Русской эмиграции (20 - 50 е годы ХХ в.)»

Тема «Политико-правовые взгляды

1. Политические взгляды Н. А. Бердяев (1874—1948).

2. Общественно - политические взгляды П. Сорокина (1889-1968 гг.).

3. Христианский социализм  С.Н. Булгакова (1871-1944) и Г.П. Федотова (1886—1951).

Политические взгляды Н. А. Бердяева (1874—1948),

 

Николай Александрович Бердяев, подобно С.Л. Франку начинал с юношеского увлечения марксизмом, которое за­тем сменилось полным отрицанием радикальных путей обществен­ного переустройства и переходом на позиции религиозной христи­анской философии; как и Франк, Бердяев не принял Октябрьскую революцию, и стал одним из пассажиров «философского парохода» в 1922 г.

Основную часть своей эмигрантской жизни Бердяев провел в Париже, там были созданы многие его работы, получившие мировое признание и сделавшие Бердяева одним из самых известных в мире русских мыслителей. Среди социально-политических работ эми­грантского периода отметим «Смысл истории», «Новое средневековье. Размышление о судьбе России и Европы», «Христианство и классовая борьба», «Истоки и смысл русского коммунизма», «Русская идея».

Бердяев с самого начала достаточно критично воспринял приход к власти большевиков, считая «философию коммунизма» антихри­стианской и антигуманистической по своей сути, а сам большевист­ский режим — антикультурным. В книге «Философия неравенства» (1918) он писал, обращаясь к большевикам: «Вы, которые учите о культуре как надстройке над материальной, экономической жиз­нью общества, можете лишь разрушать культуру. Ваше отношение к культуре не может быть до глубины серьезным. Демократизация и социализация человеческих отношений вытесняют высший куль­турный слой. Но без существования такого слоя и без уважения к нему культура невозможна».

В то же время, Бердяев признавал, что в социально-экономиче­ском аспекте марксизма «есть большая доля правды, которая вполне может быть согласована с христианством». Эта правда заключается в идее равенства, братства всех людей. Коммунизм является реакцией на развитие буржуазных отношений в мире, которые превращают че­ловека «в вещь и товар». Свой общественный идеал Бердяев обозна­чил как «персоналистический социализм» — строй, который соединил бы в себе принцип высшей ценности человеческой личности, ее сво­боды (чего так не хватает в социализме) с принципом «братской общ­ности всех людей», отсутствующем при капитализме. Революцию Бердяев определял как «малый апокалипсис исто­рии», по аналогии с глобальным Апокалипсисом, завершающим в христианстве земную историю человечества. Когда внутри какого-либо общества накапливается слишком много неправды, неспра­ведливости, негативных и разрушительных сил, следует «малый» Божий суд в форме революции. Таким образом, революция — это неизбежное следствие греховности и несовершенства этого мира. В этом смысле и русская революция стала закономерным итогом раз­ложения старого режима и всех его институтов.

Столь же закономерен был и приход к власти большевиков. Их победа была обусловлена не только конкретными обстоятельствами (провалом либеральных сил после Февраля, наличием у большеви­ков лозунгов, привлекательных для «взбунтовавшихся масс»), но и некоторыми глубинными факторами, которые следует искать внутри русского общества. Поиску этих причин и осмыслению феномена рус­ской революции посвящено несколько работ Бердяева, среди которых самой известной стала книга «Истоки и смысл русского коммунизма».

В этой работе, обращенной в первую очередь к иностранному чита­телю, Бердяев выводит большевизм не из марксизма, а из русской исто­рии и культуры. Хотя большевизм и был порождением западной со­циалистической идеологии и с этой точки зрения представляет собой явление интернациональное, в то же время он тесно связан с особен­ностями исторического пути России, со спецификой развития русского общества. «Я хотел показать в своей книге, — пишет Бердяев, — что рус­ский коммунизм более традиционен, чем обыкновенно думают, и [он] есть трансформация и деформация старой русской мессианской идеи».

