Вадимир Вадимович Трусов. г. Мончегорск, Мурманская область. Творчество не об руку с жизнью

Вадимир Вадимович Трусов

г. Мончегорск, Мурманская область.           

Вадимир Вадимович Трусов – поэт, автор - исполнитель, публицист, прозаик, критик, член Союза писателей России. Заведующий отделом критики и литературоведения литературно-художественного журнала «Приокские зори». Лауреат Всероссийской литературной премии «Левша» им.Н.С. Лескова. Лауреат международных и всероссийских конкурсов авторской и патриотической песни. Автор семи книг стихов и прозы. Постоянный автор журналов «Приокские зори» и «Север».

Творчество не об руку с жизнью

(к 200-летию со дня рождения Н.А. Некрасова)

 

 

Не может сын глядеть спокойно

                                                         На горе матери родной, 

        Не будет гражданин достойный

                                                                К отчизне холоден душой…                                                                                                                                            

            В пору моей учёбы в средней школе, в блаженные 70-е годы прошлого, естественно, века, на обложках тетрадей для занятий русским языком, что о двенадцати листах, что о восемнадцати, практиковалось размещать портреты классиков отечественной литературы(включая и советскую конечно же), графические такие, с приведением, под парсуной самого автора, какой-либо поучительной цитаты из какого-либо его произведения, широко известного, конечно же. Помните, господа, а равно и дамы, ровесники мои? Так вот, тетрадь с портретом Николая Алексеевича Некрасова была «снабжена» именно тем четверостишием, коим «оснастил» аз грешный сию колонку редакторскую в качестве эпиграфа. К чему я это вспомнил, спросите? Надо же как-то и самому в тему втягиваться, и читателя в оную вводить. А казёнщина, официоз, словом, канцелярские преамбулы, порядком, признаться, надоели. Скажу лишь, что в годы моих детства-отрочества-юности творчество Н.А. Некрасова, да и сама его личность, трактовались советским литературоведением вполне однозначно, а именно, как пламенного и чистого душой певца народной доли и апологета революционной гражданственности и свободы. Что-то там вскольз упоминали о некоторых «странных» качествах натуры поэта и гражданина, так, неясным мычанием, парой предложений, эскизно, намёками, но и только. А его отношения, в частности, с семейством Панаевых  преподносились легко и непринуждённо, мол, экая несуразность, недоразумение, то ли ещё бывало. Во многом и поэтому ныне считаю, что прошедшее с той поры время даёт нам право и возможность сказать о выдающемся русском художнике слова взвешено и без излишней экзальтации, без «перетягивания каната» вправо-влево, исключив огульность и случайные эмоции. Будем проповедовать диалектический подход, дамы и господа, а именно, как призывал в одной из своих известных песен Ю. Визбор: «Спокойно, дружище, спокойно…».

            И то верно, двести лет со дня рождения Николая Алексеевича, исполняющиеся в конце сего года, прекрасное основание для уважительного и по возможности объективного взгляда на жизнь и творчество выдающегося русского поэта, создавшего свой неповторимый поэтический стиль и обогативший отечественную и мировую литературу прекрасными, талантливыми, произведениями, являющимися образцами истинного, не показушного гуманизма, кто бы и что бы там не говорил. Другое дело, что художник и человек  масштаба Некрасова не может быть, да и в реалиях не был, извините, этаким ангелочком, представителем Создателя на грешной земле, нет, он-то как раз был подвержен и страстям, и сомнениям, и, как любой другой человек, совершал ошибки, а некоторые его действия и поступки вызывали у современников и коллег весьма негативную и бурную,

до предельного накала эмоций, реакцию. Чего только не ставили в вину Некрасову его коллеги-современники: и некие спекулятивные манипуляции с рукописями известных авторов, и в целом коммерческую успешность его литературных «предприятий», и очень расчётливую, можно сказать заранее спланированную, удачливость в карточной игре…И конечно же главное – саму его поэзию, о коей не судил в своё время только ленивый литератор или равнодушный критик (ежели сие возможно).

             Поэзия Некрасова уже тем, по самой меньшей мере, интересна, что способна до сей поры вызывать неоднозначную реакцию как в читательской среде, так и в литературной, профессиональной. Одни талдычат, что это вообще не стихи, а рифмованная проза (они ещё, глядишь, объявят это тенденцией и проведут в части, касающейся техники изложения, «линию» к творчеству того же Семёна Кирсанова), другие кричат, де, он о народе стенал, а сам был вполне себе обеспечен и сыт, какое право тогда имел, и вообще, аморальный тип, то чуть ли не шведской семьёй жил, то крестьянку себе в карты выиграл, как наложницу…публицистика, а не поэзия, проза, сплошной  агитпроп…Кстати, едва ли не мощнейшее в творчестве поэта произведение, художественная панорама «Кому на Руси жить хорошо», была попросту не понята множеством коллег и читателей и определена была ими как некое недоразумение. Впрочем, вспомните практически аналогичную реакцию общественности на «Преступление и наказание», а тем более на «Братьев Карамазовых» и «Бесов» Ф.М. Достоевского, что позволяет сделать пусть не вывод, но предположение об опережающем характере лучших, передовых,  произведений литературы относительно развития общественного сознания и позволяет сделать первый шаг к исключению полемики о значимости творчества Н.А. Некрасова. В связи с этим нельзя не упомянуть и о крайне негативной реакции его, с позволения сказать, «единомышленников», революционных демократов, на выход в свет романа «Война и мир» графа Л.Н. Толстого. Одна сатира Дмитрия Минаева, «короля русской рифмы», написанная в размерности лермонтовского «Бородино», чего стоила.

             И в этой связи нельзя проигнорировать один вопрос, коему, кстати, К.И. Чуковский посвятил первую часть своего фундаментального труда «Мастерство Некрасова», отмеченного, кстати, в 1962 г. Ленинской премией (сие, впрочем, можно трактовать очень и очень по-разному).  Что это за вопрос? Да, собственно, весьма простой: является ли творчество Николая свет Алексеевича продолжением и развитием традиций, заложенных Александром свет Сергеевичем и Николаем свет Васильевичем? Уж не знаю, стоит ли сегодня тратить силы и время на доказательство вполне очевидного, а именно прямой творческой связи Некрасова с Пушкиным и Гоголем, но ещё лет шестьдесят назад, очевидно, поиск аргументов в пользу утверждаемого не оценивался как пустая трата времени. Странно, не правда ли? Но тот же Чуковский вообще начинает с опровержений  «реакционных критиков» века XIX, причислявших или якобы причислявших Пушкина к представителям школы чистого искусства.

          Хочется перекреститься и воззвать искренне, мол, Господи помилуй, и далась же кому-то эта школа «несчастная», французского и британского розлива, в России толком и не прижившаяся. Западноевропейские пииты, до крайности утомлённые гражданской лирикой на злобу дня, обусловленной коллизиями политической жизни своих государств и Западной Европы в целом, вовсе не от жизни бежали, а попытались вернуть поэтическому творчеству эстетическую составляющую в качестве главной, основной. Но и с учётом несомненной суггестивности, условность причисления Пушкина к школе чистого искусства столь очевидна, что и опровержений-то не требует. А равно и связь творчества Некрасова с творчеством его великих предшественников. Тем более, что ранние стихи Николая Алексеевича наполнены аллюзиями и реминисценциями пушкинских образов и даже просто строками, весьма напоминающими строки Александра Сергеевича. «И в действии пустом кипящий ум…» (фельетон «Новости», 1845)) и «…умом,//Кипящем в действии пустом…» (строфа XXII гл.7 «Евгения Онегина»). «…наносит хладный свет//Неотразимые обиды…(А.С. Пушкин «Воспоминание») и у Некрасова в сатире «Современники», даже в 1875 г. «Всё под гребёнку подстрижено,//Сбито с прямого пути,//Неотразимо обижено…».**

           А что вы скажете, дамы и господа, сопоставив некрасовское четверостишие из «Поэта и гражданина», уже приведенное здесь в качестве эпиграфа и строфу пушкинскую из его воззвания «К Чаадаеву»:

 

Пока свободою горим,

Пока сердца для чести живы,

Мой друг, отчизне посвятим

Души прекрасные порывы!

