2020-07-01
827Аттикус был на половине пути к завершению своей речи, обращенной к присяжным. На его столе лежали бумаги, очевидно, он вытащил их из портфеля, который спокойно стоял возле его стула. Том Робинсон мял их в руках.
«…отсутствие какого-либо подтверждающего доказательства, этому человеку предъявлено обвинение, которое влечет за собой смертную казнь, и сейчас он находится под следствием, от которого зависит его жизнь.
Я пнула Джема. «Как давно он говорит?»
«Он только принялся за доказательства», - прошептал Джем. Мы снова посмотрели вниз. Аттикус говорил легко с некой беспристрастностью, как будто диктовал письмо. Он медленно прохаживался взад и вперед перед присяжными, и присяжные, казалось, внимательно слушали его: они сидели не с опущенными головами и следили глазами за Аттикусом взад и вперед, и, казалось, оценивали его. Я полагала, что они делали так, потому что Аттикус не был громовержцем.
Аттикус замолчал, затем сделал нечто, чего обычно не делает. Он отсоединил свои часы от цепочки и положил их на стол, сказав «С разрешения суда-»
Судья Тейлор кивнул, и потом Аттикус сделал что-0то. Чего я никогда не видела, чтобы он делал до или после этого, на публике или нет: он расстегнул жилет, расстегнул воротник, ослабил галстук и снял пиджак. Он никогда не расслаблял и лоскуточка своей одежды, пока не раздевался перед сном, и для меня с Джемом это было равносильно тому, если бы он стоял перед нами абсолютно голый. Мы испуганно переглянулись.
Аттикус засунул руки в карманы, и когда он вернулся к присяжным, я увидела золотую пуговицу на его воротнике и кончики ручки и карандаша, мерцающие на свету.
«Джентльмены», сказа он. Мы с Джемом снова переглянулись: Аттикус мог так сказать «Глазастик». Его голос утратил сухость, беспристрастность, и он разговаривал с присяжными, как будто это были люди на углу почты.
«Джентльмены», - говорил он, - «я буду краток, но я хотел бы использовать оставшееся у меня время, чтобы напомнить вам, что это не сложный случай, и не требует ни минуты для анализа запутанных фактов, но он требует от вас быть уверенными вне всяких сомнений насчет виновности подсудимого. Начнем с того, что это дело никогда не должно было дойти до суда. Оно такое же простое как дважды два.
Штат не предъявил ни малейшего медицинского освидетельствования для доказательства того, что преступление, в котором обвиняется Том Робинсон, когда-либо совершалось. Вместо этого обвинение основывается на показании двух свидетелей, чьи утверждения, которые не только оказались под большим сомнением на перекрестном допросе, но и решительно опровергнутыми подсудимым. Подсудимый не виновен, но виновный находится в зале суда.
«В моем сердце нет ничего кроме сожаления по отношению к главной свидетельнице происшествия, но оно не распространяется на то, что она поставила на карту жизнь человека, прилагая все усилия, чтобы избавиться от своей собственной вины.
«Я говорю «вина», джентльмены, потому что это была вина, которая толкнула ее на это. Она не совершила преступление, она просто нарушила священный, соблюдаемый веками кодекс нашего общества, этот кодекс настолько суров, что кто бы его ни нарушил, его бы затравили и изгнали из общества, как недостойного того, чтобы жить рядом с ним. Она жертва бедности и невежества, но я не могу сочувствовать ей: она – белая. Она вполне хорошо осознавала чудовищность своего преступления, но из-за того, что ее желания были сильнее, чем кодекс, она нарушила его, она сознательно нарушала его. Он нарушила закон, и ее следующее действие – нечто, что мы в то или иное время узнаем. Она поступила так, как поступает каждый ребенок – она пыталась избавиться от доказательства своей вины. Но сейчас перед нами не ребенок, прячущий украденное: она нанесла своей жертве сокрушительный удар – из необходимости она должна избавится от него – она должна была устранить его из своего окружения, из этого мира. Она должна уничтожить улики своего преступления.
«Что за доказательство?» Том Робинсон, человек. Она должна избавиться от Тома Робинсона. Том Робинсон был единственным напоминанием о ее преступлении. Но что она совершила?. Она соблазнила негра.
«Она – белая, и соблазнила негра. Она сделала то, что в нашем обществе неописуемо: она поцеловала черного мужчину. Не старого дядюшку, а сильного молодого негра. Ни какой кодекс не имел для нее никакого значения раньше, но после того, как она переступила его, он с грохотом обрушился на нее.
«Ее отец видел это, и свидетель дал показания на его замечания по этому поводу. Что сделал отец? Мы не знаем, но есть косвенные доказательства, которые указывают на то, что Mayella Ewell была жестоко избита тем, кто действовал почти исключительно левой рукой. Мы частично знаем, что сделал Мистер Ewell: он сделал то, что сделал бы любой богобоязненный, упорный, уважаемый белый человек при данных обстоятельствах – он дал показания для ареста, которые без сомнения подписал левой рукой, а Том Робинсон сидит сейчас перед вами, дав клятву своей единственно хорошо функционирующей рукой – правой рукой».
«И такой тихий, порядочный, скромный негр, который имел явную неосторожность «пожалеть» белую женщину вынужден противопоставить свое слово против слова двух белых людей. Мне не нужно напоминать вам, как они выглядели и вели себя на месте свидетеля – вы сами их видели. Свидетели по этому делу, за исключением шерифа округа Мейкомб, предстали перед вами, джентльмены, перед судом, в циничной уверенности, что их показания не вызовут сомнений, уверенные, что вы, джентльмены, пойдете с ними заодно в предположении – порочном предположении – что все негры врут, все негры – безнравственные существа, всех негров-мужчин должны опасаться женщины.
