Содержание

• ПРЕДИСЛОВИЕ (ПИСЬМО АВТОРА).
• ГЛАВА 1. ВВЕДЕНИЕ. О НЕОБХОДИМОСТИ КРИТИЧЕСКОГО ОТНОШЕНИЯ К РЕЛИГИИ И О ПРЕПЯТСТВИЯХ, ВСТРЕЧАЮЩИХСЯ НА ЭТОМ ПУТИ.
• ГЛАВА 2. КРАТКАЯ ИСТОРИЯ ЕВРЕЙСКОГО НАРОДА.
• ГЛАВА 3. КРАТКАЯ ИСТОРИЯ ХРИСТИАНСТВА.
• ГЛАВА 4. О ХРИСТИАНСКОЙ МИФОЛОГИИ, ИЛИ О ТЕХ ПРЕДСТАВЛЕНИЯХ, КОТОРЫЕ ХРИСТИАНСТВО ДАЕТ НАМ О БОГЕ И ПУТЯХ ЕГО.
• ГЛАВА 5. ОБ ОТКРОВЕНИИ.
• ГЛАВА 6. О ДОКАЗАТЕЛЬСТВАХ ХРИСТИАНСКОЙ РЕЛИГИИ: О ЧУДЕСАХ, О ПРОРОЧЕСТВАХ, О МУЧЕНИКАХ.
• ГЛАВА 7. О ТАЙНАХ ХРИСТИАНСКОЙ РЕЛИГИИ.
• ГЛАВА 8. ДРУГИЕ ХРИСТИАНСКИЕ ТАЙНЫ И ДОГМАТЫ.
• ГЛАВА 9. О РИТУАЛЕ, ТАИНСТВЕННЫХ ОБРЯДАХ И ТЕУРГИИ ХРИСТИАН.
• ГЛАВА 10. О СВЯЩЕННЫХ КНИГАХ ХРИСТИАН.
• ГЛАВА 11. О ХРИСТИАНСКОЙ МОРАЛИ.
• ГЛАВА 12. О ХРИСТИАНСКИХ ДОБРОДЕТЕЛЯХ.
• ГЛАВА 13. О ХРИСТИАНСКОМ КУЛЬТЕ И ОБ ОБЯЗАННОСТЯХ ХРИСТИАНИНА.
• ГЛАВА 14. О ПОЛИТИЧЕСКИХ ПОСЛЕДСТВИЯХ ХРИСТИАНСКОЙ РЕЛИГИИ.
• ГЛАВА 15. О ЦЕРКВИ, ИЛИ О ХРИСТИАНСКОМ ДУХОВЕНСТВЕ.
• ГЛАВА 16. (И ПОСЛЕДНЯЯ) ЗАКЛЮЧЕНИЕ.

(Суеверие есть нездоровое заблуждение, оно боится тех, кого следует любить, оскорбляет то, что обожает; какая разница, отрицаешь ли богов или оскорбляешь их?)

Senec. Er. 12.

ПРЕДИСЛОВИЕ (ПИСЬМО АВТОРА).

Милостивый государь, я получил ваши замечания о моем труде и весьма вам за них признателен. Я тронут вашей похвалой и вместе с тем слишком люблю истину, чтобы обижаться на ту откровенность, с которой Вы делаете свои возражения; я нахожу последние достаточно серьезными и заслуживающими всего моего внимания. Плохой философ тот, кто не имеет мужества выслушать возражения на свои взгляды. Мы не богословы; наши разногласия разрешаются мирным путем, они ни в чем не должны походить на споры апостолов суеверия, которые стараются лишь поймать противника на удочку каверзных аргументов и в ущерб добросовестности всегда отстаивают только свое тщеславие и упрямство. Мы оба стремимся к благу человечества, оба ищем истины; поэтому мы не преминем придти к соглашению.

Вы прежде в его признаете необходимость критического подхода к религии, считая нужным отдать ее взгляды на суд разума. Вы согласны, что христианство не выдерживает этой критики и что для здравого смысла оно всегда будет лишь сплетением абсурдов, бессвязных сказок, бессмысленных догматов, ребяческих обрядов и понятий, заимствованных у халдеев, египтян, финикиян, греков и римлян. Одним словом, вы согласны, что эта религия — лишь нескладный продукт почти всех древних суеверий, порожденных восточным фанатизмом и изменявшихся соответственно обстоятельствам и предрассудкам тех людей, которые выдавали себя за озаренных свыше, за посланцев божьих, за глашатаев новой воли божества.

Вы содрогаетесь при мысли о тех ужасах, которые совершали христиане под влиянием своего духа нетерпимости, как только это было в их власти. Вы понимаете, что религия, построенная на кровожадном боге, не может не быть кровожадной. Вы приходите в ужас от того кошмара, который с детства овладевает государями и народами и делает их рабами суеверия и попов, препятствует им понять свои истинные интересы, делает их глухими к голосу разума и отвращает их от их великих задач. Вы признаете, что религия, построенная на экстазе и обмане, не может иметь надежных принципов и должна вести к вечным спорам и смуте, к преследованиям и насилиям, особенно если государство вменяет себе в безусловную обязанность вмешиваться в эти религиозные пререкания. Наконец, вы даже признаете, что верующему христианину, стремящемуся к совершенству согласно буквальным предписаниям евангелия, должны быть чужды все земные отношения, на которых зиждется истинная мораль; вы признаете, что он может быть только бесплодным мизантропом, если он размазня, или же воинствующим фанатиком, если у него течет горячая кровь в жилах.

Но раз вы соглашаетесь со всем этим, почему вы считаете мой труд опасным? Вы говорите, что народу необходима религия, хорошая ли или дурная, что она является необходимой уздой для простых и грубых людей, которые без нее не имели бы стимулов воздерживаться от преступления и порока. Вы находите, что победа над религиозными предрассудками — невозможное дело, считаете, что государи, которые одни только в состоянии одержать ее, слишком заинтересованы в сохранении народной темноты, идущей им на пользу. Если не ошибаюсь, к этому сводятся главнейшие ваши возражения. Попытаюсь их опровергнуть.

Во-первых, не думаю, что та или иная книга может быть опасной для народа. Народ мало рассуждает и мало читает, у него нет для этого ни досуга, ни способностей. Кроме того, человека из народа сдерживает не религия, а закон; если какой-либо шалый ум станет подстрекать толпу к воровству и убийствам, ее удержит страх виселицы. Вдобавок если случайно нашелся бы среди народа человек, который в состоянии читать философское произведение, то этот человек, надо думать, был бы не из преступного мира.

Книги читаются только той частью нации, которую ее положение, воспитание и взгляды ставят выше преступления. Эта просвещенная часть общества, воздействующая на власть, читает книги и судит о них. Если в этих книгах содержатся ложные «ли вредные положения, они вскоре предаются забвению или общественному осуждению; если они содержат истину, их нечего бояться.

Восстания — дело рук фанатиков, попов и невежд; просвещенные, бескорыстные и здравомыслящие люди всегда — друзья порядка.

Вы, милостивый государь, не из тех малодушных мыслителей, которые полагают, что истина может оказаться вредной. Истина вредна только тем, кто обманывает людей, и всегда будет полезна всему прочему человечеству. Вы уже давно должны были убедиться, что все несчастья человечества происходят только от наших заблуждений, от непонимания своих интересов, от наших предрассудков и ложных представлений.

В самом деле, человек с сколько-нибудь последовательным умом не может не видеть, что причиной извращения политики и морали являются религиозные предрассудки. Только в силу религиозных представлений стали смотреть «а государей как на богов. Следовательно, тиранов и деспотов породила религия; они издали плохие законы, пример их развратил вельмож, вельможи развратили народ. Я подробно осветил эту истину в своем «Исследовании о происхождении восточного деспотизма». Развращенные массы впали в жалкое рабство, каждый старался вредить друг другу, чтобы выслужиться перед сильными мира и избавиться от нищеты. Цари объявлены были подобиями бога и стали столь же неограниченными владыками, как и он; их произвол решал, что справедливо и не справедливо, их воля часто освящала угнетение, насилие и грабеж; милости их приобретались низкопоклонством, порочностью и преступлением. Под властью государей, зараженных религиозными предрассудками, граждане сошли с правильного пути и все время вели между собой открытую или тайную борьбу, у них не было стимулов к добродетели.

