2017-11-01
2395Http://www.history.vuzlib.net/book_o109_page_6.html
Брайчевский М.Ю. «Утверждение христианства на Руси»
OCR Ю. Н. Ш. yu_shard@newmail.ru Июль 2003 г. В фигурные скобки {} здесь помещены номера (окончания) страниц издания-оригинала. АКАДЕМИЯ НАУК УКРАИНСКОЙ ССР ИНСТИТУТ АРХЕОЛОГИИ М. Ю. БРАЙЧЕВСКИЙ УТВЕРЖДЕНИЕ ХРИСТИАНСТВА НА РУСИ (Перевод с украинского) КИЕВ НАУКОВА ДУМКА 1989. – 295 с.
ГЛАВА III. БОРЬБА ХРИСТИАНСТВА И ЯЗЫЧЕСТВА НА ПРОТЯЖЕНИИ Х в.
(красным выделены страницы в монографии)
Правление Ольги.
Игорь был убит осенью 945 г. в ходе феодальной войны в Древлянской земле, спровоцированной столкновением между воеводой Свинельдом и основной частью киевской дружины [81; 359, с. 101—112; 749; 755, с. 340 –378]. Сын и наследник убитого князя Святослав к тому времени был еще ребенком и власть в Киеве перешла к вдове — Ольге.
Это была решительная и деятельная женщина – «мужского характера». С ее именем связаны некоторые важные мероприятия, оказавшие существенное влияние на дальнейшее развитие Руси. К сожалению, время ее правления тоже плохо освещено в источниках. ”Повесть временных лет” приводит главным образом фантастические рассказы псевдофольклорного типа (про «три мести» [250, с. 43–46], об уничтожении Коростеня с помощью птиц [там же, с. 47–48] и т. п.). Такой же внеисторический характер имеет и рассказ о крещении княгини – важнейший для нас эпизод ее правления [250, с. 49–52]. Статья «Повести временных лет», посвященная этим событиям, недостоверна – начиная от самой даты и кончая мотивацией поступков.
Однако сквозь фольклорно-легендный слой проступают сведения о реальных исторических событиях правления Ольги. Так, не вызывает сомнения факт подавления древлянского восстания 945–946 гг. [там же, с. 46–47], административная реформа, которая была результатом этого выступления [там же, с. 48–49], посещение Константинополя [там же, с. 49–52]. Сомнительными или совсем фантастическими являются лишь подробности, которыми обрисованы обстоятельства того или иного события. Относительно контактов киевской княгини с византийским {102} двором и ее личного крещения имеются свидетельства греческих и некоторых западных источников.
Крещение Ольги – факт настолько достоверный, что его не может отрицать и самый фанатичный сторонник «Владимировой легенды». Приходится признать, что Владимир Святой был не первым христианином на киевском престоле. Отсюда – тенденция рассматривать Ольгу как предтечу Владимира. Возникла естественная ассоциация: Елена и Константин Великий в Римской империи, Ольга и Владимир на Руси. Одновременно всячески подчеркивался личный характер крещения Ольги: княгиня крестилась сама, но не решилась крестить свой народ и провозгласить христианство государственной религией. Более того, существовала версия, согласно которой Ольга даже держала в тайне свое обращение.
Концепция «равноапостольной» княгини нашла отражение в «Слове о законе и благодати» Илариона – самом раннем произведении, воплотившем в себе Владимирову легенду [413, с. 96– 97]. Более основательно разработана она в «Памяти и похвале Владимиру» Иакова Мниха [180, с. 241–242]. Определенные замечания встречаются в «Житии Ольги» и в летописных текстах, которые выходят за агиографическую традицию [485, с. 44–46; 441, с. 113–16; 708, с. 25–26]. Здесь находим сравнение Ольги не только с Еленой, но и с царицей Савской, которая умом соревновалась с самим Соломоном. Конечно, литературная тенденция, вызванная определенной идеологической доктриной, всегда влечет за собой деформацию исторической истины, но в основе подобных преданий неизменно оказывается реальное ядро.
Сведения о том, когда, где и при каких условиях произошло крещение киевской княгини, в разных источниках настолько расплывчаты и так противоречат друг другу, что в науке образовался целый спектр мнений, из которых ни одно не может претендовать на достоверность. Большинство исследователей связывают этот акт с путешествием Ольги в Константинополь и ее приемом при дворе императора Константина VII Багрянородного [12; 13, с. 298–300; 333, с. 228–229; 466, с. 66; 576, с. 276; 577; 634, с. 157–158; 812, с. 269; 814, с. 12; 817, с. 200–201; 856, с. 511]. Но существуют и серьезные возражения [43, с. 153; 180, с. 78–79; 381,с. 253; 539, с. 370; 803, с. 315; 897, с. 250–251; 892, с. 48].
К сказанному добавим, что и происхождение Ольги не совсем ясно. В литературе высказывалась гипотеза, что она была христианкой от рождения или во всяком случае стала ею еще до прибытия на Русь и замужества с киевским князем.
«Повесть временных лет» утверждает, что Олег привез невесту Игорю из Плескова [250, с. 20–21]. Это название трактуется как «Псков». Следовательно, получается, что будущая княгиня была родом из кривичей. Правда, имя «Ольга» – «Хельга» будто бы {103} указывает на скандинавское происхождение; отсюда – традиция считать Ольгу шведкой, дочкой одного из сподвижников Рюрика, которому был дан бенефиций в Пскове [381, с. 247]. То, что город существовал в середине IX в., надежно засвидетельствовано археологическими источниками [651; 652].
Однако этимология имени не решает вопроса об этнической принадлежности его носителя. На Руси употреблялись имена разного происхождения – староеврейские (которые пришли из Старого завета), греческие, латинские, тюркские и т. п. Их употребление далеко не всегда связано с этнической принадлежностью лиц, ими названных. Если, скажем, волынского князя Давида Игоревича нельзя считать евреем, а Юрия (Георгия) Долгорукого – греком, то непонятно, почему каждую Ольгу-Хельгу необходимо считать скандинавкой.
Неопределенность в отношении происхождения жены Игоря и сходства имени «Плђсковъ» с названием болгарской столицы Плиски породили предположение, что Ольга была болгарской царевной, крещеной у себя на родине, и от рождения нареченной Еленой. Ольгой же она стала на Руси, в норманнском окружении Игоря и его опекуна Олега [244]. В послевоенное время подобную точку зрения, в частности, отстаивал болгарский ученый В. Николаев [435].
Однако и эта гипотеза не нашла признания. Она опровергается источниками, свидетельствующими о крещении княгини именно взрослой. Да и ситуация после вступления Олега на киевский престол делает такое предположение маловероятным: вряд ли новоявленный правитель-язычник захотел бы женить формально утвержденного властителя на христианской царевне, а православный правитель согласился бы отдать свою дочь за князя, чье правительство провозгласило антихристианскую реакцию ведущим лозунгом политической платформы.
Мы считаем, что источниковедческая версия о крещении Ольги взрослой – достоверна. Из этого вытекают серьезные выводы. Осуществленный в условиях того времени акт неминуемо приобретал характер идеологической (а, следовательно, и политической) демонстрации. Таким образом, влияние христианской партии в Киеве должно было быть настолько значительным, что можно было не считаться с оппозицией сторонников язычества. Сказанное, безусловно, подтверждает взгляд Е. Е. Голубинского на моральное превосходство греческой веры. Тем большего внимания заслуживает разнобой в вопросе об условиях, месте и времени крещения Ольги. Как отмечалось, этот вопрос связан с историей поездки Ольги в Царьград, причем часть исследователей уверена, что Ольга ездила в Константинополь уже христианкой, тогда как другая часть ученых поддерживает летописную версию о крещении киевской княгини во время этого посещения. {104}
Поездка в Константинополь.
