Сесил Скотт Форестер. Линейный корабль

(Хорнблауэр-6)

I

Капитан Горацио Хорнблоуэр держал в руках свежий, только что изтипографии, оттиск. "Ко всем отважным МОЛОДЫМ ЛЮДЯМ, -- читал он на измазанном краскойлистке, -- к МОРЯКАМ и тем, кто еще не ступал на борт КОРАБЛЯ! Ко всем, ктожаждет сразиться за Свободу и Отечество с КОРСИКАНСКИМ ТИРАНОМ, опрометчивовздумавшим тягаться с БРИТАНСКИМ ЛЬВОМ! Его Величества двухпалубныйсемидесятичетырехпушечный корабль "Сатерленд" сейчас набирает в Плимутекоманду, и на сегодня еще остается несколько вакансий! Кораблем командуеткапитан Горацио Хорнблоуэр, недавно вернувшийся из ПОБЕДОНОСНОГО ПОХОДА вЮЖНОЕ МОРЕ, где его тридцатишестипушечный фрегат "Лидия" разнес в щепки ипотопил испанское двухпалубное судно "Нативидад", вдвое более мощное.Офицеры, унтер-офицеры и матросы с "Лидии" единодушно последовали за ним на"Сатерленд". Какая МОРСКАЯ ДУША устоит перед призывом разделить ГРЯДУЩИЕПОБЕДЫ с командой беззаветных удальцов? Кто докажет наглым мусью, что моряпринадлежат БРИТАНИИ, и туда не смеет совать нос ни один презренныйлягушатник? Кто желает набить карманы трофейными ЗОЛОТЫМИ ЛУИДОРАМИ? Каждыйвечер на корабле играют скрипачи и устраиваются танцы, полноценное ПИТАНИЕ,отличный ХЛЕБ, и ГРОГ по БУДНЯМ и в ВОСКРЕСЕНЬЕ, а также жалованье,назначенное ЕГО ВСЕМИЛОСТИВЕЙШИМ ВЕЛИЧЕСТВОМ КОРОЛЕМ ГЕОРГОМ! Рядом сместом, где читается это воззвание, доблестный доброволец найдет ОФИЦЕРА сЕго Величества судна "Сатерленд", который и завербует его на СЛАВНОЕПОПРИЩЕ". Хорнблоуэр читал, борясь с ощущением собственного бессилия. Такого родапризывы десятками звучат на каждой ярмарочной площади. Где ему залучитьрекрутов на скучный линейный корабль, когда по всей стране рыщут в поискахматросов капитаны лихих фрегатов, чьи имена говорят сами за себя, а ввоззваниях прямо сказано, сколько призовых денег выплачено в прошлуюкампанию. Чтобы отправить за добровольцами четырех лейтенантов и десятка дваматросов, придется потратить чуть не все скопленное за два года жалованье, икак бы эти деньги не оказались выброшены зазря. Но что-то делать надо. С "Лидии" он забрал двести первоклассныхматросов. (Афишка умалчивала, что после почти двухлетнего плавания ихнасильно перевезли на "Сатерленд", не дав даже разок ступить на английскуюпочву.) И все равно ему требуется еще пятьдесят опытных моряков, двестиновичков и юнг. Портовое управление не нашло ровным счетом никого. Если онне раздобудет людей, то будет отстранен от командования и до конца жизниостанется на половинном жаловании -- восемь шиллингов в день. Он не знал,насколько угоден Адмиралтейству, и по складу характера склонен был полагать,что его назначение висит на волоске. Хорнблоуэр постучал по оттиску карандашом и чертыхнулся от досады.Глупые, бессмысленные ругательства сорвались с его языка. Но он старалсяпроизносить их тихо -- за двустворчатой дверью дремала в спальне Мария,будить ее не хотелось. Мария подозревала, что беременна (хотя определенноговорить было еще рано), и ее докучная нежность уже встала Хорнблоуэрупоперек горла. При мысли о Марии раздражение усилилось: его злил берег,необходимость набирать команду, душная гостиная, утрата вошедшей уже впривычку независимости. Он раздраженно схватил треуголку и потихоньку вышел.В прихожей ждал со шляпой в руке типографский рассыльный. Хорнблоуэр вернулему оттиск, коротко велел напечатать двадцать дюжин и вышел на шумную улицу. Сборщик податей у ворот на Полупенсовый мост взглянул на мундир ипропустил бесплатно, лодочники на пристани увидели, что идет командир"Сатерленда", и постарались привлечь его внимание -- капитаны обычно щедроплатили за перевоз вдоль всей Хэмоазы. Хорнблоуэр забрался в лодку. Он былмрачен, и за все время, что гребцы отваливали и вели лодку между стоящимитам и сям кораблями, не проронил ни слова. Загребной переложил за щекужевательный табак и приготовился отпустить какое-нибудь ничего не значащеезамечание, но, увидев мрачно нахмуренное чело, осекся и сконфуженнокашлянул. Хорнблоуэр, не удостоивший его ни единым взглядом, тем не менеебоковым зрением заметил смену чувств на его лице и немало позабавился. Онвидел, как играют мускулы на загорелых руках гребца. На запястьях --татуировка, в мочке левого уха -- золотое кольцо. Прежде, чем сделатьсялодочником, этот человек явно был моряком. Хорнблоуэр страстно желал силой втащить его на борт "Сатерленда", емубы каких- нибудь полсотни моряков, и можно больше не тревожиться. Но этотмалый наверняка освобожден от службы и имеет при себе документ -- иначе онне посмел бы промышлять в Плимуте, куда четверть британского флота заходит впоисках матросов. И Провиантский Двор, и док, проплывавшие мимо лодки, полны здоровыми,сильными людьми, из которых половина моряки -- корабелы и такелажники.Хорнблоуэр глядел на них с бессильным вожделением кота, созерцающего золотуюрыбку в аквариуме. Мимо медленно проплывали канатный двор и мачтоваямастерская, плашкоут для установки мачт и дымящиеся трубы пекарни. Вот и"Сатерленд", покачивается на якорях за мысом Бул. Хорнблоуэр глядел на негоповерх мелкой зыби, чувствуя разом гордость и отвращение к своему новомусудну. Ему странен был округлый нос "Сатерленда", непохожий на привычныебикхеды линейных кораблей британской постройки. Неуклюжие обводы всякий разнапоминали, что строители "Сатерленда" пожертвовали мореходными качествамиради малой осадки. Все, кроме английских мачт, выдавало голландскоепроисхождение корабля, рассчитанного на глинистые отмели и мелководныезаливы Ваддензее. Первоначально "Сатерленд" именовался "Эйндрахт", былзахвачен у Тексела, и теперь, переоснащенный, являл собой самое неприглядноеи непривлекательное двухмачтовое судно в корабельном реестре британскогофлота. Хорнблоуэр глядел на свой корабль с неприязнью, которую ещеподхлестывала мысль о нехватке матросов. Упаси Бог лавировать на нем отподветренного берега. "Сатерленд" будет дрейфовать, как бумажный кораблик. Апоследующему трибуналу не докажешь, что судно было совершенно немореходно. -- Суши весла! -- бросил он лодочникам. Те перестали грести, скрипвесел в уключинах затих, сразу слышнее стало, как плещет о борт вода. Лодкаприплясывала на волнах, Хорнблоуэр продолжал недовольно оглядывать корабль."Сатерленд" был свежевыкрашен, но, увы, за казенный счет -- скучной желтой ичерной краской без единой белой или алой полосы. Богатый капитан и первыйлейтенант покрыли бы недостающие расходы из собственного кармана, им бы ещеи позолоту навели, но у Хорнблоуэра на позолоту не было денег. Буш содержитна свое жалованье мать и четырех сестер и тоже раскошелиться не мог, дажеради карьеры. Иные капитаны не мытьем, так катаньем выпросили бы в докекраску -- да и позолоту, кстати, тоже. Хорнблоуэр не умел выпрашивать -- завсю позолоту в мире он не стал бы умасливать какого-нибудь писаришку,льстить и похлопывать по плечу. И дело тут не в уважении к принципам, а всамоуважении. С палубы его заметили. Засвистели дудки -- на судне готовилисьвстречать капитана. Но он не торопился. "Сатерленд", еще не загруженныйприпасами, осел неглубоко, и над водой виднелась широкая полоса меднойобшивки. Слава Богу, хоть медь новая. На фордевинд уродливое судно пойдетдостаточно ходко. Ветер развернул "Сатерленд" поперек прилива, обратив его кХорнблоуэру кормовым заострением корпуса. Разглядывая обводы "Сатерленда",Хорнблоуэр думал, как выжать из него все возможное. Пригождалсядвадцатидвухлетний морской опыт. Он уже представил мысленно диаграммуприложенных к кораблю сил -- давление ветра на паруса, боковое сопротивлениекиля, трение обшивки, удары волн о нос, прикидывал, какие испытания проведетв первую очередь, как наклонит мачты и удифферентует судно поначалу, еще доэтих испытаний. И тут же с горечью вспомнил: что толку думать об этом, покау него нет матросов! -- Весла на воду! -- рявкнул он лодочникам, и те снова принялисьгрести. -- Суши весла, Джек, -- сказал баковый загребному, оглядываясь черезплечо. Лодка развернулась под кормой "Сатерленда" -- уж эти ребята знают, какподвести лодку к военному кораблю. Теперь Хорнблоуэр видел кормовую галерею-- чуть ли не единственное, что находил привлекательным в своем новомкорабле. К счастью, при ремонте в доке ее не убрали, как у других линейныхкораблей. На этой галерее можно будет в полном одиночестве наслаждатьсяветром, морем и солнцем. Можно будет поставить парусиновый стул. Можно будетдаже прохаживаться вдали от посторонних взоров -- галерея протянулась нацелых восемнадцать футов -- и пригибаться особенно низко не надо. Хорнблоуэрмечтал, как после утомительных сборов окажется в море, как будет расхаживатьпо приватной кормовой галерее и как, наконец, чуть-чуть расслабится. Однакобез пополнения эти мечты могут так и остаться мечтами. Надо где-то найтиматросов. Хорнблоуэр нащупал в заднем кармане серебряную монетку. Жалко былошвыряться серебром, но он боялся уступить в щедрости другим капитанам --они-то, наверно, расплачиваются не скупясь. -- Спасибо, сэр. Спасибо, -- сказал загребной, козыряя. Хорнблоуэр поднялся по трапу и дальше через входной порт, покрашенныйгрязновато- желтой охрой поверх облезлой, голландской еще позолоты. Дикозасвистели боцманские дудки, морские пехотинцы взяли на караул, фалрепныевытянулись по струнке. Вахту нес помощник штурмана Грей -- лейтенанты вовремя стоянки в порту не дежурят. Хорнблоуэр отсалютовал шканцам, Грейкозырнул. До разговора Хорнблоуэр, по-прежнему строго соблюдавший себя отизлишней болтливости, не снизошел, хотя Грей был его любимцем. Он молчаогляделся. Натягивали такелаж, и по всей палубе были разложены тросы, ноХорнблоуэр различал за мнимым беспорядком стройную, отлаженную систему.Бухты троса на палубе, кучки работающих матросов, на полубаке командапарусного мастера сшивает марсель -- все производило впечатлениенеразберихи, но то была неразбериха организованная. Строгие приказы, которыеон отдал своим офицерам, пошли на пользу. Команда "Лидии", когда ееперевезли на "Сатерленд", не дав и дня погулять на берегу, чуть невзбунтовалась -- теперь она снова управляема. -- Старшина судовой полиции хочет доложить, сэр, -- сказал Грей. -- Пошлите за ним, -- отозвался Хорнблоуэр. Старшина судовой полиции, некто Прайс, отвечал за поддержаниедисциплины на корабле. Хорнблоуэр его еще не видел. Он решил, что речьпойдет о наказании за служебный проступок, и со вздохом придал лицувыражение неумолимой суровости. Возможно, придется назначать порку.Хорнблоуэру претила мысль о крови и мучениях, но впереди долгое плавание,команда навзводе, и, если потребуется, надо драть без всякого снисхождения. Прайс появился на переходном мостике во главе необычной процессии.Тридцать человек шли, попарно скованные наручниками, только последние двоезаунывно звенели ножными кандалами. Почти все были в лохмотьях, ничемрешительно не напоминавших моряцкую одежду. У многих лохмотья были издерюги, у других -- из плиса, и, приглядевшись повнимательнее, Хорнблоуэругадал на одном нечто, прежде бывшее молескиновыми штанами. А вот на егонапарнике явно когда-то был приличный костюм -- черный суконный, теперь онпорвался, и в прореху на плече выглядывало белое тело. У всех быливсклокоченные бороды -- черные, рыжие, желтые и сивые, у всех, кроме лысых.Торчали в разные стороны грязные космы. Два суровых капрала замыкалишествие. -- Стоять, -- приказал Прайс. -- Шапки долой. Процессия замялась и остановилась. Одни тупо смотрели на палубу, другиеиспуганно озирались. -- Это что за черт? -- резко осведомился Хорнблоуэр. -- Новобранцы, сэр, -- сказал старшина. -- Солдаты их привели. Ярасписался в приемке. -- Откуда они их взяли? -- так же резко продолжал Хорнблоуэр. -- С выездной сессии суда в Экстере, сэр, -- произнес Прайс, извлекаяиз кармана список. -- Четверо -- браконьеры. Уэйтс -- тот, что вмолескиновых штанах, сэр, -- воровал овец. Вот этот в черном -- двоеженец,сэр -- прежде был приказчиком у пивовара. Остальные все больше воры кромеэтих двух -- они поджигали стога, да тех двух в кандалах. Их осудили заразбой. -- Кхе-хм. -- Хорнблоуэр на мгновение лишился дара речи. Новобранцы,моргая, смотрели на него -- кто с надеждой, кто с ненавистью, кторавнодушно. Виселице, тюрьме или высылке в колонии они предпочли флот. Ясно,почему они в таком плачевном состоянии -- последние несколько месяцев онипровели в тюрьме. Славное пополненьице -- махровые смутьяны, хитрые лодыри,придурковатые мужланы. Но это -- его матросы. Они напуганы, угрюмы,встревожены. Надо расположить их к себе. Как это сделать, подсказалоприродное человеколюбие. -- Почему они еще в наручниках? -- произнес он громко. -- Немедленноосвободите их. -- Прошу прощения, сэр, -- извинился Прайс. -- Я не посмел без приказа,вестимо, кто они и откуда. -- Это не имеет никакого значения, -- отрезал Хорнблоуэр. -- Онизавербовались на королевскую службу. На моем судне наручники надевают толькопо моему приказу. При этом Хорнблоуэр смотрел на новобранцев, а обращался исключительно кПрайсу -- он знал, что так произведет большее впечатление, хотя и презиралсебя за риторические уловки. -- И чтоб я больше не видел моих матросов под конвоем, -- прорычал он всердцах. -- Это новобранцы на почетной службе, их ждет достойное будущее. Япопрошу вас принять это к сведению. Теперь найдите кого-нибудь из командыбаталера и позаботьтесь, чтоб рекрутам выдали приличную одежду. Вообще-то не полагается отчитывать офицера перед матросами, ноХорнблоуэр знал, что не сильно повредил старшине судовой полиции. Новичкитак и так его возненавидят -- за то ему и платят, чтобы вся команда вымещалана нем злость. Теперь Хорнблоуэр обратился к самим новобранцам. -- Тому, кто старательно исполняет свой долг, на этом судне страшитьсянечего, -- сказал он ласково. -- Перспективы же у него самые радужные. Ну-кая погляжу, какими ладными вы будете в новой одежде, когда смоете с себяпоследние напоминания о месте, из которого прибыли. Вольно. Похоже, он покорил этих глупцов. Унылые лица озарились надеждой --впервые за долгие месяцы, если не впервые в жизни, с ними обошлисьпо-человечески, а не по-скотски. Хорнблоуэр проводил их взглядом. Бедолаги.Они просчитались, променяв тюрьму на флот. Ну что ж, это тридцать изнедостающих ему двухсот пятидесяти живых автоматов, которые будут тянутьтросы и налегать на вымбовки шпиля, когда "Сатерленду" придет время выйти вморе. Поспешно подошел лейтенант Буш и козырнул капитану. Суровое загорелоелицо с неожиданно-голубыми глазами осветилось столь же несуразной улыбкой.Хорнблоуэра кольнуло смутное, похоже на стыд чувство. Надо же, Буш ему рад.Невероятно, но им действительно восхищается, его, можно сказать, обожаетэтот безупречный служака, этот бесстрашный боец, кладезь разнообразныхдостоинств, которых Хорнблоуэр в себе не находил. -- Доброе утро, Буш, -- сказал Хорнблоуэр. -- Пополнение видели? -- Нет, сэр. Я обходил полуденным дозором на шлюпке и только чтовернулся. Откуда они? Хорнблоуэр рассказал. Буш довольно потер руки. -- Тридцать! -- воскликнул он. -- Не ожидал. Думал, из Экстера пришлютчеловек двенадцать. А сегодня открывается выездная сессия в Бодмине. Дай-тоБог, чтоб они прислали еще тридцать. -- Марсовых нам из Бодмина не пришлют, -- сказал Хорнблоуэр, донельзяуспокоенный тем, что Буш столь оптимистично отнесся к появлению в командеосужденных. -- Да, сэр. Зато на этой неделе ждут Вест-Индский конвой. Сотни двематросов с него загребут. По справедливости нам должно достаться человекдвадцать. -- М-м, -- сказал Хорнблоуэр и отвернулся. Маловероятно, что адмиралпорта пойдет ему навстречу. Не того он сорта капитан -- не самый выдающийся,но и не самый нуждающийся в помощи. -- Я пойду вниз. Разговор благополучно переменился. -- Женщины беспокоятся, сэр, -- сказал Буш. -- Я, если не возражаете,лучше пойду с вами. Сквозь приоткрытые пушечные порты на нижнюю орудийную палубу тусклосочился свет, освещая непривычную картину. С полсотни женщин кучками сиделина палубе и громко переговаривались. Три или четыре, приподнявшись