Что в состоянии сделать религия в обществе, построенном на таких началах? Она грозит наказаниями на том свете, обещает небесные награды; помешало ли то и другое людям предаваться своим страстям и искать счастья легчайшими путями? Повлияла ли эта религия на нравы государей, обязанных ей своим божественным могуществом? Преданные вере государи то и дело ведут несправедливейшие войны, бесцельно проливают кровь своих подданных и губят их достояние; они вырывают у бедняка последний кусок хлеба, чтобы умножить сокровища ненасытного богача; они разрешают и даже предписывают воровство, лихоимство и насилия. Многие государи считают эту религию опорой своего трона; но сделала ли она их гуманнее, нравственнее, чище, умереннее, сделала ли она их более верными своему слову? Увы! Заглянем в историю; мы увидим, что самые ревностные к вере, благовернейшие государи были в то же время клятвопреступниками, узурпаторами, прелюбодеями, ворами и убийцами; они поступали без всякого страха божьего, хотя имя бога было у них вечно на устах. В их окружении, у их приближенных мы находим постоянное сочетание христианства с преступлением, благочестия с лихоимством, набожности с утеснениями, религии с предательством. А какое зрелище представляют собой жрецы нищего и распятого бога, которые основывают свое существование только на его религии и утверждают, что без нее невозможна никакая мораль? Увы! Мы видим среди них царство гордыни, алчности и похоти, властолюбие и мстительность. Когда мы жалуемся на бесчинства попов, нам затыкают рот, заявляя, что мы должны брать пример с их слов, а не с их поступков. Но можем ли мы доверять врачу, который, заболев тем же недугом, что мы, отказывается принимать лекарства, прописываемые им нам? Вот уже столько веков попы то и дело произносят душеспасительные проповеди; оказали ли их назидания действительное влияние на народные нравы? Если кто-либо обратился в результате их речей, какая польза от этих обращений? Преображают ли эти речи сердца масс? По признанию самих церковников, эти обращения крайне редки. Народы погружены в омут суеты, извращенность людей растет с каждым днем, хотя каждодневно попы разглагольствуют против пороков и преступлений, разрешаемых обычаем, поощряемых правительством, одобряемых общественным мнением и вознаграждаемых власть имущими. Люди считают себя вынужденными предаваться этим порокам и преступлениям, чтобы не оказаться за бортом.

Итак, по признанию самих церковников, религия бессильна против порчи нравов, хотя человеку с детства прививают ее правила и неустанно повторяют их на каждом шагу. Люди не считаются с религией, если она становится поперек дороги их желаниям; они слушаются ее лишь тогда, когда она потворствует их страстям и согласуется с их характером и их представлениями о счастьи. Человек, ведущий распутный образ жизни, смеется над нравоучениями религии; честолюбец не считается с религией, когда она пытается сдержать его аппетиты; скупец не слушает ее, когда она велит ему творить милостыню; царедворец издевается «ад ее наивностью, когда она велит ему быть прямодушным и искренним. Зато государь внимает ее урокам, когда она учит его, что он является подобием божества, что он должен быть таким же неограниченным владыкой, как бог, может распоряжаться жизнью и смертью своих подданных и их достоянием и должен уничтожать последних, если они держатся другого мнения. Желчный человек охотно слушает назидания своего попа, говорящего ему о ненависти; мстительный человек ловит слова попа, позволяющие ему мстить за себя под предлогом отмщения обид, нанесенных богу. Другими словами, религия ничуть не изменяет человеческих страстей; люди покорны ей только в тех случаях, когда она отвечает их желаниям. Только на смертном одре религия перерождает человека; но это уже не приносит никакой пользы обществу, и если запоздалое раскаяние умирающего приносит ему прощение грехов, то это лишь поощряет живых продолжать свои безобразия до последнего издыхания.

Тщетно религия будет проповедовать добродетель, если эта добродетель идет вразрез с интересами людей и не приносит им выгоды. Невозможно водворить в народе добрые нравы, если сам государь лишен нравственности и добродетели, если сильные мира сего считают эту добродетель слабостью, если попы пятнают ее своим поведением, если человек из народа, несмотря на все громкие слова и увещания постов, прекрасно понимает, что должен приноровляться к порокам тех, кто сильнее его, иначе не выпутается из нужды. В обществе с таким режимом мораль вынуждена оставаться бесплодными умозрениями, она может упражнять дух, но не влияет на поведение людей, за исключением разве горсти людей, которые по своему характеру склонны к умеренности и довольны своей долей. А все те, кто гоняется за счастьем и желает улучшить свое положение, будут плыть по течению; оно заставит их побороть угрызения совести.

Итак, не попы, а только государь в состоянии привить добрые нравы в своем государстве. Он должен проповедовать своим примером; он должен устрашать преступников карою закона; он должен поощрять добродетель наградами и в первую очередь следить за общественным воспитанием, дабы в сердца граждан внедряли только страсти, полезные для общества.

Государство почти не интересуется у нас воспитанием, проявляет к нему полнейшее равнодушие. А между тем воспитание имеет самое существенное значение для благосостояния государства. Почти у всех современных народов школа ограничивается преподаванием языков, бесполезных для большинства учащихся; вместо преподавания морали христианина пичкают фантастическими сказками и непостижимыми уму догматами религии, находящейся в полном противоречии с разумом. С самого начала подросток слышит в школе, что должен отказаться от свидетельства своих чувств и взнуздать свой разум, последний опорачивают в его глазах как лживого руководителя; ученик слышит, что должен подчиниться авторитету своих наставников. Но кто эти наставники? Это — попы, заинтересованные в том, чтобы мир оставался при воззрениях, полезных только для них. Эти продажные педагоги, невежественные и исполненные предрассудков, сами редко оказываются на уровне образованного общества. Могут ли эти жалкие и черствые души научить своих воспитанников тому, чего они сами не знают? Могут ли эти педанты, презираемые даже теми, кто отдает им своих детей на воспитание, внушить своим воспитанникам любовь к славе, благородное соревнование, высокие чувства, которые являются источником всех качеств, полезных для государства? Научат ли они их стремиться к общественному благу, служить родине, сознавать долг человека и гражданина, обязанности отца семейства и детей, господ и слуг? Разумеется, нет. Из рук этих жалких и неспособных педагогов выходят лишь суеверные и невежественные люди; восприняв уроки своих учителей, эти люди оказываются круглыми невеждами во всем том, что важно для общества, они вступают в общество бесполезными членами.

Куда мы ни взглянем, преподавание самых необходимых предметов оказывается в полном загоне. Мораль, под которой я понимаю также политику, не занимает почти никакого места в программе европейского воспитания. Христианину преподается только та мораль не от мира сего, экзальтированная, полная противоречий и неустойчивая, которую мы находим в евангелии. Я надеюсь, что мне удалось доказать следующее: эта мораль в состоянии лишь унизить ум, сделать ненавистной добродетель, воспитать жалких рабов, сломить порыв души; или же, если заронить семена ее в горячие сердца, она создает только неистовых фанатиков, способных потрясти устои общества.

Несмотря на всю бесполезность и извращенность христианской морали, защитники христианства осмеливаются утверждать, что нравственность не мыслима без религии. Впрочем, что называется на языке христиан нравственностью? Она означает у них: молиться без устали денно и нощно, посещать церкви, каяться, бежать от радостей жизни, жить в уединении, уйти в себя. Какая польза от всего этого для общества? Все это можно проделывать, не имея и тени добродетели. Если подобные упражнения открывают врата небесные, то для земли они совершенно бесполезны. Если это — добродетель, то надо признать, что без религии нет добродетели. Но, с другой стороны, можно строго соблюдать все предписания христианской религии и не обладать при этом ни одной из тех добродетелей, которые при свете разума оказываются необходимыми для общества.

