Actuelles. Хроника 1944-1948

А.Камю

Лучше погибнуть, чем ненавидеть и бояться; лучше дважды погибнуть, чем вызыватьненависть к себе и бояться; таков должен быть свет высшей максимы всякогополитически организованного общества.Фридрих НицшеПРЕДИСЛОВИЕЭтот том резюмирует опыт одного писателя, связанного в течение четырех лет собщественной жизнью своей страны. Здесь можно найти избранные передовицы,опубликованные в "Combat" до 1946 года включительно, и серию статей илисвидетельств, созданных в период между 1946 и 1948 годами. Таким образом, речь -об итогах.Этот опыт оплачен (это естественно) утратой известных иллюзий и укреплениемсамых глубоких убеждений. Я заботился, как и должно, о том, чтобы мой выборникак не скрывал взглядов, которые стали мне чуждыми. Некоторое количествопередовиц "Combat", например, фигурирует здесь не из-за их ценности, частоотносительной, не ради их содержания, с которым я порой больше не соглашаюсь, аоттого, что они кажутся мне знаменательными. Что касается одной или двух из них,то по правде говоря, их нельзя перечитывать без неловкости и уныния, и мне нужнобыло сделать усилие, чтобы вновь их напечатать. Но эти свидетельства не могутбыть просто выпущены.Я предполагаю, таким образом, что могу быть отчасти несправедлив. Я хотел бытолько, чтоб было очевидно, что я позволил себе высказать убеждение, которое неменялось.195 Actuelles. Хроника 1944-1948И, наконец, я говорил о верности и надежде. А это значит - не отвергать ничегоиз того, что было осмыслено и пережито в эту эпоху, это значит - признаться и всомнении, и в уверенности, отмечать ошибки, которые сопровождают убеждения вполитике, как их тень; эта книга остается верной опыту многих французов и простоевропейцев. Но здесь еще далеко до единодушного принятия истины как она есть.Вот почему я не понимаю талантливого писателя, недавно приглашенного наконференцию по европейской культуре, который отказался от поддержки, заявляя,что эта культура, зажатая между двумя гигантскими империями, мертва. И правда,по меньшей мере часть этой культуры умерла в тот момент, когда подобная мысльродилась в голове писателя. Хорошо, что эта книга составлена из старых записей,она в определенном смысле отражает, как мне кажется, этот пессимизм. Правдаотчаяния не рождается при угрозе неотвратимого бедствия или в истощении неравнойборьбы. Она приходит тогда, когда больше нет смысла бороться, но если посправедливости, бороться надо. Следующие страницы просто говорят о том, что еслиборьба трудна, ее необходимость, по крайней мере, всегда остается ясной. ПЕССИМИЗМ И МУЖЕСТВО(Из цикла "Пессимизм и тирания") "Combat", сент. 1945С некоторых пор появляются статьи по поводу сочинений, которые можно оценить какпессимистические, и о которых говорят, что они ведут к самому трусливомурабству. Вывод элементарен. Пессимистическая философия есть по существуфилософия, лишающая мужества, и те, кто не верит, что мир хорош, обречены,следовательно, соглашаться служить тирании. Наилучшей и действенной из такихстатей была статья г. Жоржа Адама во "Французских Письмах". Г. Жорж Рабо впоследнем номере "Aube" снова выдвигает это обвинение под неприемлемымзаголовком "Нацизм не умер?"Я вижу лишь один способ ответить на эту кампанию: ответить открыто. Хотяпроблема и выше моего понимания и относится к компетенции Мальро, Сартра инекоторых196 А. Камюдругих - более компетентных, чем я,- для меня было бы лицемерием отказатьсяговорить от своего имени. Однако я не настаиваю на основании спора. Идея о том,что пессимистичные мысли с необходимостью лишают мужества,- наивная идея, но онатребует слишком долгого опровержения. Я хочу сказать только о стиле мышления,который вдохновлял эти статьи.Можно сказать, что это стиль, который не хочет принимать в расчет факты.Писатели, которые упоминаются в этих статьях, в свое время доказали как могли,что при отсутствии философского оптимизма человеческий долг, по крайней мере, небыл им чужд. С точки зрения объективного духа, стало быть, можно сказать, чтонегативная философия совместима с моралью свободы и мужества. Можно усмотретьздесь только возможность изучить кое-что о человеческом сердце.Этот объективный дух был бы прав. Ибо это некое совпадение философии отрицания ипозитивной морали действительно большая проблема, которая болезненно потрясаетвсю эпоху. Короче говоря, это проблема цивилизации, и речь идет о том, может личеловек без помощи вечности или рационального мышления творить в одиночествесвои собственные ценности. Эта затея бесконечно выше наших сил. Я говорю это,потому что верю: Франция и Европа должны сегодня творить новую цивилизацию илипогибнуть.