на локтес гамаков, глазели на остальных. Две через орудийные порты торговались сгребцами береговых лодок; чтобы матросы не сбежали, порты затянули сетками,довольно, впрочем, редкими -- сквозь них легко проходила рука и можно былочто-нибудь купить. Еще две скандалили. У каждой за спиной собралась кучкаболельщиц. Женщины различались решительно всем. Одна, смуглая, темноволосая,такая высокая, что ей приходилось сутулиться под пятифутовыми палубнымибимсами, грозно наступала, другая -- приземистая белокурая крепышка, явно несобиралась отступать. -- Да, сказала, -- не унималась она, -- и еще повторю. Не больно тыменя напужала! Говоришь, ты -- миссис Даусон? Так тебе и поверили! -- А-а! -- завопила оскорбленная брюнетка. Она нагнулась и состервенением вцепилась противнице в волосы, замотала из стороны в сторону-- того и гляди оторвет голову. Блондинка, не растерявшись, приняласьцарапаться и лупить ногами. Юбки закружились водоворотом, но тут подалаголос женщина с гамака: -- Стой же, дуры ненормальные! Капитан идет. Они отскочили в стороны, запыхавшиеся и встрепанные. Все взглядыобратились на Хорнблоуэра, который, пригибаясь под верхней палубой,спускался в полумрак. -- Первую же, кто затеет драку, отправлю на берег, -- рявкнул он. Брюнетка отбросила с лица волосы и презрительно фыркнула. -- Мне начхать, -- сказала она, -- я сама уйду. На этом нищем кораблени фартинга не получишь. Слова ее вызвали одобрительный гул -- похоже, она выразила общеемнение. -- Заплатят нашим мужьям жалованье, или нет? -- пискнула одна излежебок. -- Молчать! -- взорвался Буш. Он выступил вперед, желая оградитькапитана от незаслуженных оскорблений -- он-то знал, что жалованье матросамзадержало правительство. -- Вот ты -- почему лежишь после восьми склянок? Но попытка контрнаступления провалилась. -- Если хотите, лейтенант, я встану, -- сказала женщина, сбрасываяодеяло и спрыгивая на палубу. -- Кофту я обменяла на колбасу для моего Тома,юбку -- на пиво. Мне в рубахе ходить, а, лейтенант? По палубе пробежал смешок. -- Марш обратно и веди себя пристойно, -- торопливо выговорилвспыхнувший от смущения Буш. Хорнблоуэр тоже смеялся -- он, в отличие от своего первого лейтенанта,был женат, и потому, наверно, не испугался полуголой женщины. -- Не буду я пристойной, -- сказала та, закидывая голые ноги на койку иприкрывая их одеялом, -- пока моему Тому не заплатят, что причитается. -- А даже и заплатят, -- фыркнула блондинка, -- чего он с ними делатьбудет без увольнительной? Отдаст ворюге-маркитанту за четверть галлона! -- Пять фунтов за два года! -- добавила другая. -- А я на второммесяце. -- Отставить разговоры, -- сказал Буш. Хорнблоуэр отступил с поля боя, забыв, зачем спускался вниз. Не можетон говорить с женщинами о жаловании. С их мужьями обошлись возмутительно,перевезли, как заключенных, с одного корабля на другой, лишь подразнивблизостью берега, и жены (а среди них наверняка есть и законные жены, хотяадмиралтейские правила не требуют в данном случае документа о браке, толькоустное заверение) негодуют вполне справедливо. Никто, даже Буш, не знает,что выданные команде несколько гиней Хорнблоуэр взял из собственногожалованья. Ему самому не осталось ничего, только офицерам на поездку зарекрутами. Быть может, побуждаемый живым воображением и нелепой чувствительностью,он несколько преувеличивал тяготы матросской жизни. Его возмущала мысль обогромном блудилище внизу, где матросу положено восемнадцать дюймов, чтобыповесить койку, и его жене -- восемнадцать дюймов, бок о бок в длинном ряду-- мужья, жены, холостяки. Его коробило, что женщины питаются отвратительнойматросской едой. Возможно, он недооценивал смягчающую силу привычки. Он вынырнул из переднего люка на главную палубу. Его не ждали. Томсон,один из баковых старшин, как раз занимался новобранцами. -- Может быть, мы сделаем из вас моряков, -- говорил он, -- а можетбыть и нет. Как пить дать, еще до Уэссана не дойдем, отправитесь за борт сядром в ногах. Только ядрам перевод. Ну-ка давай под помпу, вшивотатюремная. Скидавай одежу, нечего задницы прятать. Вот дойдет дело до кошек,мы и кожу с вас спустим... -- Прекратите, Томсон! -- заорал Хорнблоуэр в ярости. По корабельному распорядку новобранцев должны избавить от вшей. Голые идрожащие, они кучками толпились на палубе. Двоих брили наголо, человекдесять уже прошли через эту процедуру -- бледные после тюрьмы, они казалисьстранно нездоровыми и какими-то неприкаянными. Томсон пытался загнать их подпомпу для мытья палубы, которую качали двое ухмыляющихся матросов.Новобранцев трясло не столько от холода, сколько от страха: вероятно, никомуиз них прежде не доводилось мыться. Жалко было смотреть на них -- напуганныхпредстоящим душем, зверскими понуканиями Томсона, незнакомой обстановкой. Хорнблоуэр пришел в ярость. Он так и не забыл унижения первых дней нафлоте, и ненавидел грубые окрики, как любого рода бессмысленную жестокость.В отличие от многих собратьев по профессии, он не ставил себе целью сломатьв подчиненных дух. Быть может, очень скоро эти самые новобранцы бодро иохотно пойдут на бой, даже на смерть, защищая в том числе и его репутацию,его будущее. Забитые, сломленные люди на это неспособны. Побрить и вымыть ихнадо, чтоб на корабле не завелись вши, клопы и блохи, но он не позволит безнадобности стращать своих бесценных матросов. Любопытно, что Хорнблоуэр,которому и в голову не приходило вообразить себя вожаком, всегда предпочиталвести, а не подталкивать. -- Давайте под помпу, ребята, -- сказал он ласково, и, видя что они всееще колеблются, добавил: -- Когда мы выйдем в море, вы увидите под этойпомпой меня, каждое утро в восемь склянок. Разве не так? -- Так точно, сэр, -- в один голос отозвались матросы у помпы. Страннаяпривычка капитана каждое утро окатываться холодной морской водой немалообсуждалась на борту "Лидии". -- Тогда давайте под помпу, и, может быть, вы все еще станетекапитанами. Вот вы, Уэйтс, покажите-ка, что не боитесь. Какое везенье, что он не только вспомнил имя, но и признал бритымУэйтса, овечьего вора в молескиновых штанах. Новобранцы заморгали навеличественного капитана, который говорит ободряюще и не постеснялсясказать, что каждый день моется. Уэйтс собрался с духом, нырнул подбрызжущий шланг и, задыхаясь, героически завертелся под холодной струей.Кто-то бросил ему кусок пемзы -- потереться -- остальные проталкивалисьвперед, ожидая своей очереди: несчастные глупцы, подобно овцам, нуждались,чтоб кто-то двинулся первым; теперь все они рвутся туда же. Хорнблоуэр заметил на белом теле одного новобранца красную полосу. Онпоманил Томсона в сторону. -- Вы даете волю линьку, Томсон, -- сказал он. Тот смущенно осклабился,перебирая в руках двухфутовый трос с узлом на конце -- ими унтер-офицерыподбадривали матросов. -- Я не потерплю у себя на корабле унтер-офицера,который не знает, когда пускать в дело линек, -- сказал Хорнблоуэр. -- Этилюди еще не пришли в себя, и битьем этого не поправишь. Еще одна такаяоплошность, Томсон, и я вас разжалую, а тогда вы у меня будете каждый божийдень драить корабельные гальюны. Так-то. Томсон сник, напуганный неподдельным гневом Хорнблоуэра. -- Пожалуйста, приглядывайте за ним, мистер Буш, -- добавил Хорнблоуэр.-- Иногда после выговора унтер-офицер вымещает обиду на подчиненных. Я этогоне потерплю. -- Есть, сэр, -- философски отвечал Буш. Он первый раз видел капитана,которого тревожит применение линьков. Линьки -- такая же часть флотскойжизни, как плохая кормежка, восемнадцать дюймов, чтоб повесить койку, иподстерегающие в море опасности. Буш не понимал дисциплинарных методовХорнблоуэра. Он ужаснулся, когда Хорнблоуэр прилюдно объявил, что моется подпомпой -- только сумасшедший может подталкивать матросов к мысли, чтокапитан слеплен из того же теста. Но прослужив под началом Хорнблоуэра двагода, Буш усвоил, что его странные методы иногда приносят поразительныеплоды. Он готов был подчиняться ему -- верно, хотя и слепо, покорно и в тоже время восхищенно.

