Три диагноза

Сорокин Питирим Человек. Цивилизация. Общество. М., 1992. С. 427-435.

КРИЗИС НАШЕГО ВРЕМЕНИ (сокращ. вариант)

Три диагноза

Несколько лет тому назад в ряде своих работ, в частности в книге "Социальная и культурная динамика", я на основе обширных доказательств констатировал, что: "все важнейшие аспекты жизни, уклада и культуры западного общества переживают серьезный кризис... Мы как бы находимся между двумя эпохами: умирающей чувственной культурой нашего лучезарного вчера и гря­дущей идеациональной культурой создаваемого завтра. Мы живем, мыслим, действуем в конце сияющего чувственного дня, длившегося шесть веков. Лучи заходящего солнца все еще освещают величие уходящей эпохи. Но свет медленно угасает, и в сгущающейся тьме нам все труднее различать это величие и искать надежные ориентиры в наступающих сумерках. Ночь этой переходной эпохи начинает опускаться на нас, с ее кошмарами, пугающими тенями, душераздирающими ужасами. За ее пределами, однако, различим рассвет новой великой идеациональной культуры, приветствующей новое поколение – людей будущего".

В противовес господствующему в то время мнению я указывал, что войны и революции не исчезают, а, напротив, достигнут в XX веке беспрецедентного уровня, станут более гроз­ными, чем когда бы то ни было ранее; что демократии приходят и упадок, уступая место деспотизму во всех его проявлениях; что твор­ческие силы западной культуры увядают и отмирают и т. д.

Эти утверждения были сделаны в то время, когда не было ни войны, ни революции, ни даже экономической депрессии 1929 года. Горизонт социально-культурной жизни казался ясным и безоблачным. По этой причине господствующее настроение крупнейших мыслителей, так же как и настроения народных масс, было оптимистичным. Они верили и "большее и лучшее процветание", в исчезновение войн и кровопролитий, в добрую волю и международное сотрудничество, осуществляемое Лигой Наций, в экономическое, духовное и моральное оздоровление человечества. В такой духовной ат­мосфере мои утверждения и зловещие предсказания подвергались критике, или презрительно игнорировались. Целый легион "компетент­ных" ученых и критиков просто называли меня "Кассандрой" и другими epithet opprobria*.

______________________

* бранные эпитеты (лат.).

_________________

Прошло около десяти лет, и то, что казалось невозможным, теперь стало фактом. Оптимизм, господствовавший до того, испарился. Без сомне­ния, наступил жесточайший кризис. Мы оказались в эпицентре громад­ного пожара, сжигающего все до основания (имеется в виду Вторая мировая война). Всего за несколько недель он уносит миллионы человеческих жизней, за несколько часов он уничтожает города с их многовековой историей, за несколько дней стирает с лица земли целые королевства. Красная человеческая кровь широким бескрайним потоком течет по земле. Нищета, растущая день ото дня, простирает свою зловещую тень, охватывая все новые территории. И вот уже наступил конец удаче, исчезли счастье и благо­получие миллионов. На земле исчезли мир, безопасность и уверенность. Во многих странах люди забыли, что такое процветание и благополучие, свобода превратилась просто в некий миф. Солнце западной культуры закатилось. Громадный вихрь накрыл собой все человечество.

Однако если само наличие кризиса не вызывает сомнений, то этого никак нельзя сказать о его природе, причинах и последствиях. Многие из так называемых экспертов продолжают думать, что это обыкновенный кризис, подобный тем, которые не раз случались в западном обществе в каждом столетии. Многие из них рассматривают его как обострение очередного экономического или политичес­кого кризиса. Суть его они видят в противопоставлении либо демокра­тии и тоталитаризма, либо капитализма и коммунизма, либо наци­онализма и интернационализма, деспотизма и свободы, или же Велико­британии и Германии. Встречаются такие, которые сводят суть кризиса всего лишь к конфликту "пло­хих людей", вроде Гитлера. Сталина и Муссолини, с одной стороны, и "людей хороших", типа Черчилля и Рузвельта, – с другой.

Исходя из такой оценки, назначают и соответствующее лечение: легкое или более радикальное изменение экономических условий, начиная с денежной реформы, реформы банковской системы и системы социального страхования, кончая уничтожением частной собственности.

Еще одно средство – устранение Гитлера и других "нехороших людей". Этими и подобными мерами они надеются искоренить зло, вер­нуться к блаженству "лучшего и большего" процветания, к радости надежного мира на земле.

