Выражаю признательность

Аннотация

 

Сэм, юноша-оборотень, в которого влюблена Грейс, становится человеком. Зато сама Грейс превращается в волка-оборотня и уходит в лес. Коул Сен-Клер, рок-звезда и вундеркинд с задатками гениального ученого, пытается найти способ вернуть ей человеческий облик, но времени у него в обрез. Дело в том, что в окрестностях Мерси-Фоллз найдена загрызенная волками девушка и жители городка требуют от властей истребить опасную волчью стаю. Теперь вопрос только в том, кто достигнет своей цели раньше – Сен-Клер или жители Мерси-Фоллз.

Книги Мэгги Стивотер обрели читательское признание и стали бестселлерами во многих странах мира!

Мэгги Стивотер
Вечность

 

Для тех, кто выбрал «да»

 

 

О, этот брошенный, этот отважный мяч,

Снова вернется он в руки твои, но иначе:

Станет весомее он с возвращеньем домой.

 

Райнер Мария Рильке

 

 

Ach der geworfene, ach dergewagte Ball,

Fullt er die Hande hicht anders mit Wiederkehr:

Rein um sein Heimgewicht ist er mehr.

 

 

ПРОЛОГ
ШЕЛБИ

 

Я умею передвигаться почти без шума.

Спешка – враг тишины. Нетерпение вредит охоте.

Я никуда не спешу.

Я бесшумно крадусь под покровом темноты. В воздухе танцуют пылинки; лунный свет, проникающий сквозь листву, превращает их в созвездия.

Тишину нарушает лишь мое дыхание, плавно выходящее сквозь оскаленные зубы. Подушечки лап беззвучно ступают по влажной земле. Ноздри раздуваются. Я вслушиваюсь в биение собственного сердца, заглушаемое негромким журчанием ручья где-то неподалеку.

Под лапой с хрустом ломается сухая ветка.

Я замираю.

Жду.

Потом медленно-медленно поднимаю лапу. Тихо, приказываю себе. Дыхание стынет на оскаленных резцах. Мое внимание привлекает какой-то шорох неподалеку. Я прислушиваюсь. Пустое брюхо сводит от голода.

Я продвигаюсь чуть дальше во тьму. Уши у меня стоят торчком; охваченный паникой зверь где-то поблизости. Олень? Томительную паузу заполняет стрекот какого-то ночного насекомого. Знать бы, крупный там зверь или нет. Если он ранен, я справлюсь с ним и в одиночку.

Что-то мягкое касается моей лопатки.

Очень хочется шарахнуться.

Очень хочется обернуться и щелкнуть зубами.

Но я не могу нарушить тишину. Долгий-долгий миг я стою неподвижно, потом поворачиваю голову и смотрю, что такое продолжает невесомо касаться моего уха.

Это нечто, названия чему я не знаю; оно парит в воздухе, подхваченное ветром. Снова, снова и снова оно касается моего уха. Я напрягаю разум, силясь воскресить в памяти название.

Бумага?

Я не понимаю, что она здесь делает, такая похожая на лист на этой ветке, и все-таки не лист. Меня охватывает смутная тревога. Чуть поодаль раскиданы по земле странные вещи, издающие незнакомый, враждебный запах. Шкура какого-то опасного зверя, брошенная и бесхозная. Я пячусь от них, оскалив зубы, и вдруг вижу мою жертву.

Только это не олень.

Это девушка, скорчившаяся в грязи. Поскуливая, она скребет пальцами землю. В свете луны кожа ее кажется неестественно белой. От нее волнами исходит страх. Он прямо-таки бьет в нос. Я и без того насторожена, а теперь шерсть у меня на загривке начинает вставать дыбом. Она не волчица, но пахнет от нее волком.

Я не издаю ни звука.

Девушка не замечает, как я приближаюсь.

Когда она открывает глаза, я стою прямо перед ней, едва не касаясь ее носом. Морду обжигает ее прерывистое дыхание, но при виде меня она пере стает дышать.

Мы смотрим друг на друга.

Чем дольше я чувствую ее взгляд, тем сильнее вздыбливается шерсть у меня на загривке.

Ее пальцы сжимаются. Когда она шевелится, человеком от нее пахнет сильнее, а волком слабее. Все внутри меня кричит об опасности.

Я оскаливаю зубы и пячусь задом. Все, чего мне сейчас хочется, – бежать прочь, затеряться среди деревьев, оказаться подальше от нее. Внезапно вспоминается повисший на дереве лист бумаги и брошенная шкура. Я чувствую себя окруженной со всех сторон: впереди меня эта странная девица, позади невесть как оказавшийся здесь листок. Я припадаю к земле, поджав хвост.

Рык начинает рваться из горла так медленно, что я сперва ощущаю его на языке и только потом слышу.

Я зажата между ней и вещами, от которых пахнет ею; вещами, повисшими на ветках и разбросанными по земле. Девушка не сводит с меня глаз, будто призывая помериться силами, не отпуская. Я ее пленница, и спасения мне нет.

Как только она закричит, я убью ее.

 

1
ГРЭЙС

 

Значит, теперь я не только оборотень, но еще и воровка.

Я очнулась в человеческом теле на опушке Пограничного леса. Где именно, было не понять: леса у нас тянутся на многие мили. Для волка – не расстояние. Для девушки – еще какое. День был теплый, погожий – просто замечательный, по меркам миннесотской весны. Если, конечно, вы не очнулись неизвестно где нагишом.

Все тело ломило. Казалось, меня связали в узел, развязали, а потом связали заново. Кожа зудела, особенно на лодыжках, локтях и коленях. В одном ухе звенело. Голова кружилась, перед глазами все плыло. И не оставляло странное ощущение дежавю.

Усугубляло мое беспокойство то, что я очнулась нагишом не просто неизвестно где, а вблизи цивилизации. Не обращая внимания на лениво кружащих надо мной мух, я поднялась и огляделась по сторонам. Сбоку от деревьев виднелось несколько маленьких домиков. Под ногами валялся разодранный пакет с мусором; его содержимое было разбросано по земле. Выглядело оно подозрительно; не исключено, что я успела им позавтракать. В дальнейшем размышления на эту тему я предпочла не и даваться.

Впрочем, мне вообще не хотелось размышлять о чем бы то ни было. Мысли возвращались в голову какими-то судорожными обрывками, всплывая в памяти, точно полузабытые сновидения. А вместе с ними пришли и воспоминания об этом мгновении – первом полубессознательном миге после превращения в человека, которое мне приходилось переживать снова и снова. И каждый раз в новых обстоятельствах. Мало-помалу до меня дошло, что в этом году я превращаюсь уже не в первый раз. И я не помнила ничего из того, что происходило в промежутках. Ну, почти ничего.

Я зажмурилась. Перед глазами стояло его лицо, желтые глаза, темные волосы. Я помнила ощущение своей руки в его руке. Помнила, как мы с ним сидели бок о бок в машине, которой, кажется, больше не существовало.

Но я не помнила его имени. Как я могла забыть его имя?

Где-то вдалеке прошуршали автомобильные шины. Машина проехала, и звук медленно затих, напоминание о близости реального мира.

Я снова открыла глаза. Думать о нем было нельзя. Я запретила себе думать. Я вспомню. Обязательно вспомню. Но сейчас следовало сосредоточиться на более неотложных вещах.

Вариантов у меня было не густо. Можно вернуться в теплый весенний лес и надеяться, что в самом ближайшем времени я снова превращусь в волчицу. Вот только ощущала я себя целиком и полностью человеком. Значит, оставался единственный выход: искать помощи у обитателей маленького голубого домика на опушке. В конце концов, судя по всему, я уже угостилась содержимым их мусорного бачка и соседского заодно тоже. Однако у этого плана было множество недостатков. Даже если я в эту самую минуту чувствовала себя как нельзя более человеком, это могло измениться в любую минуту. И потом, что первым делом подумали бы эти люди, увидев, как я в чем мать родила, выхожу из леса? Не представляю, каким образом я могла бы это объяснить, не угодив в конечном итоге в больницу или в полицию.

Сэм.

