Закон о правах человека, о правах ребенка, о так называемой конфиденциальной личностной информации (есть и такой в ряде зарубежных стран) — все эти самые общие законодательные акты распространяются на психолога как гражданина, а не на психолога как психолога.

Самый близкий к психологу закон в нашей стране — это закон о психиатрической (то есть врачебной!) помощи и подобные ему зарубежные аналоги. Психолог должен знать их. Других специфически психологических законов как юридических, законодательных актов нет! Нужны ли они? Об этом далее.

Что же является ведущей деятельностью юриста по отношению к его клиенту? В данном случае можно предложить некоторое собирательное определение этой деятельности: юрист представляет права и интересы своего клиента в социуме. Термин «представлять» видится нам более общим по отношению к терминам «защищать», «разъяснять» и т.п. Психолог не юрист именно потому, что не представляет права и интересы своего клиента в социуме. Если последнее сформулировать афористично и не без доли юмора, то психолог работает со своим клиентом в теплой комнате и на мягком диване, пусть это даже будут продуваемая комнатенка и пара табуреток, а вот юрист работает со своим клиентом как раз в открытом всем ветрам широком социуме, пусть даже это время от времени происходит в мягких роскошных креслах его кабинетов.

Дотошный читатель спросит: а как же школьный психолог, разве он не защищает интересы школяра перед администрацией школы? Отвечаю: сегодня — да, и слава богу, что да. Но по идее это должен делать скорее социальный работник в паре с психологом. Это его задача — представлять интересы клиентов перед администрацией школы, перед ЖЭКом, перед любыми другими чиновниками, а иногда и интересы ребенка перед нерадивыми родителями, перед обществом в целом. (23:)

Мы бы оттенили еще один аспект в сравнительном анализе позиций психолога и юриста. Одним из организационных принципов функционирования психологических служб, особенно полно реализуемом сегодня в «психологически развитых» странах, является принцип максимально возможного для данного этапа развития общества разгосударствления психологической службы. Психолог как можно меньше должен чувствовать себя перед клиентом чиновником, представителем государственной машины. Это и достигается разгосударствлением психологических служб, переходом их в ведение религиозных и общественных организаций и частных лиц.

Разгосударствление затрагивает и, так сказать, нормативную базу работы психолога: по сути дела, практический психолог в разгосударствленных психологических службах — а есть все основания утверждать, что это ждет и наши психологические службы, — ходит не столько «под законом», сколько «под уставом», профессиональным или/и моральным кодексом его общественной или профессиональной организации. Вот где самым подробным образом записаны права и обязанности и клиента, и самого психолога — в профессиональном и моральном кодексе практического психолога. Но кодекс — это не закон. Достаточно создать другую общественную организацию психологов и написать другой, иногда и прямо противоположный кодекс, чтобы, как говорится, почувствовать разницу. Приведем пример.

В последнее время одной из самых бурно и успешно развивающихся является психологическая служба экстренной телефонной помощи. В какое-то время, по нашим данным, в Москве например, действовало до семи психологических телефонных консультативных служб. Каждая из них относилась к своей сфере и подчинялась (или не подчинялась) своему начальству. Здесь были и чисто государственные службы (муниципальные в своем большинстве), и полугосударственные, и общественно-религиозные, и частные, и даже коммерческие. Суть не в этом. Деятельность психолога-консультанта на такой службе особым образом регламентирована. Это могут быть правила, договор, профессиональный кодекс. Они что-то требуют, что-то запрещают, что-то предполагают. Так вот, в одной из достаточно известных телефонных психологических служб очные встречи консультанта с клиентом категорически были запрещены, а в другой, клиенты которой по своему составу вряд ли сколь-нибудь существенно отличались от первой, — разрешены и даже приветствовались как особый метод работы. Не хотелось бы здесь вдаваться в аргументацию запрета в одном случае и разрешения в другом. По-видимому, для этого были веские научные и этические основания. Здесь важен сам факт двух диаметрально противоположных формулировок в документации объединений практических психологов.

Не государство, а профессионально-психологическое сообщество должно определять нормативную базу деятельности (24:) практического психолога. Вот что, по сути дела, имеется в виду, когда говорится, что психолог — это не чиновник, не юрист.

Психолог и священник. Эта тема — одна из самых сложных. Сама позиция священника по отношению к его клиенту — прихожанину—не настолько открыта для постороннего взгляда, чтобы сколь-нибудь уверенно ее квалифицировать. У многих нет абсолютно никакого опыта в этой области. К тому же меня клиенты никогда не путали со священником... Стоит ли браться за такую тему? Стоит. Для этого есть основания.

Как практический психолог хочу сказать, что принадлежность клиента к той или иной конфессии быстро становится очевидной для психолога в ходе его работы. Есть основания утверждать, что и для клиента религиозность психолога и даже степень ее выраженности не являются тайной. Однако последнее может как помогать, так и мешать работе практического психолога.