Обратимся к имеющимся в нашем распоряжении документам. Достоверно известно, что киевская княгиня ездила в Константинополь во времена императора Константина Багрянородного, причем в период его единоличного правления, то есть после отстранения от власти Романа Лакапина и его сыновей (945–959 гг.). Константин оставил подробное описание приема Ольги при византийском дворе [Const. Porph. De Cer., 11, 15].
Имя Константина упоминается в «Повести временных лет» и в некоторых других кодексах [250, с. 49], но многие летописи называют вместо него императора Иоанна Цимисхия (Новгородская первая [441, с. 113–115], Устюжская [708, с. 25], Никоновская [440, с. 291, Тверская [660, с. 62], большинство московских сводов конца XV в. [336, с. 14; 337, с.169; 632, с.186; 633, с. 352], Никаноровская [434, с. 21], Троицкая [510, с. 82], Вологодско-Пермская [156, с. 18]). В действительности, Иоанн Цимисхий вступил на престол после дворцового переворота в декабре 969 г., уже после смерти киевской княгини 11 июля того же года [250, с. 55–56].
Как видим, произошла очевидная и, возможно, сознательная ошибка. Трудно представить, чтобы «цимисхиева» версия возникла случайно, как следствие недостаточной информированности летописцев. Позднейшим хронистам не было никакой необходимости фантазировать по поводу имени византийского правителя, поскольку оно зафиксировано в «Повести временных лет». Подтасовка имен, вне сомнения, была необходима самим летописцам (или их заказчикам), то есть, вызвана какими-то соображениями идеологического плана. Крещение Ольги требовалось передвинуть на более позднее время, чем это было в действительности, следовательно, «поправка» носит отнюдь не невинный характер.
Еще больше путаницы с личностью патриарха, который будто бы осуществил акт крещения Ольги. Греческие хронисты (Скилица-Кедрин, Зонара) утверждают, что киевская княгина посетила Константинополь в понтификат Феофилакта [Scyl., II, 329; Zon., III, 194], сына Романа Лакапина, который занимал кафедру с 933 по 956 г., после чего его сменил энергичный и решительный Полиевкт. «Повесть временных лет» имя патриарха не называет, ограничиваясь только титулом. Однако в других кодексах находим имена Феофилакта, Полиевкта, Скомодрена – современника Иоанна Цимисхия, и даже Фотия, который умер более чем за полстолетие до Ольги. Понятно, что и в этом сюжете летописная традиция деформирована, отражая бесцеремонное редакторское вмешательство.
Также неопределенна и летописная дата. ПВЛ относит путешествие Ольги в Константинополь, а ее креще-{105}ние к 955 г. (6443 по византийскому летоисчислению) [250, с. 49–52]. В агиографических произведениях эта же хронология подана иначе: киевская княгиня жила в христианстве 15 лет [180, с. 242]. Умерла она 11 июля 969 г. – в конце сентябрьского или начале мартовского 6 377 г. Это означает, что крещение ее приходится на 6 443 г. Речь идет, таким образом, о хронологическом диапазоне от сентября 954 до марта 956 г.
Летописная дата попадает в этот интервал, но тем не менее должна быть решительно отброшена. Константин Багрянородный, описывая прием киевской княгини в константинопольском дворце, не называет год, но указывает точные числа и дни недели. Первое посещение Ольгой императорского дворца состоялось в среду 9 сентября, второе – в воскресенье 18 октября [Const. Porph. De Cer., II, 15]. Такое совпадение астрономических дат с днями недели было в 957 г., поэтому в литературе до последнего времени путешествие Ольги относилось именно к этому году [190, с. 365; 333, с. 222; 466, с. 66]. Дискуссионным оставался вопрос: была ли она в то время христианкой и не следует ли, признавая датой путешествия 957 г., признать летописную дату крещения 955 г.?
Характерной чертой всех древнерусских источников (и летописных, и агиографических) является то, что они единодушно связывают крещение киевской княгини с ее пребыванием в Константинополе. Мысль, что крещение осуществил сам патриарх, очевидно, импонировала киевским книжникам. Однако именно этот тезис вызывает серьезные возражения. Действительно, 955 г. не мог быть годом путешествия Ольги, но мог быть годом ее крещения (тогда патриарший престол занимал Феофилакт). В таком случае оба события – посещение Царьграда и крещение – придется решительно размежевать.
Действительно, Константин Багрянородный ни единым словом не упоминает акт крещения киевской княгини, который будто бы состоялся при его дворе и при его непосредственном участии. Это кажется абсолютно невозможным, если бы версия летописи об императоре как крестном отце Ольги имела какой-либо смысл. Поэтому большинство исследователей считает красноречивое молчание венценосного писателя решающим аргументом против традиционного взгляда. По их мнению, Ольга крестилась в Киеве и в императорский дворец прибыла уже христианкой.
Правда, в литературе допускалась мысль, что этот акт просто вышел за рамки темы: Константин якобы рассказывал о дворцовых церемониях и ни о чем более [333, с. 238; 576, с. 284]. Но крещение также является церемонией, к тому же более важной с позиций средневекового мировоззрения. Трудно представить, чтобы император не отметил хотя бы коротко такой выдающийся {106} акт. Тем более что для его осуществления был необходим еще один, третий визит княгини во Влахернскую церковь.
Решающее значение имеет тот факт, что в состав свиты киевской княгини во время ее приема в константинопольском дворце-входил священник (поп – παπας) Григорий [Const. Porph. De Cer., II, 15]. Опровергнуть значение этого свидетельства пока еще никому не удалось. Высказывалось, например, предположение, что этот пресвитер был переводчиком [381, с. 238], но оно не выдерживает критики: переводчики в списке лиц из свиты княгини упомянуты отдельно. Другие исследователи высказывали мысль, что Григорий принадлежал к константинопольскому клиру [13, с. 299–300], но Порфирогенет называет пресвитера среди особ, прибывших вместе с Ольгой из Киева, входивших в ее окружение и вместе с ней получивших императорские подарки.
Понятно, что княгиню-язычницу христианский священник не мог сопровождать, даже если бы его роль имела сугубо практический характер. Следовательно, не подлежит сомнению, что Ольга стала христианкой еще до прибытия в византийскую столицу. Когда же состоялось ее крещение реально? Считаем, что на этот вопрос можно дать вполне определенный ответ, примиряющий, казалось бы, безнадежно противоречивые свидетельства.
Ключевым источником выступает современная Ольге западноевропейская хроника так называемого Продолжателя Регинона [Cont. Reg., р. 624–625]. Ее автором принято считать Адальберта из Трира, который посетил Киев в 961 г. и поэтому был лично знаком с Ольгой. Речь идет о свидетельстве прекрасно информированного человека, не имевшего никаких оснований сообщать заведомо лживые сведения. Рассказывая о русском посольстве к немецкому королю Оттону I в 959 г., Продолжатель пишет, что крещение киевской княгини произошло в Константинополе при императоре Романе [Cont. Reg., р. 624]. Исследователи, обращавшие внимание на это сообщение [333, с. 229; 460], полагали, что речь идет о Романе II, сыне Константина Багрянородного. В 957 г. он стал соправителем отца, а после его смерти в 959 г. — единоличным правителем. Отсюда получается, что Ольга крестилась или во время константинопольского путешествия в 957 г. или еще позднее – в 958–959 гг., но ни в коем случае не ранее.