Имя всплыло в памяти внезапно, а вместе с ним и тысяча прочих вещей: стихи, нерешительным шепотом рассказанные мне на ухо, гитара в его руках, впадинка под ключицами, привычка разглаживать пальцами страницы книги во время чтения. Цвет стен в книжном магазине, его шепот по ночам, списки новогодних зароков, которые мы с ним писали на пару. И все остальное тоже: Рейчел, Изабел, Оливия. Том Калперер, швыряющий убитого волка под ноги нам с Сэмом и Коулом.

Мои родители. Боже. Родители. Я вспомнила, как стояла у них на кухне, чувствуя, что волчица рвется из меня наружу, и ругалась с ними из-за Сэма. Вспомнила, как набила рюкзак одеждой и сбежала в дом Бека. Вспомнила, как захлебывалась собственной кровью…

Грейс Брисбен.

Я не помнила ничего этого, пока была волчицей. И забуду опять.

Я присела на корточки, потому что стоять вдруг стало тяжело, и обхватила голые коленки руками. По пальцам ноги прополз коричневый паук, я не успела его стряхнуть. Над головой, как ни в чем не бывало, заливались птицы. Сквозь кроны деревьев просачивались солнечные лучи, образовывая на земле причудливый пятнистый узор. Теплый ветерок колыхал нежно-зеленую молодую листву. Вокруг полнился шорохами весенний лес. Пока меня не было, природа жила своей жизнью, как и всегда, но я вернулась и не знала больше, где теперь мое место и что мне делать.

Потом налетевший теплый ветерок, почти непереносимо пахнувший сырными палочками, взъерошил мои волосы и навел меня на мысль о еще одном возможном варианте. Кто-то, явно рассчитывая на погожий денек, вывесил на веревке во дворе одноэтажного кирпичного дома неподалеку сушиться белье. Я не замечала его, пока оно не заколыхалось па ветру. Целая веревка, полная возможностей. Обитательница домика явно была на несколько размеров крупнее меня, но к одному из висевших там платьем прилагался пояс. А значит, вариант был вполне неплох. Не считая, конечно, того обстоятельства, что придется украсть чужую одежду.

Мне доводилось совершать немало поступков, которые кому-то другому могли бы показаться предосудительными, но воровство в их число не входило. Тем более что стащить предстояло чье-то нарядное платье, которое его хозяйке, возможно, пришлось стирать вручную. Кроме него на веревке полоскались носки, нижнее белье и несколько наволочек; вероятно, у обитателей этого домика не было денег купить сушильную машину. Неужели у меня и в самом деле поднимется рука украсть чужое праздничное платье, чтобы получить возможность вернуться в Мерси-Фоллз? В кого я превратилась?

Я верну его. Как только улажу собственные дела.

Я прокралась вдоль опушки, чувствуя себя бледной и открытой всем взглядам и пытаясь получше разглядеть предполагаемую добычу. Запах сырных палочек – видимо, он и привлек мое внимание в волчьем обличье – наводил на мысль, что в доме кто-то есть. У кого хватило бы мужества уйти от такого запаха? Я не могла думать ни о чем другом. Усилием воли я заставила себя сосредоточиться на насущной задаче. А вдруг те, кто печет сырные палочки, смотрят из окна? Или их соседи? Если действовать с умом, можно большую часть времени оставаться вне поля их зрения.

Двор моей незадачливой жертвы был совершенно типичным для домов в окрестностях Пограничного леса, с типичным же набором скарба: клетки для томатов, самостоятельно вырытая яма для барбекю, телевизионные антенны с никуда не ведущими проводами. Прикрытая брезентом газонокосилка. Растрескавшийся детский бассейн из пластика, наполненный грязноватого вида песком, и садовая мебель в полиэтиленовых чехлах с подсолнухами. Уйма всякого барахла, но ничего такого, что можно было бы использовать в качестве прикрытия.

С другой стороны, если они не заметили, что волк потрошит их мусорку, может, не обратят внимания и на голую школьницу, готовящуюся стащить сохнущее на веревке платье?

Я собралась с духом, представила, будто мне предстоит совершить сущий пустяк, например, решить контрольную по математике или содрать с ноги пластырь для эпиляции, и бросилась во двор. Где-то залилась яростным лаем собачонка. Я рванула с веревки платье.

Не успела я опомниться, как все было кончено. Я снова была в лесу со скомканным платьем в руках; сердце у меня колотилось как сумасшедшее, и сама я забилась в какой-то куст, кажется ядовитого сумаха.

Там, в доме, кто-то прикрикнул на собаку: «А ну, заткнись, а не то живо за дверь вылетишь!»

Я подождала, пока сердце немного не успокоится, потом медленно и торжествующе натянула через голову платье. Оно было очень миленькое, в цветочек, слишком легкое для весны и все еще слегка влажное. Мне пришлось утянуть лишнюю материю на спине поясом, чтобы не пузырилась. В таком виде я выглядела даже вполне пристойно.

Пятнадцать минут спустя я в шлепанцах, позаимствованных на крыльце другого дома (к пятке одного из них прилипло собачье дерьмо, из-за чего, видимо, их и выставили за дверь), шагала вдоль дороги с таким видом, как будто всю жизнь здесь жила. Пустив в ход волчье чутье, как давным-давно учил меня Сэм, мне удалось сложить в голове куда более детальную картину окружающей местности, чем могли бы дать только глаза. Даже обладая всей этой информацией, я понятия не имела, где нахожусь, но одно знала твердо: это определенно не Мерси-Фоллз.

Впрочем, некоторое подобие плана у меня все же имелось. Убраться отсюда подальше, пока кто-нибудь не признал на мне свое платье и шлепанцы. Найти какое-нибудь заведение или любой другой ориентир, чтобы определить, где я нахожусь, и желательно до того, как чужая обувь натрет мне ноги. А потом каким-то образом вернуться обратно к Сэму.

План, конечно, не из лучших, но другого все равно не было.

 

2
ИЗАБЕЛ

 

Время я отсчитывала по вторникам.

Три вторника до летних каникул.

Семь вторников с тех пор, как Грейс исчезла из больницы.

Пятьдесят девять вторников до окончания школы, после чего я смогу, наконец, свалить из Мерси-Фоллз к чертовой матери.

Шесть вторников с того дня, как я в последний раз видела Коула Сен-Клера.

В семействе Калперер вторник всегда был худшим днем недели. Днем скандала. Да, в нашем доме скандал мог разразиться в любой день, но во вторник это случалось стопроцентно. Прошел уже практически год с тех пор, как умер мой брат Джек, и после двухчасовой общесемейной перебранки с криками, слышными на всех трех этажах нашего дома, и одной угрозы развода со стороны матери отец все-таки согласился ходить на семейную психотерапию вместе с нами. Это означало, что каждую среду повторялось одно и то же: мать брызгалась духами, отец в кои-то веки отключал телефон, а я сидела в громадном отцовском синем джипе, пытаясь не думать о все еще не выветрившемся запахе мертвого волка.

По средам все вели себя идеально. Первые несколько часов после сеанса у психотерапевта – совместный обед в Сент-Поле, бестолковый поход по магазинам или просмотр в кинотеатре какого-нибудь семейного фильма – проходили под знаком всеобщей благости и безмятежности. А потом все начинали удаляться от идеала, медленно, но верно, и ко вторнику атмосфера накалялась настолько, что становилась взрывоопасной.

Я обычно старалась по вторникам куда-нибудь слинять из дома.

В этот вторник я стала жертвой собственной нерешительности. Вернувшись из школы, не смогла заставить себя позвонить Тейлору или Мэдисону и позвать их сходить куда-нибудь. На прошлой неделе я ездила в Дулут в компании обоих и еще нескольких их знакомых и спустила там две сотни долларов на туфли для матери, сотню на кофточку для себя и позволила им потратить еще треть этой суммы на мороженое, которое мы так и не съели. Даже тогда я не видела в этой затее никакого смысла, кроме как поразить Мэдисона лихостью в использовании кредитки. Теперь же смысла в такой поездке мне виделось еще меньше, поскольку коробка с туфлями пылилась под маминой кроватью, кофточка сидела не ахти, а я не могла даже вспомнить, как звали всех этих ребят. Кажется, имя одного из них начиналось на букву «Д».

Так что оставалось другое мое излюбленное времяпрепровождение: плюхнуться в джип, укатить куда-нибудь к черту на рога и слушать музыку, представляя, будто нахожусь где-нибудь в другом месте. Обыкновенно мне удавалось убить, таким образом, достаточно времени и вернуться как раз к тому моменту, когда мама укладывалась спать и пик скандала был уже позади. Забавно, но раньше, когда мы еще жили в Калифорнии, у меня был целый миллион поводов свалить из дома, только тогда мне это было не нужно.

