Воспитание в Древней Руси: от язычества к христианству

Принятие христианства при князе Владимире не сразу изменило многовековой жизненный уклад, и первые века истории Руси христианской были временем сосуществования старого и нового. В народной же толще обычаи ушедшей, казалось бы, старины, переосмысляясь и нередко облагораживаясь, дожили до нового времени.

 

Древнерусское общество не было обществом равных, хотя межсословная бездна не была настолько велика, как в пору крепостного строя — в Руси Московской и тем более в Российской империи. Христианские традиции быстрее и естественнее воспринимались городскими жителями, и — прежде всего знатью. Это касалось всех сфер жизни, и не в малой степени — формирования личности.

 

Воспитание простого общинника, «людина», как в городе, так и на селе и по существу серьезно отличалось от воспитания аристократа. В первом случае растили домохозяина, призванного обеспечить достаток, чаще всего тяжелым физическим трудом, будь то в поле или в ремесленной мастерской. Во втором — растили хозяина «земли», призванного править и защищать. Однако было и ещё одно заметное отличие — в древнейшую пору русской государственности, а отчасти и позднее: селянин и простой горожанин жил в мире обычаев и представлений ещё прежней языческой эпохи и сживался с этим миром с младых ногтей. Это и порождало ситуацию «двоеверия», обличавшегося многими проповедниками христианства.

 

Впрочем, не следует считать все эти древние традиции связанными с языческой верой и «темными» по определению. Как верно отмечал русский летописец, многие его современники «сами имели в себе закон», по слову апостола, — со всеми как отрицательными, так и положительными следствиями. Что-то в «законе» шло от суеверия и древнего варварства, что-то — вполне от здравого смысла и естественной нравственности. Культуру древних славян не следует ни романтически переоценивать, ни недооценивать. До высот цивилизации и государственности славянские племена поднялись одновременно с принятием христианства — оно лишь закрепило их культурные достижения, придало им новые смыслы, новую сердцевину. Неудивительно, что многое из древнего наследия сохранялось на протяжении веков и тысячелетий — кое-что и вполне заслуженно.

 

Нам, разумеется, крайне мало известно достоверного о том, как растили детей в Древней Руси простые люди. Однако всё же процесс такого воспитания можно в общих чертах восстановить — именно благодаря сохранности древних обычаев и обрядов, подчас совпадавших ещё в новое время у разных славянских народов. Многие обычаи, дожившие до начала минувшего века, восходили в глубину тысячелетий, к праславянской ещё эпохе.

 

Своеобразной прелюдией к воспитанию, к включению ребенка в жизнь общины, был первый год его жизни. В этот период младенец в языческие времена считался ещё не вполне принадлежащим миру людей, переживались суеверные опасения «подмены» и сглаза. Соответственно, этот период наиболее насыщен многочисленными запретами, оберегами и ритуалами, призванными защитить от злых сил. Наиболее распространенный у всех славян обережный запрет — обычай не стричь младенцу ни ногти, ни волосы в первый год жизни. Он связан со свойствами, которые вообще приписывались ногтям и волосам человека — в частности, возможностью использовать их против него в колдовстве.

 

Первый год жизни — переходный период новорожденного в мир людей — завершался особым праздником, единственным отмечавшимся в народной культуре днем рождения. У всех славянских народов по основному своему содержанию праздник этот носил название «постриги». В этот день ребенку впервые стригли ногти и волосы. На празднике ребенок впервые предъявлялся широкому кругу родственников и друзей, признаваясь с этого момента полноценным человеком и будущим членом общины. В обряде использовались орудия труда, — «мужские» земледельческие и плотницкие у мальчиков, «женские» — ткацкие и прядильные у девочек.

 

Ответственность за ребенка в детские годы возлагалась не только и не столько на его родителей, но и на воспитателей. В новое время в этой роли выступали крестные, в языческой древности же — дядя или тетка по материнской линии. На последнее указывают не только многочисленные следы в фольклоре и обрядах, но и судьбы праславянских «детских» слов «дядя/дада» и «нана/няня/нена». Они обозначали и в самом широком смысле лиц, отвечающих за ребенка (независимо от пола), и крестных, и родителей, и иных старших родичей — в том числе особенно дядей с тетками. В древности, в пору раздельного проживания отдельных большесемейных общин, подрастающий ребенок какое-то время проводил с родней матери. Это особенно логично, если сами молодые родители жили как минимум до рождения ребенка в роду жены.