Одна клиентка в какой-то момент работы с ней поведала, что сравнительно недавно она консультировалась у известного практического психолога. Я выразил мнение: «Это очень хороший психолог. Он вам, кажется, помог...». Клиентка согласилась с моими оценками. «Я благодарна ему за помощь, но в какой-то момент я почувствовала, что он читает мне христианские проповеди. Я знала о его религиозности, но раньше это нам не мешало. Однако в тот момент я не нуждалась в христианских разговорах, и я ушла от него, прекратила получать психологическую поддержку».

Существует и более весомое основание, чтобы разобраться в особенностях позиций психолога и священника по отношению к клиенту. Дело в том, что есть удивительные случаи, когда священник, видимо, принимает решение, чем в жизни заниматься психологу.

За долгие годы преподавательской деятельности судьба не раз сводила меня с интересными студентами. Самое запоминающееся относится к выпускникам спецпотоков по подготовке практических психологов. Студенты спецпотоков — это, как правило, взрослые, сложившиеся и колоритные личности. Однажды я познакомился с женщиной, студенткой спецпотока в столичном среднеазиатском городе. Работа на семинарах, в тренинговой группе, более близкое знакомство во время экскурсий по городу (а по первому образованию эта женщина была педагогом-историком), совместные походы в театр — все это убедило меня в том, что из нее выйдет хороший практический психолог.

Общительность с коллегами, активность, хороший контакт с детьми, общий уровень культуры — все это говорило в пользу моего прогноза. Через полгода после получения второго, психологического, диплома мы встретились вновь. «Как дела? Где работаешь? Как психология?» — были мои первые вопросы. Женщина стушевалась. Оказалось, что работает она музыкальным работником в детском саду (она и это умеет!), (25:)а психологическая карьера для нее, по-видимому, закрыта. Как раз во время обучения на спецпотоке и сразу после него женщина очень глубоко погрузилась в православие. По сути, из просто верующей она превратилась в глубоко верующую. Конечно, у нее был свой духовник, и, закончив обучение, она не смогла не испросить благословения у своего духовника на новую работу. Духовник не дал ей такого благословения. Она не комментировала, как это было сделано, что это вообще значит. Но от карьеры психолога она отказалась. Для меня это решение женщины было и понятным, и абсолютно непонятным, задевающим. Получалось так, что я считал ее весьма психологически зрелой, может быть, больше других подготовленной к работе практического психолога, личностно богатой и культурно продуктивной, а священник этого не увидел? Что тогда значит фактический запрет ее духовника? Что я ошибался в ней? Или что он, этот человек, принципиально против работы его прихожан в качестве практических психологов, по-своему работающих с человеческой душой? Это осталось тайной, вопросом.

Позже у меня появились основания думать, что это не единичный факт. В одной из дипломных работ, проведенных молодым верующим психологом в группе рукоположенных в сан православных церковнослужащих, в ходе опроса были получены данные, что подавляющее большинство из них считает, что психологическую помощь, т. е. помощь в случае душевных переживаний и проблем, должен оказывать только священник. Психолог допускался ими к оказанию подобной помощи (конечно, в вербальном, а не в реальном плане) только в так называемых экстренных, безотлагательных ситуациях.

Есть и другие основания, чтобы продумать вопрос о границах между работой психолога и священника. Мы близки, но не тождественны. Если искать основное различие, то в чем оно на уровне описания особенностей позиции психолога и священника по отношению к клиенту? Как ни таинственна работа священника, он — профессионал, и это значит, что и к нему применимы введенные абстракции для описания позиции профессионала по отношению к клиенту. Можно ли предложить надежные гипотезы, что существует ведущая деятельность священника по отношению к клиенту-прихожанину, и какова онтологическая категория, сквозь которую он видит своего подопечного? Такие гипотезы есть. Я считаю, что онтологической категорией, через которую священник видит своего прихожанина, является категория греха. Человек греховен априори, от рождения, он не может не грешить. Его греховность будет с ним до Страшного суда. Священник не может не видеть в человеке его грехов. Вера человека в Бога в определенном, может быть, и не главном, но важном ракурсе есть вера именно в то, что Бог простит грехи человека, отпустит их, что он принимает и любит человека с его грехами. Именно через категорию греха, а не через категорию веры видит священник своего прихожанина. (26:)