Чего мне хотелось по-настоящему, так это позвонить Грейс и выбраться с ней в город или валяться у нее на диване, пока она делает уроки. Случится ли это когда-нибудь снова, я не знала.

Я слишком долго раздумывала над выбором и упустила момент для побега. Я стояла в вестибюле с телефоном в руке, соображая, кому бы позвонить, когда по лестнице рысцой сбежал отец, и в тот же самый миг из гостиной вышла мама. Я оказалась зажата между двумя противоборствующими погодными фронтами. Оставалось лишь покрепче запереть ставни и надеяться, что буря пощадит фигурку гнома на полянке.

Я собралась с духом.

Отец похлопал меня по макушке.

– Привет, котенок.

«Котенок»?!

Я захлопала глазами, а он прошествовал мимо меня, деловитый и могущественный, великан в своем замке. Я точно перенеслась на год назад.

Я смотрела во все глаза, как он подошел к двери и остановился напротив матери. Я ожидала, что они обменяются колкостями, однако вместо этого они поцеловались.

– Что вы сделали с моими родителями? – осведомилась я.

– Ха! – отозвался отец тоном, для описания которого лучше всего подошло бы слово «бодрый». – Я был бы крайне признателен, если бы ты надела что-нибудь, прикрывающее пупок, пока не пришел Маршалл, если, конечно, не собираешься к себе наверх, делать уроки.

Мама одарила меня взглядом, в котором явственно читалось: «Я же тебе говорила», хотя она не сказала по поводу моей кофточки ровным счетом ничего, когда я вернулась из школы.

– Конгрессмен Маршалл? – уточнила я. У отца было множество однокашников, которые пробились в высшие круги, но с тех пор, как умер Джек, он практически перестал с ними общаться. Я слышала немало историй о них, в особенности, когда родители были в подпитии. – Старый гриб Маршалл? Тот самый, который затащил маму в постель перед тем, как это сделал ты?

– Для тебя он мистер Лэнди, – отрезал отец, но он уже стоял на пороге, и голос у него был не особенно рассерженный. – Не смей так говорить о матери, – добавил он, выходя.

Мама развернулась и двинулась обратно в гостиную следом за отцом. Они принялись что-то обсуждать, а потом мама даже рассмеялась.

Во вторник. На дворе был вторник, а она смеялась.

– Что он у нас забыл? – с подозрением спросила я, переходя следом за ними из гостиной в кухню.

Половину кухонного стола занимали чипсы и какие-то овощи, а другую половину – скоросшиватели, папки и исписанные блокноты.

– Ты так и не переоделась, – напомнила мама.

– Я ухожу, – отозвалась я. Решение было принято в эту самую минуту. Все папашины друзья мнили себя страшными остроумцами, хотя в действительности дело обстояло ровно наоборот, поэтому выбор был сделан. – Так что нужно Маршаллу?

– Мистеру Лэнди, – поправил меня отец. – Нам нужно обсудить кое-какие юридические вопросы, и вообще, мы с ним давно не виделись.

– Какой-то процесс?

Кое-что привлекло мое внимание, и я подобрались поближе к заваленной бумагами части стола. Разумеется, слово, которое бросилось мне в глаза – волки, было повсюду. У меня похолодело под ложечкой. В прошлом году, до того, как я познакомилась с Грейс, это был бы сладкий холодок мести, предвкушения, как волки поплатятся за убийство Джека. Теперь же, как это ни поразительно, я не испытывала ничего, кроме страха.

– Что-то о законе, который защищает волков в Миннесоте?

– Недолго ему осталось их защищать, – улыбнулся отец. – У Лэнди есть кое-какие идеи. Возможно, удастся уничтожить всю стаю.

Так вот почему он так развеселился? Потому что они с Лэнди и мамой собрались уединиться и изобрести какой-то план по истреблению волков? Можно подумать, это вернет Джека.

Между прочим, где-то в этих лесах находилась Грейс. Ему об этом не было известно, но он собирался убить и ее тоже.

– Фантастиш, – отозвалась я. – Все, я пошла.

– Куда ты? – спросила мама.

– К Мэдисону.

Мама застыла с надорванной пачкой чипсов в руках. Такого количества закусок хватило бы на весь конгресс Соединенных Штатов.

– Ты в самом деле к Мэдисону или просто рассчитываешь, что мне некогда будет проверять?

– Ладно, – сказала я. – Я еду к Кении, а кто там еще сядет мне на хвост, понятия не имею. Довольна?

– Вне себя от радости, – отозвалась мама.

Я вдруг заметила, что на ней те самые туфли, которые я купила ей на прошлой неделе. Это вызвало у меня странное чувство. Мама с папой улыбаются, она в новых туфлях, а я гадаю, не собираются ли они разнести моей подруге голову из крупнокалиберного ружья.

Я подхватила сумочку и вышла на улицу, к своему джипу. Плюхнувшись на мягкое сиденье, не стала заводить мотор, а просто сидела, зажав в руке телефон, и пыталась сообразить, что делать. Я знала, какие шаги следует предпринять, не знала лишь, хочу этого или нет. Шесть вторников с тех пор, как я разговаривала с ним в прошлый раз. Может, к телефону подойдет Сэм. Можно ведь поговорить с Сэмом.

Нет. С Сэмом нужно поговорить. Ведь конгрессмен Маршалл Лэнди и мой папаша могут в самом деле до чего-то додуматься на своем маленьком военном совете под чипсы. У меня не оставалось выбора.

Я закусила губу и набрала номер дома Бека.

– Да?

Голос на том конце провода был бесконечно знакомым, и холодок под ложечкой превратился в судорогу.

Не Сэм.

– Коул, это я, – неожиданно для самой себя ледяным тоном произнесла я.

– О, – сказал он и повесил трубку.

 

3
ГРЕЙС

 

Счет времени вместо меня вел мой урчащий желудок, и мне казалось, миновала целая вечность, прежде чем я наткнулась на какое-то заведение. Первым мне встретился магазин «Охота и рыбалка», унылое серое строение в гуще деревьев чуть поодаль от дороги, которое выглядело так, будто выросло на этой болотистой почве само собой. Чтобы добраться до входа, пришлось шлепать по подтаявшей снежной каше, которая покрывала изрытую колдобинами неасфальтированную парковку. Вывеска на дверях гласила, что, если я хочу вернуть ключи от взятого напрокат грузовика, ящик для ключей находится с тыльной стороны здания. Другая вывеска извещала о том, что у хозяев имеются щенки гончей на продажу. Два мальчика и одна девочка.

Я взялась за дверную ручку и еще раз повторила про себя свою историю. Конечно, всегда оставался шанс быть узнанной – я с некоторым потрясением осознала, что понятия не имею, много ли времени прошло с момента моего превращения в волчицу и насколько широко освещалось в прессе мое исчезновение. В Мерси-Фоллз и засорившийся унитаз мог попасть на первую полосу.

Я вошла внутрь, прикрыв за собой дверь, и поморщилась: в помещении было невыносимо жарко и воняло застарелым потом. Я плутала между полками с рыболовными снастями, крысиным ядом и пузырчатой пленкой, пока не увидела в дальнем углу прилавок. Над прилавком склонился тщедушный старик, и я немедленно поняла, что запах пота исходит от него и его полосатой рубахи.

– Вы хотите взять грузовик напрокат?

Старичок распрямился и сощурился на меня сквозь квадратные очки. За спиной у него висели рулоны скотча, каким обматывают коробки с вещами при переезде. Я попыталась дышать ртом.

– Здравствуйте, – сказала я, – нет, не хочу.

Потом вздохнула, па пустила на себя слегка трагический вид и принялась излагать свою легенду.

– Понимаете, мы с подругой только что разругались в пух и прах, и она высадила меня из своей машины. Можете себе представить? Вы не позволите мне от вас позвонить?

Он нахмурился, и я испугалась – вдруг я вся в грязи или волосы растрепаны? На всякий случай я пригладила их руками.

– Что-что? – переспросил он.