 

Основной целью воспитания, помимо заботы о здоровом развитии детей, являлось приучение к сельскохозяйственному труду. В народной культуре и нового времени оно начиналось при первой возможности. Это и являлось основным предметом древнейшей «науки», «наученья» — как именовался процесс наставления и обучения у всех славянских народов.

 

Увенчивалось воспитание посвятительными обрядами, обозначавшими вступление ребенка во взрослую жизнь. В качестве возрастного рубежа для таких обрядов мог выступать и 7-ой, и 12-й годы жизни. Изначально старшие дети от 7 до 12 лет выделялись в особую переходную возрастную группу. Ее нижняя граница связывалась с осознанием своей половой принадлежности (отождествляемым в народе с «умом»), а верхняя — с половой зрелостью. Естественно, древняя языческая инициация отмерла в средневековье практически у всех славянских народов. Только у восточных славян и болгар сохранились сколько-нибудь отчетливые пережитки посвятительных ритуалов. Но и эти пережитки касались только завершающей части посвящения — собственно акта принятия во взрослую, общинную жизнь.

 

Ученые догадываются, что инициация могла когда-то включать в себя нечто похожее на ритуал «перепекания» (всовывание в теплую печь), который совершался в новое время над больными младенцами. В сказках славянских народов, как известно, пытается вполне всерьёз «испечь» гораздо более взрослых детей лесная ведьма, воплощающая силы загробного мира. Обряды такого рода — символ смерти и возрождения к новой жизни. Какие-то символические испытания силы и смелости, в столкновении с природой и потусторонним, имели место во всех древних культурах. Но древнейшие и действительно страшные для посвящаемых детей обычаи, скорее всего, отмирали уже не то что в праславянскую, а в дославянскую эпоху.

 

Здесь тот самый случай, когда не следует приписывать даже языческой старине избыточных «ужасов». Уже для общих предков восточных славян сказки о «детях в лесу» были просто «страшными историями» (с хорошим концом), а не посвятительными мифами. Важнейшей частью обряда перехода являлось ритуальное пострижение, с которым связаны древние обозначения неженатых юношей — «холостой», «хлап/холоп». Завершалось обрядовое действо общей праздничной трапезой и публичным приобщением ребенка к труду. Мальчика могли впервые, символически, допустить к боронованию или пахоте, а девочка демонстрировала умение прясть. Только эта завершающая часть инициации и дожила, причем фрагментарно, до нового времени у отдельных славянских народов.

 

Посвятительные обряды 12-го года жизни знаменовали совершеннолетие, вступление в предбрачный возраст. С этого времени подростки обоего пола могли участвовать в гуляниях молодежи, имевших целью выбор пары, и вступать в ритуальные братства и сестричества, устраивавшие праздничные действа. К общению с противоположным полом в ходе разнообразных празднеств, к «ухаживанию» допускались только члены возрастного объединения после посвятительных обрядов. Вступившие в братство или сестричество относились отныне к возрастной группе «юных», обозначавшихся словами «юнох», «юноша», «юнота».

 

Стоит отметить, что последние два обозначения прилагались в праславянском к лицам обоего пола. Верхняя граница брачного возраста оставалась четко не определенной. Но у большинства славянских народов в новое время «засидевшимися» считались девушки примерно после 20 и юноши после 22-25 лет. В древности эта граница могла проходить и раньше — по 16-17 годам. Разница в возрасте между будущими мужем и женой в народной культуре, надо заметить, далеко не всегда должна была быть в пользу мужчины. Для девушек совершеннолетие определялось способностью кормить грудью. Отсюда и праславянские слова «дева», «девица», родственные «доить» и обозначавшие первоначально «кормящая, способная кормить».

 

Принятие христианства дало толчок к переосмыслению и очищению древних традиций. Посвятительные и магические обряды понемногу начинают уходить в прошлое или, как минимум, терять прежнее содержание. Языческие боги и духи лишались власти, и посвящение подрастающих более не было посвящением им. Вместо этого отныне при рождении человек посвящался Единому Богу — и крещение младенцев, сравнительно быстро вошедшее в обычай по всей Руси, стало первым и важнейшим признаком смены времён. В XI в. по сёлам уже начинали строиться христианские храмы — оплоты не только новой веры, но и основанного на ней воспитания. Роль воспитателей перелагается с сородичей на крёстных (впрочем, на первом этапе чаще всего тех же сородичей), а их долг — в приобщении ребёнка к вере. Однако в пору «двоеверия» изменения происходили медленно. Только в пору монгольского ига, сплотившего Русь вокруг Церкви как главной надежды и духовной сердцевины, времена меняются окончательно. Старое даёт дорогу новому, а новое вбирает в себя лучшее из старого, создавая то единство, которое мы называем сегодня русской народной культурой.