 

Это же гражданская лирика одного порядка. Строфы сии возможно даже скомпилировать в единое целое и они будут весьма гармонировать, ежели не вполне метрически и ритмически, то смыслово вне всякого сомнения.

Подобным примерам можно посвятить, как минимум, отдельную статью. Некрасов вообще очень часто обращается к Пушкину в течение всей своей творческой деятельности. И это нормально, и вполне объяснимо. У кого же ещё сначала учиться было изящной словесности, как не у Пушкина, (вспомните, а лучше перечитайте «Кавказского пленника», написанного 16-летним М.Ю. Лермонтовым: там же практически калька с А.С. Пушкина. И ничего страшного.  Напротив, всё правильно. Это просто такой период в становлении творчества, период учёбы), а впоследствии и сверятся с ним, ибо связь устанавливается, в творческом плане, практически кровная. Ну, не на пустом же месте, не из воздуха, не по щучьему веленью» возникли у  двадцатисемилетнего Некрасова такие вот прекрасные и полные драматизма строки обращения «К музе»:

Вчерашний день, часу в шестом,
Зашел я на Сенную;
Там били женщину кнутом,
Крестьянку молодую.

Ни звука из ее груди,
Лишь бич свистал, играя…
И Музе я сказал: «Гляди!
Сестра твоя родная!»

           Две строфы всего, но каких! В них целый мир, галактика, вселенная, жизнь, боль, страдание, безысходность и величие. Вот, оказывается, какая сестра у Музы! А ведь это далеко не тривиальный взгляд. Так, до Некрасова, по-моему, никто ещё не говорил. Никто не осмеливался столь высоко оценить так называемоё «подлое сословие», собственно, кормившее всю державу Российскую. Эти восемь строк – поистине прорыв в новое поэтическое пространство. И представив себе всё происходящее, вдруг понимаешь, что это действительно так. Именно с этого короткого, но столь глубокого, стихотворения, как утверждалось, и начинается истинный поэт Некрасов. Поэт, невзирая ни на какие прочие обстоятельства, абсолютно самобытный, яркий, искренний, совестливый и сострадательный, тот Некрасов, стихи коего мы читаем, любим и чтим, несмотря ни на какие инсинуации и кляузы со стороны слишком дотошных его биографов, страдающих явным перекосом в интересе к нетворческим нюансам жизни ярчайшего мастера русского слова.

       И, казалось бы,  вступительная часть закончена, всё ясно, пора перейти к более подробному изложению жизни и творчества выдающегося русского поэта, революционного демократа, борца с ненавистными язвами царизма. Всё, да не всё. Чуть выше аз грешный практически, хоть и не дословно, пересказал вам, многоуважаемые читатели, сцену из снятого Григорием Козинцевым по сценарию Юрия Германа в 1951 г. фильма «Белинский». Там действительно всё показано так, будто бы Некрасов до своего стихотворения «К музе» ничего путного и не создал. А вот знаменитый критик увидел два четверостишия и ободрил неофита, до сей поры занятого скупкой и уничтожением тиража первой, откровенно неудачной, своей книженции «Мечты и звуки», дескать, вот Николай Алексееевич, можете же когда хотите. И дело пошло…

     Увы, увы нам, дамы и господа, не так всё было, совсем не так.  Между первой книжкой Некрасова и стихотворением «К музе» пролегли довольно насыщенные восемь лет, в течение коих, под мощнейшим влиянием неистового В.Г. Белинского, и сложились морально-нравственная и творческая позиции молодого Некрасова, писавшего в то время преимущественно прозу и обретавшего свой поэтический стиль, нащупываемый им в немногочисленных стихотворениях, таких как «Чиновник», «Современная ода», «Колыбельная песня», а также начинавшего проявлять, кроме прочего, прекрасные организаторские способности, выпустив литературные сборники-альманахи «Физиология Петербурга» в двух частях и «Петербургский сборник», где были опубликованы как его собственные произведения, так и сочинения Герцена, Достоевского, Григоровича, Тургенева, Гребенки и непременно статьи Белинского. А в 1847 г., через десять лет после смерти А.С. Пушкина, Некрасов встал во главе пушкинского же «Современника». Так что процесс формирования мировоззрения и творческой позиции шёл у молодого Николая Алексеевича вполне осмысленно и логично.

      Но вот, что меня с определённых пор настораживает и не устраивает в столь, казалось бы, чистом, искреннем, исполненном неподдельного гуманизма, творчестве нашего выдающегося поэта, чьи стихи, по утверждению, например, К.И. Чуковского, стали к тому же новым этапом развития «гоголевского направления», критического реализма, революционного протеста и некоей, не вполне, впрочем, мне понятной, «мужицкой демократии», вот что меня, повторяю, настораживает и не устраивает: отчего-то все эти пропагандируемые «борьба» с реакцией, «протест» против угнетения народа, «революционная демократия» имеющая целью борьбу за «счастие народное» и прочая, и прочая, привели на деле не к светлому будущему, а к преступному, террористическому, народничеству и к откровенно уголовной «нечаевщине» с жутким по содержанию, бесчеловечным «Катехизисом революционера»? Отчего, преследуя на бумаге чистые и гуманные цели, вся эта срамная революционная камарилья ничего из поэзии Некрасова не усвоила, а выродилась в Ставрогиных, в Иванов Карамазовых, а в реалиях – отнюдь не в книжных зловещих Каракозовых, Желябовых, Перовских, Засулич, Фигнер и прочая, и прочая?

        И ещё одно, весьма существенное, на мой взгляд обстоятельство. Белинский в первую очередь, а вслед за своим наставником и Некрасов, объявили Гоголя и его творчество неким «знаменем борьбы с существующим строем», причём сделали это абсолютно против воли Гоголя, вынужденного в ответ на столь «лихое» действо выпустить в качестве, если угодно, опровержения «Переписку с друзьями». Вы думаете, что явное отмежевание Николая Васильевича от «пламенных борцов» и провозглашаемых ими идеологических принципов литературного творчества, смутило великого критика и его ученика? Ни в малейшей степени. Они объявили «Переписку с друзьями» произведением«просто человека» Гоголя, а не Гоголя – писателя, то есть сочинением, не имеющим к творчеству Гоголя никакого отношения, и продолжали везде и всюду «токовать» о «Мёртвых душах», «Шинели» и других гоголевских шедеврах, как о «знамени революционной сатиры и борьбы». С моральной точки зрения, по-моему, подобное поведение не вызывает ни малейшего сочувствия. Говоря простым языком, зарвались господа ревдемократы. Впрочем, их последователи в веке двадцатом пошли гораздо дальше, нисколько не чинясь моральными и прочими препонами.