Другой диагноз гораздо более пессимистичен. Он рассматривает данный кризис как предсмертную агонию западного общества и его культуры. Его адепты, которых возглавил Освальд Шпенглер, уверя­ют, что любая культура смертна. Достигнув зрелости, она начинает приходить в упадок. Концом этого упадка является неизбежное крушение культуры и общества, которому она принадлежит. Западные общества и их культура сейчас находятся на последней стадии своего упадка. В связи с этим настоящий кризис – всего лишь начало конца их исторического сущест­вования. Не существует средства, способного помешать смерти западной культуры. Такова суть второго существующего диагноза нашего кризиса.

На мой взгляд, оба этих диагноза абсолютно неточны. В противовес диагнозу оптимистичному настоящий кризис носит не обычный, а экс­траординарный характер. Это – не просто экономические или полити­ческие неурядицы, кризис затрагивает одновременно почти всю запад­ную культуру и общество, все их главные институты. Это – кризис искусства и науки, философии и религии, права и морали, образа жизни и нравов. Это – кризис форм социальной, политической и экономичес­кой организаций, включая формы брака и семьи. Короче говоря, это − кризис почти всей жизни, образа мыслей и поведения, присущих западному обществу. Если быть более точным, этот кризис заключается и распаде основополагающих форм западной культуры и общества последних четырех столетий.

Всякая великая культура есть не просто совокупность разнообразных явлений никак друг с другом не связанных, а есть единство, все составные части которого пронизаны одним основополагающим принципом и выражают одну, и главную, ценность.

Возьмем, например, культуру Запада средних веков. Ее главным принципом или главной истиной (ценностью) был Бог. Все важные разделы средневековья культуры выражали этот фундаментальный при­нцип или ценность, как он формулируется в христианском Credo (Верую).

Архитектура и скульптура средних веков были "Библией в камне". Литература также была насквозь пронизана религией и христианской верой. Живопись выражала те же библейские темы в линии и цвете, Музыка почти исключительно носила религиозный характер. Философия была практически идентична религии и теологии и концентрировалась вокруг той же основной ценности или принципа, каким являлся Бог. Наука была всего лишь прислужницей христианской религии.

Политическая организация в ее духовной и светской сферах была преимущественно теократической и базировалась на Боге и религии. Семья, как священный религиозный союз, выражала все ту же фундаментальную ценность. Даже организация экономики контролировалась религией, налагавшей запреты на многие формы эко­номических отношений, которые могли бы оказаться уместными и при­быльными, поощряя в то же время другие формы экономической деяте­льности, нецелесообразные с чисто утилитарной точки зрения.

Чувственный мир рассматривался только как временное "прибежище человека", в котором христианин всего лишь странник, стремящийся достичь вечной обители Бога и ищу­щий путь, как сделать себя достойным того, чтобы войти туда. Таким образом, средневековая культура была единым целым, все части которого выражали один и тот же высший принцип объективной действительности и значимости: бесконечность, сверхчувст­венность, сверхразумность Бога, Бога вездесущего, всемогущего, всеве­дущего, абсолютно справедливого, прекрасного, создателя мира и чело­века. Такая унифицированная система культуры, основанная на принципе сверхчувственности и сверхразумности Бога, как единственной реально­сти и ценности, может быть названа идеациональной.

Такая же в основном сходная посылка, признающая сверхчувственность и сверхразумность Бога, хотя воспринимающая отдельные религиозные аспекты по-иному, лежала в основе интегрированной культуры Брахманской Индии, буд­дистской и лаоистской культур, греческой культуры с VIII по конец VI века до нашей эры. Все они были преимущественно идеациональными.

Закат средневековой культуры заключался именно в разрушении этой идеациональной системы культуры. Он начался в конце XII века, когда появился зародыш нового принципа, заключавшегося в том, что объективная реальность и ее смысл чувственны. Только то, что мы видим, слышим, осязаем, ощущаем и воспринимаем через наши органы чувств, – реально и имеет смысл. Вне этой чувственной реальности или нет ничего, а то, чего мы не можем прочувствовать, есть нереаль­ное и несуществующее. Как таковым им можно пренебречь. Таков был новый принцип, совершенно отличный от основного принципа идеациональной культуры.

Этот медленно приобретающий вес новый принцип столкнулся с приходящим в упадок принципом идеациональной культуры, и их слияние в органичное целое создало совершенно новую культуру в XIII−XIV столетиях. Его основной посылкой было то, что объективная реальность частично сверхчувственна и частично чувственна; она охватывает сверхчувственный и сверхрациональный аспекты, плюс рациональный и, наконец, сенсорный аспекты, образуя собой единство этого бесконечного многообразия. Культурная система, воплощающая эту посылку, может быть названа идеалистической. Культура XIII–XIV столетий в Западной Европе, так же как и греческая культура V–IV веков до нашей эры, были преимущественно идеалистическими, основан­ными на этой синтезирующей идее.