II

-- Сэр, слуга из "Ангела" принес записку и ждет внизу, -- сказалаквартирная хозяйка, когда Хорнблоуэр, в ответ на стук, пригласил ее войти вгостиную. Хорнблоуэр взял записку, взглянул на адрес и вздрогнул -- он мгновенноузнал аккуратный женский почерк, которого не видел вот уже несколькомесяцев. Сдерживая волнение, он обратился к жене: -- Записка адресована нам обоим, дорогая, -- сказал он. -- Я открою? -- Да, конечно, -- сказала Мария. Хорнблоуэр разорвал облатку и прочел: Таверна "Ангел" Плимут 4 мая 1810 Контр-адмирал сэр Перси и леди Барбара Лейтон сочтут за честь, есликапитан и миссис Хорнблоуэр отобедают с ними по указанному адресу завтра,пятого числа, в четыре часа дня. -- Адмирал в "Ангеле". Он приглашает нас завтра на обед, -- сказалХорнблоуэр небрежно. Сердце так и прыгало у него в груди. -- С ним ледиБарбара. Мне кажется, дорогая, надо пойти. Он передал жене записку. -- У меня с собой только голубое платье, -- сказала Мария, прочитав. Женщина, получив приглашение, первым делом думает, во что ей одеться.Хорнблоуэр постарался сосредоточиться на проблеме голубого платья. Душа егопела. Леди Барбара здесь -- их разделяют какие-то двести ярдов. -- Оно тебе очень идет, -- сказал он. -- Ты же знаешь, как я его люблю. Может быть, очень дорогое, хорошо сшитое платье и пошло бы Марии, накоторой все обычно сидело комом. Но пойти надо непременно, и лучше, если оннемного подбодрит Марию. Неважно, каким будет ее наряд, лишь бы она самадумала, что одета со вкусом. Мария отвечала счастливой улыбкой. Хорнблоуэрустало стыдно. Он чувствовал себя Иудой. Рядом с леди Барбарой Мария будетказаться жалкой замарашкой. Однако, пока он притворяется любящим супругом,она будет счастлива и ничего не заподозрит. Он написал ответную записку и позвонил, чтобы ее забрали. Потомзастегнул мундир. -- Мне надо на корабль, -- сказал он. Мария взглянула укоризненно, и ему стало больно. Да, она мечталачудесно посидеть вдвоем, а он и впрямь не собирался сегодня на судно. Это --только предлог, чтобы побыть в одиночестве и не слушать ее болтовню. Он ужепредвкушал, как наедине с собой будет убиваться радостью. Леди Барбара вПлимуте, завтра он ее увидит! От волнения он не мог усидеть на месте. Быстро шагая к причалу, он только что не пел от радости. Он уже нераскаивался, вспоминая, как покорно смирилась Мария с его уходом -- ей ли незнать, что капитан, снаряжающий в плаванье линейный корабль, нераспоряжается своим временем. Торопясь уединиться, он всю дорогу подгонял и без того вспотевшихгребцов, едва ступив на палубу, торопливо козырнул шканцам и сбежал вниз, ввожделенное укрытие. Он мог бы заняться сотней дел, но душа не лежала ни кодному. Через загроможденную вещами каюту, дальше, через дверь в переборкена кормовую галерею. Здесь, недосягаемый для докучных помех извне, оноблокотился о поручень и стал глядеть на воду. Шел отлив, с северо-востока дул легкий ветерок. Кормовая галерея"Сатерленда" была обращена на юг, к Хэмоазе. Слева копошился муравейникдока, впереди покачивались на блестящей воде корабли, там и сям шнырялибереговые лодки. За крышами провиантского двора высился Эджкумбский холм.Жалел Хорнблоуэр об одном: что мыс Девил заслоняет от него город, а значит-- и крышу гостиницы, которую леди Барбара освятила своим присутствием. И все же она здесь, завтра он ее увидит. Он так сильно сжал поручень,что заныли пальцы. Он разжал их, отошел от поручня и заходил по галерее --голова опущена, чтобы не задевать верхнюю палубу, руки сцеплены за спиной.Боль, которую он испытал три недели тому назад, узнав, что леди Барбаравышла замуж за адмирала Лейтона, уже отпустила. Осталась только радость отмысли, что она его помнит. Некоторое время Хорнблоуэр тешил себя надеждой:что, если она последовала за мужем в Плимут нарочно, чтоб повидать его. Онне удосужился подумать, что ею, возможно, двигало желание подольше побыть смужем. Это она уговорила сэра Перси немедленно послать приглашение --Хорнблоуэр отказывался принять во внимание, что любой адмирал постарался быкак можно скорее взглянуть на незнакомого капитана, оказавшегося под егоначалом. Это она убедила сэра Перси просить за него в Адмиралтействе --тогда понятно, почему его назначили на "Сатерленд", не продержав в запасе имесяца. Именно леди Барбаре он обязан ощутимой прибавкой к жалованью -- каккапитан линейного корабля он получал теперь на шестнадцать шиллингов больше. Он уже прошел четвертую часть капитанского списка. Если его будутназначать так же аккуратно, то меньше чем через двадцать лет -- то естьзадолго до шестидесяти -- он поднимет адмиральский флаг. А там пустьсписывают в запас -- с него вполне хватит адмиральского чина. На половинноеадмиральское жалованье можно жить в Лондоне. Он найдет себе покровителя ипройдет в Парламент. Будет жить в почете и довольстве. Почему бы нет? А ледиБарбара его помнит, печется о нем, ищет встречи, несмотря на то, что он такнелепо с ней обошелся. В нем вновь закипала радость. Парившая на ветру чайка вдруг захлопала крыльями, пронзительнозакричала ему прямо в лицо. Она бесцельно кричала и хлопала крыльями возлесамой галереи, потом столь же бесцельно унеслась прочь. Хорнблоуэр проводилее взглядом, а когда вернулся к прерванной прогулке, то обнаружил, что нитьего рассуждений оборвалась. Отступившая было мысль о нехватке матросов вновьомрачила его сознание. Завтра он вынужден будет сознаться перед адмиралом,что не выполнил первейшую из капитанских обязанностей: на "Сатерленде"недостает ста пятидесяти матросов. Может быть, Лейтон вовсе не хлопотал за него, и Хорнблоуэра забросила вего эскадру неведомая причуда судьбы. Лейтон будет ревновать к нему жену,искать способы его погубить. Он отравит ему жизнь, доведет доумопомешательства, наконец, раздавит и добьется увольнения со службы -- чтоадмиралу уничтожить капитана! Быть может, леди Барбара добилась егоназначения в эскадру Лейтона, чтоб отомстить за прошлое. Хорнблоуэраохватило отчаяние. Он готов был в это поверить. Она догадалась, какая у него жена, и пригласила их нарочно, чтобыпозлорадствовать. Завтрашний обед будет для него одним нескончаемымунижением. Жалованье ему выплатят не раньше, чем дней через десять -- иначеон сегодня же повез бы Марию выбирать платье. Лучшее платье в Плимуте. Хотячего стоит лучшее плимутское платье в глазах графской дочери, чьи туалеты,без сомнения, поступают прямиком из Парижа. Нет у него двадцати фунтов, онтолько что отослал всех четырех лейтенантов -- Буша, Джерарда, Рейнера иХукера -- вербовать новобранцев. Они взяли с собой тридцать матросов --последних, надо сказать, надежных матросов на корабле. Может быть, из-заэтого на нижней палубе начнутся беспорядки -- может быть, завтра, когда онбудет обедать у адмирала, вспыхнет мятеж. Довольно растравлять душу. Хорнблоуэр раздраженно вскинул голову и сразмаху ударился затылком о палубный бимс. Тогда он сжал кулаки и проклялслужбу, как проклинал ее тысячи раз до того. И тут же рассмеялся -- если быне умение смеяться над собой, он давно бы пополнил ряды сумасшедшихкапитанов. Овладев расходившимися чувствами, он заставил себя всерьезподумать о будущем. Приказы, согласно которым он поступал в эскадру Лейтона, короткоизвещали, что эскадра направляется в западное Средиземноморье. Очень любезносо стороны Лордов Адмиралтейства предупредить хотя бы об этом. Случалось,капитан снаряжался в Вест- Индию и узнавал, что прикомандирован кбалтийскому конвою. Западное Средиземноморье может означать блокаду Тулона,оборону Сицилии, участие в испанской войне. По крайней мере веселее, чемкараулить Брест, хотя и шансов на призовые деньги неизмеримо меньше --Испания теперь союзница Англии. Он говорит по-испански, значит "Сатерленд" почти наверняка отправят кберегам Каталонии, поддерживать испанскую армию. Здесь покрыл себянеувядаемой славой лорд Кохрейн, но Кохрейн нынче в немилости. Еще не стихлоэхо трибунала, разбиравшего его операцию на Баскском рейде, и если Кохрейнукогда-нибудь дадут корабль, он может считать себя счастливчиком. Вот живойпример, какое безумие боевому офицеру ввязываться в политику. Быть может(Хорнблоуэр боролся с неоправданным оптимизмом и пессимизмом разом),Адмиралтейство готовит его на место Кохрейна. Если так, его ценят куда выше,чем он смел надеяться. Он сурово отогнал эту мысль и улыбнулся, напомнивсебе, что от переизбытка чувств можно стукнуться головой о палубный бимс --и ничего боле. Мысль эта успокоила, он зашагал, философски убеждая себя, что гадаетпонапрасну -- он все узнает в свое время, а пока, сколько ни тревожься, отсудьбы не уйдешь. Двести британских фрегатов и сто двадцать линейныхкораблей бороздят моря, на каждом -- свой капитан, царь и Бог для команды имарионетка для Адмиралтейства. Разумнее всего выкинуть из головы пустыедомыслы, отправляться домой, тихо посидеть с женою и не думать о будущем. Он уже выходил из галереи, чтобы потребовать гичку, когда на него вновьнахлынула волна пьянящего восторга. Завтра он увидит леди Барбару.