       Не это ли свидетельство определённого духовного кризиса «прогрессивной» части общества, современного творчеству Некрасова, да и не миновавшего во многом и его самого?  Кризис этот ширился и углублялся, пожалуй, с тех времен, когда незабвенный государь-император Петр Алексеевич стал насаждать, в пику православной культуре, протестантские «ценности» на Руси Великой, что спровоцировало впоследствии моду на масонство, распустившегося махровым цветом вплоть до откровенного и неблагодарного провокатора Новикова и уж совсем не разобравшегося в русской жизни Радищева, затем наивное, если не инфантильное, очарование французским левачеством некоторых представителей офицерского корпуса Русской императорской армии, участвовавших в заграничном походе против Наполеона в 1813-1814 г.г., а также наших «философов», вроде Александра Тургенева и Петра Чаадаева… Именно отсюда пролегла прямая дорога к «революционным демократам» в том числе и от литературы. Мода хаять всё русское и национальное была «завезена» на родину теми, кто не испытав влияния родной православной культуры, попадал, обучаясь на Западе, под влияние  культуры европейской и объявлял родину отсталой, ибо она западным ценностям привержена не была. Хаять и обличать империю всегда легко и просто, ведь масштабы оной во многом определяют искажение повседневности  и её отличие от идеальных о нём представлений, а сами цеди и задачи имперского существования зачастую идут вразрез с обывательским представлением о счастливой и безоблачной жизни. И уж несомненно, что и чиновному диктату, и мздоимству, и прочим порокам, общественным и человеческим, здесь раздолье, поскольку и впрямь «до Бога высоко, а до царя далеко».. Поэтому, давайте не будем спешить и постараемся немного разобраться во всех предлагаемых обстоятельствах не с позиции советского литературоведения, а взглянув на оные под достаточно критическим углом, хоть и с непременным почтением к столь неповторимому  и абсолютно самобытному художнику слова, каким является Н.А. Некрасов. Тем более, что именно его творчество, особенно в сороковые-пятидесятые годы XIX столетия, является ярчайшим доказательством того, что Николай Алексеевич в литературном плане вырос, как продолжатель пушкинской поэтической традиции, а в идейно-эстетическом направлении и по глубинной сути своей поэзии, страстно желая быть продолжателем «гоголевской сатиры», он на её основе создал совершенно новый, уникальный, хоть и не всегда однозначный, литературный стиль, не имевший, пожалуй, явных аналогов в будущем. 

----------------------------------------------------------------------------------------------------

                                                     

 Труд это, Ваня был страшно громаден,

                                Не по плечу одному…                

 

          Итак, будущий классик русской и мировой литературы родился

«28 ноября (10 декабря) 1821г. в г. Немирове, Подольской губернии, где в то время квартировал полк, в коем служил его отец, поручик и зажиточный помещик Алексей Сергеевич Некрасов».* Дворянский род Некрасовых происходил из Ярославской губернии, и был некогда весьма и весьма богатым, однако материальное благополучие семьи существенно подтачивала наследственная страсть к карточной игре, – так дед Николая Алексеевича спустил в карты б о льшую часть своего состояния, да и отец будущего поэта был записным картёжником.

          Мать Некрасова, Едена Андреевна Закревская, дочь богатого арендатора из Херсонской губернии явно имела некоторую часть польской крови, воспитывалась в римско-католической традиции, и перешла в православие перед браком, в который вступила против воли родителей. Брак оказался далеко не счастливым. Некрасов, вспоминая мать, говорил о ней как «о жертве грубой и развратной среды».* Однако светлый образ матери, «своим благородством скрасившей непривлекательную обстановку его детства»,* сопровождал поэта всю жизнь, он посвятил Елене Андреевне, рано ушедшей из жизни,  целый ряд произведений: «Мать», «Рыцарь на час», «Последние песни», а сама идея материнства и образ матери – одна из главнейших положительных сторон некрасовской поэзии. Кстати, по словам поэта, мать очень сочувствовала, в частности, польскому восстанию 1831 г., и «воспевала» его участников. Не здесь ли кроются истоки того весьма спорного «свободолюбия», которое позже  получило столь мощное воплощение и развитие в творчестве Некрасова?!

          Детство Николая Алексеевича прошло в имении Грешнево, на Ярославской земле, куда отец, выйдя в отставку, перебрался, чтобы избежать допросов о своих контактах с представителями Общества Соединённых славян и Южного общества декабристов в Тульчине, где находилась штаб-квартира 2-й армии, а сам Алексей Сергеевич, будучи участником наполеоновских войн, в которых он потерял трёх братьев, и вдобавок, исполняя должность бригадного адъютанта, тесно общался с будущими бунтовщиками и государственными преступниками, нарушившими впоследствии присягу и посягнувшими на устои государства Российского, совершившими не только государственное, но и уголовное преступление.  

        Однако, несмотря на столь «одиозные» и «крамольные» контакты, в быту отставной офицер, владелец сорока крепостных душ, глава огромного семейства (у будущего поэта было 13 братьев и сестёр), вёл себя самым неприглядным образом: зверски расправлялся с крестьянами за их «провинности» и недоимки, устраивал бурные оргии с крепостными любовницами и весьма жестоко обращался с законной супругой. Отец Некрасова вообще много сутяжничал, в частности, судился с сестрой за одну крестьянскую душу, позже занял место исправника, в разъезды брал с собой Николая. И тому с детства довелось и часто видеть мёртвых, и быть свидетелем наказания крестьян, и одновременно, оттачивать своё «чистописание», переписывая деловые бумаги Алексея Сергеевича. Безусловно, подобные детские впечатления также не могли не сказаться впоследствии на умонастроениях поэта.

         В 1832 г. Некрасова отдали в Ярославскую гимназию; учился он откровенно плохо, без интереса, конфликтуя с гимназическим руководством, в основном из-за сочиняемых им сатирических стишков. Там же в гимназии он стал записывать свои романтическо-подражательные вирши в тетрадку. Из пятого класса отец его забрал, он всегда мечтал о военной карьере для сына, и в 1838 г. семнадцатилетний юноша был отправлен в Санкт- Петербург, для поступления в дворянский полк (Константиновское артиллерийское училище). Однако Некрасов, встретив гимназического товарища, уже студента, свёл многочисленные знакомства в студенческой среде, пренебрег волею отца и стал готовиться к поступлению в университет. Экзамена он не выдержал, поступил вольным слушателем на филологический факультет и провел в университете с 1839 по 1842 г.г., оставшись без средств к существованию и посвящая практически всё время поискам заработка.

        «Он стал давать уроки и печатать небольшие статьи в «Литературном прибавлении к «Русскому инвалиду» и «Литературной газете». Кроме этого, сочинял для лубочных издателей азбуки и сказки в стихах, писал водевили для Александринского театра (под именем Перепельского). Это позволило ему снимать приличную комнату в складчину с двумя юнкерами. Увлёкшись литературой, Некрасов несколько лет усердно работал над прозой, стихами, водевилями, публицистикой, критикой («Господи, сколько я работал!..») — вплоть до середины 1840-х годов. Его ранние стихи и проза отмечались романтической подражательностью и во многом подготовили дальнейшее развитие некрасовского реалистического метода. У него начали появляться собственные сбережения, и в 1840 году при поддержке некоторых петербургских знакомых он выпустил книжку своих стихов под заглавием «Мечты и звуки».*