Считаем, что немецкий хронист имел в виду Романа I Лакапина –одного из выдающихся деятелей на цареградском престоле. Однако эта гипотеза влечет за собой головоломный пересмотр устоявшихся представлений. Придя к власти, Роман I отстранил от нее законного наследника престола Константина VII, хотя формально считался его соправителем. Таким образом, период этого дуумвирата с определенным основанием можно назвать и временем Романа, и временем Константина. Немецкий хронист {107} отдал предпочтение фактической стороне дела, византийская и древнерусская традиции следовали за формальной.
16 декабря 944 г. Роман Лакапин был свергнут с престола собственными сыновьями и заключен в монастырь. Таким образом, если Ольга крестилась во времена его правления, то еще при жизни Игоря. Это коренным образом меняет дело, снимая кажущиеся противоречия и недоразумения. В то же время возникает другая важная проблема – о природе отмеченного выше христианофильства первого Рюриковича на киевском престоле. Постановка этого вопроса может показаться рискованной, так как отсутствие источников неминуемо делает какие-либо выводы умозрительными. Отдавая должное проблематичности, позволим высказать предположение: не был ли Игорь в конце жизни не «внутренним», а настоящим христианином? Трудно представить, чтобы Ольга, еще, не будучи вдовой, могла креститься без согласия своего мужа. Более того, вообще единоличное крещение в подобных обстоятельствах представляется более чем сомнительным.
Осенью 944 г. – во время заключения договора с греками – Игорь еще был язычником. Это четко засвидетельствовано летописными текстами: киевский князь присягал вместе с языческой частью киевской дружины перед статуей Перуна [250, с. 42]. Следовательно, крещение четы могло произойти только после этого. Соглашение с византийской стороны подписал Роман I Лакапин: значит, принято оно еще до декабря 944 г. С другой стороны, в ПВЛ оно помещено под 945 г. – выходит, подписание состоялось после 1 сентября. Этот интервал (между 1.IХ.944 и 17.ХII.944 г.) должен послужить для нас хронологическим репером. Отсутствие сведений об этом обращении легко объясняется теми же причинами, что привели к исчезновению со страниц большинства древнерусских летописей каких-либо упоминаний о крещении Аскольда 860 г.
Реальный ход исторических событий показывает зависимость постепенного утверждения христианства в восточнославянской среде от военно-политических событий. Еще на переломе VIII и IX вв. русский правитель Бравлин крестился после взятия Сурожа и достижения соглашения с греками. Возможно, таким же был финал нападения Руси на Амастриду в первой половине IX в. [119; 124; 345]. В 860 г. Аскольд вводит новую веру на Руси после успешного похода на Константинополь и заключения выгодного мира с имперской администрацией. Позднее, в 988 г. Владимир Святославич принимает крещение после похода в Тавриду и взятия Херсонеса. Вероятно, что и князь Игорь вместе с женой крестился сразу же после подписания договора 944 г., заключенного в результате военной экспедиции. Произошло это еще при Романе I Лакапине в последней четверти 944 г. Не исключено, что трагическая смерть киевского правителя в следующем, 945 г., {108} в какой-то мере была спровоцирована его крещением, которое могло рассматриваться языческой дружиной как вероотступничество.
Таким образом, летописную легенду о крещении Ольги во время ее визита в Константинополь где-то в 50-е годы Х в. можно считать окончательно опровергнутой. Но когда же мог состояться реально этот визит? Как отмечалось, до недавнего времени дата 957 г. считалась непоколебимой. Эта убежденность зиждилась на летописной хронологии, из которой следовало, что путешествие княгини состоялось если не в 955 г., то около этой даты.
В 1981 г. Г. Г. Литаврин (принимавший до этого общепризнанную хронологию [347, с. 252]) выдвинул принципиально новую гипотезу [350; 351; 353; 355]. В соответствии с ней путешествие Ольги в Царьград состоялось в 946 г. В то лето на 9 сентября тоже выпала среда, а на 18 октября – воскресенье. Таким образом, имеем равноценную альтернативу традиционной версии.
Изложенные соображения позволяют связать разрозненные сведения в единый узел событий, имевших огромное значение для развития не только Руси, но и Византии. Реальный ход событий выглядит следующим образом.
В 944 г. Игорь осуществил удачный поход против греков и вынудил императора Романа I Лакапина заключить выгодный для Руси договор. По нему восстанавливались все привилегии Киева, утраченные после переворота 882 г. Одно из следствий этого соглашения – обращение в христианство киевского князя и княгини, но вскоре после подписания договора оба правителя исчезли с политической арены. Это поставило под угрозу реальное значение только что достигнутого соглашения, поскольку Константин Багрянородный (которого исследователи не без оснований называют «русофобом») не торопился брать на себя ответственность за действия узурпатора Романа. Необходимость нового урегулирования отношений и обусловила прибытие Ольги в Константинополь.
Как видим, крещение Ольги состоялось до константинопольского визита и наличие пресвитера в ее свите было совершенно оправданным. Дата этого события относится ко времени Константина и Романа, так что оба варианта соответствуют действительности. Пребывание киевской княгини в Царьграде совпадает с понтификатом Феофилакта (а не Полиевкта, если признать традиционную дату 957 г.). Император Константин действительно принимал Ольгу без соправителя, ибо в 946 г. Роман был лишен власти. Таким образом, изложенная версия учитывает все достойные внимания факты и обстоятельства, не оставляя ни единого невыясненного недоразумения.
Исключением является вопрос: где именно крестилась Ольга (а также Игорь)? Возможно, это произошло в Киеве; существование Русской церкви в середине Х в. делает такое предположе-{109}ние вполне вероятным. Этой точки зрения придерживались Ф. И. Успенский [706], Е. Е. Голубинский [180, с. 79], В. И. Ламанский [325, с. 157], Д. И. Багалей [43, с. 153], Г. Острогорский [450] и др.
Возможно, чета крестилась в Константинополе, совершив для этого специальную поездку. Некоторые ученые действительно допускают два путешествия Ольги – до 957 г. и (описанное Порфирогенетом) в 957 г. Хронология, обусловленная традиционными представлениями, требует уточнения, однако сущность гипотезы сохраняет свое значение. В пользу этой версии говорит, в частности, свидетельство Продолжателя Регинона, утверждающего, что Ольга крестилась в Царьграде. Правда, данный аргумент не имеет решающего значения, поскольку немецкий хронист, писавший почти через полтора десятка лет после событий (возможно, и на основании сообщений самой княгини), легко мог объединить события двух лет: крещение в конце 944 г. и визит в Константинополь летом и осенью 946 г.
Наконец, существует и третий вариант, очевидно, еще не учтенный в науке: крещение Игоря и Ольги состоялось в Болгарии, по пути в Византию во время экспедиции 944 г. Но в таком случае вряд ли Игорь присягал бы по языческому обычаю: окончательное подписание договора состоялось в Киеве, после возвращения русского войска домой.
Строительство церквей. Вполне достоверные сведения о церковном строительстве на Руси во времена Ольги отсутствуют, однако этот вопрос в науке поставлен [180; 454; 458, с. 129; 460; 508, с. 9–14; 509, с. 75] и имеет свою историю. Снять его с повестки дня невозможно даже на основании чисто теоретических рассуждений.