А это по своей сути, джентльмены, есть ложь черная, как кожа Тома Робинсона, и вы не хуже меня знаете, что это ложь. Вы знаете правду, а правда это такова, что некоторые негры врут, некоторые негры безнравственны, некоторых негров опасаются женщины – черные или белые. Но это можно сказать о всем человечестве, а не о какой-то конкретной расе. В зале суда нет ни одного человека, кто никогда не врал, кто никогда не совершал аморального поступка, и из всех живущих мужчин нет такого, кто хоть раз не смотрел бы на женщину с вожделением.
Аттикус замолчал и достал носовой платок. Потом снял очки и протер их, и мы сделали еще одно открытие: никогда до этой минуты м не видели, чтобы он потел, - он был из тех, на чьем лице никогда не увидишь испарины, а сейчас оно блестело, как от загара.
«Еще одно, джентльмены, перед тем как я закончу. Томас Джефферсон сказал однажды, что все люди созданы равными; янки и моралисты из департаментов в Вашингтоне вечно нам об этом твердят. В 1935 году есть люди, которые склонны повторять эти слова по поводу и без. Самым нелепым примером этого может служить то, что педагоги переводят из класса в класс тупиц и лентяев наравне со способными учениками и серьезно объясняют. Что иначе нельзя, ибо все люди созданы равными, и дети, оставляемые на второй год, невыносимо страдают от осознания своей неполноценности. Мы знаем, что люди не созданы равными в том смысле, как нас хотят заверить: одни люди умнее остальных, у других по воле случая больше возможностей, третьи больше зарабатывают, одним женщинам лучше удаются пироги, чем другим, - некоторые люди рождаются более одаренными, чем остальные».
«Но в одном отношении в наше стране все люди равны, есть у нас одно установление, один институт, перед которым все равны – нищий и Рокфеллер, тупица и Эйнштейн, невежда и ректор университета. Институт это, джентльмены, не что иное. Как суд. Все равно, будь то верховный суд Соединенных Штатов, или самый скромный мировой суд где-нибудь в глуши, или вот этот достопочтенный суд, где вы сейчас заседаете. У наших судов есть недостатки, как у всех человеческих институтов, но суд в нашей стране – великий уравнитель, и пред ним поистине все люди равны».
«Я не идеалист, чтобы свято верить в честность наших судов и системы суда присяжных. Суд в целом, джентльмены, не лучше, чем каждый из вас, присяжных, сидящих передо мной. Суд совершенен лишь настолько, насколько совершенен суд присяжных, а суд присяжных совершенен лишь настолько, насколько совершенен каждый из них. Я уверен, что вы, джентльмены, рассмотрите показания, которые вы здесь слышали, беспристрастно, вынесете решение и вернете обвиняемого его семье. Бога ради, исполните свой долг.
Голос Аттикуса оборвался, отвернувшись от присяжных, он сказал еще что-то, но я не расслышала. Он сказал это больше для себя, чем для них. Я пнула Джема
«Что он сказал?»
«По-моему, он сказал: Бога ради, поверьте ему».
Дальше все было как во сне: вернулись присяжные, они двигались медленно, будто пловцы под водой, и голос судьи Тейлора с трудом доносился, словно издалека. И тут я увидела то, что замечаешь, на что обращаешь внимание, только если у тебя отец адвокат, и это было все равно, что смотреть, как Аттикус выходит на середину улицы, вскидывает ружье, спускает курок, и все время знать, что ружье не заряжено. Присяжные никогда не смотрят на подсудимого, если они вынесли обвинительный приговор. Когда эти присяжные вернулись в зал, ни один из них не взглянул на Тома Робинсона. Старшина присяжных передал Мистеру Тейту листок бумаги, Мистер Тейт передал его секретарю, а тот – судье. Я зажмурилась. Судья Тейлор читал:
«Виновен…виновен…виновен…виновен…» Я украдкой посмотрела на Джима: он так вцепился в перила, что его пальцы побелели, и от каждого «виновен» плечи у него вздрагивали, как от удара. Судья Тейлор что-то говорил. Он зачем-то сжимал в руке молоток, но не стучал им. Будто в тумане я видела: Аттикус собрал со стола бумаги и сунул в портфель. Щелкнул замком, подошел к секретарю суда, что-то ему сказал, кивнул Мистеру Джилмеру, потом подошел к Тому Робинсону и стал ему что-то шептать, положив руку ему на плечо. Аттикус снял со спинки стула свой пиджак и накинул его на плечи. Затем он вышел из зала, но не в ту дверь как всегда. Он быстро прошел через весь зал к южному выходу, вероятно, хотел побыстрее попасть домой. Я все время смотрела на него. Он так и не взглянул наверх. Кто-то легонько толкнул меня, но мне не хотелось оборачиваться, я не отрываясь смотрела на людей внизу, на Аттикуса, который одиноко шел по проходу. – Мисс Джин Луиза. Я оглянулась. Все стояли. Вокруг нас и по всей галерее негры вставали с мест. Голос преподобного Сайкса прозвучал издалека, как перед тем голос судьи Тейлора: - «Встаньте, Мисс Джин Луиза. Ваш отец идет.