 

В языческую эпоху древнерусская знать была знатью прежде всего воинской. Война — не всегда оборонительная — была главным занятием древнего вождя-князя и его дружины. Долг править, вести людей, «рядить» их по праву, был производным и в любом случае касался только самого князя, а не столько его «мужей» — дружинников. Воспитание родовитого русича, соответственно, всегда, с древнеславянской эпохи, было в первую очередь воспитанием воина. Идеальный дружинный вождь — «пардус» (барс) Святослав — «легко ходил... и войны многие творил» с того самого момента, как «вырос и возмужал» (во всяком случае, по дружинному преданию). Женщину в знатной семье, очевидно, столь же целенаправленно готовили как соратницу воина, хранящую дом в его отсутствие и правящую им за него — но об этом мы почти ничего не знаем.

 

Воспитанием юного аристократа, как и простого славянина, ведал дядя по матери или иной родич по женской линии. В княжеской семье он получал почетный титул «кормильца», но нередко мог получить и более обширную власть — как Олег при Игоре Рюриковиче, присвоивший себе после взятия Киева княжеские права и титул. После принятия христианства, по крайней мере, в княжеских семьях, стали выбирать кормильцев из числа знатных бояр, необязательно связанных родством с княжеским домом. Тому была очевидная причина — крещение позволило заключать многочисленные династические браки, и материнская родня для юных княжичей оказалась труднодоступной.

 

Основные вехи воинского воспитания в языческую эпоху позволяет представить себе, пусть в преувеличенном и поэтическом виде, былина о богатыре-оборотне Волхе. Записанная в новое время и несущая на себе печать прошедших веков, она в то же время содержит многие древние черты, восходящие к самым началам славянской истории.

 

Волх ещё в колыбели просит у матери:

 

Пеленай меня, матушка,

В крепки латы булатные,

А на буйну голову клади злат шелом,

По праву руку палицу.

 

В то, что древние воители росли если не с колыбели, то встав на ноги, с оружием под рукой, вполне можно поверить. По преданию, того же Святослава после гибели отца, ещё в весьма нежном возрасте, посадили на коня перед битвой и позволили сделать символический бросок — толкнуть копье между конских ушей в знак начала битвы.

 

В семь лет Волха отдают учиться грамоте, и это уже знак христианской эпохи, к которому мы ещё вернёмся. В языческую пору власть имущие обучались совсем иным «мудростям» или убеждали в том окружающих, и к ним былинный герой приступает в возрасте десяти лет:

 

Обертываться ясным соколом...

Обертываться серым волком...

Обертываться гнедым туром золотые рога.

 

Сверхъестественная сила, в чем бы она ни выражалась, считалась у всех язычников принадлежностью законного вождя, и славяне не были исключением. Их князья числились «дажьбожьими внуками», кровными потомками Солнца, а былинный Волх — сыном Змея.

 

Двенадцать лет — время первых походов. Былинный Волх «стал себе... дружину прибирать». Так было ещё и в христианское время. Князь Владимир Мономах свой первый поход совершил в двенадцать лет, — для древнего руса пора вступления во взрослую жизнь. Завершался этот переходный период в пятнадцать, когда молодой воин считался уже годным и для войны, и для предводительства в ней, и для вступления в брак.

 

В печорском варианте былины о Волхе мать просит у Бога (конечно, уже христианского) для сына достоинств разных героев былинного эпоса:

 

Тулово ему бы Святогорово...

Да сила Самсона Колыбановиця...

Да конь бы Ильи, Ильи Муромца...

Кафтан бы ему Дюка Степановиця...

Сапожки Чурила бы Пленковича...

Шапка Кузенка Сибирчаженина...

Руковичи Казарина Петровиця...

Сметка Олешинынь Поповича...

Вешво Добрыни Микитиця...

 

Это настоящий смотр древних героических добродетелей. Здесь гигантская стать и богатырская сила встают в один ряд с конем и одеждой, а те, в свой черед, — со сметкой и вежеством. По духу этот записанный в новое время текст принадлежит давно ушедшей эпохе. Что подтверждается и тем, что далее описывается постижение Волхом всё той же оборотнической «мудрости».

 

Крещение Руси изменило многое, но многое и осталось. Ушли — или начали уходить — древние верования в магическую силу вождей. Сохранилась обязанность биться за свою землю и вести в бой других. Однако появилось и новое. Новым долгом знатного человека было править крещёным людом в мирное время, к миру и стремиться, — и не просто править, а просвещать и являть пример христианского благочестия. Здесь, кстати, особенно в княжеских семьях, произошло некоторое сближение воспитания детей обоего пола — и тех, и других готовили к правлению, наставляли в вере, в праве, в правилах поведения и языках.