           «В стихах можно было заметить подражание В.А. Жуковскому, В.Г. Бенедиктову и другим. Сборник состоял из псевдоромантически-подражательных баллад с разными «страшными» заглавиями наподобие «Злой дух», «Ангел смерти», «Ворон» и т. п. Готовящуюся книгу Некрасов отнёс Жуковскому, чтобы узнать его мнение. Тот выделил два стихотворения как приличные, остальные посоветовал молодому поэту печатать без имени: «Впоследствии вы напишете лучше, и вам будет стыдно за эти стихи». Некрасов укрылся за инициалами «Н. Н.». Литературный критик Н.А. Полевой похвалил дебютанта, в то время как В. Г. Белинский в «Отечественных записках» отозвался о книге пренебрежительно. Книга начинающего поэта «Мечты и звуки» совершенно не раскупалась, и это так подействовало на Некрасова, что он, подобно Н. В. Гоголю (который в своё время скупил и уничтожил «Ганца Кюхельгартена»), стал также скупать и уничтожать «Мечты и звуки», ставшие поэтому величайшей библиографической редкостью (в собрание сочинений Некрасова они не вошли)».*

          «Тем не менее Белинский, при всей суровости своего мнения, упомянул в рецензии на сборник «Мечты и звуки» о стихах, как о «вышедших из души». Однако неудача поэтического дебюта была очевидна,

и Некрасов пробует себя в прозе. В его ранних повестях и рассказах отразились собственный жизненный опыт и его первые петербургские впечатления. В этих произведениях действуют молодые разночинцы, голодные поэты, проживающие в нужде чиновники, бедные девушки, обманутые столичными хлыщами, ростовщики, наживающиеся на нуждах бедняков. Несмотря на то, что его художественное мастерство ещё было несовершенно, раннюю некрасовскую прозу можно смело причислить к реалистической школе 1840-х годов, во главе которой стояли Белинский и Гоголь».*  Однако, не стоит столь явно и тесно объединять двух ярчайших представителей русской словесности, уж больно они разняться и по характеру, и по убеждениям, и по творческим установкам. Белинский, безусловно, искренне и глубоко ценил, уважал и любил творчество Гоголя, но когда он в своём неистовстве провозгласил Николая Васильевича и его произведения символом «революционной борьбы с существующим строем», «знаменем и голосом, зовущим чуть ли не на баррикады», Гоголь счёл нужным отмежеваться от столь радикальных почитателей, что впрочем последних нисколько не смутило и не остановило.

        «Некрасов же обратился и к юмористическим жанрам: таковы были балагурная поэма «Провинциальный подьячий в Петербурге», водевили «Феоктист Онуфриевич Боб», «Вот что значит влюбиться в актрису», мелодрама «Материнское благословенье, или бедность и честь», повесть о мелких петербургских чиновниках «Макар Осипович Случайный» и др.»*

Вскоре, в 1842 г. происходит сближение Некрасова с кружком Белинского, а в через год они знакомятся друг с другом лично. Некрасов начинает работу в библиографическом отделе «Отечественных записок». Белинский не отмечая Некрасова как достойного прозаика, восторженно отозвался о его стихотворении «В дороге».

— Скучно? скучно!.. Ямщик удалой,
Разгони чем-нибудь мою скуку!
Песню, что ли, приятель, запой
Про рекрутский набор и разлуку;
Небылицей какой посмеши
Или, что ты видал, расскажи,-
Буду, братец, за все благодарен.

«Самому мне невесело, барин:
Сокрушила злодейка жена!..
Слышь ты, смолоду, сударь, она
В барском доме была учена
Вместе с барышней разным наукам…

         И ведь совсем не зря рецензия великого критика была восторженной. Уже в этом стихотворении двадцатичетырёхлетнего поэта проявились отличительные особенности некрасовского стиля: беспощадный реализм с одной стороны и тончайшее сострадание к человеческому горю, живость чувств, присущих не только людям «благородного происхождения», и та ничуть не унижающая жалость к страдающим людям, та жалость, что имеет в подоплёке любовь к человеку. Именно эти качества и увидел Белинский, именно они и вызвали его безоговорочное одобрение. Следует заметить, что Виссарион Григорьевич уже при знакомстве с Некрасовым «высоко оценил достоинства его ума».*

       «Вскоре после знакомства с Белинским и начала работы в «Отечественных записках», Некрасов стал активно заниматься издательской деятельностью. Ему пришла в голову коммерческая идея: собирать и издавать альманахи с участием знаменитых писателей, не платя им гонорары. Белинский откровенно просил известных литераторов подарить Некрасову повесть, рассказ или стихотворение, чтобы помочь выбраться из стеснённых финансовых обстоятельств. Таким образом тот выпустил в свет ряд альманахов: «Статейки в стихах без картинок» (1843), уже упомянутые выше «Физиология Петербурга» (1845) и «Петербургский Сборник» (1846), «1 апреля» (1846), в которых дебютировали Д. В. Григорович и Ф. М. Достоевский, выступали И. С. Тургенев, А. И. Герцен, А. Н. Майков. Самыми успешными стали сборник «Физиология Петербурга», в которую Некрасов дал собственный роман «Жизнь и похождения Тихона Тростникова»  («Петербургские углы»)  и «Петербургский Сборник», где были напечатаны «Бедные люди» Достоевского. Когда же Белинский решил составить собственный альманах «Левиафан» и не смог договориться с авторами, Некрасов перекупил за спиной Белинского все авторские права. Белинскому же он предложил учредить собственный журнал и поместить туда все материалы «Левиафана», на что Белинский согласился.».* Молодой литератор и ученик оказался в делах издательских и коммерческих предприятиях куда удачливее своего маститого учителя. Очевидно, деловая хватка была у Николая Алексеевича врожденной, он вообще смолоду был весьма  расчетливым и мог очень трезво заранее определять перспективы и просчитывать результаты своих действий. А действовать и на литературном поприще он умел быстро и решительно.

        Успехи в издательском деле позволили Некрасову совместно с журналистом и литератором Иваном Панаевым приобрести на рубеже 1846-1847 г.г. у П.А. Плетнёва на правах аренды журнал «Современник», основанный ещё А.С. Пушкиным, куда из «Отечественных записок», оставив редактора-издателя А.А. Краевского, перешла не только «литературная молодежь», но и сам В.Г. Белинский, имевший в новом журнале, впрочем как и в прежнем, статус рядового журналиста, что нередко ставили Некрасову в упрёк. Некрасов был не только редактором и корректором журнала, взвалив на себя огромный объём работы: для составления очередного нового журнала он прочитывал около 12 тысяч страниц рукописей, писал до ста страниц корректуры, переписывал тексты, не прошедшие цензуру; он был еще и одним из основных авторов «Современника». Говоря современным языком, Николай Алексеевич смолоду зарекомендовал себя  трудоголиком, пахарем от литературы, признаваясь, что писать, уже в «Современнике», порой приходится более суток подряд, и удивляясь, как, мол, до сей поры паралич не хватил ещё правую руку.

        В «Современнике» публиковали свои произведения, нашли славу и признание И.С. Тургенев, И.А. Гончаров, Д.В. Григорович, А.И. Островский, М.Е. Салтыков-Щедрин, Г.И. Успенский, Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой, А.И. Герцен, Н.П. Огарёв, Н.А. Добролюбов, Н.Г. Чернышевский. «Популярности журнала способствовал ряд коммерческих приёмов. Подписная цена была ниже, чем у «Отечественных записок»; кроме того, у журнала были бесплатные приложения (так, к первому номеру прилагалась отдельной книжечкой повесть Герцена  «Кто виноват?»).* Однако развивать темы, интересные Н.А. Некрасову и его единомышленникам, революционным разночинцам-демократам, очень мешало «мрачное семилетие», как принято именовать период 1848-1855 г.г., от череды революционных бунтов в Западной Европе до кончины государя-императора Николая I, чьим радением была спасена, в частности, Австро-Венгерская монархия, когда корпус русской императорской армии под водительством генерал-фельдмаршала И.Ф. Паскевича, по слёзной просьбе австрийцев, наголову разбил венгерских повстанцев и прекратил кровавую национал-коммунистическую замятню в соседней с нашей державе. Ужесточение цензуры в России было напрямую связано с западноевропейскими тревожными событиями, к тому же Николай Павлович не забыл изменников-декабристов, поэтому удивляться тут, собственно было нечему, а негодовать абсолютно бессмысленно, ибо безопасность Отечества во любые времена всего превыше.