Итак, следует строго различать между моралью религиозной и моралью политической. Первая создает святых, вторая — граждан; одна создает людей бесполезных и даже вредных для общества, другая должна ставить себе задачей воспитывать полезных, активных членов общества, способных служить ему, исполнять обязанности супруга, отца, друга, товарища; при этом совершенно безразлично, каковы их метафизические взгляды — что бы ни говорила теология, они гораздо менее надежны, чем непреложные указания здравого смысла.

В самом деле, несомненно, что человек — общественное существо, которое во всем ищет своего счастья; он делает добро, когда находит это в своих интересах, и оказывается злым обычно только потому, что в противном случае был бы вынужден отказаться от своего благополучия. Ввиду этого школа должна разъяснять молодежи отношения, существующие между людьми, и обязанности, вытекающие из этих отношений; правительство должно с помощью законов, наград и наказаний закреплять уроки школы. Пусть полезные и добродетельные поступки ведут к счастью, а порок и преступление — к позору, презрению и наказаниям. Тогда у людей будет человеческая мораль, основанная на природе человека, на национальных нуждах, на интересах народа и его правителей. Возможно, что эта мораль, независимая от витающих в небесах представлений теологии, не будет иметь ничего общего с моралью религиозной; но общество ничего не теряет с последней, так как она, как мы показали, на каждом шагу приходит в конфликт с благом государства и семьи, с общественным спокойствием.

В руках у государя, которому общество вверило верховную власть, великие стимулы для воздействия на людей. В его власти водворять добрые нравы; в этом отношении он могущественнее богов. Его присутствие, его награды, его угрозы, даже один взгляд его сильнее, чем все проповеди попов. На самых набожных людей почести этого мира, чины, богатство действуют гораздо сильнее, чем все пышные надежды, вселяемые религией. Самый религиозный царедворец больше боится государя, чем бога.

Поэтому, повторяю, проповедовать должен государь; ему надлежит реформировать нравы. При добром и добродетельном государе будут процветать добрые нравы; граждане получат хорошее воспитание, оно с детства внушит им добрые задатки, приучит их уважать добродетель, гнушаться преступления, презирать порок, страшиться позора. Это воспитание не останется бесплодным, если граждане на каждом шагу будут убеждаться, что таланты и добродетель ведут к почетному положению и благосостоянию, удостаиваются отличий и милостей, порок же ведет только к презрению и позору. Во главе народа, воспитанного на таких принципах, просвещенный государь действительно будет великим, могущественным и славным. Его проповеди будут действительнее проповедей попов, которые вот уже столько веков безрезультатно разглагольствуют с амвона против порчи нравов. Квинтилиан замечает: (все, что государи делают, они как бы приказывают делать и другим).

Если попы узурпировали у верховной власти право народного воспитания, то пусть эта власть снова возьмет это право в свои руки или, по меньшей мере, не терпит, чтоб попы обладали монополией воздействия на народные нравы и моральной проповеди. Пусть государь задаст острастку попам, проповедующим принципы, явно вредные для общества. Попы могут, если им это нравится, учить, что бог превращается в хлеб; но ни в коем случае не следует допускать, чтобы они учили ненавидеть и уничтожать тех, кто отказывается верить в это неизреченное таинство. Нельзя допускать, чтобы экзальтированные визионеры имели возможность возмущать подданных против законной власти, сеять раздор, разрывать узы, связывающие граждан, нарушать общественное спокойствие — все это на почве религиозных убеждений. При желании государь всегда в состоянии обуздать попов. Будучи лишен поддержки, фанатизм становится жертвой позора. К тому же попы чают монарших милостей и подачек, и большинство попов всегда готово пожертвовать мнимыми интересами религии и совести, если считает это необходимым для своего благополучия.

Мне возразят, что государи всегда будут считать в своих интересах поддерживать религию и слуг ее — во всяком случае из политических соображений, что так будут поступать даже те государи, которые в душе освободятся от религиозного кошмара.

На это я отвечаю: государей легко убедить на множестве примеров, что христианская религия неоднократно играла роковую роль в жизни государей, что попы были и всегда будут соперниками их власти, что по природе своей попы — самые непокорные подданные. Каждого просвещенного государя, повторяю, легко убедить в том, что в его истинных интересах — править счастливым народом, что личная безопасность и слава государя зависят от благосостояния, которое он обеспечивает своему народу, одним словом — что счастье государя связано со счастьем народа. Легко убедить просвещенного государя, что он будет гораздо могущественнее во главе народа, состоящего из честных и добродетельных граждан, нежели во главе стада рабов, невежественных и испорченных, которых он вынужден обманывать, чтобы держать в своих руках, вынужден мистифицировать религиозным кошмаром, чтобы добиться своих целей.

Итак, не будем терять надежды, что когда-нибудь истина проложит себе путь к престолу. Если свету разума и науки так трудно дойти до государей, то в этом повит корыстные попы и алчные царедворцы; они стараются удержать государей в состоянии вечного детства, рисуют им могущество и славу монарха в эмпиреях и отвлекают их от того, что необходимо для их действительного счастья. Каждый государь, осмелившийся жить своим умом, поймет, что власть его всегда будет шаткой и хрупкой, если она будет опираться только на фантомы религии, на народную темноту и произвол поповщины. Он поймет отрицательные стороны фанатического управления, которое создавало до сих пор только самонадеянных невежд, упрямых и нередко непокорных христиан, неспособных быть полезными гражданами, и делало массы столь восприимчивыми к словам обманывающих их пастырей. Он поймет, какие несметные ресурсы окажутся в его руках, если отнять у попов дело народного образования; с давних пор узурпировали его у нации тунеядцы, которые под предлогом обучения народа водят его за нос и высасывают из него все соки. Было высказано мнение, что духовенство могло иногда служить преградой для деспотизма. Однако опыт доказывает, что это сословие всегда «мело в виду только свои собственные интересы. Итак, интересы народов, а также интересы хороших государей говорят, что это сословие ровно ни к чему не нужно. Монастыри, этот позор в глазах здравого смысла, служившие только для вознаграждения лени, для торжества поповского цинизма и для раздольной жизни монахов, решительный и мудрый государь заменит учреждениями, полезными для государства, способствующими развитию талантов, обучению юношества, награждению заслуг и добродетели, облегчению положения народа и воспитанию полезных граждан.

Надеюсь, милостивый государь, что эти рассуждения оправдают меня в ваших глазах. Мне не важно мнение тех, которые видят свой интерес в бедствиях своих сограждан; не их я стремлюсь "убедить — людям порочным и не слушающим голоса разума ничего нельзя доказать. Смею надеяться, что вы перестанете считать мою книгу опасной и мои надежды совершенно несбыточными. Многие безнравственные люди нападали на религию потому, что она шла вразрез с их наклонностями; многие мудрые люди презирали ее потому, что она казалась им смешной; многие относились к ней безразлично потому, что не видели реального вреда, приносимого ею. Как гражданин, я нападаю на нее потому, что считаю ее вредной для блага государства, врагом умственного прогресса и противной здравой морали, интересы которой неотделимы от политики. Мне остается сказать вам вместе с поэтом, который, как и я, был врагом суеверия:

(Если ты считаешь это истиной, дай мне руку; если же это ложь, выступи против).

Пребываю и т. д.

Париж, 4 мая 1768 г.

ГЛАВА 1.

ВВЕДЕНИЕ. О НЕОБХОДИМОСТИ КРИТИЧЕСКОГО ОТНОШЕНИЯ К РЕЛИГИИ И О ПРЕПЯТСТВИЯХ, ВСТРЕЧАЮЩИХСЯ НА ЭТОМ ПУТИ.