Однако процесс на этом не закончился. Идеациональная культура средних веков продолжала приходить в упадок, в то время как культура, основанная на признании того, что объективная реальность и смысл ее сенсорны (чувственны), продолжала наращивать темп в последующих столетиях. Начиная приблизительно с XVI века новый принцип стал доминиру­ющим, а с ним и основанная на нем культура. Таким образом, возникла современная форма нашей культуры – культуры сенсорной, эмпиричес­кой, светской и "соответствующей этому миру". Она может быть назва­на чувственной. Она основывается и объединяется вокруг этого нового принципа: объективная действительность и смысл ее сенсорны. Именно этот принцип провозглашается нашей современной чувственной культу­рой во всех ее основных компонентах: в искусстве и науке, философии и псевдорелигии, этике и праве; в социальной, экономической и полити­ческой организациях, в образе жизни и умонастроениях людей.

Все эти типы: идеациональный, идеалистический и чувственный – обнаруживаются в истории египетской, вавилонской, греко-римской, индуистской, китайской и других культур.

Теперь мы можем вернуться к нашему исходному тезису, что настоящий кризис нашей культуры и общества заключается именно в разрушении преобладающей чувственной системы евро-американской культуры. Этот кризис так далеко зашел, что его можно сравнить только с четырьмя кризисами, которые имели место за последние три тысячи лет истории греко-римской и западной культуры. Но даже и они были меньшего масштаба, чем тот, с которым мы столкнулись в настоящее время. Мы живем и действуем в один из поворотных моментов человеческой истории, когда одна форма культуры и общества (чувственная) исчезает, а другая форма лишь появляется. Кризис, как и его предшественники, отмечен необычайным взрывом войн, революций, анархии и кровопролитий; социальным, мо­ральным, экономическим и интеллектуальным хаосом; возрождением отвратительной жестокости, временным разрушением больших и малых ценностей человечества; нищетой и страданием миллионов – потрясени­ями значительно большими, чем хаос и разложение обычного кризиса. Такие переходные периоды всегда были воистину dies irae, dies ilia*.

_____________________

* "Тот день, день гнева" (лат.).

____________________

Это значит, что главный вопрос нашего времени − не противостояние демократии и тоталитаризма, свободы и деспотизма, капитализма и коммунизма, пацифизма и милитаризма, интернационализма и наци­онализма. Все эти темы – всего лишь побочные продукты главного вопроса, а именно: чувствен­ная форма культуры и образа жизни против других форм. Еще менее значительны такие вопросы, как Гитлер против Черчилля или Англия против Германии, Япония против Соединенных Штатов и им подобные. Ни Гитлер, ни Сталин, ни Муссолини не создали сегодняшний кризис, а, наоборот, существующий кризис создал их такими, каковы они есть, – его инструментами и марионетками. Их можно убрать, но это не уничтожит кризис и даже не уменьшит его. Этот кризис, пока он существует, будет создавать новых Гитлеров, Сталиных, Черчиллей и Рузвельтов.

Даже если англо-саксонский блок победит в настоящей войне, то это не остановит и не уменьшит трагедию кризиса до тех пор, пока мы не увидим, что чувственная посылка нашей куль­туры вытеснилась более адекватной посылкой.

Не в меньшей степени я не согласен и с другим – пессимистическим диагнозом. Настоящий кризис не есть предсмерт­ная агония западной культуры и общества, то есть кризис не означает ни разрушения, ни конца их исторического существования. Основанные лишь на биологических аналогиях, все подобные теории беспочвенны. Нет единого закона, согласно которому каждая культура проходила бы стадии детства, зрелости и смерти. Ни одному из приверженцев этих очень старых теорий не удалось показать, что же разумеется под дет­ством общества или под старением культуры; каковы типичные харак­теристики каждого из возрастов; когда и как умирает данное общество и что значит смерть общества и культуры вообще. Они еще менее убедительны, утверждая, что западная куль­тура достигла последней стадии старения и сейчас находится в пред­смертной агонии. Не пояснено при этом ни само значение "смерти" западной культуры, и не приведены какие-либо доказательства.

Тщательное изучение ситуации показывает, что настоящий кризис представляет собой лишь разрушение чувственной формы западного общества и культуры, за которым последует новая интеграция, столь же достойная внимания, каковой была чувственная форма в дни своей славы и расцвета. Точно так же как замена одного образа жизни у человека на другой вовсе не означает его смерти, так и замена одной фундаментальной формы культуры на другую не ведет к гибели того общества и его культуры, которые подвергаются трансформации.