Но цивилизации не создаются ударами линейкой по пальцам. Они создаютсястолкновением идей, кровью духа, болью и мужеством. Невозможно, чтобы этистолетние европейские темы, были бы решены в один миг в "Aube", авторредакционной статьи которого, не моргнув глазом, приписывает Ницше склонность ксладострастию, а Хайдеггеру идею о том, что существование бесполезно. Я не питаюявной симпатии к хорошо известной экзистенциальной философии, поскольку здесьвелика вероятность ложных выводов. Она представляет собой мыслительную авантюру,но все же невыносимо видеть ее поверженной, как это делает г. Рабо, вынося ейслишком поспешно приговор в конформизме.Это значит, что на самом деле эти темы и действия не оценены в данный момент собъективных позиций. Они решены не на деле, а только теоретически. Наши друзьякоммунисты и наши друзья христиане говорят нам свысока, что они нас уважают. Онине с нами, ко мы никогда не разговаривали с ними в тоне, который они приняли вотношении нас, и с той уверенностью, которую они в эти отношения привносят икоторая оставляет нам (в нашей197 Actuelles. Хроника 1944-1948слабой позиции) возможность уповать на опыт и наше собственное разумение. Г.Рабо укоряет нас за привлечение внимания публики. Я полагаю, что это красивыеслова. На самом деле, нас охватила тревога, тревога всей эпохи, от которой мынеотделимы. Мы хотим мыслить и жить в нашей истории. Мы полагаем, что истинаэтого века может быть достигнута в едином порыве, вплоть до конца егособственной драмы. Если наша эпоха и пострадала от нигилизма, то именно познавэтот нигилизм, мы приобретем ту мораль, которая нам необходима. Нет, все несводится к отрицанию или к абсурду. Мы это знаем. Но надо сначала определитьотрицание и абсурд, как то, что выпало на долю нашего поколения и мы должны этоисправить.Люди, которые задеты этими статьями, пытаются лояльно, двойной игройпроизведения и жизни, решить данную проблему. Легко понять, что невозможно внескольких словах изложить вопрос, в отношении которого другие не уверены,разрешим ли он, даже если посвятить себя этому целиком. Нельзя ли им хоть иногдабыть терпеливыми (терпение все согласует)? Нельзя ли им, наконец, высказыватьсяскромнее?Здесь я прерываю свой протест. Надеюсь, что я был тактичен. Я даже хотел бы,чтобы он вызвал негодование. Объективная критика для меня - самая лучшая, и ябез огорчения соглашусь выслушать, что произведение - скверно или что философиявредна для человеческого удела. Справедливо, что писатели отвечают за своиписания. Это дает им возможность размышлять, да и все мы имеем чрезвычайнуюпотребность размышлять. Но извлекать из этих принципов размышления выводы опредрасположенности к рабству того или иного духа, особенно когда имеетсядоказательство противоположного, делать заключения, что та или иная мысль должнаобязательно вести к нацизму, - это значит давать человеку представление, котороея предпочитаю не оценивать, и это значит представлять весьма сомнительныедоказательства моральных благодеяний оптимистической философии.198 А. Камю ЗАРАЗА(Из цикла "Два года спустя") "Combat", 10 мая 1947Франция, к счастью,- страна гораздо менее расистская, чем все те страны, которыемне довелось повидать. Потому-то невозможно равнодушно принимать симптомы этойглупой и преступной болезни, которые проявляются то тут, то там.Заголовок на многие колонки на первой странице утренней газеты: "Убийца Разета".Это симптом. Ибо очевидно, что дело Разета сегодня в расследовании и что нельзяпублично оглашать столь серьезное обвинение, прежде чем следствие будетзакончено.Я подчеркиваю, что почти не имею информации, не вызывающей подозрений, о делемальгашей, касающейся рассказов о злодеяниях повстанцев и сообщений о некоторыхаспектах репрессий. По своим убеждениям, я испытываю равное отвращение к методамобеих сторон. Но вопрос заключается в том, убийца ли г. Разета или нет.Несомненно, что честный человек решит это только по окончании следствия. Вовсяком случае, никакой журналист не осмелился бы на подобный заголовок, еслипредполагаемый убийца звался Дюпоном или Дюраном. Но г. Разета - мальгаш, и ондолжен ну хоть каким-нибудь образом быть убийцей. Вот теперь и попробуйтеутверждать, что заголовок не обязывает к выводам.Это не единственный симптом. Находят нормальным, что несчастный студент, которыйубил свою невесту, использует, чтобы отвести подозрение, присутствие арабов("sidis", как они говорят) в Сенарском лесу. Если арабы прогуливаются по лесу,так это непременно для того, чтобы совершить убийство своих современников, а непросто из-за хорошей погоды.