Бердяев убежден, что в обличии коммунистического Советского Союза возродилось государство, типичное для России во всех смыслах: «...чуда рождения новой жизни не произошло… пало ста­рое священное русское царство и образовалось новое, тоже священ­ное царство, обратная теократия.» Особую символику философ ус­матривает в перенесении большевиками столицы из Петрограда в Москву — это событие, о котором мечтали когда-то русские славя­нофилы, лишний раз подчеркивает традиционность и преемствен­ность советской государственности. Произошла замена русского православного царства на «русское коммунистическое царство». Эта замена случилась тем легче, что большевизм соответствовал, во-первых, логике исторического развития России на протяжении столетий, а во-вторых, глубинным свойствам «русской души». Что касается характерных черт русской политической традиции, вос­произведенных большевиками, это

· этатизм и деспотизм, истоки которого Бердяев усматривает в иосифлянской идеологии Грозного);

· привычка к милитаризация общества;

· наличие «единой веры для народных масс», с той разницей, что православие после 1917 г. заменил «по-русски трансформированный марксизм». По своей сути коммунизм — это такая же целостная иде­ология, призванная ответить на вопрос о смысле жизни, охватить все бытие человека. Русский народ векам жил в условиях тотальной доктрины, постулируемой государством, поэтому России не под­ходил либерализм деятелей Февраля, она могла принять только та­кую — всеобъемлющую, абсолютную идеологию;

·  насильственное насаждение нового строя. Ломка всего общества, проводимая большевиками, оказалась привычной для русского народа, ведь точно такую же «революцию сверху» совершил когда-то Петр I. Бердяев вообще усматривает много параллелей между фигурами Пе­тра и Сталина: «…коммунизм в период сталинизма не без основания может представляться продолжением дела Петра Великого».

Основатель советского государства В.И. Ленин тоже был фигурой глубоко национальной, типичной для России. Он, с одной стороны, воплотил в себе качества обычного русского интеллигента с его сек­тантством, максимализмом, отрицанием духовных ценностей, от­вращением к капитализму и проч., а с другой — типичных русских правителей: «великих князей московских, Петра Великого и русских государственных деятелей деспотического типа».

Если же говорить о психологической близости большевизма душе русского народа, то здесь Бердяев подчеркивает, что марк­сизм с его верой в «светлое будущее» человечества и идеей постро­ения идеального коммунистического общества очень хорошо «лег» на такие черты русского менталитета, как:

· «православный, из Византии полученный, аскетизм, устрем­ленность к потустороннему миру»;

· готовность к жертвам и долготерпению, «способность нести страдания и жертвы во имя своей веры»;

· жажда социальной правды. Это традиционное для русского народа «искание царства, основанного на правде» было следствием «неправды» реально существующего государства, которая порож­дала неизбывную мечту о лучшей доле у массы простых людей; — русское мессианство, которое было результатом укорененности в народном сознании средневековой доктрины «Москва — Третий Рим»;

· вера в особый путь России;

· коллективизм, отсутствие уважения к собственности и свобо­де. Бердяев говорит, что свободы, полученные русским народом после свержения самодержавия, были ему вовсе неизвестны, они не представляли для него ценности, поэтому он и не собирался за них бороться, равнодушно отнесшись к тому, что их отобрали большевики;

· религиозность. В коммунистической России каждый член обще­ства живет, в первую очередь, не для себя, а для служения общему делу, ради «сверхличной цели», он вносит свой вклад в дело переустройства мира, что очень близко христианскому мироощущению: «…лучший тип коммуниста, т.е. человека целиком захваченного служением идее, способного на огромные жертвы и на бескорыстный энтузиазм, возмо­жен только вследствие христианского воспитания человеческих душ.»

В идейном смысле большевизм также возник не на пустом месте, он имел своих предшественников в ключевых фигурах русской ин­теллигенции — в Белинском, Бакунине, Чернышевском, Нечаеве и многих других: «Вся история русской интеллигенции подготовля­ла коммунизм». В большевизме произошло парадоксальное соеди­нение старой русской народнической традиции, которая стреми­лась всеми силами избежать капиталистической стадии развития России, с марксизмом. Ведь, в отличие от меньшевиков, сторонни­ки Ленина не желали ждать вызревания объективных условий для социалистической революции через развитие капитализма, они сделали упор на революционную волю, а не на интеллектуальную теорию. Большевизм воспринял, в первую очередь, не научную, а мессианскую сторону марксизма, т.е. идею построения нового иде­ального общества в ходе революционной борьбы пролетариата. Тем самым в большевизме произошла «русификация марксизма», со­единение Маркса со Стенькой Разиным, по выражению Бердяева.

Таким образом, Советская Россия — одна из ипостасей истори­ческой российской государственности, «третье явление русской великодержавности» после Московского царства и Императорской России. Большевизм был традиционен и национален, хотя он во­площал не только позитивные, но и негативные стороны русской традиции. Поэтому, делает вывод Бердяев, в России «революция могла быть только социалистической», а «революция либеральная, буржуазная, требующая правового строя, была утопией, не соответ­ствующей русским традициям» («Русская идея»).