Разумное существо должно во всех своих действиях иметь в виду свое собственное счастье и счастье себе подобных. Нас всячески уверяют, что важнее всего, для нашего счастья как на земле, так и за гробом — религия. Но преимущества религии существуют для нас лишь постольку, поскольку она делает счастливым наше существование в этом мире и поскольку мы уверены, что она выполнит свои заманчивые обещания относительно нашей загробной жизни. Наш долг перед богом, которого мы считаем вершителем наших судеб, может быть основан только на благодеяниях, которых мы ожидаем от него, и на бедствиях, которых мы страшимся с его стороны. Итак, человек должен проверить основания своих опасений. Для этого он должен обратиться к опыту и разуму; только они одни могут служить ему путеводителем в этом мире. По тем преимуществам, которые религия доставляет человеку в обитаемом им видимом мире, он может судить о действительности тех благ, которые она сулит ему в мире невидимом, куда она велит нам обращать свои взоры.

Большинство людей держится своей религии только по привычке. Они никогда не пытались серьезно разобраться в причинах своей приверженности к религии, в мотивах своего поведения, в основаниях своих религиозных воззрений. Иначе говоря, люди всегда больше всего боялись углубленного подхода к религии, хотя все считают, что религия для них важнее всего на свете. Они следуют по дорожке, проторенной их отцами; веруют, потому что им с детства твердили о необходимости веры; надеются, потому что надеялись их предки; трепещут, потому что трепетали прежние поколения; почти ни разу они не удосужились отдать себе отчет в основаниях своей веры. Очень немногие люди обладают досугом и способностью разобраться в предметах своего привычного культа, своей полусознательной привязанности, своих традиционных страхов. Народы всегда следуют укоренившимся привычкам, примеру, предрассудкам, плывут по течению. Воспитание приучает ум к самым чудовищным взглядам, точно так же как тело приучается к самым неудобным позам. Все, на чем лежит печать старины, представляется людям священным. Они сочли бы себя преступниками, если бы устремили дерзновенный взор на то, что освящено древностью. Убежденные в мудрости своих отцов, они не дерзают рассуждать после них. Они не видят, что человек во все времена был жертвой своих предрассудков, своих надежд и страхов и что те же причины почти всегда лишали его возможности критики.

Темный народ, поглощенный заботой о хлебе насущном, слепо верит своим самозванным руководителям; он предоставляет им заботу мыслить за него, принимает на веру все, что ему навязывают, счел бы оскорблением своего бога, если бы хоть на мгновение усомнился в добросовестности тех, кто говорит от лица этого бога. Сильные мира сего, богачи, светские люди, даже в том случае, когда они просвещеннее толпы, находят в своих интересах сообразоваться с традиционными предрассудками и даже поддерживать их. Или же, предаваясь неге и наслаждениям, они совершенно не способны серьезно отнестись к религии и всегда подчиняют ее своим страстям, своим влечениям и жажде наслаждений. В детстве мы воспринимаем все, что нам внушают; у ребенка нет ни способности, ни опыта, ни смелости, чтобы усомниться в том, чему учат его взрослые; его слабость ставит его в зависимость от последних. В юности пылкие чувства и угар страстей отвлекают нас от дум о религии, слишком суровой и мрачной для приятного времяпровождения. Если случайно юноша станет размышлять о религии, мысли его путанны и тенденциозны; столь скучный предмет должен скоро опротиветь ему. В зрелом возрасте все внимание сложившегося человека поглощают различные заботы, новые страсти, честолюбие, стремление к могуществу и богатству, наконец повседневные занятия. Все это оставляет ему мало времени для размышлений о религии, у него никогда нет досуга заняться ею, как следует. В старости притупившиеся способности, привычки, ставшие машинальными, органы, ослабленные, возрастом и недугами, не позволяют нам искать источника укоренившихся в нас взглядов. К тому же, в таких случаях мысли о религии обычно диктуются страхом смерти, стоящей перед нашими глазами; это делает весьма сомнительной ценность этих мыслей и рассуждений.

Таким образом, религиозные воззрения, раз привитые, сохраняются из века в век; взгляды, никогда не подвергающиеся критике, передаются от поколения к поколению. Народы верят, что счастье их зависит от установлений, которые при ближайшем рассмотрении оказываются причиной большей части удручающих их зол. К тому же, на помощь предрассудкам приходит власть, она запрещает критику их, держит народ в темноте, меч власти всегда готов обрушиться на тех, кто пытается открыть глаза народу.

Не удивительно поэтому, что человечество как бы срослось со своими заблуждениями; все способствует увековечиванию человеческой слепоты, все силы объединяются, чтобы скрыть от людей истину. Тираны ненавидят и преследуют ее, потому что она осмеливается оспаривать их несправедливые и фантастические права. Духовенство обрушивается на нее, потому что она развенчивает его ложные притязания. Невежество, косность и страсти народа делают его соучастником тех, кто в своих интересах одурманивает его религиозным кошмаром, чтобы держать его под ярмом и извлекать для себя выгоду из его бедствий. Народы изнемогают под бременем унаследованных зол и не помышляют о борьбе с ними, потому ли, что не знают их источника, потому ли, что привыкли к своим несчастьям так, что у них даже нет желания облегчить свое положение.

Если религия — самый важный вопрос для нас, если она неизбежно влияет на всю нашу жизнь, если влияние ее распространяется не только на наше земное существование, но и на воображаемую загробную жизнь, то, конечно, она больше чего-либо другого требует от нас основательного и серьезного рассмотрения. А между тем ни в каком вопросе люди не проявляют обычно такого легковерия, как в религии. Тот же человек, который самым тщательным образом исследует любой вопрос, имеющий минимальное касательство к его благополучию, пальца о палец не ударит, чтобы проверить основания своей веры и того поведения, которым он надеется заслужить счастье на этом и на том свете. Он слепо полагается на тех, кого случай дал ему в руководители, предоставляет им мыслить за него и даже считает свою лень и свое легковерие особой заслугой с своей стороны. В области религии люди считают великой добродетелью оставаться всю жизнь детьми и варварами.

Однако во все времена находились люди, которые, освободившись от предрассудков своих сограждан, осмеливались открывать им истину. Но что мог сделать их слабый голос против заблуждений, впитанных с молоком матери, закрепленных привычкой, освященных примером, поддерживаемых государственной властью, которая часто сама рыла себе яму? Властные окрики шарлатанов, обманывающих народ, скоро заставляли замолчать тех, кто поднимал свой голос в защиту разума. Тщетно философ будет пытаться внушить мужество людям, пока попы и цари будут держать их в страхе.

Самый верный способ обмануть людей и увековечить их предрассудки, это — обманывать их с детства.

Почти у всех современных наций школа ставит себе целью воспитывать одних фанатиков, святош, монахов, другими словами — людей, вредных или бесполезных для общества; нигде не пытаются воспитывать граждан; сами государи обычно тоже являются жертвами суеверного воспитания и всю свою жизнь пребывают в совершенном неведении своего долга и истинных интересов своих государств. Они воображают, что сделали все для своих подданных, напичкав их головы религиозными представлениями; последние должны заменить добрые законы и избавляют государей от нелегкой заботы о разумном управлении государством. Религия выдумана словно только для того, чтобы сделать и государей и народы одинаково рабами духовенства. Последнее то и дело создавало лишь препятствия для счастья народов. Там, где господствует духовенство, власть государя всегда неустойчива; а подданные лишены самодеятельности, (Просвещения, душевного величия, трудолюбия — словом, качеств, необходимых для существования общества.