Я повторила свой рассказ, стараясь не запутаться и все с тем же трагизмом в голосе. Последнее было не так уж и сложно. Вид у него был по-прежнему нерешительный, и я добавила:

– Позвонить? По телефону? Чтобы кто-нибудь приехал и забрал меня.

– Ну да, – произнес он, наконец. – Звонок-то хоть местный или нет?

Забрезжила искра надежды. Я понятия не имела, местный это будет звонок или нет, поэтому ответила:

– В Мерси-Фоллз.

– А-а, – протянул он, что не было ответом на мой вопрос. – Ну да…

Повисло томительное молчание. До меня донеслись раскаты чьего-то смеха.

– Сейчас жена разговаривает по телефону, – сказал он наконец. – Но когда она закончит, можете позвонить.

– Спасибо, – поблагодарила я. – Кстати, где мы находимся? Мне нужно сказать моему приятелю, откуда меня забирать.

– Ну да, – произнес он опять. Думаю, эта фраза ничего для него не значила; он просто заполнял ею паузы. – Скажите ему, что мы в двух милях от Бернтсайда.

Бернтсайд. От Мерси-Фоллз до Бернтсайда было почти полчаса езды по извилистой двухполосной дороге. При мысли о том, что я преодолела такое расстояние, сама того не сознавая, точно лунатик, мне стало не по себе.

– Спасибо, – сказала я.

– По-моему, у вас к подошве собачье дерьмо прилипло, – сообщил он мне благожелательно. – Пахнет.

Я сделала вид, будто рассматриваю подошвы туфель.

– Ох, и правда. А я-то голову ломала, откуда воняет.

– Думаю, это надолго, – предупредил он. До меня не сразу дошло, что он имеет в виду свою жену и телефон.

Намек был предельно ясен.

– Пойду пока погуляю по магазину, – сказала я, и старичок явно вздохнул с облегчением, как будто посчитал себя обязанным развлекать меня все время, пока я буду торчать у прилавка.

Как только я отошла к стеллажу с приманками, как он снова склонился над прилавком и принялся там рыться. Его жена продолжала болтать по телефону, время от времени заливаясь своим странным мающим смехом, а я про должала наслаждаться запахом немытого тела.

Я осмотрела удочки, оленью голову в розовой бейсболке и муляжи сов для отпугивания птиц. В углу стояли баночки с мучными червями. Пока я таращилась на них, чувствуя, как и животе поднимается волна не то омерзения, не то предчувствия грядущею превращения, дверь снова распахнулась и в магазин вошел мужчина в кепке от Джона Дира. Они с потным старичком обменялись приветствиями. Я задумчиво погладила пальцем край ярко-оранжевого собачьего ошейника, прислушиваясь к себе и пытаясь определить, стоит сегодня ждать еще одного превращения или нет.

Внезапно мое внимание привлек разговор этих двоих. Мужчина в кепке говорил:

– Нет, пора уже принимать решительные меры. Сегодня один из них стащил у нас с крыльца мешок с мусором. Жена считает, что это собаки, но я видел следы. У собак таких больших лап не бывает.

Волки. Они говорили про волков.

Про меня.

Я вжала голову в плечи и пригнулась, как будто рассматривала собачий корм на нижней полке металлического стеллажа.

– Я слышал, Калперер пытается кое-что организовать, – сказал старик.

Тот, что был в кепке, громко фыркнул.

– Как в прошлом году? Все равно ничего не вышло. Только еще больше их раздразнил, вот и все. Неужели в этом году лицензии на рыбную ловлю столько стоят?

– Столько, столько, – закивал старик. – Но сейчас он задумал кое-что другое. Он пытается устроить то же самое, что и в Айдахо. С вертолетами и… киллерами. Нет, перепутал. Со снайперами. Да, снайперами. Он пытается внести изменения в закон.

Желудок снова подступил к горлу. Опять Том Калперер. Сначала он подстрелил Сэма. Потом Виктора. Когда он наконец уймется?

– Посмотрим, как он добьется этих изменений в обход «зеленых», – хмыкнул мужчина в кепке. – Волки занесены в Красную книгу, или как там она называется. Мой двоюродный брат схлопотал кучу проблем, когда несколько лет назад сбил одного на дороге. Еще и машину угробил. Калпереру придется попотеть.

Старик долго не отвечал, шурша чем-то под прилавком.

– Хочешь? Нет? Ну да, но он сам важная шишка в адвокатском мире. И парня его волки загрызли. И если у кого-то и получится, это у него. В Айдахо тогда со всей стаей разом покончили. Или, может, это было в Вайоминге. В общем, где-то в тех краях. Со всей стаей.

– Но не за то же, что они растаскивали мусор, – заметил тот, в кепке.

– На овец нападали. А уж когда волки убивают детей, это куда хуже овец. Так что у него может и мы гореть. Кто знает. – Он помолчал. – Эй, мисс! Мисс! Телефон освободился.

Живот у меня снова свело. Я поднялась, скрести и руки на груди; оставалось только надеяться, что посетитель в кепке не опознает платье, но он лишь мазнул по мне равнодушным взглядом и отвернулся. Судя по всему, он не относился к категории мужчин, способных ценить женские наряды. Я протиснулась мимо него. Старик передал мне телефон.

– Я совсем недолго, – пообещала я.

Старик ничем не выказал, что слышал мои слова. Пока я отходила в дальний угол, мужчины продолжили разговор, но уже не о волках.

Я посмотрела на телефонную трубку и поняла, что есть всего три номера, по которым я могу позвонить. Сэма. Изабел. Моих родителей.

Родителям звонить было решительно невозможно.

Немыслимо.

Я набрала номер Сэма. Перед тем как нажать кнопку с последней цифрой, я сделала глубокий вдох, закрыла глаза и изо всех сил послала ему отчаянный мысленный призыв снять трубку. Глаза защипало от слез. Я яростно сморгнула.

Гудок. Второй. Третий. Четвертый. Шестой. Седьмой.

Надо было настраиваться на мысль, что он может и не ответить.

– Алло?

Колени у меня подкосились. Пришлось присесть на корточки и ухватиться рукой за металлическую полку, чтобы удержаться на ногах. Краденое платье парашютом разлетелось по полу.

– Сэм, – прошептала я.

Повисло молчание. Оно тянулось так долго, что я даже испугалась, вдруг он повесил трубку.

– Ты там? – спросила я наконец.

Он рассмеялся; смех был странный, дрожащий.

– Я… я не поверил, что это на самом деле ты. Ты… Я не поверил, что это на самом деле ты.

Я позволила себе подумать об этом, потом о том, как его машина останавливается у магазина, его руки обвивают мою шею, я оказываюсь в безопасности, я снова становлюсь собой и изо всех сил делаю вид, будто никогда больше его не покину. Мне так этого хотелось, что даже живот заболел.

– Ты заберешь меня отсюда? – спросила я.

– Где ты?

– В магазине «Охота и рыбалка» в Бернтсайде.

– Ничего себе, – И сразу же: – Уже еду. Через двадцать минут буду. Уже в пути.

– Я буду ждать на парковке, – сказала я и утерла слезинку, которая каким-то образом умудрилась выкатиться из глаза, а я и не заметила.

– Грейс…

Он запнулся.

– Я знаю, – сказала я. – И я тебя тоже.

 

СЭМ

 

Без Грейс я жил в сотне различных мгновений одновременно. Каждая секунда была заполнена чужой музыкой или книгами, которые я никогда не читал. Работой. Выпечкой хлеба. Чем угодно, лишь бы это позволяло не думать. Я разыгрывал обыденность, изображал перед самим собой, что провожу самый обычный день без нее, а завтра она придет и жизнь продолжится, как будто и не прерывалась.

Без Грейс я превратился в вечный двигатель, работающий на неспособности спать и страхе остаться наедине со своими мыслями. Каждый день становился точной копией предыдущего, каждая ночь – точной копией дня. Все было не так: дом, в котором было слишком много Коула Сен-Клера и никого больше, снова и снова всплывающий в памяти образ Грейс, покрытой собственной кровью и превращающейся в волчицу, я сам, неизменный, не подвластный смене времен года. Я ждал поезда, которому никогда не суждено было прибыть на станцию. Но перестать ждать я не мог, иначе кем бы я был? Я смотрел на свой мир в зеркало.