       Некрасов, совместно с Авдотьей Панаевой (псевдоним Станицкий), формально супругой И.И. Панаева, ставшей к тому времени гражданской женой Николая Алексеевича, написал и опубликовал в «Современнике» длинные приключенческие романы «Три страны света» и «Мёртвое озеро»,закрывая ими лакуны, образовавшиеся от цензурных запретов. В середине 50-х годов он серьёзно захворал «горловой болезнью» и лечился в Италии, надо сказать весьма успешно. А вот дела в «Современнике» складывались не столь радужно, ибо в редакции обострился конфликт между двумя литературными группировками: либерального дворянства, возглавляемой И.С.Тургеневым, Л.Н. Толстым, В.П. Боткиным и др., и ратовавшей за умеренный реализм и эстетическое начало в литературе, именуемое тогда «пушкинским» и приверженцами революционной, сатирической, русской «национальной школы» сороковых годов, которую её представители с гордым упрямством продолжали называть «гоголевской». Некрасов поддержал, конечно же, второе направление, то есть «революционных разночинцев», идеологов «крестьянской демократии» (как хотите, дамы и господа, но лишь един Господь, очевидно, знает, что эти пламенные трибуны подразумевали под данным определением!!! – прим. авт. В.Т.). Именно в эти годы политического подъёма и создаются Николаем Алексеевичем столь знаковые произведения как «Поэт и гражданин» (1856):

 

…Нет, ты не Пушкин. Но покуда
Не видно солнца ниоткуда,
С твоим талантом стыдно спать;
Еще стыдней в годину горя
Красу долин, небес и моря
И ласку милой воспевать…

 

«Размышления у парадного подъезда» (1858):

               

…И захлопнулась дверь. Постояв,
Развязали кошли пилигримы,
Но швейцар не пустил, скудной лепты не взяв,
И пошли они, солнцем палимы,
Повторяя: «Суди его бог!»,
Разводя безнадежно руками,
И, покуда я видеть их мог,
С непокрытыми шли головами…
А владелец роскошных палат
Еще сном был глубоким объят…
Ты, считающий жизнью завидною
Упоение лестью бесстыдною,
Волокитство, обжорство, игру,
Пробудись! Есть еще наслаждение:
Вороти их! в тебе их спасение!
Но счастливые глухи к добру…

 

«Рыцарь на час» (1862):

 

…Выводи на дорогу тернистую!
Разучился ходить я по ней,
Погрузился я в тину нечистую
Мелких помыслов, мелких страстей.
От ликующих, праздно болтающих,
Обагряющих руки в крови
Уведи меня в стан погибающих
За великое дело любви!...

 

«Железная дорога» (1864):

 

…Прямо дороженька: насыпи узкие,
Столбики, рельсы, мосты.
А по бокам-то всё косточки русские…
Сколько их! Ванечка, знаешь ли ты?

Чу! восклицанья послышались грозные!
Топот и скрежет зубов;
Тень набежала на стекла морозные…
Что там? Толпа мертвецов!

То обгоняют дорогу чугунную,
То сторонами бегут.
Слышишь ты пение?.. «В ночь эту лунную
Любо нам видеть свой труд!

Мы надрывались под зноем, под холодом,
С вечно согнутой спиной,
Жили в землянках, боролися с голодом,
Мерзли и мокли, болели цингой.

Грабили нас грамотеи-десятники,
Секло начальство, давила нужда…
Всё претерпели мы, божии ратники,
Мирные дети труда!..

 

           Едва ли кого-то оставят равнодушным  эти строки, вряд ли  не вызовут они в чьей-либо душе сострадания.  Ни на миг не может возникнуть сомнение в искренности автора, в его личных, глубоких переживаниях и в искреннем сочувствии к страдающим, – Некрасов, как никто, пожалуй, умеет поставить себя на место героев своих стихотворений и поэм, при этом не «перебирая» с пафосом, и патетическими интонациями. Опять-таки, многие, писавшие о его литературном стиле, от «реакционных» критиков, вроде  О. Колядина (псевдоним А.И. Рыжова) до Г.В. Плеханова, стремились втиснуть творчество Некрасова в рамки одной единственной поэтической манеры, не понимая или не желая понимать, что поэт обладает способность работать в совершенно разных стилистических направлениях. Мало того, критики просто напросто спекулировали восторженным отзывом Белинского в письме Тургеневу от 19 февраля 1847 г.: «Некрасов написал страшно хорошее стихотворение!... Что за талант у человека! И что за топор его талант!». (В.Г. Белинский, Избранные письма, т.2, М. 1955. Стр. 297).** И вот из-за этого «топора», даже Плеханов объявлял поэзию Некрасова «топорной» и «прозаичной». Что уж говорить об устойчивых недоброжелателях поэта.

        А ведь всем своим творчеством Некрасов доказывал и доказал в итоге совершенно обратное. В этой связи, как мне представляется, очень показателен ответ  Н.С. Гумилёва на вопрос, как он относится к тираде

И.С. Тургенева будто «в стихах Некрасова поэзия и не ночевала»?  Николай Степанович ответил кратко и ясно: «Прозаик не судья поэту» (Н.С. Гумилёв, Письма о русской поэзии, М. Соврменник, 1990. Стр 279. Ответы на анкету об отношении к поэзии Н.А. Некрасова). Там же Гумилёв говорит о стихотворной технике Некрасова, отмечая «Замечательно глубокое дыханье, власть над выбранным образом, замечательную фонетику, продолжающую Державина через голову Пушкина», а также о том, что в период отрочества (14-16 лет), поэзия Николая Алексеевича была для него дороже поэзии Пушкина и Лермонтова.

          Очень важное, на мой взгляд, замечание. Именно в отрочестве и юности, когда формируется характер, отношение к жизни, к общественным явлениям, к людям вообще и к человеку в частности, гражданская лирика Некрасова  просто необходима, ибо проповедует она честность, гуманизм, совесть и сострадание, борьбу с несправедливостью, за правду и счастье народа-труженника. Николая Алексеевича, несомненно и с полным правом, можно считать одним из «столпов» гражданской лирики в отечественной поэзии, ведь именно в произведениях  Некрасова гражданские мотивы обрели новое звучание, свежее и мощное, даже яростное порой. А неприятие подобной поэзии многочисленными «критиками» было, на мой взгляд, обусловлено либо неприкрытой завистью и враждебностью к подобным темам и к поэту лично,  либо аберрацией близости современников, ведь большое, как известно, видится…ну, сами знаете, дамы и господа.