К тому же, несомненно, можно наткнуться и на француза, сверх того, дажеинтеллигента, который вам скажет, что евреи действительно переходят границы.Естественно, этот француз имеет друга еврея, который ему по меньшей мере... Чтокасается миллионов евреев, которые были замучены и сожжены, собеседник неодобряет эти методы, нет, он далек от этого. Просто он находит, что евреипереходят границы и что они неправы в том, что держатся друг друга,199 Actuelles. Хроника 1944-1948даже если этой солидарности их обучил концентрационный лагерь.Да, это те самые симптомы. Но есть и еще хуже. Год назад в Алжире использовалисьметоды коллективных репрессий. "Combat" разоблачал существование камеры"добровольных" признаний Фианаранцоа. И более того, это не самое главное, и я невозьмусь за всю глубину проблемы, которая - совсем иного порядка. Но надосказать об этом, чтобы заставить задуматься.Три года спустя мы имеем результат влияния политики террора: французы слушаютэти новости с безразличием людей, которые слишком много видели. Тем не менееналицо факт, ясный и безобразный как истина: мы в этих случаях делаем то, в чеммы упрекали немцев. Мне хорошо известно, что нам дали объяснение. Оно состоит втом, что мятежные мальгаши тоже пытали французов. Но подлость и преступленияпротивника не оправдывают подлого и преступного поведения по отношению к нему. Яне слышал разговоров о том, чтобы мы строили печи крематориев для нашей местинацистам. До сих пор в доказательство обратного мы им противопоставлялитрибуналы. Доказательство правоты есть ясное и твердое правосудие. Этоправосудие, которое должно отличать Францию.По правде говоря, объяснить это можно иначе. Если гитлеровцы распространили наЕвропу гнусные законы, которые были их законами, то лишь потому, что онисчитали, что их раса высшая и что закон не мог быть одним и тем же для немцев идля порабощенных народов. Если мы, французы, бунтуем против этого террора, тоэто значит, что мы полагаем, что все европейцы равны в правах и в достоинстве.Но если сегодня французы без бунта переносят методы, которые другие французывремя от времени применяют по отношению к алжирцам или мальгашам, то это значит,что они бессознательно живут в уверенности, что мы в некотором роде превыше этихнародов и что выбор средств, способных проиллюстрировать это превосходство, нестоль важен.Повторим здесь еще раз: речь не идет об урегулировании колониальной проблемы илио том, чтобы что-то прощать. Речь идет о том, чтобы обнаружить симптомы расизма,который бесчестит столько стран и от которого надо предохранить по крайней меренашу. В этом было и должно быть наше истинное превосходство, и некоторые из насдрожат от страха, что мы его утратим. Если верно, что колониальная проблема -самая сложная из проблем, которые возникают перед нами, если верно, что онабудет управлять историей200А. Камюеще 50 лет спустя, то не менее верно, что мы не сможем больше ее решать, еслипривносим в нее самый гибельный предрассудок.И речь здесь идет не о том, чтобы защищать нелепый сентиментализм, которыйвпутал бы все расы в тот же самый умильный беспорядок. Люди не похожи друг надруга, это правда, и я хорошо знаю, какова глубина традиций, отделяющих меня отафриканца или от мусульманина. Но я так же хорошо знаю то, что меня единит сними, и я знаю, что есть нечто в каждом из них, что я не могу презирать безтого, чтобы в то же самое время не опуститься самому. Вот почему необходимо ясносказать, что эти симптомы расизма, проявленные или нет, обнаруживают то, чтоесть наиболее мерзкого и наиболее безумного в сердцах людей. И мы только в томслучае одержим победу, когда сбережем трудное право разоблачать всюду, где бы онни обнаруживался, дух тирании и насилия. ВЕК СТРАХА(Из цикла "Ни жертвы, ни палачи") "Combat", ноябрь 1948Семнадцатый век был веком математики, восемнадцатый - веком физических наук,девятнадцатый - веком биологии. Наш двадцатый век - век страха. Мне скажут, чтоэто не наука. Но, прежде всего, кому нужна эта наука, если ее высшийтеоретический прогресс привел ее к самоотрицанию и ее практическоесовершенствование угрожает земле полным разрушением. Более того, если страх кактаковой и не может быть рассмотрен как наука, без сомнения, он являетсятехникой.