 

2. Антикоммунистические взгляды П. Сорокина (1889-1968 гг.).

 

Огромную роль в развитие русского антикоммунизма вносит и П.А. Сорокин, известный социолог, также высланный из России в 1922 г. Он рассматривает общество как совокупность коллективных единств, связанных между собой разнообразными функциональными отношениями. Положение индивидов определяется их принадлежностью к соотествующим «численно организованным группам», которые разделяются на «привилегированных и обделенных, на правителей и управляемых». «Против этой фатальности – не спасает ни социализм, ни синдикализм, ни демократия, ни коммунизм. Все революции, пытавшиеся водворить равенство, только меняли актеров, но трагедию неравенства все равно не уничтожали». Более того, по его мнению, везде, где предпринимались попытки радикального сокрушения социальной дифференциации, совершалось лишь принижение общественных форм, количественной и качественной разложение демографической структуры.

Подтверждение своей правоты он находит в оценке состояния России военных и революционных лет 1914-1920 гг. Согласно его расчетам, Россия за эти шесть лет потеряла более 47 млн. человек, включая население выведенных из ее состава областей, ставших самостоятельными государствами (Финляндия, Польша). Однако дело не ограничивается только количественной стороной; гораздо трагичнее качественный момент. Сорокин утверждает, что войны и революции «всегда были орудием отрицательной селекции»; в такие периоды отбор производится «шиворот – навыворот»: убывают «лучшие элементы населения» и остаются жить и плодится «худшие», «люди второго и третьего сорта». Последнее и произошло в России, заявляет Сорокин. Прежде всего, вследствие массовой гибели мужчин, население страны «обабилось», утратило свою физическую мощь. Далее на его взгляд, социальные катаклизмы унесли, главным образом, те элементы, которые строили Россию, составляли ее ядро и посвоим свойствам были «выше азиатских инородцев». России начинала реально угрожать этническая перегруппировка, ослабление собственно русского элемента. Опасную черты перешел и «процент гибели лиц выдающихся, одаренных и умственно квалифицированных»; если к этому прибавить, то, что «лучшая кровь нации» еще и растворилась в эмиграции, то станет очевидным, насколько глубоко и до некоторой степени необратимо деградировала Россия «в биологически – расовом отношении». 

3. Христианский социализм С.Н. Булгакова (1871-1944) и Г.П. Федотова (1886—1951).

 

Сергей Николаевич Булгаков был одним из проповедников идеологии христианского социализма в русской диаспоре наравне с Г. Федотовым. Основным работы – «Основные проблемы теории прогресса», «От марксизма к идеализму».

Булгаков проделал в свое время путь «от марксизма к идеализму», а затем и к православию, завершившийся принятием сана священника. Свое неприятие идей «научного социализма» он основывает на том, что учение Маркса помимо «атеистического гуманизма, религии человечества, но без Бога и против Бога», абсолютизирует значение «материального фактора», т.е. экономики, хозяйства. Это не преминуло, на его взгяд, обернуться «идиотизацией и варваризацией» социализма в политике победившег большевизма.

Но Булгаков равно критикует и православных богословов за их «антисоциальность и антиобщественность», настаивая на необходимости взаимодействия христианства с «социологией, политической экономией и политикой». Он призывает церковь к «религиозному преодолению» социализма, т.е. отрицанию его негативных черт и удержанию всех тех элементов, которые «целиком укладываются» в христианство или, по крайней мере, не противоречат ему. По сути это означало превращение социализма в «необходимую форму христианской политики, направленной на исполнение евангельской заповеди любви.

Что же сближает христианство и социализм? По мнению Булгакова, это:

· во-первых, «отрицание системы эксплуатации, спекуляции, корысти», т.е. уничтожение «коренной неправды» капиталистического строя;

· во-вторых, четко выраженное стремление к ограничению роли государства «упразднению насилия, деспотизма, бюрократической опеки сто стороны государственного «Левиафана»;

· в - третьих, признание всеобщей обязательности труда и объявление войны «праздности и тунеядству».

Социалистическое переустройство общества должно вести к эмансипации личности, что достигается «посредством сложной социальной техники – социального законодательства, рабочих организаций, стачек, кооперативного движения» Без овладения этой техники немыслима христианская политика. Ее девиз: «стать на сторону труда». Тем самым христианская политика оказывается «классовой политикой», устремленной не просто к облегчению труда народа, но к подлинному освобождению его от цепей хозяйства как следствия греховности человеческой природы. Таким образом, учение Булгакова превращает религию в общественную мораль, делается орудием полезных реформ.