        Теперь, я хотел бы сказать вот о чем: в данном своём повествовании аз грешный не имею ни малейшего желания рассматривать и препарировать личную жизнь Н.А. Некрасова и намерен говорить в целом о поэтических его заслугах. Ежели кого-то интересует так называемый «Панаевский цикл» стихотворений поэта, то исполать вам, читайте себе спокойно, там множество искренних и проникнутых истинным чувством стихотворений. Я лишь хочу обмолвится, что отношения Некрасова с Авдотьей Панаевой не вызывают у меня никаких положительных эмоций, учитывая тот факт, что 16 лет они прожили втроем, т.е. «на одной жилплощади» (прошу прощения за намеренный канцеляризм) с законным мужем Иваном Панаевым, коему Некрасов даже, по свидетельству некоторых, «закатывал сцены ревности». Замечу лишь, что у гражданских супругов дважды рождались дети, увы, умершие во младенчестве. Очевидно здесь проявилась некоторая тяга к эпикурейству или попросту врождённый гедонизм Некрасова, который умел любить жизнь во всех её проявлениях, и в определённых удовольствиях себе не отказывал. На мой взгляд, в данном «треугольнике» положительных сторон попросту не было, но, впрочем, Господь им судья, поскольку подобное «недоразумение» отнюдь не уникальное явление. Творческое же сотрудничество Авдотьи Яковлевны и Николая Алексеевича оказалось в определённой степени плодотворным, о чём я уже упоминал выше. Но с кончиной И.И. Панаева в 1862 г., отношения гражданских супругов и литературных соавторов прекратились навсегда.

          Начало 60-х годов XIX в. вообще стало для Некрасова временем потерь и испытаний. Умер Н.А. Добролюбов, были сосланы Н.Г.Чернышевский и М.И. Михайлов, кстати, вполне справедливо и за конкретные антигосударственные шаги. Но и Добролюбов, и Чернышевский, были практически абсолютными единомышленниками Некрасова, они поддерживали и его творчество, и творческую направленность «Современника», поэтому смерть одного и ссылка второго стали чувствительными «ударами» для Некрасова. Общественно-политические события также не радовали поэта.

            «В 1861 году государь-император Александр II упразднил крепостное право. Некрасов резко отрицательно воспринял Манифест 19 февраля 1861 года, откликнувшись на реформу стихотворением «Свобода», в котором отразились его собственные наблюдения над переменами в деревне: «Родина мать! По равнинам твоим//Я не езжал ещё с чувством таким!» Эти чувства были вызваны надеждами на улучшение жизни крестьянина, а новую крестьянскую реформу он считал лишь ещё одними «сетями» для крестьянства: «Знаю: на место сетей крепостных//Люди придумали много иных…». В дальнейшем он неоднократно возвращался к этой теме. Самым известным его высказыванием на эту тему были строчки из поэмы «Кому на Руси жить хорошо»:

Распалась цепь великая!
Распалась и ударила
Одним концом по барину,
Другим — по мужику!

Некрасов благополучный выход для крестьянства видел в индивидуальном хозяйстве. Он был сторонником американского пути развития капитализма в России, выступал за ликвидацию пережитков крепостничества, за передачу крестьянству помещичьей земли, за политический и культурный рост мужика.».*

        Вот только не вполне понятно, как себе представлял Николай Алексеевич «политический рост мужика»? Это нечто из той же эфемерной, с позволения сказать, области, что и «мужицкая демократия», поскольку о какой демократии может идти речь у единоличного хозяина земельного надела? А в столь консервативном общественном институте, коим являлась крестьянская община, и подавно, невзирая на якобы возможность решения любого вопроса всем «обчеством», стеснённом вековыми нормами жизненного уклада. Утопические надежды на неосуществимые преобразования, вообще увлечения различного рода социалистическими, абсолютно утилитарными по сути, «утопиями», принесли огромный вред развитию русского общества в целом и существенно дезориентировали творческих «революционных демократов», не ощутивших, что в своём крайнем выражении утилитаризм приводит к тоталитаризму с весьма существенной составляющей уголовной преступности, в качестве средства решения любых задач и достижения конечной цели, и никуда более.

          Напряженная творческая деятельность Некрасова продолжалась и в столь сложные для него времена. А предшествующие годы были очень и очень плодотворными: цикл «Последние элегии» (1853), первая книга "Стихотворения Н.Некрасова"(1856); и одновременно Николай Алексеевич помогал А.А. Фету с изданием второй книги стихотворений и приветствовал новое издание коллеги очень теплой и вдумчивой рецензией на страницах «Современника»; поэма «Коробейники» и второе издание «Стихотворений. Н. Некрасова (1861), поэма «Рыцарь на час», стихотворения «Зеленый шум», «В полном разгаре страда деревенская» (1862), поэма «Мороз, красный нос», стихотворения «Орина, мать солдатская», «Памяти Добролюбова», «Железная дорога» (1863-1864), и наконец через год выход в свет первой части поэмы «Кому на Руси жить хорошо», несомненного поэтического шедевра, не имевшего аналогов в отечественной поэзии.

 

…Эх! эх! Придет ли времечко,
Когда (приди, желанное!..)
Дадут понять крестьянину,
Что розь портрет портретику,
Что книга книге розь?
Когда мужик не Блюхера
И не милорда глупого —
Белинского и Гоголя
С базара понесет?
Ой люди, люди русские!
Крестьяне православные!
Слыхали ли когда-нибудь
Вы эти имена?
То имена великие,
Носили их, прославили
Заступники народные!
Вот вам бы их портретики
Повесить в ваших горенках,
Их книги прочитать…

 

       Интересно, что «стилистика у Некрасова всецело подчинялась тематике. Каждая тема определяла собою характер отбора тех или иных…вариантов.».**  Причём стилем «народной песни» Николай Алексеевич владеет мастерски, ведь те же «Коробейники» и начинаются всем известными строками «Ой, полным полна коробушка…», это ли не лучшее доказательство глубочайшего понимания поэтом народного песенного стиля. Причём и в «Коробейниках» и другой, полной трагизма поэме «Мороз красный нос» «новелла сливается с песней или перерождается в песню…».**

 

…Голубчик ты наш сизокрылый!
Куда ты от нас улетел?
Пригожеством, ростом и силой
Ты ровни в селе не имел,

Родителям был ты советник,
Работничек в поле ты был,
Гостям хлебосол и приветник,
Жену и детей ты любил…

          Жанровое разнообразие творчества Некрасова несомненно, его произведения говорят сами за себя. Поэт был одинаково силён и в пафосной лирике, и в народной песне, и стихотворной новелле, и в журнально-злободневных стихах, а также и в торжественной ораторский речи, и в обличительной сатире. Недаром же в 1858 г. Некрасов и Добролюбов основали сатирическое приложение к журналу«Современнику» – «Свисток».  Первые два номера составил Добролюбов, а с третьего уже Некрасов стал участвовать в «Свистке» самым активным образом, писал памфлеты, стихотворные фельетоны, умело пользуясь сарказмом, гротеском, и даже придавая некоторым произведениям водевильный характер. Так в 1865-1866 г.г. были написаны сатирические «Песни о вольном слове», и, пожалуй, венцом творческой деятельности поэта на сатирическом поприще стала поэма «Современники»(1875).