В агиографической литературе есть рассказ об уничтожении Ольгой языческих капищ. Так, в «Памяти и похвале» Иакова Мниха читаем: «И потомъ требища бђсовьская съкруши, и начя жити о Христђ Iисусђ, възлюбивши Бога» [180, с. 241]. Однако и здесь сведения относительно церковного строительства отсутствуют; речь идет о «добрых делах»: милостыне, призрении бедных и т. п.
Однако с точки зрения исторических закономерностей эпохи именно факт уничтожения языческих капищ выглядит сомнительным. Формально наследником погибшего Игоря был Святослав, который оставался язычником и опирался на языческую часть киевского боярства. Вряд ли Ольга, потеряв мужа в междоусобной войне, стала бы подвергать себя опасности нового конфликта, который мог стать для нее роковым. Поэтому, если Игорь с Ольгой в свое время проявляли терпимость к христианству, оставаясь язычниками, то, став христианкой, Ольга вынуждена была проявлять такую же толерантность по отношению к язычеству. {110}
Зато основание православных церквей было делом необходимым: распространение христианского культа требовало материального обеспечения. Е. Е. Голубинский, например, отрицая строительство парафиальных храмов, рассчитанных на посещение широкими слоями народа, допускает, однако, сооружение частных молелен, более того, считая это необходимым [180, с. 80–81]. Действительно, княгиня вынуждена была заботиться о собственных нуждах и потребностях ее ближайшего христианского окружения. Мы уже знаем священника Григория, сопровождавшего Ольгу в Константинополь; возможно, были и другие пресвитеры. Так, в ПВЛ узнаем о погребальном обряде над телом умершей княгини, который совершал «презвутер» (пресвитер) [250, с. 56]. Опять-таки отпевание где-то должно было совершаться. Одним словом, существование частных часовен, молелен, церквушек во времена Ольги считаем несомненным.
На наш взгляд, не следует отрицать и приходское строительство. До Ольги в Киеве (и не только в Киеве) существовали церкви, широко открытые для населения. Принятие княгиней христианства не могло не послужить мощным стимулом для увеличения православной паствы; Ольга и ее окружение должны были поддерживать и поощрять миссионерскую деятельность местного духовенства. Кроме того, личный пример властительницы активно влиял на сознание подданных.
Увеличение числа христиан порождало потребность в новых храмах. Поэтому строительство парафиальных церквей во время правления Ольги и на ее средства считаем вполне вероятным. К сожалению, конкретные сообщения источников очень неопределенны, а временами представляют собой очевидные недоразумения. Так, мы решительно отрицаем утверждения некоторых летописных кодексов, будто бы Ольга была основательницей Николаевской церкви на Аскольдовой могиле.
Часть исследователей (среди них и советские) [384, с. 82–84] считают, что христианка Ольга с большим основанием может претендовать на роль основательницы храмов, нежели чужеземец Ольма (Олмош), чье христианство остается проблематичным. Представляется, однако, невероятным, чтобы киевский летописец мог спутать хорошо известную ему киевскую княгиню, причисленную к лику святых, с мадьярским правителем, память о котором была уже давно утрачена. И не просто перепутать, но и ложно приписать ее заслуги неизвестному чужеземцу. Напротив, появление имени «Ольга» вместо «Ольма» в поздних текстах вполне закономерно. Авторы XVI—XVII вв. уже не знали Олмоша, но им было хорошо известно, что бабка Владимира Святого крестилась «от греческого царя» и как христианка обязана была заботиться о судьбе новой веры на Руси. {111}
Вариант с Ольгой находим только в некоторых поздних текстах: в Тверской летописи [660, с. 33], в некоторых списках Софийской первой [636, с. 89], в киевском Синопсисе [611, с. 28] и т. п. Здесь мы встречаемся с поправкой более поздних редакторов и кодификаторов, заменивших незнакомое имя мадьярского вождя на широко известное имя княгини-христианки.
Один из списков Софийской первой летописи наглядно демонстрирует механизм этой ошибки. Вначале написано «Олгин дворъ» и «Олга», но далее исправлено на «Олминъ дворъ» и «Олма» [636, с. 82]. Переписчик, имевший исправный протограф, следуя совершенно понятной инерции, написал было имя киевской княгини, однако вовремя увидел свою ошибку и устранил ее.
Значительно интереснее свидетельства о закладке Ольгой первого Софийского собора в Киеве и Троицкой церкви во Пскове.
Сведения о первом сооружении, по свидетельству В. Н. Татищева, содержались в Иоакимовской летописи [654, с. 241]. Кроме того, существует запись в одном из «Апостолов» XIV в., опубликованная Е. Е. Голубинским: «Въ тъ же день (11 мая. — М. Б.) свящєнiє святыа Софья Кыевђ въ лђто 6460» [180, с. 80]. Названный год по константинопольскому летоисчислению соответствует 952 г. Исследователь считает, что крещение Ольги состоялось в 954 г. Если это событие произошло на восемь лет раньше, то приведенная в «Апостоле» дата выглядит правдоподобно и не требует никаких поправок. Вряд ли цитированная запись является сплошной выдумкой книжника XIV в. Очевидно, она заимствована из какой-то церковной хроники, вобравшей очень древние сведения, причем довольно точные (ведь назван не только год, но месяц и день события).
Этим сведениям не противоречит дальнейшая судьба Софийского храма. По утверждению Илариона, основателем Софии Киевской был Владимир Святославич; его сын Ярослав лишь завершил дело, начатое отцом [413, с. 97]. Каменный собор, который и ныне украшает Киев, заложен в 1017 г., но на месте деревянной церкви, стоявшей на «поле вне града» [443, с. 180] и сгоревшей в том же году во время нападения печенегов [581, отд. II, с. 1]. Однако и эта деревянная церковь могла быть не первой, если ей предшествовала еще более древняя, построенная и освященная в правление Ольги и уничтоженная в 970—971 гг. во время второго антихристианского террора [653, с. 111].
Сведения о строительстве Троицкой церкви во Пскове содержатся в одном из «Житий Ольги», переписанном в XVI в. и включенном в Степенную книгу [647]. Версия имеет черты типичной церковной легенды: киевской княгине (которая, напомним, была родом из Пскова), стоявшей над рекой Великой при впаде-{112}нии в нее притока Псковы, было видение. Под его впечатлением она решила заложить на этом месте город, которому предсказала блестящее будущее. Она «посла много злата на Плескову рђку на созданiє церкви Святыя Троицы» [647, с. 31].
Это предание, ввиду его внеисторического характера, требует критической оценки. Однако не исключено, что в его основе лежит реальное событие. Основание многих храмов и монастырей связано с подобными легендами (например, Почаевская или Троице-Сергиева лавра); легендарное содержание таких преданий. нисколько не подрывает факта возникновения этих религиозных центров. Если Ольга действительно была родом из Пскова, то нет ничего удивительного в том, что она позаботилась о церковных делах в родном городе и финансировала сооружение храма.
Миссия Адальберта.