Соответственно и ведущей деятельностью священника, несмотря на огромное многообразие его связей с паствой, множественных деятельностных отношений священника и человека-прихожанина, является деятельность отпущения грехов. На земле в эту деятельность включен только священник. Никто, кроме него, не сможет поручиться за человека перед Богом на Страшном суде. Таинство исповеди очищает человека, но не избавляет его от грехов. Грех и отпущение греха — вот водораздел между психологом и священником. Вот граница... Но психолог не священник. Иногда, а может быть, и часто он даже не верующий. Психолог не отпускает грехов и не видит своего клиента через призму греховности. Но практический психолог не может не принимать в расчет то, что лежит в основании данной гипотезы. Верующий человек не может не переживать свои психологические конфликты, трудности, страдания как грех. Грех есть особое переживание. Работает ли с грехом психолог? Да, но только как с житейски понимаемым, нерелигиозным переживанием, т. е. фактически не работает. С грехом, с переживанием греховности работает только священник. И психолог должен иметь смелость сказать это своему клиенту, когда почувствует необходимость в этом. Верующий психолог, наверное, сделает это лучше. Но и неверующий практический психолог способен на такую смелость. И для него, есть уверенность, открыты перспективы для работы с верующими клиентами. Хотя, несомненно, каждый из них — и психолог, и клиент — имеют одинаковые права на выбор.

Что же удалось сделать в ходе, с одной стороны, долгой, а с другой — достаточно абстрактной аналитической работы? По сути дела, за счет негативных утверждений удалось расчистить поле для позитивного, продуктивного утверждения. А именно: правдоподобно утверждать, что практический психолог, оказывая помощь своему клиенту, во-первых, не лечит его, во-вторых, не воспитывает, в-третьих, не представляет права и интересы клиента в социуме, и, в-четвертых, не отпускает грехи.

Что же тогда остается психологу? Не придется ли возвращаться к первоначальному вопросу о неизбежности редукционизма и заимствований? Есть ли здесь надежные гипотезы о содержании ведущей деятельности практического психолога по отношению к клиенту?

Я готов сформулировать такие гипотезы. Однако представляется важным еще до формулирования гипотез ввести некоторые ограничения на язык описания ведущей деятельности практического психолога.

Во-первых, в данном случае не годятся совершенно абстрактные описания типа: психолог помогает... Все помогают. Как это делает именно психолог? (27:)

Во-вторых, неплодотворно давать определение ведущей деятельности так: психолог диагностирует, консультирует, просвещает, реабилитирует и т.д. и т.п. Психолог действительно все это делает, но такое перечисление в лучшем случае описывает границы вокруг всех этих деятельностей, не указывая, что же их скрепляет, пронизывает, делает собственно психологическими. Ведь каждая из этих частных деятельностей психолога в пределе становится уже не психологической. Вопрос о ведущей, сквозной, ба-зальной, «оплодотворяющей» все эти частности и наполняющей их психологическим содержанием деятельности все равно останется в этом случае открытым.

В-третьих, мне кажется: то, что делает психолог, это нечто очень простое. Это не сложное, эзотерическое, таинственное или маргинальное. Это нечто, что доступно каждому, что в той или иной мере каждый и совершает. Иной непсихолог делает это порой лучше дипломированного психолога. Просто практический психолог делает это нечто профессиональным и профессионально.

Наконец, в-четвертых, мне бы хотелось так сформулировать представления о ведущей деятельности практического психолога, чтобы уйти от «односторонности» в представлениях о ней. Например, психолог что-то делает для (с, вместо, в, у) клиента, а клиент ничего не делает (для психолога).

Мне бы хотелось, чтобы психолог и клиент в этой ведущей деятельности что-то делали вместе, сообща. Как задать ведущую деятельность именно на таком языке? Мне кажется, что наиболее полно удовлетворяет всем этим требованиям деятельность сопереживания. То, что сопереживание — именно деятельность, сегодня, после работ Ф. Василюка, уже нет необходимости доказывать.

Но и до Ф. Василюка существовали попытки увидеть в переживании предмет психологии (эти попытки делались уважаемыми психологами, от Выготского до Бассина). Сопереживание изначально психологично. Оно просто и доступно каждому. Оно явным образом пронизывает все частичные деятельности психолога, оплодотворяет их, наполняет психологическим содержанием (разве «опрокидывание» тридцати трех психологических тестов на человека с помощью ПЭВМ есть психологическая деятельность? Нет! Она становится психологической только тогда, когда результаты такого тестирования включены в деятельность психолога по сопереживанию клиенту, прошедшему тестирование). Это как раз не частичная, а всеобщая психологическая деятельность. Ее можно развивать, совершенствовать, делать профессионально. В общем, всем хороша деятельность сопереживания в качестве исходной гипотезы для задания ведущей деятельности практического психолога по отношению к его клиенту. Но... Есть маленькое «но». Конечно, в понимании деятельности со-переживания есть много(28:)подводных камней, привычных ограничений и даже предвзятостей. Например, со-переживание многими понимается все еще как только со-проявление эмоций. Этим недооценивается интеллектуальный компонент сопереживания, то, что это полная деятельность, а не ее часть, слой, элемент. Второе типичное ограничение в понимании со-переживания, которое тоже должно быть отброшено, это сужение временных рамок со-переживания. Его все еще понимают контактно, как будто оно может проходить только с глазу на глаз, здесь и теперь.