III

-- Я хорошо выгляжу? -- спросила Мария, заканчивая туалет. Хорнблоуэр застегивал парадный мундир; он поглядел на нее и изобразилвосхищенную улыбку. -- Прекрасно, дорогая, -- сказал он. -- Это платье сидит на тебе, какни одно другое. Наградой ему была улыбка. Бесполезно говорить Марии правду, объяснять,что именно этот голубой оттенок не идет к ее красным щекам. Полная, плохосложенная, с жесткими черными волосами, Мария никогда не будет элегантной. Влучшем случае она походила на жену бакалейщика, в худшем -- на судомойку,которая вырядилась в барынины обноски. Хорнблоуэр поглядел на ее красныекороткопалые руки: действительно, как у судомойки. -- Я надену парижские перчатки, -- сказала Мария, проследив его взгляд.Черт, как она угадывает всякое его желание, как старается угодить. В еговласти причинить ей страдание. От этой мысли Хорнблоуэру сделалось неуютно. -- Лучше и лучше, -- галантно произнес он. Он стоял перед зеркалом,оправляя сюртук. -- Тебе так идет парадный мундир, -- сказала Мария восхищенно. Вернувшись в Англию, Хорнблоуэр первым делом приобрел себе новыемундиры -- перед тем он несколько раз попадал в неловкое положение из-заубожества своего гардероба. Сейчас он с удовлетворением разглядывал себя взеркале. Свисавшие с плеч тяжелые эполеты были из настоящего золотого шнура,как и широкий позумент по краю и вокруг петлиц. Когда он шевелился, пуговицыи обшлага отсвечивали -- приятно было видеть тяжелые золотые нашивки наобшлаге, означавшие, что он служит капитаном уже более трех лет. Галстук изплотного китайского шелка. Белые, отлично скроенные кашемировые бриджи,белые шелковые чулки -- лучшие, какие он смог отыскать. Он пристыженновспомнил, что у Марии под юбкой дешевые бумажные чулки по четыре шиллингапара. С макушки до щиколоток он был одет, как пристало джентльмену. Смущалитолько башмаки. Пряжки на них были под золото, и Хорнблоуэр опасался, чторядом с пуговицами на мундире подделка будет бросаться в глаза. Сегоднявечером надо по возможности не привлекать внимания к ногам. Какая жалость,что шпага ценою в сто гиней -- дар Патриотического Фонда за потопленный"Нативидад" -- еще не прибыла. Придется нацепить пятидесятигинеевую шпагу,которой его, тогда еще совсем молодого капитана, наградили за захват"Кастильи". Он взял треуголку -- на ней позумент и пуговицы тоже были золотые -- иперчатки. -- Готова, дорогая? -- спросил он. -- Да, Горацио. -- Она давно обнаружила, что ее муж ненавидитнесобранность, и покорно старалась не раздражать. Послеполуденное солнце вспыхивало на золотых пуговицах и галуне, шедшийнавстречу субалтерн народного ополчения почтительно козырнул. Хорнблоуэрзаметил, что цеплявшаяся за субалтерна молодая особа разглядывает Мариюпристальнее, чем его. Ему даже померещилась жалостливая усмешка в ее глазах.Да, Мария, без сомнения, не та женщина, какую пристало вести под рукуофицеру в чинах. Но она его жена, подруга его юности. Надо платить за тусердечную слабость, которая толкнула его к браку. Маленький Горацио ималенькая Мария умерли от оспы на квартире в Саутси. Он обязан ейпреданностью уже по этой причине. Сейчас она, возможно, снова носит подсердцем его дитя. Конечно, это было чистейшим безумием, но безумием,извинительным в человеке, чье сердце разрывается от ревности. Тогда толькочто стало известно о замужестве леди Барбары. Однако за это безумие тоженадо расплачиваться, расплачиваться нежностью. Лучшие чувства вкупе сприродной нерешительностью побуждали его хранить супружескую верность,утешать Марию, притворяться любящим мужем. Мало того. Гордость никогда не позволит ему публично признать, что онсовершил ошибку, влип, как желторотый юнец. Уже из-за одного этого он не могбы открыто порвать с Марией -- даже если бы нашел в себе силы разбить ейсердце. Он вспомнил, как цинично флотские обсуждали личную жизнь Нельсона, апосле -- Боуэна и Семсона. Пока он верен жене, о нем ничего подобного нескажут. Люди терпимы к чудачеству и смеются над слабостью. Возможно, онидивятся его преданности, но не более того. Пока он ведет себя так, будтоМария для него -- единственная женщина в мире, им придется принять на веру:в ней есть нечто, неуловимое для стороннего наблюдателя. -- Мы ведь в "Ангел" идем, дорогой? -- прервала его раздумья Мария. -- Да, а что? -- Мы прошли мимо. Я тебе говорила, но ты не слышал. Они вернулись. Смешливая горничная пропустила их в прохладный полумракдальних комнат. В обшитой дубом гостиной стояли мужчины и женщины, ноХорнблоуэр видел только одну. Леди Барбара была в голубом платье,серо-голубом, под цвет глаз. На груди на золотой цепочке -- сапфировыйкулон, но глаза лучились ярче сапфиров. Хорнблоуэр поклонился и, запинаясь,представил Марию. Комната была как в тумане и только леди Барбару он виделсовершенно отчетливо. Со щек ее сошел прежний золотистый загар теперь ихпокрывала приличествующая знатной даме бледность. До Хорнблоуэра дошло, что кто-то с ним говорит -- причем уже некотороевремя. -- Очень рад видеть вас здесь, капитан Хорнблоуэр, -- услышал он. --Позвольте вас представить. Капитан Хорнблоуэр -- миссис Эллиот. КапитанХорнблоуэр -- миссис Болтон. Мой флаг-капитан, капитан Эллиот, с "Плутона".Нет надобности представлять капитана Болтона с "Калигулы" -- насколько японял с его слов, вы вместе служили на "Неустанном". Туман перед глазами Хорнблоуэр понемногу рассеивался. Он пробормоталнесколько слов. Тут хозяин гостиницы очень кстати объявил, что обед подан.Пока все рассаживались за круглым столом, Хорнблоуэр перевел дух. Напротивоказался Болтон, краснощекий, с незатейливым честным лицом. Хорнблоуэр исейчас ощущал его крепкое дружеское пожатие. Ни в шершавой ладони, ни вовсем облике Болтона уж точно не было ничего от высшего света. Кстати, и вмиссис Болтон тоже -- она сидела справа от Хорнблоуэра, между ним иадмиралом, такая же невзрачная, как Мария, так же безвкусно одетая. Этоутешило его несказанно. -- Поздравляю вас, капитан, с назначением на "Сатерленд", -- сказалаледи Барбара слева от Хорнблоуэра, и на него легонько повеяло духами. Головазакружилась. Ее аромат, ее голос дурманили, как встарь, он не знал, чтоответить. -- Здешний хозяин, -- объявил адмирал, погружая половник в большуюсеребряную супницу, -- клялся и божился, что знает секрет приготовлениячерепахового супа, посему я доверил черепаху его заботам. По счастью, он несоврал. Херес вполне приличный -- Джордж, налей хересу. Хорнблоуэр неосторожно отхлебнул слишком горячего супу, обжегся и отэтого протрезвел. Повернувшись, он взглянул на адмирала, которому обязанбудет верой и правдой служить следующие два-три года и который завоевал рукуледи Барбары, не потратив на ухаживания и трех недель. Что ж -- высок,представителен, недурен лицом. Сверкающий мундир украшают красная лента извезда ордена Бани. Лет едва ли сильно за сорок -- года на два старшеХорнблоуэра -- значит, влиятельные родственники выхлопотали ему адмиральскийчин в кратчайший возможный срок. Впрочем, полноватая нижняя челюстьвыдавала, на взгляд