Интересный эпизод в ранней истории древнерусского христианства представляет попытка Ольги завязать отношения с западом, в частности с Западной церковью, возглавляемой Римом. Как мы уже знаем, в середине IX в. конфликт между православием и католичеством еще не привел к окончательному разрыву. В Х в. существовала единая Вселенская церковь, деление которой на Западную и Восточную носило условный характер. Поэтому принятие христианства из Константинополя не исключало возможности сношений с Ватиканом и наоборот. Это обстоятельство вынуждает критически отнестись ко взглядам тех «истинно-православных» историков, которые готовы какие-либо контакты Киева с Римом трактовать как козни латинян, направленные против православной веры. Оно объясняет и многочисленные упоминания об обмене миссиями между киевскими правителями Х — первой половины XI в. и папской курией (практически до времен Ярослава Мудрого, когда окончательный раскол стал свершившимся фактом).
Соревнование между Константинополем и Римом в конце IX–Х в., безусловно, продолжалось, но имело неальтернативный характер. Церковь того времени не признавала единого верховного центра и целесообразность в этом считалась проблематичной. Претензии Рима на особую роль, а отсюда и на формальное главенство над всеми другими кафедрами решительно отвергались.
Попытка Ольги апеллировать к Западу имеет точную дату. В 959 г. она послала к королю Оттону I посольство. Известный нам Продолжатель Регинона пишет, что послы ее «просили посвятить для сего народа (ругов, то есть Руси. — М. Б.) епископа и священников» [Cont. Reg., р. 624]. Гильдесгеймская хроника также свидетельствует: «Пришли к королю Оттону послы народа Русь (Rusciae gentis) и просили его прислать им одного из своих епископов, который показал бы им путь истины» [An. Alt., р. 60]. Последнее сообщение помещено, правда, под 960 г., но поскольку названо имя Адальберта, назначенного лишь в 961 г., ясно, что {113} статья имеет обобщающий характер и охватывает события 959–962 гг. Подобные сведения находим у Ламберта Герсфельдского [Lamb. An., р. 61], в хрониках Кведлинбургской [An. Quedl., р. 60] и Корвейской [180, с. 103—104] и, ретроспективно, у Титмара Мерзебургского [Thit. Chron., р. 64—65].
Оттон охотно откликнулся на просьбу киевской княгини, названной в документах «королевой» Еленой. Уже в 960 г. епископ бременский Адальдаг высвятил на Русь монаха из Майнцского монастыря св. Альбана – Либуция, но новоназначенный иерарх неожиданно умер в марте 961 г., не успев даже выехать к месту назначения. Вместо него был рукоположен Адальберт из монастыря св. Максимина в Трире.
Миссия Адальберта окончилась несчастливо. По утверждению Продолжателя Регинона (то есть, вероятно, самого епископа), он «ни в чем не достиг успеха и увидел свое усердие напрасным» [Cont. Reg., р. 624]. Адальберт оставил негостеприимный Киев и в 962 г. возвратился в Германию, причем на обратном пути едва не погиб. Печальные последствия этой эпопеи дали основания обвинять «королеву Руси» в коварстве и обмане; даже гибель нескольких спутников Адальберта приписана ее умыслу, хотя, как справедливо подчеркивает В. Т. Пашуто [466, с. 120], это было обычное для средневековья дорожное происшествие, к которому киевская администрация не имела никакого отношения.
Конечно, миссия новоявленного епископа должна была столкнуться с большими трудностями. Ей предстояло преодолеть сопротивление языческой группировки в среде киевской общественной элиты и противодействие со стороны Русской епархии, подчинявшейся Константинополю. Ситуация определялась вовсе не тем, что Адальберт был католиком и как таковой вызывал на Руси неприязнь, а тем, что его прибытие в Киев нарушало не только прерогативы местной церкви, но и формальные права Царьградской кафедры. Поэтому акция Ольги не может рассматриваться как отступничество от православия. Считаем, что истинные причины «западного демарша» имели глубокую дипломатическую природу и определялись напряженностью русско-византийских отношений во время правления «русофоба» Порфирогенета [333, с. 233–235; 460; 576, с. 293–295]. Визит Ольги в Константинополь, как отмечалось, был попыткой как-то уладить дела, но не принес ожидаемых результатов.
К сожалению, в имеющихся источниках отсутствуют конкретные сведения относительно константинопольских перетрактаций и их результатов. Зато есть довольно убедительные свидетельства, что в Киев княгиня возвратилась с чувством раздражения, обиды и разочарования. Это непосредственно отразилось в ПВЛ, где читаем: «И присла к ней царь грђцкыи, глаголя, яко «много дарихътя. Ты же глагола ми, яко аще возъвращюся в {114} Русь, многы дары послю ти: челядь, и воскь, и скору, и воя многы в помощь» (единственный намек на политическое содержание переговоров. — М. Б.). Ольга отвечала: «Аще ты рци тако ж постоиши оу мене в Почаинђ, яко же азъ в Суду, то тогда ти вдамъ» [250, с. 51]. Таким образом, киевская княгиня не добилась в Константинополе тех результатов, на которые рассчитывала. Более того, прием, обстоятельно описанный Константином Багрянородным, носил унизительный для русской княгини характер [333,с. 231–232].
Цитированный ответ Ольги греческим послам – декларация конфликта. Ориентироваться в своей дальнейшей государственной деятельности на Царьград не приходилось; необходимо было искать других партнеров. В последующие годы положение не улучшилось. Наоборот, в некоторых сферах ситуация еще более обострилась, в частности – в церковной. В 956 г. на патриарший престол вместо слабовольного Феофилакта вступил деятельный и суровый Полиевкт, проводивший твердую и решительную линию независимости церкви от государственной власти. Это не могло не повлиять на положение в Киеве, где подчинявшаяся Полиевкту церковь неминуемо должна была столкнуться с не менее решительной и властной линией, проводимой киевской княгиней.
Поэтому не удивительно, что Ольга искала новых контрагентов в политике и идеологии. Одним из таких партнеров должна была стать «Священная Римская империя», провозглашение которой в то время готовилось и основателем которой выступали король Оттон и Ватикан. На них и устремляет свои взгляды киевская княгиня.
Ее посольство прибыло в Кведлинбург в 959 г. Хронология событий достаточно красноречива: деятельность Полиевкта только начиналась, но в том же году умирает Константин Багрянородный; на византийский престол вступает его сын Роман II. В расстановке политических сил империи произошли существенные изменения; от государственного кормила была отстранена клика паракимомена Василия. К власти пришли другие силы. Перед Ольгой появились новые перспективы относительно нормализации отношений с Царьградом. Миссия Адальберта оказалась несвоевременной и не нашла в Киеве поддержки.
Возможно, именно с этим связана сентенция папы Иоанна XIII, изложенная в булле чешскому королю Болеславу II. Текст ее приводит Козьма Пражский. Ею римский пастырь санкционирует создание первой национальной епископии в Праге (до того Чехия входила в состав Пасавской епархии) и одновременно бенедиктинского монастыря при пражской церкви св. Иржи. «Однако, – пишет папа, – ты избери для этого дела не человека, принадлежащего к обряду или секте болгарского и русского народов, или славянского языка, а следуя апостольским настав-{115}лениям и решениям, избери лучше наиболее угодного всей церкви священника, особенно сведущего в латыни, который бы был в силах плугом слова перепахать целину языческих сердец, посеять в них пшеницу добрых дел, а плоды для урожая нашей веры отдать Христу» [292, I, 22].
Исследователи датируют буллу (аутентичность которой не вызывает сомнений) временем не позднее 972 г., поскольку понтификат Иоанна XIII окончился этим же летом и на престол вступил Бенедикт VI [367, с. 557]. Таким образом, после неудачной миссии Адальберта прошло лишь несколько лет (менее десяти); о ней еще помнили в Ватикане, ибо следующая попытка завязать отношения с Русью была предпринята только при Ярополке, когда сведения о гибели христофоба Святослава достигли Рима.