Георгий Петрович Федотова (1886—1951), в молодости увлекался революционными идеями, был членом РСДРП, затем отказ от ради­кализма и переход от марксистского к христианскому мировоззре­нию, наконец, эмиграция из России через несколько лет после Ок­тябрьской революции, поскольку на родине философ не видел для себя никаких творческих и жизненных перспектив. С другой сторо­ны, фигура Федотова стоит несколько особняком в ряду мыслителей русской эмиграции хотя бы потому, что он до конца остался верен идеям социализма (естественно, не в большевистском их воплоще­нии) и пытался синтезировать в своем творчестве социалистические ценности с ценностями свободы и христианской веры.

Основные работы – «О национальном покаянии», «Про­блемы будущей России. Политическая проблема», «О демократии формальной и реальной», «О свободе формальной и реальной», «Социальный вопрос и свобода» и др.

Свобода и христианство — едва ли не важнейшие темы политико-философских размышлений Федотова. Он много времени посвятил разработке вопроса о соотношении христианских ценностей и ре­альной политики. Философ был убежден, что именно христианство должно стать доминантой социальной жизни, поэтому с большой тре­вогой относился к процессам секуляризации и дехристианизации со­временной цивилизации. «Человек без Бога не может оставаться че­ловеком», — напишет Федотов в работе «О национальном покаянии».

Что касается свободы, то ее философ считал величайшей ценно­стью для любого общества. Для него свобода не в метафизическом, а в конкретном социальном смысле означала возрастание «самоопре­деления личности по отношению к обществу и прежде всего к госу­дарству» («Социальный вопрос и свобода»), и эту независимость личности нужно всеми силами защищать. Показательно, что для Федотова «самое страшное, что произошло в [советской] России, — это не истребление миллионов жизней и огромных материальных ценностей — это вытравление чувства свободы» из человека («Про­блемы будущей России. Политическая проблема»).

В этом контексте не удивительна жесткая критика Федотовым фашизма и большевизма как идеологий, принципиально враждеб­ных свободе, ибо «они стремятся к полному овладению человече­ской личностью, к совершенному использованию ее в интересах го­сударства» («Социальный вопрос и свобода»). При тоталитаризме человек уже перестает быть личностью, выполняя лишь необходи­мые для государства функции солдата, работника, производителя и т.д. Тоталитарное государство несовместимо и с христианством как с религией глубоко личной.

Но Федотова не вполне удовлетворяет и политическая система западных демократий. В статье «Социальный вопрос и свобода» он пишет, что буржуазная Европа, бывшая в Новое время защитницей политической, экономической и духовной свободы, теперь нахо­дится в очевидном кризисе: налицо признаки упадка в современ­ной европейской культуре; у западного пролетариата, все громче заявляющего о себе как о ведущей социальной силе и наследнике буржуазной культуры, сформировалась «мелкая и даже пошлая си­стема жизненных и нравственных ценностей»; Европа постоянно «идет от кризиса к кризису, к обнищанию и упадку», а капитализм «уничтожает реальную свободу масс, свободу их духовной жизни, даже свободу их труда». В другой своей работе — «О демократии формальной и реальной» — Федотов добавляет к вышеперечислен­ному еще и критику западного парламентаризма, в котором прои­зошла девальвация демократических принципов: «...для сегодняш­него дня бесспорно: народ не доверяет кандидату партии, который выступает перед ним с демагогическими обещаниями и с плохо скрываемыми лично-карьерными интересами.»

Выход, по мнению философа, заключается в глубокой социаль­ной реформе, которая создаст совершенно новый общественный порядок, называемый Федотовым «истинным «социализмом»». Этот строй должен будет устранить антиномию между личным и общественным, между индивидуальным хозяйством и социали­зацией собственности. Федотов пока не знает, каким образом это можно будет сделать, он лишь надеется, что в мире родится вели­кая социальная идея, которая выведет человечество из тупика ка­питализма, фашизма и советского социализма.

Федотов убежден, что идея нового общества может возникнуть исключительно на основе христианства, потому что только в нем возможен синтез личного и общественного: «…в христианстве — и только в нем — утверждается одновременно абсолютная ценность личности и абсолютная ценность соборного единения личностей» («Социальный вопрос и свобода»). Но помимо христианства в основание правильного общественного порядка «должна быть поло­жена неприкосновенность духовной свободы личности», которую фи­лософ понимал довольно широко. К духовной свободе он относил не только свободу мысли, слова, культурного творчества, но также свободу хозяйственной деятельности (как одной из форм «культур­ной активности») и политическую свободу, без которой невозможна свобода культуры, ведь «правительство, пользующееся монополи­ей прессы или хотя бы цензурой политической печати, не замедлит распространить эту монополию или цензуру на научную, философ­скую, религиозную мысль» («Социальный вопрос и свобода»).