          «Но как бы ни были разнообразны те жанры, которыми определялись стилистические особенности каждого произведения Некрасова, существовал один общий закон, которому были подчинены они все, – закон типизации поэтических образов. Закон этот предъявляет к каждому художнику (в какой бы области он ни творил) самые суровые требования, и, только исследуя работу поэта над рукописями, мы получаем возможность увидеть…каковы были его усилия в борьбе за типическое…Случайные, третьестепенные, нетипичные мелочи жизни могут временами заслонять от писателя основное и главное…писателю приходится отбрасывать от себя весть этот мусор, мешающий осмыслить те факты, которые подлежат обобщению.». ** И ведь можно и д о лжно для художника слова предугадывать нарождающуюся типизацию, что ярчайшим образом продемонстрировано Некрасовым в эпопее «Кому на Руси жить хорошо»: поскольку «в исторической обстановке шестидесятых-семидесятых годов ни Савелий, богатырь святорусский, ни Яким Нагой, ни Григорий Добросклонов не олицетворяли собой часто повторяющихся, обыденных явлений. Но они выражали сущность свое социальной среды, в их образах поэт запечатлел те процессы, которые явно намечались в жизни тогдашней многомиллионной «вахлачины», и оттого эти образы приобрели такой громадно-обобщённый характер.».**

           Но, творчеством, даже столь широкого диапазона и во многом новаторским, увы, не исчерпывалась жизнь Н.А. Некрасова. Первая половина 60-х годов XIX века была в Российской империи временем весьма сложным и даже тревожным. Ведь отмена крепостного права и последовавшие за ней либеральные реформы, например, та же судебная, повлекли за собой гигантскую, если угодно, «турбулентность» общественных процессов, дворянство переставало быть господствующим классом, спонтанно становясь на путь оппозиционный правительственному курсу, определяемому инициативами государя-императора, стремительно нарождалась буржуазия, становившаяся новым господствующим классом, сосредотачивая в своих руках прежде всего мощнейшие финансовые инструменты влияния на всё, в империи происходящее, разночинное «свободомыслие» зашкаливало в крайние формы, правда ведущие лишь к одному, а именно к неизбежному кровопролитию, к террору. Странное свойство неконструктивной оппозиции, что либеральной, что революционно-демократической, – любые даруемые государством свободы почитать за слабость оного государства и стремиться использовать сии свободы в целях борьбы с государственным строем, избирая для этого коварные или откровенно кровавые способы. В такой сложной общественно-политической обстановке институт цензуры не ослабил давления на литературу «революционных демократов», и, как мне думается, государь-император Александр Николаевич (Александр II Освободитель) был здесь совершенно не при чём. Ему попросту было в те годы не до цензуры, которая действовала  по уже отработанным схемам и канонам, не испрашивая новых установок и наставлений свыше.  

          В 1862 г. журнал «Современник» был «остановлен за вредное направление»**  на восемь месяцев, а в 1866 г., после покушения на жизнь самодержца, совершённого террористом, недоучившимся студентом Дмитрием Каракозовым (членом тайной, якобы учреждённой для народного просвещения, революционной секты «Организация»), журнал закрылся навсегда.  О готовящемся закрытии Николая Алексеевича 14 апреля уведомил тайной запиской Ф.М. Толстой, который кроме своих занятий музыкальной критикой и литературой, состоял и в должности цензора. А через два дня Некрасов, очевидно дошедший до крайней степени отчаяния в попытках спасти «Современник» публично читает на обеде в Английском клубе написанную им оду генералу от инфантерии М.Н. Муравьёву-Виленскому, которого за решительные и весьма крутые меры по подавлению польского восстания 1963 г. представители и либералов, и народников, звали не иначе как Муравьёв-вешатель, Муравьёв-людоед, Муравьёв-палач. Оценка этого государственного деятеля лежит за пределами темы данного повествования, поэтому хочу лишь обмолвиться, что восстания против государственного строя необходимо  прекращать именно упомянутыми мерами, то есть круто и решительно, и никак иначе, поэтому одиозность генерала, лишь честно и без колебаний  выполнившего свой долг, была весьма преувеличена сумасбродными крикунами и трепачами самого разного толка, готовыми вопить благим матом как по любому поводу, так и вообще без оного. А, если честно, то основным «крутым» методом генерала Муравьёва было введение усиленного налогообложения польских помещиков и лишение, тем самым, восставших финансовой базы, чего последние вполне ожидаемо и не могли ему «простить».

             Кроме оды Некрасова, кстати, было ведь еще и стихотворение Ф.И. Тютчева, его возмущённый ответ, даже своего рода отповедь, хоть и весьма интеллигентно изложенная, генерал-губернатору Санкт-Петербурга, А.А. Суворову, назвавшему Муравьёва людоедом. Но стихи Тютчева отнюдь не вызвали столь бурного негодования как строки оды Некрасова и последующих его оправданий:

 

Бокал заздравный поднимая,
Ещё раз выпить нам пора
Здоровье миротворца края...
Так много ж лет ему... Ура!

Пускай клеймят тебя позором
Надменный Запад и враги;
Ты мощен Руси приговором,
Ея ты славу береги!

Мятеж прошёл, крамола ляжет,
В Литве и Жмуди мир взойдёт;
Тогда и самый враг твой скажет:
Велик твой подвиг... и вздохнёт.

Вздохнёт, что, ставши сумасбродом,
Забыв присягу, свой позор,
Затеял с доблестным народом
Поднять давно решённый спор.

Нет, не помогут им усилья
Подземных их крамольных сил.
Зри! Над тобой, простёрши крылья,
Парит архангел Михаил!

 

           Безусловно, эта ода обошлась Николаю Алексеевичу очень и очень дорого. Тем паче, что журнал всё одно был закрыт. Многие  единомышленники Некрасова, поклонники его творчества, сотрудники «Современника» и даже члены Английского клуба навсегда отвернулись от поэта и остаток жизни он провёл в очень непростой обстановке, когда отношение к нему определённой части общества было откровенно отрицательным и неуважительным. Порицания, доходящие до шельмования и оскорблений, не просто огорчали Некрасова, но наверняка отняли у него не один год жизни. Критическими высказываниями, и довольно жестокими, не погнушались даже такие полярные по взглядам литераторы как А.А. Фет и А.И. Герцен. Реакционно настроенные люди глумились и злорадствовали, некоторые «горячие головы» рвали публично портреты Некрасова или, написав на них слово «подлец», высылали поэту по почте. Затравленный Некрасов ответил всем так: «Да, я подлец, но и вы подлецы. Оттого я подлец, что я ваше порождение, ваша кровь. Вашего суда я не признаю, вы такие же подсудимые, как и я.».* Однако же эта мука оставалась с ним до последних его дней.В конце жизни он даже признавался, что ему кажется, будто висящие в его кабинете портреты Белинского и Добролюбова смотрят на него укоризненно. Но как бы то ни было, а через два года после закрытия «Современника», вновь сблизившись в А.А. Краевским, Николай Алексеевич арендует у него журнал «Отечественные записки» и вновь делает его органом «боевого народничества», активно сотрудничая, в частности,

с М.Е. Салтыковым –Щедриным, который руководил в журнале отделом беллетристики. С «Отечественными записками» сотрудничали А.Н. Островский, Г.И. Успенский, А.Н. Плещеев, В. А. Слепцов, Н.Н. Златовратский и другие представители народнического и крестьянского направления в литературе.

         Конечно, опасаясь за судьбу «Отечественных записок», Некрасов вынужден был быть сдержаннее при составлении номеров журнала, но дух свободомыслия сдерживать было весьма сложно, о чем свидетельствует стихотворение 1868 г.

 

Душно! без счастья и воли

Ночь бесконечно длинна.

Буря бы грянула, что ли?

Чаша с краями полна!

 

Грянь над пучиною моря,

В поле, в лесу засвищи,

Чашу вселенского горя

Всю расплещи!..