Если мы замечаем в том или другом христианском государстве некоторую активность, просвещение, социальные навыки, то потому, что природа при первой возможности возвращает людей на путь разума и вопреки их религиозным воззрениям заставляет их работать для собственного счастья. Если бы христианские нации оставались верны своим принципам, все они должны были бы пребывать в состоянии полнейшего застоя; жидкое население наших стран состояло бы из верующих дикарей, которые встречались бы между собой только для того, чтобы причинять вред друг другу. В самом деле, какой смысл имеет заниматься земными делами, если этот бренный мир, по учению религии, является лишь временным нашим местопребыванием? Какая может быть промышленность у народа, которому изо дня в день твердят, что богу угодно, чтобы он молился, жил в страхе, беспрестанно сокрушался и рыдал? Возможно ли общество, членов которого учат проявлять ревность к вере, ненавидеть и уничтожать других за их религиозные убеждения? Наконец, можно ли ожидать гуманности, справедливости, добродетелей от толпы фанатиков, которым в качестве образца совершенства выставляют жестокого, коварного и злобного бога? Это — бог, которому угодны слезы его жалкой твари, который расставляет ловушки людям и карает их за то, что они попались в них, бог, который приказывает людям совершать воровство и преступления, проливать потоки крови.

А между тем в таких чертах христианская религия изображает нам бога, унаследованного ею от евреев. Этот бог был султаном, деспотом, тираном, которому все разрешалось. Однако его возвели в образец совершенства. Его именем совершались самые гнусные злодеяния, величайшие преступления всегда находили оправдание, если были совершены во славу божью или с целью снискать милость божью. Итак, христианская религия, которая хвалится тем, что является непоколебимым оплотом морали и сильнейшим стимулом к добродетели, на самом деле была для людей источником раздоров, безумств и преступлений. Она заявляла, что несет людям мир, но на самом деле принесла им только изуверство, раздоры и войны. Она принесла им тысячи способов изощренного мучительства. Она принесла им бедствия, которых не знали их отцы. Будучи рассудителен, христианин должен был бы тысячу раз пожалеть о мирном неведении своих предков-идолопоклонников.

Если христианская религия не улучшила народные нравы, то она не оказалась также плюсом для власти государей, хотя объявляет себя опорой последней. В каждом государстве установились две различные власти; духовная власть, опирающаяся на самого бога, почти всегда получала перевес над властью государя. Он вынужден был стать слугой попов; как только он отказывался преклонить перед ними колени, его отлучали от церкви, лишали престола, и он находил смерть либо от руки народа, поднятого против него попами, либо от руки фанатика, которому религия вложила в руки нож. До появления христианства государь обычно стоял выше жреца; с тех тор, как мир стал христианским, государь — лишь первый из рабов духовенства, исполнитель его мести и его постановлений.

Итак, мы приходим к заключению, что христианская религия не имеет никакого основания выставлять себя опорой морали и престола. Сорвем же с нее маску. Обратимся к ее источнику, рассмотрим ее принципы, проследим ее историю. Мы увидим, что она основана на обмане, невежестве и легковерии; она была и всегда будет полезной только тем, кто видит свой интерес в обманывании людей. Мы увидим, что христианская религия всегда причиняла народам величайшие несчастья и вместо обещаемого ею блаженства лишь доводила народы до исступленного фанатизма, топила их в потоках крови, погружала их в кошмарное изуверство и преступления, не давала им понять свои истинные интересы и свой священнейший долг.

ГЛАВА 2.

КРАТКАЯ ИСТОРИЯ ЕВРЕЙСКОГО НАРОДА.

В небольшой стране, почти неизвестной другим народам, жил народ, предки которого долгое время находились в рабстве у египтян и освобождены были из неволи жрецом из города Гелиополиса, сумевшим благодаря своим способностям и знаниям приобрести большое влияние. По сообщению египетских историков Манефона и Херемона, дошедшему до нас в изложении еврея Иосифа, фараон Аменофис изгнал из Египта множество прокаженных, причем эти изгнанники избрали своим главой жреца из Гелиополиса по имени Моисей, который дал им религию и законы. (См. Иосиф против Апиона, кн. I, гл. 9, 11 и 12. Историю Моисея рассказывает Диодор Сицилийский (перевод аббата Террасона).

Так или иначе. Моисей, по признанию самой библии, •начал с того, что убил египтянина, затеявшего ссору с евреем. После этого он бежал в Аравию и женился там на дочери одного языческого жреца, который часто упрекал его в жестокости. Отсюда сей великий человек вернулся в Египет, чтобы поднять свой недовольный народ против фараона. Правил он весьма тиранически; пример Корея, Дафана и Авирама показывает, что он чинил крутую расправу с вольнодумцами. Он исчез, как Ромул; тело его и место его погребения не могли найти. Этот жрец, известный под именем Моисея, был посвящен в науки Египта, богатого всякими чудесами, родины всяких суеверий. Он стал во главе отряда беглецов, уверив их, что является истолкователем воли их бога и получает приказания прямо от него. В подтверждение своей миссии он, по преданию, совершал дела, которые казались сверхъестественными людям, не знавших законов природы и ухищрений искусства. Первым делом Моисей от имени своего бога приказал евреям обокрасть своих хозяев, которых они собирались покинуть. Обогатив их таким образом краденым египетским добром и завоевав их доверие, он повел их в пустыню, где в течение сорока лет приучил их к самому слепому повиновению. Он возвещал им волю неба, поведал им чудесную сказку об их предках, научил их причудливым обрядам, с которыми всевышний связывал свое благоволение. А в первую очередь он внушил им самую заядлую ненависть к богам других народов и изысканную жестокость к поклонникам этих богов. С помощью суровых, кровавых мер он сделал евреев своими покорными рабами, готовыми служить его страстям и жертвовать собой для удовлетворения его честолюбивых замыслов. Короче говоря, он сделал их извергами. Вдохновив их этим разбойничьим духом, он указал им на земли их соседей как на наследие, предназначенное для них самим богом.

Гордые покровительством Иеговы, евреи ринулись в бой, небо разрешало им зверства и вероломство, религия в союзе с жадностью заглушила в них голос природы, и под предводительством своих жестоких вождей они истребили народы Ханаана с варварством, возмущающим каждого человека, в котором религия не убила разум. Это было неизрекаемое имя бога евреев, они не дерзали произносить его. Обычно его называли Адонай, именем, которое удивительно походит на Адониса финикиян. См. мое «Исследование о происхождении восточного деспотизма».

В своем неистовстве, предписанном самим небом, эти чудовища не щадили даже грудных младенцев. Занятые города безжалостно разрушались. По приказанию бога и его пророков евреи изменяли данному слову и совершали неслыханные насилия и жестокости. Чтобы получить представление о свирепости евреев, прочитайте о поведении Моисея и Иисуса Навина и о приказах, которые бог воинств дает Самуилу в 1 кн. Царст, гл. XXV, ст. 23 м 24: бог приказывает здесь истреблять всех, не исключая женщин и детей. Саул был отвергнут потому, что пощадил жизнь короля амалекитян. Давид был послушным учеником своего свирепого бога, расправа его с аммонитянами возмущает естественное чувство человека. См. II кн. Царств, гл. XII, ст. 31. Тем не менее этого Давида ставят в пример царям. Несмотря на свое возмущение против Саула, на свои разбой и прелюбодеяния, на свое жестокое вероломство по отношению к Урии, он был назван «богоугодным мужем». См. «Словарь» Бейля, ст. «Данил».

Разбойники, захватчики и убийцы — евреи утвердились, наконец, в этой не очень плодородной стране, показавшейся им после пустыни раем. Там под властью своих жрецов, видимых представителей их невидимого бога, они основали государство, которое вызывало проклятие соседей и всегда было предметом их ненависти или презрения. Этот слепой и дикий народ долгое время находился под управлением жрецов (так называемая теократия). Жрецы уверили его, что в лице своих священников он повинуется самому богу.