Походы Святослава.
Ольга исполняла государственные функции не как полноправная властительница, а как регентша при своем малолетнем сыне. Годы шли, Святослав подрастал, но мать не торопилась передать ему бразды правления. В какой-то степени это объясняется своеобразным характером сына, который не проявлял интереса к государственным делам, а скорее имел склонность к военным авантюрам. В литературе существует ошибочное представление, что реальную власть Святослав приобрел в 964 г. в связи с достижением совершеннолетия. Оно базируется на вольном толковании летописного текста. В ПВЛ после восьми пустых лет читаем: «Князю Святославу възрастьшю и възмужавшю, нача воя съвокупляти многы и храбры...» [250, с. 52]. Далее описываются странные обычаи молодого князя, которые скорее всего относятся к псевдофольклорным эпизодам хроники. Кое-кто из исследователей готов даже говорить о «государственном перевороте», якобы совершенном Святославом, в результате чего власть перешла в его руки. С этим мнимым переворотом, в частности, связывали и неудачу миссии Адальберта [116; 516, с. 36; 576, с. 296; 577, с. 50–51].
В летописном тексте ничего не сообщается о переходе власти к Святославу или о его личном правлении вообще. Речь идет лишь о начале военной деятельности. Государственные дела оставались прерогативой Ольги до самой ее смерти в 969 г.
Когда родился Святослав – неизвестно. В 946 г., во время подавления древлянского восстания, он был ребенком, что специально отмечено в летописи [250, с. 46]. Существует мнение, что сын Игоря родился в 942 г. Оно базируется на записях в некото-{116}рых летописных кодексах: Ипатьевском [250, с. 34], Воскресенском [162, с. 278], Софийском первом [636, с. 98], Тверском [660, с. 49] и др. Настораживает отсутствие аналогичных упоминаний в таких сводах, как Лаврентьевский [320, с. 45], Троицкий [510, с. 73], Новгородский первый [441, с. 110] и т. д. Трудно представить, что эти сведения могли быть изъяты большинством летописцев; скорее можно подозревать более позднюю интерполяцию. В. Н. Татищев, опираясь на Раскольничью летопись, относит рождение Святослава к 920 г. [654, с. 40], что также невозможно — ко времени гибели отца ему было бы 25 лет, то есть он достиг бы совершеннолетия и в регентстве Ольги не было бы необходимости.
Истина лежит где-то посредине. Детский возраст Святослава во время похода в Древлянскую волость может быть определенным репером подсчетов. Вряд ли трехлетний ребенок мог верхом на коне орудовать копьем, как об этом рассказывается в летописи. Думаем, наиболее правдоподобно, что ему было тогда лет 8–10 (именно в таком возрасте древнерусские феодалы начинали приучать своих сыновей к рыцарскому искусству и брать их с собой в военные походы). Значит, родился Святослав где-то около 935 г. и совершеннолетия достиг в середине 50-х годов Х в.
Исследователи обращали внимание, что княжич появился на свет у очень пожилых супругов. В этом усматривали даже аргумент для отрицания летописной генеалогии [333, с. 214; 539, с. 312–314, 369]. Брак Игоря с Ольгой заключен в 903 г., когда жениху было 29, а невесте 10 лет. Возраст Ольги (отмеченный летописями) [357, с. 262] не должен нас удивлять: на Руси ранние браки практиковались довольно широко. Следовательно, к моменту рождения Святослава его матери было 42–44, а отцу – 62–64 года, ситуация вполне допустимая, особенно если предположить, что будущий полководец был не первым ребенком в семье.
С другой стороны, если принять за год рождения Святослава 942, то получается, что погиб он, не достигнув и тридцати лет. Однако, отъезжая во второй болгарский поход в 970 г., князь оставил править на Руси своих сыновей, из которых по меньшей мере двое были совершеннолетними или приближались к этому возрасту настолько, что могли самостоятельно управлять. Если даже предположить, что старший – Ярополк – родился у 15-летнего отца, то выходило бы, что функции великого князя он начал исполнять, достигнув едва 13 лет, а Олег стал древлянским князем еще на пару лет моложе. Приняв же за дату рождения Святослава 935 г., получаем вполне вероятную ситуацию: Ярополк, родившись в начале 50-х годов, достиг бы к моменту отъезда отца возраста 17–18 лет, а Олег – на два-три года меньше. {117}
Подобные генеалогические расчеты необходимы для решения очень важного вопроса, встающего перед исследователями ранней истории древнерусского христианства: почему Ольга не смогла воспитать своего сына в духе если не преданности новой религии, то по крайней мере терпимости к ней? Более того, почему она, став христианкой, не окрестила — пусть бы тайно – малолетнего ребенка?
В свете сказанного возникшее недоумение получает вполне удовлетворительное разъяснение. Если принять, что Святослав родился около 935 г., а Ольга крестилась в 944 г., то к моменту крещения Святославу шел десятый год. То есть он был подростком, способным если не по собственной воле решать личные дела, то хотя бы оказать сопротивление чужой воле. Святослав находился под влиянием дружины (прежде всего варяжской, то есть языческой), испытывая глубокое отвращение к греко-славянской вере.
История – большая выдумщица и временами подбрасывает нам удивительные парадоксы. Святослав, первый Рюрикович с чисто славянским именем, был по характеру наибольшим варягом среди всех киевских правителей из этого дома.
«Повесть временных лет» породила определенную традицию, согласно которой Святослава принято изображать инфантильной личностью, неспособной сломить идеологическую инерцию, заложенную переворотом 882 г. Его верность язычеству толковали как проявление безразличия, подчеркнутого страхом дискредитировать себя в глазах сподвижников: «а дружина моя сему смђяти начнуть» [250, с. 52].
В действительности все было намного сложнее. Начать с того, что объяснение поступков, вложенное в уста Святослава, для второй половины Х в. выглядит весьма фальшиво. При Игоре христианская партия в Киеве оказывала большое влияние на государственные дела. Тем более после 944 г., в правление православной Ольги, которая прочно держала в своих руках всю власть. Таким образом, молодой княжич должен был заботиться не столько о высмеивании христианства, сколько об утрате позиций отжившим и полностью дискредитированным в глазах феодальной элиты язычеством. По крайней мере славянская часть дружины в большинстве своем тяготела к новой вере, чему в значительной степени Ольга была обязана прочностью своего положения (даже при взрослом сыне).
Однако наличие антихристианской оппозиции вновь сыграло деструктивную роль. Кому-то было выгодно вырастить из Святослава убежденного противника тех сил, на которые опиралась его мать. Сделать это было не очень трудно, если учесть сложность положения Руси в середине 40-х годов Х в. Святослав вырос фанатичным врагом новой религии, пронесшим через всю свою {118} недолгую жизнь нехитрую идейную платформу, суть которой заключалась в утверждении приоритета меча и физической силы по сравнению с разумом.