 

Уже Владимир основал в Киеве первую школу. Дело было настолько необычное, что детей пришлось едва ли не силой отрывать у родителей — знатных людей, «нарочитой чади». Ярослав Мудрый основал школу в Новгороде для детей знати и русского духовенства. В его правление школы при церквах возникают по всем городам Руси — даже в небольшом тогда Курске, где рос сын княжеского наместника, будущий святой Феодосий Печерский. Обучение было, впрочем, во всяком случае для большинства, необязательным — Феодосий сам просил родителей отдать его «на учение божественных книг». В «программу» древнейших русских школ входили изучение славянской грамоты, Святого Писания, богослужения и, видимо, греческого языка. Княжеские дети обучались на дому, и их образование (а также самообразование) могло быть гораздо шире — в зависимости от наклонностей и способностей. Так, отец Владимира Мономаха Всеволод Ярославич знал пять языков.

 

О моральных ценностях, которые теперь прививались знатным людям сызмальства, — по крайней мере в идеале, — позволяет судить «Поучение» Владимира Мономаха, как раз своим детям и адресованное. На смену древним воинским добродетелям приходят теперь в качестве главных добродетели христианские: «Во-первых, Бога ради и души своей, страх имейте Божий в сердце своем и милостыню творите нескудную — ведь это начало всякому добру». «Как Василий (св. Василий Великий) учил, собрав юношей: душам чистым, неосквернённым, телам худым, кроткой беседе и соблюдению слова Господнего». «Мы, люди, грешные и смертные, если нам зло сотворят, то хотим и пожрать, и кровь пролить сразу же; а Господь наш, владея и жизнью, и смертью, согрешения наши выше голов наших терпит вновь и вновь всю жизнь нашу. Как отец, чадо своё любя, бьёт и обратно привлекает к себе, так и Господь наш показал нам победу над врагами, — тремя делами добрыми избыть врага и победить его: покаянием, слезами и милостыней».

 

Это, как говорит сам Мономах, «слова божественные» — а в следующем далее «от худого моего безумия наставлении» старое и новое уже сплетаются временами неразрывно, и древние качества вождя обретают новое христианское звучание: «Паче всего гордости не имейте в сердце и в уме... В земле ничего не храните — то нам великий грех. Старых чтите как отцов, а молодых как братьев. В доме своем не ленитесь, но все видьте; не полагайтесь ни на тиуна, ни на отрока, чтобы не посмеялись приходящие к вам дому вашему и обеду вашему. На войну выйдя, не ленитесь, не полагайтесь на воевод; ни питьем, ни едой не увлекайтесь, ни сном; и сторожи сами снаряжайте, и ночью, повсюду расставив сторожей, с воинами ложитесь, а вставайте рано; оружия не снимайте с себя спешно, без оглядки по лености — внезапно ведь человек погибает. Лжи берегитесь, пьянства и блуда, в том ведь душа погибает и тело. Куда же пойдете по своим землям, не дайте пакостей делать отрокам, ни своим, ни чужим, ни в селах, ни на полях, чтобы не проклинали вас. Куда же пойдете, где встанете, напоите, накормите нищего; более всего чтите гостя, откуда бы ни пришел к вам, доброго ли, простого ли, посла ли, — не сможете подарком, так пищей и питьем — ведь такие мимоходящие славят человека по всем землям либо добром, либо злом. Больного посетите; за мертвецом идите, ибо все мы мертвецы. И человека не минуйте, не поприветствовав, доброе слово ему дайте. Жену свою любите, но не дайте им над собой власти. Вот же конец всему: страх Божий имейте всего превыше».

 

Конечно, подлинный облик князей-Рюриковичей и их дружинников наступавшей удельной эпохи был далек от идеального. Если бы князья соответствовали описанному в «Поучении» образцу, то «Поучение» никогда бы не было написано. И летописцы того же времени осуждали современных им князей и бояр за то, что те, разделяя грехи и даже суеверные заблуждения предков-язычников, в то же время лишены их добрых качеств. Однако Мономах и другие наставники правителей задавали именно идеал справедливого, милосердного и богобоязненного, подлинно христианского правителя. Идеал, который по мере утверждения веры укоренялся в сознании всё большего числа людей — и сам по себе уже вынуждал власть предержащих с собой считаться.

 

Сергей Алексеев, историк