Однако, несмотря на силу суеверия, пришло время, когда еврейский народ под давлением обстоятельств, или, быть может, устав от ига священства, пожелал иметь царя по примеру других народов. Но для выбора царя он нашел нужным обратиться к пророку. Так пошло начало царской власти у евреев. Однако жрецы, визионеры и честолюбивые пророки то и дело вмешивались в начинания царей; они создавали бесконечные препятствия для царей, которых находили недостаточно послушными их золе. Во все периоды еврейской истории мы видим либо царей, слепо повинующихся священству, либо царей, вечно ведущих войну с ним и погибающих под его ударами.

Дикое и смешное суеверие еврейского народа сделало его прирожденным врагом рода человеческого и предметом общего презрения. Этот народ всегда восставал и всегда терпел насилия со стороны завоевателей его жалкой страны. Он по очереди находился в рабстве у египтян, вавилонян и греков, испытывал без конца самое жестокое обращение, вполне им заслуженное. Он часто изменял своему богу, отвращался от него вследствие его жестокости и тирании его жрецов. Никогда не был покорен своим царям; последние тщетно укрощали его железной рукой, им не удавалось привязать его к себе. Евреи всегда были жертвой своих пророков, которые водили их за нос; в величайших бедствиях упрямый фанатизм, бессмысленные упования и неистощимое легковерие поддерживали евреев против ударов судьбы. Наконец, вместе со всем миром Иудея подпала под власть римлян.

Новые господа презирали евреев и обращались с ними сурово и высокомерно; закон евреев предписывал им ненавидеть их в душе своей. Ожесточенные несчастьем, евреи стали лишь еще более непокорными, еще более слепыми фанатиками. Еврейский народ, гордый обетованиями своего бога, уповая на пророчества, всегда возвещавшие ему счастье, которого он ни разу не сподобился, подстрекаемый фанатиками и шарлатана ми, игравшими на его легковерии, всегда ожидал мессии, царя-освободителя, который должен избавить его от ненавистного ига и сделать его владыкой всех народов мира.

ГЛАВА 3.

КРАТКАЯ ИСТОРИЯ ХРИСТИАНСТВА.

Среди этого народа, столь склонного обманывать себя надеждами и призраками, объявился новый озаренный, последователям которого суждено было изменить лицо земли. Бедный еврей, утверждавший, что происходит от царской крови Давида, он долгое время оставался неизвестным в своей собственной стране, но вдруг вышел из своей глуши и стал привлекать к себе приверженцев. Евреи говорят, что Иисус был сыном солдата по имени Пандира или Пантер, соблазнившего завивальщицу Марию, жену некоего Иоханана. По словам других, Пандира несколько раз пользовался благосклонностью Марии, которая по ошибке принимала его за своего мужа; когда она забеременела, обманутый муж ушел в Вавилон. Третьи утверждают, что Иисус изучил в Египте магию, оттуда пришел в Галилею заниматься своим искусством и был предан здесь смерти. См. Пфейффер «The ol. ludaiioa et Mflhomecicaie etc. piinoipila». Uipsrtae. 1687.

Другие уверяют, что Иисус был бандитом и стоял во главе воровской шайки. См. Гемару. Он находил их среди самой невежественной черни; ей он проповедовал свое учение, ее он уверил, что он — сын божий, освободитель угнетенного народа, мессия, возвещенный пророками. Его ученики - обманщики или обманутые — приводили яркие свидетельства его могущества; они утверждали, что его божественная миссия была доказана бесчисленными чудесами. Только одно чудо было ему не под силу: он не мог убедить евреев. Они не только не были тронуты его благими делами и чудесами, но предали его позорной казни. Сын божий умер на глазах у всего Иерусалима; но приверженцы его уверяли, что он тайно воскрес через три дня после своей смерти. Видимый только им и невидимый народу, который он пришел просветить и обратить в свое учение, воскресший Иисус якобы беседовал некоторое время со своими учениками; после этого он вознесся на небо, стал здесь богом, как и отец его, и разделяет с ним поклонение своих последователей. Ученики его нагромоздили кучу небылиц и суеверий, сочинили догмы и таинства и таким образом постепенно создали религиозное учение, нескладное и аляповатое, названное христианством по имени своего основателя Христа.

Различные народы, которым поочередно были подвластны евреи, передали им множество догматов, взятых из языческих религий. Таким образом, иудейская религия, возникшая в Египте, переняла обряды, понятия и часть верований от тех народов, с которыми евреи приходили в соприкосновение. Поэтому не удивительно, что евреи и последовавшие за ними христиане прониклись идеями, заимствованными у финикиян, у персидских магов, у греков и римлян. Религиозные заблуждения людей обладают общими чертами и различаются только по своим комбинациям. Сношения евреев и христиан с греками познакомили их, в частности, с философией Платона, столь близкой восточной романтике и столь родственной по духу религии, которая вменяла себе в обязанность стать недоступной для разума. Ориген говорит, что Цельс упрекал Иисуса Христа в заимствованиях у Платона. См. (Drug., contra Cets. 1, 6. Св. Августин признается, что нашел у Платона начало евангелия св. Иоанна. См. Aug. Conf., кн. VII, гл. 9, 10, 20. Понятие о слове явно заимствовано у Платона; ниже мы покажем, что с тех пор церковь очень многое заимствовала у этого философа. И вот Павел, самый активный и восторженный из учеников Христа, понес его учение, сдобренное экзальтацией и чудесами, народам Греции, Азии и даже жителям Рима. У него были последователи, так как каждый, обращающийся к фантазии темных людей, привлечет их к себе; этот неутомимый апостол может по праву считаться основателем христианской религии — без него она не могла бы распространиться, так как его невежественные товарищи не обладали для этого достаточными данными; Павел и не преминул отделиться от других апостолов, чтобы стать во главе своей секты. Эбиониты, или первые христиане, считали св. Павла вероотступником и еретиком, так как он совсем отошел от Моисеева закона, который другие апостолы хотели лишь реформировать.

Так или иначе, христианство при своем зарождении вынуждено было обращаться только к простонародью; новую веру принимали только подонки среди евреев и язычников; на людей этого склада больше всего действует чудесное. Первых христиан презрительно называли эбионитами. Это слово означает — нищие. См. Отля, contra Gelsum, кн. II и Euseb. Hist, eccles., кн. HI, гл. 37. Эбион означает по-еврейски — бедный. Впоследствии из этого слова сделали имя легендарного лица и обозначали им еретика Эбиона, главу секты. Как бы то ни было, христианская религия должна была в первую очередь быть по сердцу рабам, которые были исключены из священнодействий и едва признавались за людей; ома говорила им, что придет и их время и что в будущей жизни они будут счастливее своих господ. Страдающий бог, невинная жертва злобы людей, враг богачей и сильных мира сего, должен был стать утешением для несчастных. Суровые нравы, презрение к богатству, кажущееся бескорыстие первых проповедников евангелия, стремившихся только управлять душами, равенство, которое религия провозглашала среди людей, общность имуществ, взаимопомощь и солидарность членов этой секты — все это весьма способно было возбудить желания неимущих и умножить число христиан. Честные души привлекала проповедь единения, согласия и взаимной любви, с которой постоянно обращались к первым христианам. Покорность властям, долготерпение в страданиях, нищета и темнота христиан делали эту новую секту не опасной в глазах режима, привыкшего терпеть всякого рода секты. Итак у основателей христианства был большой наплыв приверженцев из народа; противниками и врагами выступали только некоторые языческие жрецы и евреи, заинтересованные в сохранении существующих религий. Мало-помалу новая вера, под покровом тайны и невзрачности своих последователей, пустила весьма глубокие корни и достигла такого распространения, что ее уже нельзя было подавить. Римское правительство слишком поздно заметило успехи презираемой им секты. Ставши многочисленными, христиане осмелились выступать против языческих богов, Даже в самых храмах. Встревоженные этим, императоры и власти пытались уничтожить секту, внушавшую им опасения. Христиан нельзя было урезонить мерами увещания, фанатизм делал их упорными; начались преследования. Но казни вызывали сочувствие к христианам, преследования лишь увеличивали число симпатизирующих; кроме того, стойкость христиан во время пыток казалась очевидцам сверхъестественной, идущей от божества. Энтузиазм мучеников заражал других, и тирания лишь создавала новых защитников секты, которую она хотела задушить.