В за­падной культуре конца средних веков таким же образом произошла смена одной фундаментальной социально-культурной формы на другую – идеациональной на чувственную форму. После хаоса переходного периода в конце средних веков западная культура и общество демонстрировали в течение пяти веков все великолепие своих созидательных возможностей и вписали одну из самых ярких страниц в историю мировой культуры. То же самое можно сказать и о греко-римской и других великих культурах, которые претерпели в течение своего исторического пути несколько подобных изменений. Равным образом теперешнее разрушение чувственной формы никак не тождественно концу западной культуры и общества. Трагедия и хаос, ужасы и горе переходного периода окончены, они вызовут к жизни новые созидательные силы в новой интегральной форме, столь же значительной, как все пять веков эры чувственной культуры.

Более того, такое изменение, сколь бы болезненным оно ни было, как бы является необходимым условием для любой культуры, чтобы быть творчески созидательной на всем протяжении ее исторического развития. Ни одна из форм культуры не беспредельна в своих созида­тельных возможностях, они всегда ограниченны. Когда созидательные силы исчерпаны и все их ограниченные возможности реализованы, соответствующая культура и общество или становятся мертвыми и несозидательными, или изменяются в новую форму, которая открывает новые созидатель­ные возможности и ценности. Все великие культуры, сохранившие твор­ческий потенциал, подвергались как раз таким изменениям. С другой стороны, культуры и общества, которые не изменяли форму и не смогли найти новые пути и средства передачи, стали инертными, мертвыми и непродуктивными. Немезида таких культур – стерильность, непроду­ктивность, прозябание. Таким образом, вопреки диагнозу шпенглерианцев, их мнимая смертная агония была не чем иным, как острой

болью рождения новой формы культуры, родовыми муками, сопутствующими высвобождению новых созидательных сил.

Полное разрушение нашей культуры и общества, провозглашенное пессимистами, невозможно также и по той причине, что общая сумма социальных и культурных феноменов западного общества и культуры никогда не были интегрированы в одну единую систему. Хоть в большинстве компонентов средневековой культуры преоб­ладала идеациональная форма, рядом с ней, в качестве побочных, суще­ствовали и эклектичные – чувственная и неинтегрирующие формы, выраженные в многообразии изобразительных искусств и науки, фило­софии и религии, этики и образов жизни. В течение последних четырех столетий преобладающей моделью современной культуры во всех ее компонентах была чувственная форма, хотя наряду с ней существовали (как побочные) идеациональная и другие формы изобразительного ис­кусства, религии, философии, юриспруденции, этики, образов жизни и мышления. Едва ли какая-либо культура в истории человечества была полностью и совершенно интегральной. Термин "доминантная форма интеграции" не означает абсолютно монопольного преобладания, веду­щего к полному исключению других форм культуры.

Предшествующей критики достаточно для того, чтобы отвергнуть оба распространенных диагноза нашего кризиса как ложные. Отказ от них несет с собой одновременно и отказ от тех рецептов, которые они предлагают.

Более серьезным представляется третий диагноз. Он заключается в том, что теперешние наши трудности происходят от разрушения чувственной формы западной культуры и об­щества, которая началась в конце XII века и постепенно заменила собой идеациональную форму средневековой культуры. В период своего вос­хождения и расцвета она создала наиболее великолепные культурные образцы во всех секторах западной культуры. В течение этих веков она вписала наиболее яркие страницы человеческой истории. Однако ни одна из конечных форм, ни чувственная, ни идеациональная, не вечна. Рано или поздно ей суждено исчерпать свой созидательный потенциал. Когда наступает этот момент, она начинает постепенно разрушаться и вовсе исчезает.

Так случалось несколько раз в истории основных культур прошлого; то же происходит и сейчас с нашей чувственной формой, вступившей нынче в период своего заката. Таков масштаб сегодняшнего кризиса. Однако это не означает полного исчезновения западной куль­туры и общества, но тем не менее предвещает одну из величайших революций в нашей культурной и социальной жизни.

Такие изменения очень редки. Как мы видели, в течение трех тысячелетий греко-римской и западной истории это случилось только четыре раза. Но когда же кризис действительно происходит, то он производит основательную и эпохальную революцию в человеческой культуре. Нам предоставлен редкий шанс жить, наблюдать, мыслить и действовать в котле такого мирового пожарища. Если мы не в силах остановить его, то следует хотя бы попытаться понять его природу, причины и последствия. Если же мы сможем это сделать, то, вероятно, в некоторой степени сократим его трагический ход, смягчим его последствия.