Да, мы согласны — с глазу на глаз, здесь и теперь, только рамки этого «здесь» и этого «теперь» ужасно широкие, по сути дела, открытые. Уместно даже парадоксальное утверждение, что самые главные сопереживания и у психолога, и у клиента имеют место не во время сеансов консультирования, а как раз между ними.

Остается все же одно «но»: со-переживание — это явно «моя» деятельность для психолога, это он со-переживает клиенту. Клиент же просто переживает. Никакого встречного, на психолога направленного процесса в этом переживании клиента усмотреть не удается. Выходит, я ему (клиенту) со-переживаю, а он мне? Категория со-переживания, с моей точки зрения, не полностью удовлетворяет требованию не быть односторонним при описании ведущей деятельности психолога. Переживания клиента и со-переживания психолога — это две деятельности, хотя они и совершаются вместе. Поэтому гипотезу о сопереживании как ведущей деятельности практического психолога надо уточнять, развивать, но ни в коем случае не отбрасывать.

Попробую высказать гипотезу второго уровня, наложить как бы второй слой краски на рисуемое полотно. Обращу внимание, что в русском языке приставка пере- весьма близка к приставке про-. Говорят же: «Он пережил самый трудный момент своей жизни», — и это равноценно высказыванию: «Он прожил самый трудный момент своей жизни». Переживать и проживать — одно ли это и то же? Оставим углубленный этимологический, психолингвистический анализ этой пары понятий на будущее. Гипотеза состоит в том, что ведущей деятельностью практического психолога, помогающего своему клиенту, является со-проживание с ним куска жизни. Co-проживать можно только жизнь; кусок жизни — это не часть жизни, а единица жизни, целостность. Кусок жизни, который со-проживают психолог и клиент, может быть длиной в несколько часов, в несколько месяцев и даже лет. Не в длительности дело. Co-проживать — это иметь общий опыт (сравните, как термины со-проживание или со-переживание будут звучать и мыслиться по-английски).

Co-проживать с клиентом — это совсем не так мало! Это только кажется, что понятие со-проживания бессодержательно для(29:)психологии. Намекну хотя бы на один наиболее очевидный смысл этого понятия: что еще, кроме отношений практического психолога и клиента, можно увидеть сквозь эти понятия? Да ведь это семья, родители, дети! Вот к кому мы «приговорены» на сопроживание — к матери и отцу, к жене (мужу) и детям, к близкому другу. Но родители, семья, жена, если они сопроживают с нами нашу жизнь так, как надо, разве они не психологи-практики, по сути дела?

В общем, гипотеза о со-проживании как ведущей деятельности психолога, оставляя все лучшее из нижележащего слоя, существенно уточняет наши представления о сути дела. Ее можно и стоит разрабатывать, уточнять. Вот хотя бы в этом направлении: ну да, со-проживаем, со-проживаем, еще со-проживаем, но меняется ли что-то в нас, психологе и клиенте? Для психологической концепции семьи этот вопрос решен: есть стройные системы представлений о содетерминации психического развития членов семьи. Может быть, и здесь необходимо говорить о том же самом?

Co-проживание психолога и клиента есть, прежде всего, со-развитие, со-личностный рост, проявление культурной со-продуктивности. Разве это не правдоподобная гипотеза? Ведущая деятельность практического психолога по отношению к клиенту есть их со-развитие, со-личностный рост. Решение проблемы клиента есть не только его, клиента, шажок в личностном росте, это шажок в личностном росте и психолога, разве это не очевидно? Именно этим, третьим, слоем (сколько их еще?) рассуждений о ведущей деятельности практического психолога я бы и хотел здесь ограничиться. Ясно, что гипотезой об онтологической категории практического психолога, сквозь которую он видит своего клиента, будет гипотеза о категории личностного роста, культурной продуктивности. Все это надо серьезно разрабатывать здесь же. Я хотел бы завершить этот параграф на более веселой ноте.

Общеизвестна такая околонаучная шутка. Одного ученого спросили, что такое наука. Ненадолго задумавшись, он ответил: «Наука — это возможность за государственный счет удовлетворять свои личные интересы». (Вероятно, это был советский ученый, для которого наука может быть только на государственные деньги.) Так вот, мы готовы переформулировать это ставшее почти крылатым выражение. Что такое практическая психология? Это возможность для психолога, по сути дела, за счет клиента личностно расти. Разве нет? Ну, может быть, вместе с клиентом. Хотя... как когда.