Хорнблоуэра, то ли тупость, то ли самовлюбленность --вероятно, и то и другое. Все это Хорнблоуэр успел разглядеть в первые несколько секунд. За этимзанятием он чуть не позабыл о приличиях -- сидя между леди Барбарой иадмиралом, трудно было не потерять головы. Он поспешил исправиться. -- Надеюсь, леди Барбара, вы в добром здравии? -- спросил он. Пытаясьугадать нужный тон, он неожиданно для себя заговорил со своеобразной,суховатой шканцевой вежливостью. Мария, сидевшая рядом с капитаном Эллиотомпо другую сторону от леди Барбары, приподняла брови -- она всегда чуткоулавливала настроения мужа. -- О, да, -- спокойно отвечала леди Барбара. -- А вы, капитан? -- Горацио здоров, как никогда, -- вмешалась Мария. -- Приятно слышать, -- сказала леди Барбара, оборачиваясь к ней. -- Авот бедного капитана Эллиота до сих пор иногда лихорадит -- он воФлиссингене подхватил малярию. Ход был удачный -- между Марией, леди Барбарой и Эллиотом тут жезавязался разговор, в котором Хорнблоуэру не осталось места. Он немногопослушал, потом заставил себя повернуться к миссис Болтон. Та явно непривыкла блистать в светской беседе. Похоже, от нее можно было добиться лишь"да" и "нет", сидевший по другую руку от нее адмирал увлеченно беседовал смиссис Эллиот. Хорнблоуэр замкнулся в мрачном молчании. Из разговора двухдам Эллиот вскорости выпал и сидел между ними бессловесный, однако ни Марию,ни леди Барбару это не смутило -- они и без его участия продолжалибеседовать так увлеченно, что их не отвлекла даже перемена блюд. -- Позвольте отрезать вам говядины, миссис Эллиот? -- спрашиваладмирал. -- Хорнблоуэр, сделайте милость, займитесь утками, они перед вами.Это говяжьи языки, Болтон, местный деликатес -- впрочем, вам это, конечно,известно. Попробуете, или вам больше приглянулась говядина? Эллиот,предложите дамам рагу. Может, им по душе заграничные выкрутасы, а я вот нелюблю, чтобы мясо мешали с овощами. Там на буфете холодный мясной пирог --хозяин уверял, что прославился именно этими пирогами. Копченая баранина,такую нигде, кроме как в Девоншире, не сыщете. Миссис Хорнблоуэр? Барбара,дорогая? Хорнблоуэр в это время нарезал утку. При звуке святого для него имени,столь небрежно оброненного, защемило сердце, и нож, которым он отделял отутиной грудки длинную полосу мяса, застрял посреди надреза. С усилиемХорнблоуэр продолжил сие занятие и, поскольку никто за столом жареной уткине пожелал, положил отрезанное себе на тарелку. По крайней мере, ему непришлось ни с кем встречаться глазами. Мария и леди Барбара все так жебеседовали. У Хорнблоуэра разыгралось воображение. Ему мерещилось нечтонарочитое в том, как леди Барбара повернула к нему плечо. Быть может увидевМарию и убедившись в его дурном вкусе, она сочла, что его любовь не делаетей чести. Только бы Мария не наговорила чего-нибудь уж совсем глупого инеловкого -- он почти не слышал их разговора. Он едва прикоснулся к обильнойтрапезе -- по обыкновению скромный аппетит улетучился совсем. Он жадно пилвино, которое подливал и подливал слуга, потом вдруг сообразил, что делает,и остановился -- напиваться он любил еще меньше, чем переедать. После этогоон только возил вилкой в тарелке, притворяясь, что ест. К счастью, егососедка миссис Болтон не страдала отсутствием аппетита и молча нажимала наеду -- если бы не это, смотреть на них было бы уж совсем тоскливо. Убрали со стола, освободили место для сыра и сладкого. -- Ананасы, конечно, не те, что в Панаме, капитан Хорнблоуэр, --сказала леди Барбара, внезапно поворачиваясь к нему. -- Но, может, все-такипопробуете? Он так смешался от неожиданности, что еле-еле разрезал ананассеребряным ножом и положил ей кусок. Теперь он мог говорить с ней, малотого, страстно желал говорить, но слова не шли -- вернее, он поймал себя нажелании спросить, нравится ли ей замужем. Хотя ему хватило ума удержаться отподобной глупости, он ничего не мог измыслить взамен. -- Капитан Эллиот и капитан Болтон, -- сказала леди Барбара, --непрестанно выпытывают у меня подробности сражения между "Лидией" и"Нативидадом". На большинство вопросов я не могу ответить по незнаниюпредмета, тем более что, как я объясняю, вы заточили меня в кубрике, откудая решительно ничего не видела. Но, похоже, даже это не умерило их зависти. -- Ее милость права, -- объявил Болтон через весь стол. Теперь он сталеще громогласнее, чем в бытность свою молодым лейтенантом. -- Расскажитенам, Хорнблоуэр. Хорнблоуэр, чувствуя на себе взгляды собравшихся, покраснел и затеребилгалстук. -- Давайте, выкладывайте, -- нажимал Болтон: человек явно несветский,он за весь вечер почти не открывал рта и только сейчас, предвкушая рассказ оморском сражении, оживился. -- Доны дрались лучше обычного? -- спросил Эллиот. -- Ну, -- начал Хорнблоуэр, понемногу теряя бдительность. Все слушали,то один, то другой из мужчин задавали вопросы. Мало-помалу Хорнблоуэрразговорился. История разворачивалась, вечно сдерживаемая Хорнблоуэромговорливость переросла в красноречие. Он рассказывал о долгом поединке вбезбрежном Тихом океане, о тяготах, о кровавом и мучительном побоище, о том,как, устало опершись на шканцевый поручень, торжествующим взглядом провожалв ночи идущего ко дну неприятеля. Он смущенно смолк, осознав, что впал в непростительный греххвастовства. Его бросило в жар. Он оглядел лица собравшихся, ожидая прочестьнеловкость или открытое неодобрение, жалость или презрение. Он изумился,увидев вместо этого выражение, которое иначе как восхищенным назвать не мог.Болтон, старше его по службе лет на пять, а по возрасту и на все десять,смотрел на него широко открытыми глазами. Эллиот, командовавший в эскадреНельсона линейным кораблем, с явным одобрением кивал массивной головой.Когда Хорнблоуэр решился взглянуть на адмирала, то увидел -- Лейтон все ещесидит, как громом пораженный. На смуглом красивом лице угадывалось легкоесожаление, что, столько прослужив на флоте, он ни разу не имел подобногослучая отличиться. Но и его заворожило незатейливое мужество рассказа. Онзаерзал и глянул Хорнблоуэру в глаза. -- Вот и тост, -- сказал он, поднимая бокал. -- Пусть капитан"Сатерленда" превзойдет капитана "Лидии". Тост был встречен одобрительным гулом, Хорнблоуэр краснел и запинался.Трудно было снести восхищение людей, чьим мнением он дорожил, особеннотеперь, когда он начал осознавать, что завоевал его нечестно. Только сейчасв памяти всплыл тошнотворный страх, с которым он ожидал неприятельскихбортовых залпов, ужас перед увечьем, преследовавший его на протяжении всегобоя. Он презренный трус, не то что Лейтон, Болтон и Эллиот, ни разу в жизнине испытавшие страха. Если б он рассказал им все, если б поведал не только оманеврах, но и о переживаниях, они бы пожалели его, словно калеку, его славарассеялась бы, как дым. От смущения его избавила леди Барбара. Она встала,остальные дамы последовали ее примеру. -- Не засиживайтесь за вином, -- сказала леди Барбара, когда мужчинывстали их проводить. -- Капитан Хорнблоуэр -- прославленный игрок в вист,нас еще ждут карты.

