О романе Дины Рубиной «Белая голубка Кордовы»

Воистину, ни один человек на земле не способен сказать – кто он.
Главный герой романа Дины Рубиной «Белая голубка Кордовы»: гений подделки, влюбленный в живопись, фальсификатор с душою истинного художника. Благородный авантюрист, блистательный интеллектуал и обаятельный мошенник – так ли уж нов в литературе и неотразимый образ подобного героя.

По общему мнению, трагическая и авантюрная судьба Захара Кордовина выстраивает сюжет его жизни в стиле захватывающего триллера, но я бы сказала – в стиле плутовского романа, жанра, распространенного в средневековье именно в Европе. Да и главный герой вполне отвечает законам этого жанра: деловая хватка, умноженная на бесконечное обаяние, победительная стать в меру циничного героя-любовника, совершающего головокружительные подвиги в постели. Испытания следуют одно за другим, но шлейф бесконечного везения позволяет Захару Кордовину пребывать в статусе Робин Гуда от искусства.

Благородство героя, готового защищать других ценой собственной жизни, подается как фамильная черта: дед Захара, пустивший себе пулю в лоб в тридцать седьмом году, и тем самым спасший и семью, и её бесценное достояние – коллекцию живописных полотен старых мастеров.

Описания картин, живописной техники, сотворения живописного полотна у Д. Рубиной и стилистически блистательны, и профессионально точны. Те, кто пишет об искусстве, точнее о живописных полотнах обычно останавливаются на сюжетах картин, обстоятельствах их создания. У Рубиной другое – великолепное описание техники, доступное только профессионалу, в сочетании с восхитительными метафорами сравнениями. Вот как, например, она пишет о манере Эль Греко:

«Как он это делал? Работал на коричневом, фиолетовом фоне… Не закрывал до конца мазки… Да: его цвета желтый – зеленый – синий. Таким образом, грунт «сшивал» собой работу, поблескивая в разных местах полотна, обостряя цвета… Светлые места «брал в корпус», все тени размыты…Он раздувал подспудный жар своих полотен – вот эти глубокие разгоряченные слои живописи – и «остужал» поверху серо-голубыми, плотными тонами: как бы «засыпал» огонь золой, придавая ему иллюзорные формы…»

Д. Рубина буквально упивается описанием великой тайны создания картины – и не просто создания, а динамичного «делания», профессионального в каждой детали, в каждое мгновение. Перед нами – «закулисье» живописи, а закулисье – это почти приоткрытая тайна.

События следуют одно за другим, буквально не давая вздохнуть ни герою, ни читателям. Винница и Питер, Иерусалим и Рим, Толедо, Кордова и Ватикан изображены автором с завораживающей точностью деталей и поистине звенящей красотой.

Поэма в прозе о Меските, созданная Д. Рубиной, прекрасна: «Волны двойных полосатых аркад распирали, раскачивали изнутри гигантские пространства Мескиты. Она оказалась еще грандиозней, еще прекрасней и страшней, чем он предполагал. Это был застывший прибой одновременно творящихся действий: игры света и теней на каменном полу, чередования ритмов, красных и белых полос на арках, неустанного струения в воздухе косых солнечных лучей… Фантастический лес едва ли не тысячи колон, что разбегались и сходились в зависимости от малейшего твоего шага… Ни конца, ни начала у этого пространства не было. Одно бесконечно длящееся мгновение, бесконечное возобновление сущностей…»

Тема семейная развивается от утверждения: «Если уж говорить о традиции, вы родились не от мамы и папы, а от бабушки и дедушки» до художественного доказательства той невероятной глубины, которая определяет исток нашего сегодняшнего существования.

Мне близка тема неслучайности происходящего, закономерно включающего прошлое в его самом разнообразном материальном выражении: предметах, текстах, мифах, произведениях искусства. У Рубиной она представлена темой странного сосуда старинного серебра, неосмотрительно проданного Захаром в ленинградскую комиссионку. Значение этого предмета открывается для него много позже, проясняя для него многое…

Впрочем, каждый из нас пребывает в неведении, относительно того, кто мы и откуда…

К познанию тайн ведет лихо закрученная интрига на фоне пунктирно обозначенного противостояния, уходящего корнями во времена раннего христианства. Обида одних и неприятие других длятся, длятся, длятся и будут длиться. А внешне? Внешне - сплошная толерантность, никаких фобий, никакой двусмысленности, люди-то мы слишком воспитанные, чтобы национальную тему поднимать. У Рубиной об этом так: «Нет, думал он грустно, в то же время принимая самое оживленное участие в разговоре, нет никаких народов… и стран никаких нет, и религий. Есть только люди, вот эти, я с детства их знаю…» А с чего и для чего вдруг рассуждения на извечную тему: «Скандал вышел: выяснилось, что единственно чистокровные испанцы – это заскорузлые крестьяне какой-нибудь Эстремадуры. Чуть выше человечек родом – гидальго, к примеру, не говоря уже о знати, - сразу обнаруживается еврейская или мавританская кровь».

Актуальное для Д.Рубиной противостояние подтверждено и сценой торга в процессе самой главной сделки:

«Переждав две секунды, Кордовин столь же бесстрастно, в тон кардиналу, ответил:

- Не много, монсеньор. Двенадцать миллионов.

- Это по числу апостолов?

- Скорее, по числу израилевых колен…»

Словом, знай наших…

Как оказалось, жизнь и судьбу можно рассматривать исключительно сквозь такую призму… Это определяет следующий вывод: на прошлое, настоящее и будущее следует смотреть сквозь призму истории народа, к которому ты принадлежишь по рождению, только тогда тебе откроется «и жар холодных числ, и дар божественных видений, и станет внятным всё – и острый галльский смысл, и сумрачный германский гений…парижских улиц ад, и венецьянские прохлады, лимонных рощ далекий аромат, и Кельна дымные громады…» А ещё торжественность процессии черных плащей на улицах Кордовы, великолепие Мескиты, завораживающую мистику фламенко… И именно для тебя будет длиться величественная геометрия Петербурга, и нескончаемое течение невской воды, там, за окнами двенадцатой аудитории ленинградского университета в 1972 году.

08.10. 2017