Рильке сказал: «Не в этом ли судьба: стоять напротив… Других уделов нет. Всегда напротив».^[1]

Без Грейс у меня остались лишь песни о ее голосе и об эхе, которое продолжало звучать, когда она умолкла.

А потом она позвонила.

Когда зазвонил телефон, я, воспользовавшись погожим деньком, мыл свой «фольксваген», оттирал остатки песка и соли, наследие нескончаемой зимы. Передние стекла были опущены, чтобы слышно было музыку. Эта мелодия всегда будет связана с полным надежды мгновением, когда я услышал в телефонной трубке ее голос. «Ты заберешь меня отсюда?»

Машина и руки были в мыльной пене, но тратить время на сушку я не стал. Бросил на пассажирское сиденье телефон и повернул ключ в зажигании. Я дал задний ход, меня снедало такое нетерпение, что я, переключив передачу с обратной на первую, все давил и давил на газ, хотя нога соскальзывала с педали. Сердце билось в такт торжествующему реву двигателя.

В вышине раскинулось бескрайнее небо, голубое, с белыми барашками облаков, точно инкрустированными тончайшими льдинками, но они были слишком высоко, я не чувствовал их здесь, на теплой земле. Только минут через десять я заметил, что забыл закрыть окна; воздух высушил мыльную пену на руках, превратив ее в белые полосы. Впереди тащилась какая-то машина; я обогнал ее, хотя обгон в том месте был запрещен.

Через десять минут рядом со мной будет сидеть Грейс. Все будет хорошо. Я уже чувствовал ее пальцы, сплетенные с моими, ее щеку, прижатую к моей шее. Казалось, я не обнимал ее уже много лет. Не целовал целую вечность. Не слышал ее смеха с сотворения мира.

Я изнемогал от надежды. Два последних месяца мы с Коулом питались бутербродами с джемом, консервированным тунцом и замороженными буррито. Теперь, когда Грейс вернулась, мы будем жить по-человечески. У нас где-то завалялась банка соуса для спагетти и макароны. Почему-то мне казалось невероятно важным приготовить в честь ее возвращения нормальный обед.

Каждая минута приближала меня к ней. В голове неотступно крутились тревожные мысли, и самая главная касалась родителей Грейс. Они вбили себе в голову, что я каким-то образом приложил руку к ее исчезновению, поскольку прямо перед тем, как превратиться в волчицу, она разругалась с ними из-за меня. За два месяца ее отсутствия мне пришлось пережить допрос в полиции и обыск моей машины. Мать Грейс под различными предлогами прогуливалась мимо книжного магазина в мою смену и старалась заглянуть в окно, пока я делал вид, будто не замечаю ее. В местной газете появились статьи об исчезновении Грейс и Оливии, где была изложена вся моя подноготная, кроме разве что имени.

В глубине души я знал, что все это: Грейс в теле волчицы, враждебность ее родителей, я в своем ионом теле в Мерси-Фоллз – гордиев узел, который невозможно распутать. Но если вернется Грейс, все будет хорошо.

Я едва не проехал мимо магазинчика, неприметного строения, почти скрытого чахлыми соснами. Когда я свернул на парковку, «фольксваген» накренился, угодив колесом в одну из многочисленных выбоин, заполненных грязной водой; я слышал, как она плещется под днищем. Я притормозил и оглядел площадку. За магазином стояли на приколе несколько прокатных грузовиков. А рядом с ними, у деревьев…

Я приткнул машину на краю участка и вышел, не глуша двигатель. И тут же споткнулся о деревянную шпалу. Под ногами во влажной траве лежало цветастое платье. В нескольких шагах от него валялся шлепанец, чуть поодаль, на боку, другой. Я сделал глубокий вдох, наклонился и поднял платье, поднес смятый ком материи к лицу и ощутил еле уловимый запах Грейс, скорее даже воспоминание о запахе. Я распрямился и сглотнул.

Отсюда хорошо был виден бок «фольксвагена», забрызганный дорожной грязью. Как будто его и не мыли.

Я уселся обратно за руль, положил платье на заднее сиденье, уткнулся носом в сложенные лодочкой руки и долго-долго сидел, дыша одним и тем же воздухом и глядя поверх приборной панели на брошенные шлепанцы.

Когда я сам был волком, мне было намного легче.

 

4
КОУЛ

 

Теперь, когда стал оборотнем, я был самим собой: Коулом Сен-Клером, а когда-то был душой «Наркотики».

Я тогда думал, что если убрать рокочущие басы «Наркотики», вопли нескольких тысяч фанатов и расписанный на месяцы вперед гастрольный график – от меня ничего не останется. Однако миновали месяцы и я никуда не делся, и под ороговелой кожей, которую я сбросил, отросла новая. Теперь я стал поклонником немудрящих жизненных радостей и горячих бутербродов с сыром без подгорелой корочки, джинсов, которые не врезались в самые нежные части тела, капельки водки, здорового сна вволю.

Не знаю, насколько в эту картину вписывалась Изабел.

Дело и том, что о водке и горячих бутербродах с сыром большую часть времени я мог даже не вспоминать. А вот об Изабел сказать то же самое было невозможно. Но эти мысли нельзя было назвать и сладкими грезами. Они были скорее как зуд в паху. Когда ты чем-то занят, почти о нем не помнишь, но стоит только остановиться, туши свет.

Прошло уже почти два месяца, а о ней не было ни слуху ни духу, несмотря на несколько крайне завлекательных сообщений, которые я оставил на ее автоответчике.

Сообщение первое: «Привет, Изабел. Я лежу в постели, почти голый, смотрю в потолок и думаю… о твоей матери. Позвони мне».

Думаете, она позвонила?

Черта с два.

Я не мог оставаться в доме, когда телефон смотрел на меня буквально отовсюду, поэтому обулся и вышел на улицу. После того как поучаствовал в похищении Грейс из больницы, я еще больше углубился в исследования непонятных сил, заставляющих нас превращаться в волков. Здесь, в глуши, не было никакой возможности рассмотреть нас под микроскопом и получить настоящие ответы. Но я уже запланировал несколько экспериментов, для которых не требовалась лаборатория – только удача, мое тело и немного мужества. А для одного из упомянутых экспериментов не помешало бы заполучить еще какого-нибудь волка. Так что время от времени я совершал вылазки в лес. Вернее, набеги. Так Виктор называл наши полуночные походы в магазин за каким-нибудь фастфудом. Я совершал набеги в Пограничный лес во имя науки. Чувствовал себя обязанным довершить начатое.

Сообщение второе представляло собой полуто-раминутный фрагмент песни «I've Gotta Get a Message to You» из репертуара «Би джиз».

Сегодня погода была теплая, и я чуял запах абсолютно каждой твари, которая когда-либо обитала в лесу. Я отклонился от своего обычного маршрута.

«Коул, это я».

Я просто сходил с ума. Если голос принадлежал не Изабел, значит, Виктору. В голове становилось чересчур многолюдно. Если я в своем воображении не снимал лифчик с Изабел, то гипнотизировал взглядом телефон, а если нет, то вспоминал, как папаша Изабел швырнул труп Виктора на дорогу. Между ними и Сэмом я жил с тремя призраками.

Сообщение третье: «Мне скучно. Хочется развлечений. Сэм моет пол. По-моему, скоро я пришибу его собственной гитарой. Во-первых, хоть какое-то занятие, а во-вторых, может, он хоть тогда что-нибудь скажет. Двух зайцев одним выстрелом! По-моему, в старых поговорках и стишках чересчур много жестокости. Взять, например, эту детскую песенку "Кольцо из роз". Все так веселятся, когда ее поют, а ведь она о чуме, ты в курсе? Конечно в курсе. Вы с чумой родственные души. Слушай, а с тобой Сэм разговаривает? Мне он вообще ни хрена не говорит. Мне до смерти скучно. Позвони».

Черт. Ведь собирался же думать о своих экспериментах. Поймать волка оказалось чертовски сложно. Из всякого хлама, обнаруженного в подвале дома Бека, я соорудил множество разнообразных капканов, силков, ловушек и приманок, в которые угодило точно такое же множество разнообразных животных. И ни одного представителя вида canis lupus^[2]. Не знаю даже, что злило меня сильнее – очередное бесполезное животное в ловушке или необходимость изобретать способ извлечь его оттуда, не поплатившись рукой или глазом.