IV

Из "Ангела" они шли в кромешной тьме. Мария прижималась к мужу. -- Замечательный вечер, -- говорила она. -- Леди Барбара очень мила. -- Рад, что тебе понравилось, -- сказал Хорнблоуэр. Побывав где-нибудь,Мария всегда с наслаждением перемывала косточки гостям. Хорнблоуэр съежился,чувствуя, что надвигается критический разбор леди Барбары. -- Она прекрасно воспитана, -- неумолимо продолжала Мария, -- гораздолучше, чем выходило по твоим рассказам. Порывшись в памяти, Хорнблоуэр сообразил, что, говоря о леди Барбаре,больше нажимал на ее отвагу и умение свободно держаться в обществе лицпротивоположного пола. Тогда Марии приятно было воображать графскую дочкуэтаким мужчиной в юбке. Теперь ей приятно вернуться к привычнымпредставлениям: восторгаться тем, как леди Барбара воспитана, радоваться ееснисхождению. -- Очень приятная женщина, -- осторожно сказал он, стараясь попасть втон Марии. -- Она спросила, собираюсь ли я с тобой, я объяснила, что это было бынеразумно, учитывая те надежды, которые мы уже начали питать. -- Ты сказала ей это? -- спросил Хорнблоуэр резко. В последний моментон сдержался, чтоб не выплеснуть всю внезапно закипевшую в нем злость. -- Она пожелала мне счастья, -- сказала Мария, -- и просила тебяпоздравить. Хорнблоуэра невыносимо раздосадовало, что Мария обсуждала с ледиБарбарой свою беременность. Он не позволял себе думать, почему. Значит, ледиБарбара знает. У него и до того голова шла кругом -- теперь за короткуюпрогулку до дома ему уже точно не привести свои мысли в порядок. -- Ох, -- сказала Мария уже в спальне, -- какие же тесные туфли! Сидя на низком стуле, она поводила ступнями в белых нитяных чулках,тень ее, отбрасываемая свечой на туалетном столике, плясала на стене. Теньбалдахина над постелью мрачным черным прямоугольником лежала на потолке. -- Аккуратно вешай парадный мундир, -- сказала Мария, вынимая из волосшпильки. -- Я спать не хочу, -- в отчаянии произнес Хорнблоуэр. Сейчас он отдалбы что угодно, лишь бы улизнуть, укрыться в одиночестве кормовой галереи. Ноэто было невозможно -- слишком поздний час для побега, да и наряднесоответственный. -- Спать не хочет! -- (Что за дурацкая привычка повторять его слова).-- Очень странно! Вечер был такой утомительный. Может, ты жареной уткипереел? -- Нет, -- сказал Хорнблоуэр. Невозможно объяснить Марии, что творитсяу него в голове, невозможно сбежать. Заговорив об этом, он бы смертельно ееобидел. Нет, на это он не способен. Он вздохнул и начал отстегивать шпагу. -- Ты только ляг, и сразу заснешь, -- сказала Мария -- она говорила пособственному опыту. -- Нам так недолго осталось быть вместе. Это была правда. Адмирал сообщил, что "Плутону", "Калигуле" и"Сатерленду" назначено сопровождать до Тахо Ост-Индский конвой, который ужеформируется. Опять встает проклятый вопрос о команде -- как, черт возьми, ксроку набрать матросов? С выездной сессии в Бодмине, возможно, пришлют ещенескольких осужденных. Лейтенанты вернутся со дня на день, хоть несколькихдобровольцев да привезут. Но ему нужны марсовые, а марсовых не сыщешь ни втюрьмах, ни на ярмарочных площадях. -- Суровая у нас жизнь, -- сказала Мария, размышляя о предстоящейразлуке. -- Лучше, чем обучать счету за восемь пенсов в неделю, -- с натужнойвеселостью произнес Хорнблоуэр. До замужества Мария преподавала в школе -- за обучение чтению родителиплатили четыре пенса, письму -- шесть, счету -- восемь. -- Да, конечно, -- сказала Мария. -- Я стольким обязана тебе, Горацио.Вот твоя ночная рубашка. Помню, мисс Вентворт разнюхала, что я учу с АлисойСтоун таблицу умножения, хотя ее родители платят только четыре пенса. Какменя тогда ругали! А потом эта же неблагодарная девчонка подговориламаленького Хопера выпустить в классной мышей. Но я бы стерпела все, милый,если б могла этим тебя удержать. -- Долг неумолим, дорогая, -- сказал Хорнблоуэр, ныряя в ночнуюрубашку. -- Но не пройдет и двух лет, я вернусь с мешком золотых гиней.Попомни мои слова! -- Два года! -- жалобно повторила Мария. Хорнблоуэр делано зевнул.Мария клюнула на искусно брошенную наживку -- Хорнблоуэр наверняка знал, чтотак оно и будет. -- А говорил, что спать не хочешь! -- воскликнула она. -- Что-то меня и впрямь сморило, -- сказал Хорнблоуэр. -- Может,подействовал адмиральский портвейн. Глаза слипаются. Спокойной ночи, любовьмоя. Он поцеловал ее, еще сидящую за туалетным столиком, и быстро забрался вбольшую кровать. Здесь, лежа на самом краю, он стойко не шевелился, покаМария задувала свечу, устраивалась рядом с ним, пока дыхание ее не сделалосьтихим и размеренным. Только тогда он расслабился, перелег по-другому и далволю проносящимся в его голове мыслям. Сегодня вечером они с Болтоном в какой-то момент оказались рядом,остальные были далеко и слышать их не могли. Болтон подмигнул и, кивнув всторону адмирала, заметил: -- За ним шесть голосов в правительстве. Болтон туп, как и пристало хорошему моряку, но он недавно из Лондона,там поприсутствовал на утренних королевских приемах и поднабрался слухов.Бедный король снова помешался, надвигается регентство, значит, власть можетот вигов перейти к тори. Шесть принадлежащих Лейтону голосов -- вещьнемаловажная. Маркиз Велели -- министр иностранных дел, Генри Велели --посол в Испании, сэр Артур Велели -- как его новый титул? Ах да, конечно,герцог Веллингтон -- командует британскими силами на Пиренейскомполуострове. Нечего удивляться, что леди Барбара Велели выходит за сэраПерси Лейтона, а сэру Перси немедленно дают эскадру в Средиземном море.Влияние оппозиции день ото дня растет, и судьба мира висит на волоске. Хорнблоуэр беспокойно заворочался в постели и тут же замер -- этопошевелилась Мария. Лишь немногие -- и в первую очередь Велели -- готовы идальше противостоять всевластному корсиканцу. Маленький просчет -- на суше,на море или в парламенте -- и они полетят с высоких постов, рискуя лишитьсяголовы, а Европа падет. В конце вечера леди Барбара разливала чай, Хорнблоуэр ждал с чашкой вруке, рядом никого не было. -- Мне было приятно услышать от мужа, -- сказала она тихо, -- что васназначили на "Сатерленд". Сегодня как никогда Англия нуждается в лучшихсвоих капитанах. Возможно, она подразумевала больше, чем произнесла вслух. Возможно, онанамекала, что Лейтона надо поддержать. Из этого, впрочем, никак неследовало, что она способствовала его назначению на "Сатерленд". Но приятнодумать, что она вышла за Лейтона не по любви. Она не должна никого любить!Хорнблоуэр припоминал каждое ее слово, каждый обращенный на мужа взгляд. Да,она не походила на счастливую новобрачную. И все же -- все же она женаЛейтона, в эту самую минуту она с ним в постели. От этой мысли у Хорнблоуэрасделались корчи. Так не пойдет. Он рассудочно убеждал себя, что на этом пути его ждутлишь муки и безумие, и, ухватившись за первую пришедшую в голову мысль,принялся разбирать заключительную партию в вист. Не прорежь он так неудачнона заход Эллиота, он бы спас роббер. Сыграл он правильно -- вероятность былатри к двум -- но азартный картежник не стал бы об этом задумываться. Он бывзял свою взятку, я, в данном случае, оказался прав. Но только азартныйкартежник понадеялся бы, что король окажется бланковым. Хорнблоуэр всегдагордился научной выверенностью своей игры. Так-то оно так, но сегоднявечером он расстался с двумя гинеями, и в его теперешнем положении этобольшая потеря. Прежде, чем "Сатерленд" снимется с якоря, надо купить пяток поросят,две дюжины кур, да и пару барашков, кстати. Без вина тоже не обойтись. ВСредиземноморье он купит дешевле, но на первую пору надо иметь на борту хотябы пять-шесть дюжин. Капитан ни в чем не должен иметь нужды, иначе это можетдурно сказаться на дисциплине. Кроме того, путешествие предстоит долгое,надо будет принимать других капитанов -- да и адмирала, вероятно. Те будутнеприятно удивлены, если он угостит их корабельной провизией, которойобыкновенно довольствуется сам. Список необходимых покупок все удлинялся.Портвейн, херес, мадера. Яблоки и сигары. Не меньше дюжины рубашек. Ещечетыре пары шелковых чулок -- похоже, предстоит много официальных поездок наберег. Ящичек чаю. Перец, корица, гвоздика. Инжир и чернослив. Восковыесвечи. Все, что необходимо капитану для поддержания достоинства -- исамоуважения. Он не желал выглядеть нищим. Он мог бы потратить жалование за следующие три месяца, и много бы непоказалось. Марии придется поэкономить эти три месяца, но ей, по счастью, непривыкать к бедности и назойливым кредиторам. Бедная Мария. Если онкогда-нибудь станет адмиралом, то вознаградит ее за все лишения. Еще хорошобы купить книг -- не для развлечения, таких у него целый ящик, все старыедрузья, включая "Упадок и гибель Римской империи" -- но чтобы подготовитьсяк предстоящей кампании. Вчерашняя "Морнинг Кроникл" сообщила, что вышли"Очерки современной войны в Испании" -- очень бы хотелось приобрести этоттруд и еще книг шесть. Чем больше он узнает про полуостров, у чьих береговему предстоит сражаться, про видных представителей народа, который емупредстоит защищать, тем лучше. Но книги стоят недешево, а денег взятьнеоткуда. Он перевернулся на другой бок. Фортуна вечно обделяет его призовымиденьгами. За потопленный "Нативидад" Адмиралтейство не выплатило ни пенса.Последний раз нежданное богатство привалило ему несколько лет назад, когдаон совсем еще молодым капитаном захватил "Кастилью", и с тех пор ничего -- аведь иные капитаны составили тысячные состояния. Это сводило его с ума, темболее что, если б не теперешняя нищета, легче было бы набрать матросов на"Сатерленд". Нехватка матросов оставалась самой тягостной из его проблем --нехватка матросов и леди Барбара в объятиях Лейтона. Описав полный круг,мысли Хорнблоуэра двинулись проторенным путем. Он лежал без сна всю долгую,утомительную ночь, пока рассвет не начал проникать сквозь занавеси на окнах.Фантастические домыслы о том, что думает леди Барбара, сменялисьпрозаическими рассуждениями -- как лучше подготовить "Сатерленд" к выходу вморе.