Итак, перестаньте превозносить перед нами чудесные успехи христианства. Оно стало религией неимущих, оно провозглашало нищего бога, бедняки проповедовали эту религию беднякам и невеждам, она давала им утешение в их положении, сами мрачные идеи ее отвечали душевному состоянию этих жалких и несчастных людей. Столь прославленная солидарность первых христиан тоже не представляет ничего чудесного: члены секты, только что народившейся и преследуемой, держатся друг за друга и избегают раздоров. В эту раннюю эпоху священники новой секты, сами преследуемые в качестве бунтовщиков, вряд ли могли бы проповедовать нетерпимость и гонения. Наконец, преследования первых христиан не могли заставить их отказаться от своих взглядов, так как тирания вызывает возмущение и дух человека неукротим, когда затрагивают взгляды, с которыми он связывает свое вечное спасение. Таковы неминуемые последствия гонений. Однако христиане до сих пор не излечились от мании гонений, хотя пример их собственной секты должен был бы научить их уму-разуму.

Римские императоры сами стали христианами, были увлечены общим потоком, который заставил их прибегнуть к помощи этой могущественной секты. Они возвели на трон новую религию, покровительствовали церкви и ее священнослужителям. Императоры желали, чтобы их приближенные косо смотрели на тех придворных, кто оставался верен старой религии; постепенно они дошли до того, что стали возбранять языческую религию, и в конце концов она была запрещена под страхом смерти. Люди, исповедывавшие веру своих предков, безжалостно преследовались; христиане с лихвой воздали тогда язычникам за мучения, которые претерпели от них. По всей Римской империи свирепствовали мятежи, вызванные безудержным рвением императоров и тех миролюбивых священников, которые недавно проповедовали только кротость и милосердие. Из политических соображений или из суеверных побуждений императоры осыпали своими милостями и щедротами духовенство, которое, однако, нередко оказывалось неблагодарным. Императоры сами утвердили власть духовенства, а потом преклонялись перед ней, как перед установленной богом. Священнослужители были освобождены от всех гражданских обязанностей, дабы ничто не отвлекало их от службы божьей.

Таким образом, первосвященники секты, некогда презренной и угнетенной, стали совершенно независимыми. С течением времени они стали могущественнее королей и присвоили себе право командовать ими. Эти слуги бога, обещавшие людям мир; почти всегда враждовали между собой и заразили народы своими страстями и исступленным фанатизмом. Религия благодати явила изумленному миру зрелище таких раздоров и бедствий, которых он никогда не испытывал прежде при мирных божествах, без всякого спора деливших между собой поклонение людей.

Такова была эволюция этого суеверия, безобидного вначале, но впоследствии не только не давшего людям счастья, а ставшего для них яблоком раздора и обильным источником несчастий.

Мир на земле и в человецех благоволение. Так возвещало евангелие, из-за которого было пролито больше крови, чем из-за всех других религий мира, вместе взятых. Возлюбите бога вашего всем сердцем и разумением своим и ближнего вашего, как самого себя. Согласно христианскому богу и законодателю, к этому сводятся добродетель и долг христианина. Но что мы видим в действительности? Христиане лишены возможности любить свирепого и сурового бога-самодура, которому они поклоняются; а что касается любви к ближнему, то они только и делают, что мучают, преследуют и истребляют своих ближних, своих братьев. По какой превратности судьбы религия, дышащая кротостью, миром, смирением, прощением обид, покорностью властям предержащим, тысячу раз становилась сигналом раздоров, безумств, возмущений и войн и самых гнусных преступлений? Каким образом служители этого бога мира и всепрощения могли именем его сеять смуту в обществе, изгнать из него гуманность, санкционировать самые неслыханные злодеяния, заставить граждан пойти брат на брата, оправдывать цареубийство?

Чтобы объяснить эти противоречия, достаточно бросить взгляд на бога, которого христиане унаследовали от евреев. Не довольствуясь теми отвратительными чертами, которыми изобразил его Моисей, христиане представили его образ в еще более ужасном свете. Законодатель евреев говорит только о преходящих карах в этой, земной жизни; варварский бог христиан не знает меры своей ярости, он мстит во веки веков. Христианский фанатизм строится на возмутительной идее ада, в котором их бог превращается в неумолимого и неправого палача, упивается слезами своих жалких создании; этот бог продлил существование людей за пределы земной жизни, чтобы увековечить их страдания. Упиваясь местью, он наслаждается адскими муками грешников, слух его услаждают тщетные вопли его узников, поджариваемых на вечном огне. Несчастных не поддерживает надежда на прекращение их мучений.

Короче говоря, христианство, переняв грозного еврейского бога, еще перещеголяло его свирепость. Оно рисует его в виде самого безумного, самого коварного и жестокого тирана, какого только может представить себе человеческое воображение. Христианский бог обращается с подвластными ему с жестокостью и несправедливостью, воистину достойными дьявола. Чтобы убедиться в этой истине, мы даем ниже очерк еврейской мифологии, перенятой христианами, которые внесли в нее еще больше сумасбродств.

ГЛАВА 4.

О ХРИСТИАНСКОЙ МИФОЛОГИИ, ИЛИ О ТЕХ ПРЕДСТАВЛЕНИЯХ, КОТОРЫЕ ХРИСТИАНСТВО ДАЕТ НАМ О БОГЕ И ПУТЯХ ЕГО.

Непостижимым актом своего всемогущества бог извлек вселенную из небытия. Философы древности считали аксиомой, что из ничего не может произойти ничего. Сотворение мира, как понимают его христиане нашего времени, то есть как извлечение из небытия, является богословской конструкцией довольно позднего времени. Встречающееся в книге Бытия слово «бара» означает: делать, устраивать, располагать уже существующую материю. Он создал мир и предназначил его быть обиталищем человека, сотворенного им по образу и подобию своему. Не успел этот человек, единственная цель трудов его бога, увидеть свет, как творец поставил ему ловушку, причем отлично знал, что человек не может не попасться в нее. Женщину обольстил змий, говорящий по-человечески, причем это последнее обстоятельство нисколько не поразило ее, По наущению змия женщина уговорила своего мужа вкусить плод, запрещенный самим богом. Адам, от которого ведет начало род человеческий, совершил этот ничтожный проступок и этим навлек на себя и на свое невинное потомство множество зол, в том числе смерть, которая, однако, не прекращает их. По вине одного человека весь род человеческий стал предметом гнева господня; всемирный потоп был наказанием за это невольное умопомрачение. Бог жалеет, что заселил мир; ему легче потопить и истребить род человеческий, чем переложить гнев «а милость.

Впрочем, несколько праведников спаслись от потопа. Но беспощадный в своей мстительности бог не довольствуется тем, что послал на землю потоп и уничтожил род человеческий. Рождаются новые люди; хотя они произошли от друзей бога, которых он спас от потопа, они опять раздражают бога новыми проступками. Всемогущему богу никогда не удается сделать свою тварь такой, чтобы она отвечала его желаниям. Народы снова совратились с пути истины, и Иегова снова впал в гнев.

Наконец, пристрастный в своей милости, он останавливает свой взор на одном идолопоклоннике-ассирийце, заключает с ним союз и обещает ему, что род его размножится, как звезды на небе или песчинки на дне морском, и милость божья всегда будет над ним. Этому избранному племени бог открывает свою волю; ради него он сотни раз нарушает установленные им законы природы; ради него он несправедлив и уничтожает целые народы. Однако это племя, удостоившееся особой милости бога, не стало от этого ни счастливее, ни преданнее своему богу; оно то и дело обращается к чужим богам, ожидает от них помощи, в которой ему отказывает собственный бог, оно оскорбляет этого бога, который может стереть его с лица земли. Этот бог то карает свой народ, то утешает его, то беспричинно ненавидит его, то дарит ему свою любовь, имея для этого не больше оснований.