Я стал очень проворным.

«Коул, это я».

У меня в голове не укладывалось, что она все-таки перезвонила, но не подумала даже извиниться. Может, она как раз собиралась, но я пропустил это шоу, повесив трубку?

Сообщение четвертое: «Иглз», «Отель "Калифорния"» от начала до конца, только слово «Калифорния» везде заменено на «Миннесоту».

Я пнул трухлявое бревно, и оно разлетелось на дюжину черных осколков. Значит, я отказался спать с Изабел. Первый порядочный поступок за несколько лет. Ни одно доброе дело не остается безнаказанным, как говаривала моя матушка. Это был ее девиз. Наверное, про то, что когда-то меняла мне подгузники, она теперь тоже так думала.

Я очень надеялся, что Изабел сейчас гипнотизирует свой телефон. Наверняка, пока я тут гуляю по лесу, она названивает мне уже в сотый раз. И ей сейчас так же больно, как было мне.

Сообщение пятое: «Привет, это Коул Сен-Клер. Хочешь, скажу тебе две вещи? Во-первых, ты никогда не берешь трубку. Во-вторых, я не перестану оставлять тебе длинные сообщения. Это что-то вроде терапии. Мне нужно выговориться. Представляешь, что я узнал сегодня? Виктора больше нет. Я и вчера тоже об этом узнал. Я каждый день узнаю об этом заново. Не знаю, какого черта я здесь делаю. У меня такое чувство, что я никому здесь не могу…»

Я проверил ловушки. После дождя, который последние несколько дней не давал носа наружу высунуть, все было покрыто грязью. Влажная земля чавкала под ногами, а ловушки снова ничего не принесли. В той, что на бугре, было пусто. В стоящую у дороги попался енот. В ложбине – ноль. А ловушка нового вида неподалеку от сторожки была полностью уничтожена: колышки выдраны из земли, проволочные петли разбросаны вокруг, небольшие деревья поломаны, вся приманка съедена. Такое впечатление, будто я пытался поймать Ктулху^[3].

Необходимо было пустить в ход волчью логику, нот только затруднительно сделать это, временно не будучи волком.

Я подобрал обломки ловушки и двинулся к сторожке поискать что-нибудь такое, чем можно ее отремонтировать. В жизни мало вещей, которые нельзя починить при помощи кусачек.

«Коул, это я».

Не подумаю даже ей перезванивать.

Откуда-то пахнуло мертвечиной. Еще не разлагающейся, но очень скоро собирающейся перейти в эту стадию.

Я ничего плохого не сделал. Пусть теперь Изабел звонит мне двадцать раз, как я ей звонил.

Сообщение шестое: «Ну, в общем, прости, пожалуйста. В прошлый раз я немного зарапортовался. Ничего выражение? Сэм так сказал на днях. Послушай, как тебе такая теория: я думаю, он – реинкарнация мертвой английской домохозяйки в теле битла. Знаешь, у меня были знакомые, которые на концертах пели с фальшивым английским акцентом. Получалось фигово, и вообще они были придурки. Не помню, как называлась их группа. Склероз, наверное, а может, я просто слишком загадил себе мозги всякой дрянью, и ничего уже не держится. Но что-то я все о себе да о себе. Как ты-то поживаешь, Изабел Розмари Калперер? Улыбалась в последнее время? "Хот Тоддиз". Так группа называется. "Хот Тоддиз"».

Я порезал ладонь проволокой и выругался. На то, чтобы выпутаться из мешанины металла и дерева, ушло несколько минут. Я швырнул сломанный силок на землю перед собой и уставился на него. Все равно никто в этот кусок дерьма не попадется. С таким же успехом я мог бросить его в лесу. Никто не просил меня разыгрывать великого ученого.

Никто не запрещал мне уехать. До зимы превращение в волка мне не грозит, а до того времени я волен идти куда хочется. Хоть обратно домой. Вот только дом теперь был для меня просто местом, где стоял в гараже мой черный «мустанг». Я чувствовал себя там точно таким же чужаком, как и здесь, в компании волков Бека.

Мне вспомнилась искренняя улыбка Грейс. И вера Сэма в мою теорию. И то, что Грейс до сих пор жива благодаря мне. У меня снова появилась цель в жизни, и в этом было что-то смутно волнующее.

Я слизнул с порезанной ладони кровь, наклонился и подобрал разорванный силок.

Сообщение двадцатое: «Зря ты не берешь трубку».

 

5
ГРЕЙС

 

Я наблюдала за ним.

Я лежала в сырых кустах, подобрав под себя хвост, взвинченная и настороженная, но не могла отвести от него взгляда. Солнце клонилось к горизонту, вызолачивая листву с изнанки, а он все стоял и стоял. Его крики и собственная зачарованность вызывали у меня дрожь. Я положила морду на передние лапы, прижала уши к голове. Ветер доносил его замах. Он был мне знаком. Каждая частица моего тела знала его.

Я хотела, чтобы меня нашли.

И хотела бежать прочь.

Его голос то отдалялся, то снова приближался. Временами он отходил так далеко, что я почти переставала его слышать. Я приподнималась в своем убежище, размышляя, не двинуться ли на голос. Потом птицы снова затихали при его приближении.

И я поспешно ныряла в заросли, скрывавшие меня. Каждым разом он заходил все дальше и дальше.

В промежутки между его уходом и возвращением становились все продолжительнее. А во мне росло беспокойство.

Может, пойти за ним?

Он возвратился снова после долгого периода почти полной тишины. На этот раз он подобрался совсем близко, и я могла видеть его из своего убежища, где лежала, незримая и неподвижная. На миг показалось, что он заметил меня, но его взгляд был устремлен на какой-то более далекий объект. При виде его глаз в брюхе засосало от нерешительности. Что-то внутри напряглось и перекатилось, рождая ноющую боль. Он рупором приложил ко рту руки и закричал.

Если бы я поднялась, он непременно увидел бы меня. Желание быть увиденной, приблизиться к нему было настолько сильным, что я негромко заскулила. Я почти догадывалась, чего он хочет. Я почти догадывалась…

– Грейс!

Это слово пронзило меня.

Он все еще меня не видел. Просто звал в пустоту и ждал хоть какого-нибудь отклика.

Мне было очень страшно. Инстинкты прижимали тело к земле. «Грейс». Это слово снова и снова звучало внутри меня, с каждым повтором утрачивая остатки смысла.

Он развернулся, понурив голову, и медленно побрел прочь, навстречу косым лучам солнца на границе леса. Меня охватило нечто похожее на панику. «Грейс». Слово постепенно ускользало. Я чувствовала себя потерянной. Я…

Я поднялась. Если он обернется, то не может не увидеть меня, темно-серую тень на фоне черных деревьев. Нужно, чтобы он остался. Может быть, тогда это ужасное ощущение где-то внутри отпустит? Я стояла, открытая всем взглядам, совсем близко к нему, и от осознания этого у меня подкашивались мим.

Только бы он обернулся.

Но он не обернулся. Он уходил все дальше и дальше, унося с собой нечто, утраченное мною, отбирая у меня значение того слова – «Грейс», – и даже не подозревал, как близко ко мне подошел.

А я осталась молча смотреть, как он удаляется от меня.

 

6
СЭМ

 

Мне приходилось жить в зоне боевых действий.

Когда я свернул на подъездную дорожку, ведущую к дому, на машину обрушилась ударная волна музыки. Воздух вокруг дома содрогался от мощных басовых нот, все здание превратилось в один мощный динамик. Ближайшие соседи жили в многих акрах от нас, поэтому от симптомов заболевания под названием Коул Сен-Клер они были избавлены. Присутствие Коула было таким всеобъемлющим, что в четырех стенах ему становилось тесно. Оно выплескивалось из окон, рвалось из колонок стереосистемы, взрывалось внезапным криком посреди ночи. Даже лишившись сцены, он все равно продолжал оставаться рок-звездой.