Больше всего, поистине, в нашем мире поразительно то, что большинство людей (заисключением верующих всякого рода) лишено будущего. Не существует действительнойжизни без проектирования будущего, без обещания созревания и прогресса. Жизнь устены - это жизнь собак. Ну, так что же! Люди моего поколения и того поколения,которое сегодня вошло в мастерские и на факультеты, жили и живут все больше ибольше - как собаки.201 Actuelles. Хроника 1944-1948Естественно, это не первый случай, когда люди находятся перед физическиосязаемым тупиком будущего. Но они обыкновенно одерживали победу словом икриком. Они обращались к иным ценностям, которые давали им надежду. Сегодняникто больше не говорит (кроме тех, кто повторяется), что мир кажется намведомым слепыми и глухими силами, которые не слышат ни криков предупреждения, нисоветов, ни мольбы. Что-то было истреблено в нас только что пережитым спектаклемлет. И это что-то - вечная вера человека, способная убедить в том, что можнодобиться от другого человека гуманного отклика на обращенный к нему языкгуманизма. Мы видели, как лгут, унижают, убивают, депортируют, пытают, и каждыйраз не было возможности убедить тех, кто это делал, не делать этого, потому чтоони были уверены в себе и потому что абстракция (наследница идеологии) неубеждает.Долгий диалог людей прервался. И, разумеется, человек, который не может убедить,пугает. Так, например, рядом с людьми, которые не говорят, потому что считаютэто бесполезным, всегда обнаруживался и обнаруживается необъятный заговормолчания, принимаемый теми, кто дрожит от страха и находит достаточно основанийдля того, чтобы скрывать от самого себя этот трепет; заговор, порождаемый теми,кто заинтересован в нем. "Вы не должны говорить о чистке среди людей искусства вРоссии, потому что этим может воспользоваться реакция". "Вы должны молчать оподдержке Франко англо-саксами, потому что это может быть выгодно коммунизму". Яуже сказал, что страх - это техника.... Между общим страхом перед войной, к которому предрасположен весь мир, исовершенно определенным страхом перед смертоносными идеологиями - выходит, насамом деле мы живем среди ужаса. Мы живем среди ужаса, потому что больше нетуверенности, потому что человек целиком был вверен истории и больше не можетвернуться к историческому как части себя самого, чтобы обрести потерянное -красоту мира и лиц; потому что мы живем в мире абстракций, в мире трибун имашин, абсолютных идей и мессианизма без оттенков. Мы задыхаемся среди людей,которые считают, что они абсолютно правы, что касается их машин или идей. И длявсех тех, кто не может жить вне диалога и дружбы людей, эта тишина есть конецмира.Чтобы выйти из этого ужаса, надо уметь размышлять и действовать сообразно этомуразмышлению. Но ужас, по правде говоря, не благоприятен для размышлений. На мойвзгляд, вместо того, чтобы ругать этот страх, надо рассма-202 А. Камютривать его как исходный элемент ситуации и пытаться устранить этот элемент. Нетничего более важного. Ибо это касается судьбы многих европейцев, которые,насытившись насилием и ложью, разочаровались в своих самых больших надеждах,испытали отвращение к идее убивать себе подобных, пусть даже для того, чтобы ихубедить, и равно испытывают отвращение к идее быть убежденными таким способом. Ивсе-таки это трудный выбор для массы людей Европы, которые не принадлежат ни ккакой партии или чувствуют себя неловко в той, которую они выбрали; которыесомневаются, что социализм осуществлен в России, а либерализм - в Америке;которые признают тем не менее за теми и за другими право утверждать свою истину,но которые отвергают их право навязывать убийство - и индивидуальное, иколлективное. Люди из числа властителей дня - это люди без царства. Эти люди несмогут принять (я не говорю завоевать, но принять) свою точку зрения и не смогутснова отыскать свою родину, когда они осознают то, чего хотят, и не выскажут этодостаточно просто и достаточно громко, чтобы их слова можно было бы связать впучок энергии. И если страх - это не атмосфера настоящего мышления, стало быть,им надо сначала отдать должное страху.Для этого надо увидеть то, что он означает и что отрицает. А он означает иотрицает сам факт: мир, в котором убийство узаконено и где человеческая жизньимеет ничтожную ценность. Вот первая политическая проблема сегодняшнего дня. Ипрежде чем уйти от нее, надо выразить позицию по отношению к ней. Прежде всякогосозидания необходимо поставить два вопроса: "Да или нет, прямо или косвенно,хотите ли вы быть убитыми или изнасилованными? Да или нет, прямо или косвенно,хотите ли вы убивать или насиловать?" Все те, кто ответит "нет" на эти двавопроса, автоматически сталкиваются с последствиями, которые должны изменить ихспособ постановки проблемы. Мой план - определить только два-три из этихпоследствий. В ожидании этого, читатель, если желает, может вопрошать самогосебя и давать ответы. Примечание:Перевод выполнен С. С. Аванесовым по изданию: Camus A. "Actuelles. Chroniques1944-1948". - Paris: Galli-mard, 1950, p. 11-15, 109-114, 126-131, 141-146.