V

Капитан Хорнблоуэр расхаживал взад и вперед по шканцам, а вокруг кипеларабота -- в шуме и сутолоке "Сатерленд" снаряжался к отплытию. Сборызатягивались, и он злился, хотя отлично знал причины задержки -- их былонесколько, и для каждой существовало свое, вполне рациональное объяснение.Две трети людей, которых унтер-офицеры подгоняли сейчас линьками, а боцманГаррисон -- тростью, до вчерашнего дня не то что корабля, моря в глаза невидели. Простейший приказ повергал их в растерянность, приходилось вести ихк месту и буквально вкладывать в руки трос. Но даже и тогда проку от нихбыло куда меньше, чем от бывалых моряков -- они еще не приноровились разомналегать всем телом на трос и дальше выбирать ходом. А раз начав тянуть, ониуже не останавливались -- приказ "стой выбирать" был для них пустым звуком.Не раз и не два они сбивали с ног опытных матросов, когда те замирали покоманде. В результате одной из таких накладок бочонок с водой сорвался сискового горденя и лишь по счастливой случайности не угодил прямиком встоящий у борта барказ. Хорнблоуэр сам распорядился, чтоб воду загружали в последнюю очередь.От долгого пребывания в бочках она застаивается, в ней заводится зеленаяживность -- загружать ее надо по возможности позже, даже день-два имеютзначение. Двенадцать тонн сухарей задержал по обычной своей бестолковостиПровиантский Двор -- похоже, тамошние клерки не умеют ни читать, ни считать.Дело осложнялось тем, что одновременно выгружали и перетаскивали к кормовомулюку драгоценные капитанские припасы. Это уже вина Патриотического Фонда,задержавшегося с высылкой Хорнблоуэру наградной шпаги ценою в сто гиней. Ниодин лавочник в порту не поверил бы в долг уходящему в плаванье капитану.Шпага пришла только вчера, Хорнблоуэр еле-еле успел заложить ее в лавке уДуддингстона, причем Дуддингстон принял ее весьма неохотно и то лишь подклятвенное заверение, что Хорнблоуэр выкупит ее при первой возможности. -- Понаписали-то, понаписали, -- говорил Дуддингстон, тыча короткимуказательным пальцем в витиеватую надпись, которую Патриотический фонд вывелна стальном лезвии ценою немалых издержек. Практическую ценность представляло лишь золото на ножнах и рукояти, дамелкие жемчужины на эфесе. Дуддингстон, будем к нему справедливы, былсовершенно прав, заявив, что под такой залог нельзя отпустить товару большечем на сорок гиней, даже учитывая проценты и твердое обещание выкупить.Однако слово свое он сдержал и припасы прислал на рассвете следующего же дня-- еще осложнив Хорнблоуэру сборы. На переходном мостике баталер Вуд топал от ярости ногами. -- Черти бы вас побрали, идиоты косорукие! -- орал он. -- Вот вы,сударь, в лихтере, уберите свою дурацкую ухмылку и давайте аккуратнее, а тозагоню под палубу и отправитесь с нами! Помалу, помалу! Черт! Кто такшвыряет ром по семь гиней за бочонок?! Это же вам не чугунная болванка! Вуд надзирал за погрузкой рома. Бывалые моряки норовили подстроить так,чтоб новички по безалаберности раскололи пару бочонков -- тогда удавалосьперехватить глоток- другой. Ухмыляющиеся матросы из лихтера не упускалислучая подсобить. Судя по раскрасневшимся лицам и неудержимой веселостинекоторых моряков, им удалось нализаться даже под недремлющим оком Вуда иморских пехотинцев. Впрочем, Хорнблоуэр не собирался вмешиваться, Матросыворуют ром при всяком удобном и неудобном случае, препятствовать им --только попусту ронять свое достоинство; никто еще не преуспел в этойбезнадежной борьбе. С высоты шканцев Хорнблоуэр наблюдал занятную сценку на главной палубе.Молодой верзила -- судя по бицепсам, рудокоп -- ошалев от изливаемого нанего потока брани и непонятных приказов, набросился на Гаррисона с кулаками.Но Гаррисон недаром был боцман -- к своим пятидесяти годам он побывал всотнях таких переделок, и силы ему было не занимать. Уклонившись отнеловкого замаха, он сокрушительным ударом в челюсть сбил корнуольца с ног,потом без церемоний поднял за шиворот и пинками погнал по палубе кпростаивающей тали. Корнуолец обалдело ухватился за трос и потянул вместе состальными. Хорнблоуэр одобрительно кивнул. Корнуолец совершил преступление, карающееся, согласно Своду ЗаконовВоенного Времени, "смертью либо наказанием более мягким, по усмотрениютрибунала" -- поднял руку на офицера. Но сейчас не время судить по всейстрогости законов военного времени, хоть их и зачитали корнуольцу вчера,когда зачисляли в команду. Джерард на барказе прочесал Рендрут, Камборн иСент-Ив, захватил врасплох и повязал пятьдесят крепких корнуольцев. Понятно,те еще не разобрались в сложной административной машине, частью которойоказались так неожиданно. Случись это через месяц, когда все на кораблепроникнутся чудовищностью подобного проступка, наверно, пришлось бы созватьтрибунал, наказать ослушника кошками или даже повесить, но сейчас Гаррисонсделал самое разумное -- двинул в челюсть и отправил работать дальше.Хорнблоуэр возблагодарил Бога, что он капитан, а не боцман. Для него попыткадвинуть кого-нибудь в челюсть окончилась бы плачевно. Он переступил с ноги на ногу и вспомнил, что смертельно устал. Он неспал несколько ночей, дни проводил в бесконечных хлопотах. Мысли о ледиБарбаре и Марии, денежные затруднения и нехватка матросов так истощили егонервы, что он не смог перепоручить мелкие заботы Джерарду и Бушу, которые быпревосходно со всем справились. Тревога подстегивала его, не давала усидетьна месте. Он постоянно чувствовал себя разбитым, усталым и отупевшим. Деньза днем он мечтал, как выйдет в море, замкнется в приличествующем капитануодиночестве, оставит позади все сухопутные тревоги, даже леди Барбару. Последняя встреча основательно выбила его из колеи. Ему хватило умапонять это и попытаться исправить. Он бросил биться над неразрешимымвопросом -- она или не она добилась его назначения на "Сатерленд", онвсячески гнал от себя изматывающую ревность. Он убедил себя, что хочетодного -- сбежать от леди Барбары, от утомительно нежной Марии, от всейзапутанной жизни на берегу. Он грезил о море, как потерпевший крушение грезит о глотке воды. Двадня назад сегодняшняя суета перед отплытием представлялась ему венцомжеланий. Теперь он сглотнул, внезапно осознав, что это не так. Расставатьсяс леди Барбарой было, как резать по живому, и -- удивительное дело --разлука с Марией тоже его опечалила. К его возвращению ребенку исполнитсягод, он будет ходить, возможно -- лепетать первые слова. Марии придетсявынашивать и рожать без мужа, без его поддержки. Она мужественноотказывалась говорить на эту тему, но он знал, как ей будет его недоставать.Он покидал ее с тяжелым сердцем. Они прощались в гостиной, заранее решив, что Мария не станетрастягивать мучения и провожать его на корабль. Когда она подняла к немулицо, он увидел, что, несмотря на всю выдержку, губы ее дрожат и глазаувлажнились. Тогда он еще рвался на волю и расстался с ней довольно легко.Теперь все переменилось. Обругав себя сентиментальным глупцом, Хорнблоуэр взглянул на флюгер.Без сомнения, ветер отходит. Если он задует с норда или с норд-оста, адмиралзахочет скорее выйти в море. Караван, "Калигула" и "Плутон" уже в заливеКаусенд. Коли адмирал решил не ждать отстающих, любое, даже неизбежное,промедление его раздосадует. -- Велите пошевеливаться, мистер Буш, -- крикнул Хорнблоуэр. -- Есть, сэр, -- спокойно отозвался Буш. Это еще больше взбесило Хорнблоуэра. За спокойным ответом он угадываллегкий укор, никому, кроме Буша с Хорнблоуэром, незаметный. Бушвыкладывается до предела, из матросов выжимает все -- и Хорнблоуэр этоотлично видит. Он просто выплеснул раздражение. Сколько раз он наказывалсебе не говорить офицерам ненужных слов -- и вот опять. Чтобы это неповторилось, Хорнблоуэр пошел в каюту, чего прежде делать не намеревался. Часовой посторонился, пропуская его с полупалубы в спальную каюту. Онбыла просторна, так что помимо двенадцатифунтовой пушки свободно вмещалакойку, письменный стол и рундук. Хорнблоуэр прошел через спальню в следующуюкаюту, тоже просторную -- строившие "Сатерленд" голландцы своих капитановуважали. Она протянулась на всю ширину кормы, сквозь большие кормовые окнапроникало солнце. От покрашенных в бежевый цвет переборок было светло ирадостно -- цветовую гамму удачно дополняли черные махиныдвенадцатифунтовок. Полвил, лежа на животе, убирал ящики с вином, емупомогали двое матросов. Хорнблоуэр сумрачно взглянул на них, осознав, что несможет пока уединиться на кормовой галерее -- его будет видно из каюты. Он вернулся в спальню, со вздохом повалился н