Федотов называл себя социалистом, но социализм важен для него не сам по себе, а как необходимое условие свободы и реально работающей демократии, ведь для подлинного народовластия нуж­но, чтобы население страны обладало определенным благосостоя­нием. Голодный человек не может быть гражданином. «Социализм несет… возможность полноты существования, возможность жизни для широких масс… Для них эта полнота жизни является не свобо­дой, но условием для сознательного и благородного принятия сво­боды» («О свободе формальной и реальной»).

Большое место в философском наследии Федотова занимают размышления об особенностях исторического развития России. Сам себя он относил к «русским европеистам», считая, что русская культура воз­можна только как соединение национально русских и европейских начал духовной жизни. При этом Федотов принципиально отличал «европе­истов» от «западников». Последние утратили связь с Россией, с нацио­нальной почвой, превратившись в слепых подражателей, а европеисты не отрицают русские традиции и культуру, они развивают их, примиря­ют в творческом синтезе с культурой европейской. В статье «Три столи­цы», в которой Киев, Москва и Петербург предстают как символы трех векторов развития России, трех разных эпох в ее истории, Федотов пи­шет, что «в Москве нам угрожала опасность оторваться от вселенской жизни в гордом самодовлении, в Петербурге — раствориться в роман­ской, то есть латинской по своему корню цивилизации… Но истинный путь дан в Киеве: не латинство, не басурманство, а эллинство.» Киев для Федотова выступает примером того самого продуктивного синтеза рус­ского и европейского на отечественной почве.

По мнению философа, общие христианские корни всегда родни­ли Россию с Западом, «даже тогда, когда она не хотела и слышать об этом родстве» («Россия и свобода»). То, что между Россией и Евро­пой было «известное сродство», показывает поразительный расцвет русской культуры в XIX в., случившийся «благодаря прививке к русскому дичку западной культуры». Если бы этой внутренней бли­зости не существовало, если бы западная культура была чуждой Рос­сии, она лишь «искалечила бы и погубила национальную жизнь», а не привела бы к появлению Пушкина, Толстого, Мусоргского и т.д.

В этом смысле Федотову особо ценной представлялась культурная и политическая традиция Русского Севера — Новгорода и Пскова, которая дала пример уникальной «православной демократии» с разде­лением власти между князем и вечем. Русский Север Федотов воспри­нимал как историческую альтернативу московскому деспотизму, как доказательство существования европейского начала в истории России.

Новый импульс русскому «европеизму» придали петровские ре­формы. Петербург, по выражению Федотова, сменил Великий Новго­род в своей европейской цивилизаторской миссии в России. «Петер­бург воплотил мечты Палладио у полярного круга, замостил болота гранитом, разбросал греческие портики на тысячи верст среди север­ных берез и елей. К самоедам и чукчам донес отблеск греческого гения, прокаленного в кузнице русского духа» («Три столицы»). Тесное вза­имодействие с Западом «заразило» петербургскую Россию европей­ским идеалом свободы, которая от дворянского сословия постепенно расширялась на остальное население России, параллельно с все более глубокой европеизацией нашей страны: «Еще пятьдесят лет, — пишет Федотов о предреволюционной России, — и окончательная европеиза­ция России — вплоть до самых глубоких слоев ее — стала бы фактом…» («Россия и свобода»).

Но эти тенденции были прерваны большевистской революцией, которую Федотов рассматривал как победу традиции московского деспотизма, как торжество русской «азиатчины»: «Новый совет­ский человек не столько вылеплен в марксистской школе, сколько вылез на свет Божий из Московского царства, слегка приобретя марксистский лоск» («Россия и свобода»).

К несчастью для России, тип «русского европейца» и сами ев­ропейские начала не успели достаточно развиться и укорениться в русском обществе и культуре. Сильнее их оказались контрпродук­тивные силы. Это, с одной стороны, деспотическо-авторитарные тенденции, исходящие от власти, которая стремилась во что бы то ни стало «подморозить» Россию; с другой — тенденции анархо-ни­гилистические, носителем которых была радикальная часть рус­ской интеллигенции. Итогом борьбы этих двух крайностей и стала русская революция, историческая логика которой выражена в фи­гурах Николая II и Ленина — реакционера-охранителя и разруши­теля-нигилиста: «Первый спустил революцию, второй направил ее по своему пути» («Революция идет»).