Второй антихристианский террор. Пока Ольга была жива и прочно держала рычаги государственного управления, Святослав сдерживал свои антихристианские эмоции и проявлял к новой вере лояльность. Отказавшись креститься сам, он не мог запретить это другим. «Аще кто хотяше волею креститися, не браняху, но ругахуся тому», — читаем в ”Повести временных лет” [250, с. 51]. Фраза нарочито неясная, грамматически не построенная. В ней нет подлежащего. Оба глагола в главном предложении стоят в третьем лице множественного числа имперфекта: «не запрещали, но насмехались». Кто именно делал это? Святослав и Ольга, как вытекает из контекста? Вряд ли, потому что трудно представить, чтобы киевская княгиня высмеивала собственную веру. Остается думать, что речь идет об обществе в целом – на Руси не преследовали, а высмеивали тех, кто хотел креститься. Однако среди униженных неофитов была и могущественная и решительная в своих действиях правительница. Христианство активно пробивало себе путь, и скорее всего был достоин осмеяния тот, кто цеплялся за дискредитированное язычество.
Цитированная летописная фраза породила традицию изображать Святослава человеком, безразличным в делах религии, при котором на Руси жилось вольготно и христианам, и язычникам. До 969 г., очевидно, так и было, но после смерти Ольги Святослав дал выход ненависти. Начался второй антихристианский террор, продолжавшийся неполных три года (969–972). Отчасти он был спровоцирован развитием событий. Благодушие князя, обусловленное его военными успехами и славой, добытой на ратном поприще, продолжалось недолго.
Провал восточной политики, приведшей к печенежскому нашествию и ставшей причиной потери причерноморских земель, неудачи на Балканах, рост народно-освободительной борьбы болгарского народа, очевидное превосходство византийской дипломатии и оружия – все это не могло не привести к стремлению свалить на кого-то последствия своей собственной недальновидной политики. Ими стали христиане — чужеземцы (греки и болгары) и свои. К этому добавились внешнеполитические соображения. В глазах Святослава христиане были репрезентантами провизантийской политики. Ведь Русская православная церковь административно подчинялась царьградской патриархии. Ее возглавлял архиерей-грек, назначенный патриархом и обязанный выполнять его распоряжения. Тем временем в ходе второй балканской войны Византия из союзника Святослава (правда, довольно эфемерного) превратилась в главного противника, что не могло не повлиять на отношение князя к «греческой» вере. {119}
Важное сообщение о развязанном Святославом антихристианском терроре имеется у В. Н. Татищева. Ссылаясь на Иоакимовскую летопись, он пишет: «По смерти Ольги Святослав пребываше в Переяславцы на Дунае, воюя на казари, болгоры и греки, имея помосчь от тестя, князя угорского и князя ляцкого, не единою побеждая, последи за Дунаем у стены долгие [какая сия стена, и где, я описания не нахожу] все войско погуби. Тогда диявол возмяте серца вельмож нечестивых, начаша клеветати на Христианы, сусчия в воинстве, якобы сие падение вой приключилося от прогневания лжебогов их христианами. Он же толико разсвирепе, яко и единаго брата своего Глеба не посчаде, но разными муки томя убиваше. Они же с радостию на мучение идяху, а веры Христовы отресчися и идолом поклонитися не хотяху, с веселием венец мучения приимаху. Он же, видя их непокорение, наипаче на презвитеры яряся, якобы тии чарованием неким людем отврасчают и в вере их утверждают, посла в Киев, повеле храмы христиан разорити и сожесчи и сам вскоре поиде, хотя вся Христианы изгубити» [653, с. 111].
Это сообщение нельзя считать выдумкой поздних летописцев – оно ничем не оправдано и вовсе ненужно с точки зрения господствующей концепции, направленной на возвеличивание дома Рюриковичей. К тому же в цитированном тексте видим яркое отражение раннесредневековой идеологии (радость мученичества), абсолютно не характерной не только для просветительства XVIII в., но и для философии предгуманизма, присущей древнерусской литературе XII—XIII вв.
Некоторые детали привлекают особое внимание. Во-первых, названа причина антихристианского террора – стремление переложить на христиан вину за собственные политические и военные неудачи. Во-вторых, очень интересно имя Глеба – брата Святослава, пострадавшего за веру. В имеющихся летописях отсутствуют какие-либо сведения о других детях Игоря и Ольги, кроме Святослава. Однако молчание источников далеко не всегда является убедительным аргументом. У нас нет оснований думать, что Святослав был первенцем у своих родителей, как это иногда утверждают исследователи [539, с. 369]. Игорь и Ольга, очевидно, имели детей до Святослава, но вряд ли среди них были сыновья, дожившие до 970–971 гг. Иначе Святослав не унаследовал бы киевский престол. Вероятно, это были дочери, которые не могли претендовать на великокняжеский титул, или же сыновья, умершие до достижения совершеннолетия. Погибший Глеб был либо младшим сыном Игоря и Ольги, либо же двоюродным братом Святослава, что нам представляется более вероятным.
В-третьих, важным является сообщение о христианах, служивших в войске Святослава. Это дает возможность подтвердить {120} достоверность комментируемого сообщения совсем с иной стороны. Договор, заключенный Святославом с Иоанном Цимисхием после поражения под Доростолом в 971 г., не содержит никаких намеков на христиан в составе русского войска. Русь, которая договаривалась с греками в том году, была исключительно языческой. Она клялась Перуном и Велесом, чем противопоставлялась «боговдохновенным царям» Иоанну, Василию, Константину и всей греческой стороне [250, с. 60–61].
Если бы князь относился терпимо к христианам и не преследовал их, такой бы формулы не было, и договор, подписанный под Доростолом, повторил бы формулировки договора 944 г. с присущим ему религиозным дуализмом. Таким образом, либо христиан в войске Святослава вообще не было, либо они были уничтожены во время войны. В обоих случаях дискриминация адептов новой веры вне сомнений.
Наконец, одним из конкретных проявлений репрессий, осуществляемых Святославом, является уничтожение церквей. В. Н. Татищев называет среди разрушенных сооружений Софийскую церковь, основанную Ольгой [654, с. 241]. Такая же судьба постигла и Николаевскую церковь на Аскольдовой могиле [653, с.110,117].
Сведения о разрушении церквей Святославом подтверждаются и археологически. Речь идет об открытии на Старокиевской горе в Киеве (территория городского некрополя IX – начала Х в.) языческого капища, при сооружении которого использованы остатки каменного сооружения с фресковой росписью [694]. Таким сооружением могла быть только раннехристианская церковь, наиболее правдоподобно – ротонда, построенная в довладимирское время (после 972 г. киевские церкви уничтожению не подвергались). Важно, что вблизи капища действительно открыты остатки ротонды начала XIII в., причем в руинах сооружения найден строительный материал (плинфа) Х в. [78].
Очевидно, первая ротонда была разрушена, а позже на ее месте построена новая где-то на рубеже XII—XIII вв. Уничтожение старой могло произойти только в период второго Святославова террора – между 969 и 972 гг.
ЦИТИРУЕМАЯ ЛИТЕРАТУРА
1. Абегян М. История древнеармянской литературы. — Ереван, 1948. – Т. 1.
12. Айналов Д. В. Княгиня Ольга в Царьграде // Тр. XII АС. – 1905. – Т. 3.
13. Айналов Д. В. Очерки и заметки по истории древнерусского искусства // Изв. ОРЯС. – 1908. – Т. 13. – Кн. 2.
22. Артамонов М. И. К вопросу о происхождении восточных славян // ВИ. – 1948. – № 9.
43. Багалей Д. И. Русская история. – М., 1914. – Т. 1.
78. Боровський Я. Є., Толочко П.П. Київська ротонда // Археологiя Киева: Дослiдження i матерiали. – К., 1979.