Не будучи в состоянии вернуть к себе этот неверный и все же упорно любимый им народ, бог в конце концов посылает ему своего собственного сына. Но и его не слушают. Мало того! Этот возлюбленный сын божий, равный богу-отцу, был предан смерти народом, упорно любимым этим последним. Для бога оказалось невозможным спасти род человеческий, не пожертвовав своим собственным сыном. И вот невинный бог становится жертвой своего любящего отца, бога праведного. Оба они идут на эту странную жертву, бог считает ее необходимой, хотя знает, что она окажется бесполезной для этого зачерствелого народа, который уж ничто не исправит. Но, может быть, смерть бога, бесполезная для Израиля, по крайней мере послужит для искупления грехов человечества? Несмотря на вечный союз, который бог торжественно клялся соблюдать и неоднократно возобновлял впоследствии, бог в конце концов покинул свой избранный народ, так как не мог вернуть его на путь истины. Заслуга страданий и смерти сына божьего распространяется теперь на народы, которые прежде были исключены из милостей божьих. Эти народы примирились с небом, оно относится теперь к ним с большей справедливостью; человечество снова входит в милость. Однако, несмотря на все усилия божества, милости его напрасны, люди продолжают грешить и гневить бога, по-прежнему заслуживают вечных мук, предназначенных для большинства людей.

Такова подлинная история бога, «а котором зиждется христианство. Бели сам бог поступает столь жестоко, столь нелепо и бессмысленно, удивительно ли, что поклонники его не имеют понятия о своем долге, не признают справедливости, попирают ногами гуманность и в своем фанатизме всячески стараются уподобиться своему жестокому божеству? Удивительно ли, что они берут пример со своего бога? Вправе ли человек, ожидать снисхождения от бога, не пощадившего своего собственного сына? Спрашивается, проявит ли милосердие к ближнему христианин, верующий в эту басню? Не должен ли он возомнить, что самый верный путь угодить богу — это быть столь же жестоким, как его свирепый бог? В смерти сына божьего усматривают несомненное доказательство благости бога. Не вернее ли видеть в ней несомненное доказательство его лютости и беспощадной мстительности? Один добрый христианин говорил, умирая, что никогда не мог понять, как всеблагий бог мог послать на смерть невинного бога, чтобы умилостивить бога праведного».

Во всяком случае ясно, что у последователей подобного бога мораль должна быть шаткая и неустойчивая. В самом деле, этот бог не всегда жесток и несправедлив; поведение его неровно. То он создал всю природу для человека, то создал человека словно только для того, чтобы изощрять на нем свой дикий произвол; то печется о человеке, несмотря на его грехи, то из-за яблока осуждает весь род человеческий на муку. Наконец, в душе этого неизменного бога царят то гнев, то любовь, то мщение, то милосердие, то злоба, то благоволение. Поведение его никогда не отличается постоянством, свойственным мудрости. Он лицеприятен в пользу одного народа, достойного презрения, и беспричинно жесток ко всему остальному человечеству, он приказывает совершать обман, воровство, убийства, велит своему избранному народу идти, не моргнув глазом, на самые злые дела: на вероломство и издевательство над международным правом. В других случаях он, напротив, возбраняет все это, требует от людей справедливости, предписывает им воздерживаться от всего, что вносит смуту в общество. Этот бог, который в одно и то же время называется богом мести и богом милосердия, богом воинств и богом мира, постоянно меняет свое лицо; стало быть, он предоставляет каждому верующему поступать по своему усмотрению, и мораль христианина становится шаткой и произвольной. Удивительно ли после этого, что христиане до сих пор никак не могли столковаться между собой, что более угодно их богу: веротерпимость или уничтожение инакомыслящих? Другими словами, для них является проблемой, что целесообразнее: резать и убивать инакомыслящих или оставлять их в покое и проявлять к ним гуманное отношение?

Среди христиан нет недостатка в попытках оправдать странное и часто несправедливое поведение бога в священном писании. Бог — говорят они — неограниченный владыка над своими творениями, он может распоряжаться ими, как ему угодно, и нельзя требовать от него ответа в его действиях и обвинять его в не справедливости; правосудие божие и правосудие человеческое — различные вещи; не человеку порицать бога. Легко увидеть неудовлетворительность этого ответа. В самом деле: люди приписывают богу справедливость, но они могут иметь представление об этой добродетели только при предположении, что она по своим проявлениям походит на справедливость у людей. Если у бога другая справедливость, то мы не можем знать, в чем она заключается, стало быть, приписываем ему качество, о котором не имеем никакого представления. Если нам скажут, что бот не связан никакими обязанностями по отношению к своим созданиям, то это, другими словами, означает, что бог—тиран, который руководится только своим произволом. А в таком случае бог не может служить образцом для нашей справедливости и между богом и нами не может быть никаких отношений, потому что всякие отношения должны быть взаимными. Если бог не имеет обязанностей по отношению к людям, то как можем мы иметь какие-либо обязанности перед богом? Если, как нам твердят, люди перед богом подобны глине в руках горшечника, то между людьми и богом не может быть никаких моральных отношений. А между тем каждая религия строится на этих отношениях. Итак, кто заявляет, что бог не имеет обязанностей перед своими созданиями и что его справедливость не тождественна с человеческой, тот разрушает основы всякой справедливости и всякой религии, предполагающей, что бог награждает людей за добрые дела и карает за дурные. Нам не преминут возразить, что бог проявит свою справедливость в будущей жизни. Допустим; но мы не можем называть его справедливым в этой жизни, где так часто добродетель угнетена, а порок вознагражден. Пока продолжается такое положение вещей, мы не можем приписывать справедливость богу, который хотя бы только в этой жизни — а мы можем судить только о ней — позволяет себе временные несправедливости, с тем чтобы — как предполагают — исправить их в другой жизни. Да и это последнее предположение весьма произвольно. Если бог мог согласиться быть несправедливым хотя бы одно мгновение, то откуда у нас уверенность, что так не будет и впредь? К тому же, как согласовать такое непостоянство с неизменностью бога?

Все сказанное нами о справедливости бога может быть применено также к приписываемой ему благости, на которой люди строят свои обязанности перед богом. В самом деле, если этот бог всемогущ, если он творец всего сущего, если ничего не делается помимо его воли, как можем мы приписывать ему благость в мире, в котором все его создания подвержены постоянным страданиям, жестоким болезням, физическим и душевным потрясениям и, наконец, смерти? Люди могут приписывать богу благость только по получаемым от него благам; с того момента, как они испытывают страдание, он для них уже не благой бог. В защиту благости бога богословы рассуждают следующим образом: они отрицают, что бог — виновник зла, и приписывают последнее злому гению, заимствованному у религии древних персов (magisme); этот злой гений постоянно стремится вредить людям и сводить на нет благоприятные для них предначертания божественного провидения. Бог — утверждают эти богословы — не есть виновник зла, он только допускает его. Но неужели они не видят, что для бога допустить зло—все равно, что совершить его? Ведь бог всемогущ и, стало быть, в его власти воспрепятствовать злу! К тому же, если благость бога могла изменить себе хоть на одно мгновение, где у нас уверенность, что она не будет всегда изменять себе? Наконец, как согласовать в христианской религии с благостью или премудростью бога его неоднократные зверские поступки и его кровожадные приказы, о которых мы читаем в священном писании? Как может христианин приписывать благость богу, который создал подавляющее большинство людей только для того, чтобы осудить их на вечные муки ада?

Нам, конечно, скажут, что пути господа неисповедимы, что человек не должен дерзать проникнуть в эту тайну, что слабому разуму нашему не дано постичь глубину божественной премудрости. Нам скажут, что мы должны молча преклоняться перед этой премудростью и с трепетом подчиняться велениям бога, который сам возвестил свою волю. Нам затыкают рот, заявляя, что бо