С тех пор как Коул поселился в доме Бека – нет, в моем доме, – он превратил его в какую-то инопланетную территорию. Такое впечатление, что он против воли крушил все, его окружающее; хаос был побочным эффектом самого его существования. Он раскидывал коробки от компакт-дисков по полу в гостиной, оставлял телевизор включенным на рекламном канале, бросал на плите сковороды с намертво пригоревшими ошметками чего-то липкого. Пол в коридоре первого этажа был испещрен глубокими выбоинами и отметинами когтей, которые вели из комнаты Коула в ванную и обратно, этакий волчий алфавит. Он зачем-то вытаскивал из буфета все стаканы и выстраивал их по размеру на кухонном столе, оставляя все дверцы шкафчиков открытыми нараспашку; десятками смотрел старые фильмы, а перемотанные до середины кассеты бросал прямо на полу перед видеомагнитофоном, который выкопал где-то в подвале.

Когда я впервые пришел домой и увидел ужасный разгром, то испугался, что сам все это натворил. Мне понадобилось несколько недель, чтобы понять: я тут совершенно пи при чем. Дело было в Колуле. И никого, кроме себя самого, Коул в расчет не брал.

Я вылез из машины и двинулся к дому. Задерживаться там надолго я не собирался, поэтому о музыке можно было не беспокоиться. Прежде чем вернуться в лес, я хотел взять кое-какие вещи. Фонарик. Бенадрил. Проволочную клетку из гаража.

Нужно было еще заехать в магазин за фаршем – в него я собирался заложить таблетки.

Меня занимал вопрос, обладают ли волки свободой ноли и можно ли считать меня чудовищем за то, что я думал подбросить моей девушке снотворное и притащить ее к себе домой и держать там в подвале. Просто… просто волку, чтобы погибнуть, не так много и надо: чуть замешкался на шоссе, несколько дней не добыл ничего на охоте, подобрался слишком близко к чьему-нибудь заднему двору или случайно наткнулся на пьяного жлоба с ружьем – и готово.

Я жил с предчувствием потери.

Терпеть это дальше было невыносимо.

Когда я открыл заднюю дверь, басовый гул превратился в музыку. Певец искаженным динамиками голосом ревел: «Задохнись-задохнись-задохнись». Тембр показался мне знакомым, и я вдруг осознал: да это «Наркотика», поющая на такой громкости, что ее рокочущий ритм вдруг показался мне биением моего собственного сердца. Музыка отдавалась в костях.

Я даже не стал здороваться с Коулом, все равно в таком грохоте он меня не услышал бы. Свет, который он и не думал за собой выключать, выдавал историю его передвижения: через кухню в коридор и оттуда в его комнату, потом в ванную, а из нее – в гостиную, где стояла аудиосистема. Я хотел было отловить его, но времени охотиться еще и за ним вдобавок к Грейс не было. Я нашел в шкафчике рядом с холодильником фонарь, взял со стола банан и двинулся в коридор, споткнувшись по пути о грязные ботинки Коула, как попало разбросанные на проходе. Теперь я заметил, что и пол на кухне тоже покрыт грязью; в тусклом желтом свете виднелись следы подошв Коула, ходившего кругами перед шкафчиками.

Я запустил пятерню в волосы. Хотелось выругаться, но я сдержался. Что сделал бы на моем месте Бек?

Мне вдруг вспомнился пес, которого Ульрик как-то раз притащил домой с работы. Это был почти взрослый ротвейлер со странной кличкой Шофер.

Он весил примерно как я, был слегка облезлым и обладал весьма дружелюбным нравом. Ульрик улыбался до ушей, разглагольствуя о сторожевых собаках «Shutzhunde», называл он их – и о том, что со временем я полюблю Шофера как брата. За час, проведенный в доме, Шофер успел заглотить четыре фунта фарша, пожевать обложку биографии Маргарет Тэтчер – думаю, он сожрал и большую часть первой главы тоже, – и оставить на диване дымящуюся кучку.

– Убери этого лангольера к чертовой матери, – велел Бек.

Ульрик назвал Бека словом «Wichser» и ушел имеете с псом. Бек попросил меня никогда не повторять этого слова, его говорят невежественные немцы, когда понимают, что не правы, а несколько часов спустя Ульрик вернулся без Шофера. С тех пор я никогда больше не сидел па том краю дивана.

Но я не мог выставить Коула за дверь. Ему больше некуда было идти. И вообще, дело не в том, что Коул был в принципе невыносим. Его трудно было вынести «неразбавленным», ничем и никем не приглушенным.

Дом был совершенно иным, когда в нем оказывалось полно народу.

В гостиной на пару секунд воцарилась тишина, а потом динамики взорвались еще одной песней «Наркотики». В коридоре загремел голос Коула, громче и нахальней, чем он был в жизни:

 

Разбей меня на куски

Такого размера, чтоб они уместились

В твоей ладони, крошка

Я никогда не думал, что ты спасешь меня

Отбей кусок

Для своих друзей

Отбей кусок

Себе на удачу

Отбей кусок

И продай продай

Разбей меня разбей меня.

 

Слух у меня стал не такой острый, как в те времена, когда я был волком, однако все равно был лучше, чем у большинства обычных людей. Музыка налетела на меня как нечто материальное, мимо нее приходилось буквально протискиваться.

В гостиной никого не было, и я торопливо прошел насквозь к лестнице, решив, что музыку выключу на обратном пути. В аптечке в нижней ванной тоже хранились кое-какие лекарства, но я не мог заставить себя войти туда. Слишком много воспоминаний было связано у меня с ванной. К счастью, Бек, памятуя о моем прошлом, держал еще одну аптечку в верхней ванной, где была только душевая кабинка.

Даже на втором этаже басы отзывались дрожью в подошвах. Я закрыл за собой дверь и позволил себе смыть с рук засохшие потеки мыльной пены. Шкафчик был битком набит свидетельствами пребывания в доме других людей, как это обычно случается в общих ванных, и в этом ощущалось что-то смутно неприятное. Чужие мази и пасты, таблетки от недугов, которые не беспокоили больше их обладателей, расчески с волосами не моего цвета на зубцах и ополаскиватель для зубов с истекшим пару лет назад сроком годности. Давно пора избавиться от этого хлама, нужно только выкроить время.

Я осторожно вытащил флакончик с бенадрилом, и, закрывая шкафчик, краем глаза заметил свое отражение в зеркале. Волосы у меня отросли до непотребной длины, желтые глаза казались еще более светлыми в сравнении с темными кругами, которые залегли под ними. Но не волосы и не цвет глаз привлекли мое внимание, а что-то незнакомое в выражении лица, какая-то смесь беспомощности и уныния; кем бы ни был этот новый Сэм, я его не знал.

Я схватил фонарь и банан, которые оставил на краю раковины. Пока я тут прохлаждаюсь, Грейс, быть может, уходит все дальше и дальше.

Я сбежал по лестнице, перескакивая через ступеньку, в рокочущую музыку. В гостиной все так же никого не было, и я двинулся выключить стерео-спстему. Комната производила странное впечатление: торшеры у клетчатых диванов отбрасывали тени во все стороны, из динамиков грохотала музыка, но никто ее не слушал. Не по себе было скорее из за ламп, чем из-за пустоты. Они слегка отличались друг от друга, с темными деревянными основаниями и кремовыми абажурами; в дом их принес Бек, после чего Пол заявил, что теперь дом уж точно похож на дом его бабушки. Наверное, именно поэтому торшерами никогда не пользовались; мы предпочитали включать более яркую люстру на потолке. В ее свете выцветшая красная обивка дивана выглядела менее убого, а ночной мрак за окнами казался не таким непроглядным. Теперь же сдвоенные озерца электрического света на полу напомнили мне лучи прожекторов на сцене.

Я подошел к дивану.

Гостиная вовсе не была пустой.

В темном углу у дивана лежал на боку волк. Его тело конвульсивно подергивалось, пасть была полуоткрыта, зубы обнажены. Я узнал цвет шкуры и невидящие зеленые глаза. Коул.

Я застал его в процессе превращения. Логика подсказывала, что это должно быть превращение, то ли из человека в волка, то ли из волка в человека, но все равно мне стало не по себе. Я с минуту понаблюдал за ним, пытаясь понять, не надо ли открыть дверь, чтобы выпустить его наружу.

Песня закончилась, и грохочущая музыка умолкла; в ушах до сих пор стояли призрачные отзвуки ритма. Я аккуратно положил свои запасы на диван; по спине побежали мурашки нехорошего предчувствия. Коула за другим диваном все еще били конвульсии, голова его снова и снова подергивалась, бессмысленно-неистово, механически. Прямые, точно шомполы, лапы были растопырены. Из полуоткрытой пасти вытекала слюна.