81. Брайчевский М. Ю. Антифеодальное восстание 945 года // Тез. докл. и сообщ. IX сес. симпоз. по аграр. истории Восточной Европы. – Таллин, 1966.
116. Вайнштейн О. Л. Роль и значение нашей родины в истории Западной Европы в средние века // Вестн. ЛГУ. – 1950. – № 5.
119. Васильевский В. Г. Введение в Житие св. Георгия Амастридского // Труды. – 1915. – Т. 3.
124. Васильевский В. Г. Житие св. Георгия Амастридского // Труды. – 1915. – Т. 3.
156. Вологодско-Пермская летопись // ПСРЛ. – 1959. – Т. 26.
162. Воскресенская летопись // ПСРЛ. – 1951. – Т. 7.
180. Голубинский Е. История русской церкви. – М., 1901. – Т. 1. – Ч. 1.
190. Греков Б. Д. Киевская Русь // Избр. тр. – М., 1959, – Т. 2.
244. Иловайский Д. И. Вероятное происхождение Ольги // Ист. соч. – М., 1905. – Т.2.
250. Ипатьевская летопись // ПСРЛ. – 1962. – Т. 2.
292. Козьма Пражский. Чешская хроника. – М., 1962.
320. Лаврентьевская летопись // ПСРЛ. – 1962. – Т. 1.
325. Ламанский В. И. Славянское Житие Кирилла как религиозно-эпическое произведение и как исторический источник. – Пг., 1916.
333. Левченко М. В. Очерки по истории русско-византийских отношений. – М., 1956.
336. Летописный свод 1497 // ПСРЛ. – 1963. – Т. 28.
337. Летописный свод 1518 г. // ПСРЛ. – 1963. – Т. 28.
345. Липшиц Е. Э. О походе Руси на Византию ранее 842 г. // ИЗ. – 1948. – № 26.
347. Литаврин Г. Г. Византия и Русь в IX–X вв. // История Византии. – М., 1967. – Т. 2.
350. Литаврин Г. Г. К вопросу об обстоятельствах, месте и времени крещения княгини Ольги // Древнейшие государства на территории СССР. – М., 1986.
351. Литаврин Г. Г. О датировке посольства княгини Ольги в Константинополь // ИСССР. – 1981. – № 5.
353. Литаврин Г. Г. Путешествие русской княгини Ольги в Константинополь: Проблема источников // ВВ. – 1981. – Т. 42.
355. Литаврин Г. Г. Состав посольства Ольги в Константинополе и ”дары” императора // Византийские очерки. – М., 1982.
359. Лихачев Д. С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. – М.; Л., 1947.
367. Лозинский С. Г. История папства. – М., 1961.
381. Мавродин В. В. Образование древнерусского государства. – Л., 1945.
384. Магнер Г. I. Русько-угорський союз IX ст. у свiтлi лiтописiв // УIЖ. – 1969. – № 7.
413. Молдован А. М. ”Слово о законе и благодати” Илариона. – Киев, 1984.
434. Никаноровская летопись // ПСРЛ. – 1962. – Т. 27.
435. Николаев В. Славяно-българскиат фактор в христианизациата на Киевска Русия. – София, 1949.
440. Никоновская летопись // ПСРЛ. – 1862. – Т. 9.
441. Новгородская первая летопись старшего и младшего извода. – М.; Л., 1950.
443. Новгородская четвертая летопись // ПСРЛ. – 1848. – Т. 4.
450. Острогорский Г. Византия и киевская княгиня Ольга // To Honor of Roman Jakobson. – 1967. – Vol. 2.
454. Пархоменко В. А. Древнерусская княгиня святая равноапостольная Ольга. – Киев, 1911.
458. Пархоменко В. А. Начало христианства Руси. – Полтава, 1913.
460. Пархоменко В. А. О крещении св. Ольги // Вера и разум. – 1911. – № 10.
466. Пашуто В. Т. Внешняя политика Древней Руси. – М., 1968.
485. Повесть временных лет. – М.; Л., 1950. – Т. 1.
508. Приселков М. Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X– XII вв. – СПб., 1913.
509. Приселков М. Д. Русско-византийские отношения IХ–ХII вв. // ВДИ. – 1939. – № 3.
510. Приселков М. Д. Троицкая летопись. – М.; Л., 1950.
516. Рамм Б. Я. Папство и Русь в Х–ХIV веках. – М.; Л., 1959.
581. Сборник материалов для исторической топографии Киева. – Киев, 1874.
539. Рыбаков Б. А. Киевская Русь и русские княжества ХII–ХIV вв. – М., 1982.
576. Сахаров А. Н. Дипломатия древней Руси: IX – первая половина Х в. – М., 1980.
577. Сахаров А. Н. Дипломатия княгини Ольги // ВИ. – 1979. – № 10.
581. Сборник материалов для исторической топографии Киева. – Киев, 1874.
611. Синопсис. Изд. 8-е. – СПб., 1798.
632. Сокращенный летописный свод 1493 г. // ПСРЛ. – 1962. – Т. 27.
633. Сокращенный летописный свод 1495 г. // Там же.
634. Соловьев С. М. История России. – М., 1959. – Кн. 1.
636. Софийская первая летопись // ПСРЛ. – 1851. – Т. 5.
647. Степенная книга // ПСРЛ. – 1864. – Т. 16. {286}
651. Тараканова С. А. О происхождении и времени возникновения Пскова // КС ИИМК. – 1950. – Вып. 35.
652. Тараканова С. А. Открытия Псковской археологической экспедиции 1946 года // Вестн. АН СССР. – 1947. – № 6.
653. Татищев В. Н. История Российская. – М.; Л., 1962. – Т. 1.
654. Там же. – 1963. – Т. 2.
660. Тверская летопись // ПСРЛ. – 1863. – Т. 15.
694. Толочко П. П., Боровський Я. Є. Язичницьке капище в ”городi” Володимира // Археологiя Києва: Дослiдження i матерiали. – К., 1979.
706. Успенский Ф. И. История Византийской империи. – СПб. – Т. 1 (без обозначения года).
708. Устюжский летописный свод. – М.; Л., 1950.
749. Шахматов А. А. Мстислав Лютый в русской поэзии // Сб. Харьк. ист.-филол. об-ва. – 1909. – Т. 18.
755. Шахматов А. А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. –СПб., 1908.
803. Boak A. E. R. The earliest Russian moves against Constantinople // Queens Quarterly. – 1948. – Vol. 55. – N 3.
812. Dvomik F. Byzantine mission among the Slavs // Constantine–Cyrill and Methodius. – New-Brunswick, 1970.
813. Dvornik F. Byzantin political ideas in Kievan Russia // DOP. – 1956. – N 9/10.
814. Dvornik F. Missions of the Greek and Western Churches in the East during the Middle Ages // XIII Internationale Congress of Historical Sciences. – М., 1970.
815. Dvornik F. The idea of apostolicity in Byzantium and the legend of the Apostle Andrew. – Cambridge (Mass.), 1958.
816. Dvornik F. The Kiev State and its relations with Western Europe // Transactions of the Royal Historical Society. – 1947. – Vol. 29. – Ser. 4.
856. Obolensky D. The Empire and its northern neighbours. 565–1018 // Byzantium and the Slavs. Collected Studies. – London, 1917.
892. Vernadsky G. Kievan Russia. – New Haven; London, 1948.
897. Vlasto A. P. The entry of the Slavs into Christendom. – Cambridge, 1970.
http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/History/Braich/06.php