Это не было превращение. Это был припадок.

Я вздрогнул от неожиданности, когда в воздухе грянул фортепианный аккорд, но это оказалась всего лишь следующая дорожка на диске.

Я протиснулся в угол и присел рядом с Коулом на корточки. На ковре рядом с ним валялись брюки, а в нескольких дюймах от них – наполовину пустой шприц.

– Коул, – ахнул я, – что ты с собой сделал?

Запрокинутая волчья голова продолжала подергиваться.

Из динамиков полился голос Коула, медленный и неуверенный на фоне аккомпанемента одинокого пианино; это был совершенно другой Коул, которого я никогда прежде не слышал.

 

Если я Ганнибал,

Где тогда мои Альпы?

 

Помощи ждать было не от кого. Вызывать «скорую» нельзя. Бек далеко. Кэрин, моей начальнице, объяснять все было бы слишком долго, даже если бы я решился доверить ей нашу тайну. Возможно, Грейс могла бы дать дельный совет, но и она была в лесу, скрытая от меня. Чувство неотвратимой утраты вдруг стало таким острым, как будто по легким при каждом вдохе проходились наждаком.

Тело Коула сотрясал один спазм за другим, голова его снопа и снова запрокидывалась назад. Он не издавал ни звука, и было что-то очень тревожное в этом молчании, в том, что единственным шумом, сопровождавшим происходящее, был шорох его шерсти, трущейся о ковер, а голос, который больше ему не повиновался, пел из динамиков.

Я сунул руку в задний карман и вытащил телефон. В такой ситуации позвонить можно было всего одному человеку. Я набрал номер.

– Ромул, – ответила Изабел после двух гудков. В ухо мне ударил дорожный шум. – Я как раз собиралась тебе звонить.

– Изабел, – сказал я. Почему-то мне не удалось произнести это достаточно серьезным тоном. Мои слова прозвучали так, будто я намеревался поболтать с ней о погоде. – По-моему, у Коула припадок. Я не знаю, что делать.

– Поверни его на бок, чтобы не захлебнулся слюной, – не колеблясь ни секунды, скомандовала она.

– Он в волчьем теле.

Коул продолжал корчиться в судорогах, охваченный битвой с самим собой. Слюна стала розоватой от крови. Я решил, что он прикусил язык.

– Естественно. – Голос у нее стал раздраженный; я уже научился понимать, что это значит – она по-настоящему обеспокоена. – Вы где?

– В доме.

– Ладно, увидимся через минуту.

– Ты…

– Я же сказала, – перебила меня Изабел. – Я как раз собиралась тебе звонить.

Ровно через две минуты колеса ее джипа прошуршали по подъездной аллее.

Еще двадцать секунд спустя я понял, что Коул не дышит.

 

7
СЭМ

 

Изабел вошла в гостиную, прижимая к уху телефон. Сумочку она швырнула на диван, на нас с Коулом взглянула лишь мельком.

– Я же говорю, у моей собаки судороги, – произнесла она в трубку. – У меня нет машины. Что я могу сделать для нее прямо здесь? Нет, не Хлоя.

Слушая ответ, она устремила взгляд на меня. Несколько секунд мы с ней смотрели друг на друга. Прошло два месяца, Изабел переменилась – у нее тоже отросли волосы, но, как и у меня, главная разница была во взгляде. Она стала незнакомкой. Наверное, она подумала то же самое обо мне.

Видимо, на другом конце провода задали вопрос, потому что она спросила у меня:

– Давно он так?

Я взглянул на часы на запястье. Руки у меня были холодные.

– Э-э… я нашел его шесть минут назад. Он не дышит.

Изабел облизала кончиком языка кукольно-розовые губы, потом перевела взгляд с меня на Коула, который все еще корчился на полу. Его грудь была неподвижна, как у ожившего мертвеца. При виде лежащего рядом шприца она зажмурилась.

– Сказали, нужно приложить лед, – бросила она, отведя в сторону телефонную трубку. – К крестцу.

Я принес из морозилки два пакета замороженных картофельных ломтиков. Когда я вернулся, Изабел уже закончила разговор и склонилась над Коулом; на таких каблучищах это выглядело рискованно. В ее позе, вернее, в наклоне головы было что-то берущее за душу. Она казалась одиноким и прекрасным произведением искусства, восхитительным, но недосягаемым.

Я опустился перед Коулом на корточки напротив нее и положил пакеты ему на спину, чувствуя себя совершенно беспомощным. Я сражался со смертью, и эти пакеты были моим единственным оружием.

– Теперь, – провозгласила Изабел, – на тридцать процентов меньше соли.

До меня не сразу дошло, что она читает надпись на боку пакета с картофелем.

Голос Коула, обольстительный и саркастический, несся из динамиков:

– Я – расходный материал.

– Что он делал? – спросила она, старательно не глядя на шприц.

– Не знаю, – ответил я. – Меня не было дома. Изабел поправила один из пакетов.

– Вот тупица.

Мне показалось, что судороги стали слабее.

– Припадок проходит, – сказал я. Потом испугался, как бы не сглазить, и добавил: – Или он умер.

– Да не умер он, – отозвалась Изабел. Голос у нее, впрочем, был не слишком уверенный.

Волк лежал неподвижно с неестественно запрокинутой назад головой. Пальцы у меня посинели от холода. Повисла гробовая тишина. Грейс, должно быть, сейчас находилась уже далеко-далеко от того места, откуда звонила. Теперь собственный план показался мне дурацким, ничуть не более разумным, чем попытка спасти Коула при помощи пакета с замороженной картошкой.

Волчья грудь оставалась неподвижной; не знаю, когда он в последний раз делал вдох.

– М-да, – сказал я негромко. – Черт.

Изабел сжала кулаки.

Внезапно волчье тело изогнула новая отчаянная судорога, он засучил лапами.

– Лед! – крикнула Изабел. – Сэм, не спи!

Я даже не шелохнулся. Огромное облегчение, испытанное мною при виде того, как тело Коула содрогнулось и забилось в конвульсиях, стало неожиданностью для меня самого. Эти новые содрогания были мне знакомы – он превращался. Волк содрогался и корчился, шкура на нем лопнула и скатилась назад. Из лап прорезались пальцы, по плечам прокатилась рябь, и они стали шире, хребет вздыбился. Сотрясаемое волнами дрожи тело волка невообразимо растянулось, под кожей вспухали узлы мускулов, скрежетали трущиеся друг о друга кости.

Через минуту на полу лежал Коул. Губы у него были синие, он хватал ртом воздух, скрюченные пальцы тянулись неведомо к чему. Кожа вдоль ребер продолжала вспухать и преобразовываться в такт каждому судорожному вдоху. Зеленые глаза были прикрыты веками, и каждый раз, когда веки смыкались, казалось, он никогда не раскроет их вновь.

Я услышал, как ахнула Изабел, и запоздало подумал, что надо было заранее попросить ее отвернуться. Я положил руку ей на локоть. Она вздрогнула.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил я.

– Нормально, – отозвалась она слишком поспешно, чтобы я ей поверил. После такого зрелища чувствовать себя нормально не смог бы никто.

На диске включилась новая дорожка, и, когда ударные начали проигрыш одной из самых известных песен «Наркотики», Коул беззвучно рассмеялся, но смех этот был совсем не веселый.

Изабел поднялась, неожиданно разъярившись, как от пощечины.

– Я здесь больше не нужна. Я пошла.

Коул протянул руку и обхватил Изабел за лодыжку. Язык у него заплетался.

– Избл Клпрер. – Он закрыл глаза и открыл их снова. Они казались щелочками. – Тзнаешь, чтделать. – Он помолчал. – Псле сгнала. Сигнала.

Я покосился на Изабел. Руки Виктора выстукивали из динамиков посмертный ритм.

– Когда надумаешь покончить с собой в следующий раз, делай это на улице, – сказала она Коулу. – Все Сэму меньше уборки.

– Изабел, – резко оборвал ее я.

Но Коул, похоже, не обиделся.

– Я просто… – Он запнулся. Теперь, когда он начал дышать, губы у него были уже чуть менее синие. – Просто пытался выяснить…

Он умолк окончательно и закрыл глаза. Мышцы у него над лопаткой все еще подергивалась.

Изабел перешагнула через не