 

      Поэт продолжает работу над поэмой «Кому на Руси жить хорошо» и пишет своих знаменитых «Русских женщин», сначала поэму «Княгиня Трубецкая» (1871), а позже «Княгиня М.Н. Волконская»(1872). Поэт стремится создать героические образы самоотверженных женщин, которые должны послужить идеалом для революционной молодёжи семидесятых годов, и обессмертить их подвиг, на который они решились движимые силой любви… Вот тут, на мой взгляд, опять явно видно основное противоречие между православной моралью и культурой и всяческими «революционными» постулатами и теориями, занесёнными, как зловредные плевелы, протестантским ветром с запада. Революция никакой любви не предусматривает, она благословляет подлость, смерть, кровь, уголовщину; кто не согласен, читайте внимательно биографии и «сочинения» Бакунина и Нечаева; а уж подвиг жён декабристов, то есть верных подруг людей, в большинстве офицеров, дворян, порой весьма и весьма родовитых, столбовых,  изменивших присяге и долгу, государственных преступников, планировавших не только кровавое истребление царствующей фамилии, но и развал Российской империи, подвиг этих великих женщин и был обусловлен и совершён огромной любовью и следованием божьим заповедям.

 

Да, весной
В Нерчинск придете, если вас
Дорога не убьет.
Навряд версты четыре в час
Закованный идет;
Посередине дня — привал,
С закатом дня — ночлег,
А ураган в степи застал —
Закапывайся в снег!
Да-с, промедленьям нет числа,
Иной упал, ослаб…

………………………………………………………

 

Под караулом казаков
С оружием в руках,
Этапом водим мы воров
И каторжных в цепях,
Они дорогою шалят,
Того гляди сбегут,
Так их канатом прикрутят
Друг к другу — и ведут
Трудненек путь! Да вот-с каков:
Отправится пятьсот,
А до нерчинских рудников
И трети не дойдет!
Они как мухи мрут в пути,
Особенно зимой…
И вам, княгиня, так идти?..
Вернитесь-ка домой!

 

          Работа над «Русскими женщинами» была основана на подробнейшем изучении «Записок» княгини М.Н. Волконской и на их глубоком анализе, на отборе самого существенного для поэтического повествования, так как Некрасов не желал «зарываться в нетипичные мелочи», в бытовые подробности, явно помешавшие бы создать монументальное и многоплановое полотно, руководствуясь своей же эстетической заповедью: «…важен в поэме//Стиль, отвечающий теме.», «придав сказанию о замечательных русских подвижницах тот торжественно-приподнятый (но нисколько не напыщенный) стиль, который из всех его прежних поэм встречается однажды: в поэме «Мороз, Красный нос», особенно во второй его части.».**  Огромную работу, тщательную селекцию фактов, проделанную Некрасовым при изучении первоисточников, на основе которых писалась поэма, ещё при жизни автора отмечал критик «Отечественных записок» А.М. Скабичевский, но ему представлялось что «всю эту селекцию фатов, это воссоздание типических черт «в несколько преувеличенном виде» Некрасов произвёл бессознательно: «не то, чтобы сам он всё это искусственно, преднамеренно проделал, но как-то это само собой совершилось, силою его творческого пафоса».**

             Однако подобный подход был для Некрасова осознанным принципом, ибо «сознательное начало всегда руководило его творчеством».** Кстати сказать, столь же осознанный и продуманный отбор материала лежит и в основе работы поэта над поэмой «Кому на Руси жить хорошо». Я считаю это произведение не просто поэмой, а эпопеей, панорамой, где главные её герои сознательно идеализированы и лишены тех «бытовых и неприглядных» черт, присущих в определённых ситуациях человеку вообще и русскому крестьянину в частности. К тому же несколько наивная «мечта о богатстве крестьян, свободных от помещичьего гнёта и обладающих достаточным земельным наделом»,**  неотступно владела умом и сердцем поэта, скорее всего не вполне осознающего всю глубину и сложность аграрного вопроса и невероятную трудность его разрешения в Российской империи, требующего прежде всего времени и довольно смелых, зачастую новаторских и последовательных шагов правительства при обязательной общественной поддержке, что подтвердилось уже в веке XX, в процессе сельскохозяйственных реформ, проводимых премьер-министром П.А. Столыпиным, по воле государя-императора Николая Александровича.

            Некрасов, будучи сыном своего века и представителем своего класса, отнюдь не был свободен от характерных сословных черт и, несмотря, на всю приверженность «революционной демократии», от многих интеллигентских заблуждений тех лет. К великому сожалению, он не вполне, к тому же, осознавал силу своего пламенного слова и призывов к борьбе за так называемую свободу, а также их влияния на молодёжь той поры, на студенческую среду прежде всего. А ведь провозглашаемая в его стихах борьба за идеалы справедливости и свободы привела к тому, что избранное средство очищения общества оказалось жутким и кровавым. Конечно, кроме «Народной воли», был ещё и вполне мирный «Чёрный передел», но именно в в 60-е и 70-е  годы XIX в. начался в России тот кровавый и преступный путь безответственных «бунтовщиков», который прямиком привёл их к боевой организации эсеров и неминуемому кровопролитию в начале XX века с не менее преступным и кровавым продолжением, а именно крушением империи Российской и прерыванием естественных  процессов этно, социо и культурогенеза русского народа.  Как однажды, хоть и по иному поводу, выразился Л.Н. Гумилёв, «лекарство оказалось страшнее болезни». И, надо полагать, поэзия Некрасова играла для неустойчивых умов и душ, роль своеобразного катализатора в переходе от слов к преступным деяниям.

             Николай Алексеевич – человек весьма противоречивый и совмещавший в себе взаимоисключающие, казалось бы, черты и привычки, наверное во многим заслужил двойственное отношение к нему современников, в особенности его коллег, друзей, многие из которых

(А.А. Фет, А.Н. Островский, Л.Н. Толстой и др.) со временем порвали с ним отношения. Наряду с провозглашаемыми идеалами добра и справедливости, призывами к борьбе за счастье народное, обличением общественных язв и пороков, наконец наряду с изнурительным литературным трудом, в повседневной жизни Некрасов очень даже был непрочь пожить и в своё удовольствие, мало в чём себе отказывая, а для сего всегда был готов на разного рода предприятия, ведущие к умножению состояния,

к элементарному обогащению. Это и весьма расчётливая, выверенная и очень трезво совершаемая карточная игра в Английском клубе по детально разработанной схеме: где играть, в какие игры играть, с кем играть и в каком состоянии, это и различного рода манипуляции на издательском поприще, использование рукописей других авторов в откровенно коммерческих целях, участие, например, вместе с А.Я Панаевой в тяжбе о наследстве супруги поэта Н.П. Огарёва, что привело, опять-таки, к разрыву с Тургеневым, откровенно барские привычки к псовой охоте, его весьма эпикурейское отношение к прекрасному полу… Я ни в малой степени не стремлюсь осуждать талантливейшего представителя русской литературы, но, что было, то было.

         Кстати, существует мнение, одними подтверждаемое, иными нет, что свою вторую супругу, крестьянскую девушку Фёклу Анисимовну Викторову, Некрасов выиграл в карты у некоего купца Лыткина, причём партия сия состоялась спустя девять лет после отмены крепостного права. В результате Фёкла Анисимовна стала Зинаидой Николаевной Некрасовой – законной женой поэта, несмотря на двадцатипятилетнюю разницу в возрасте. Некрасов, судя по всему, искренне полюбивший молодую супругу, однако же никогда не скрывал, что сохраняет чувства и к Авдотье Панаевой и к французской актрисе Селин Лефрен, роман с которой у него вспыхнул в 60- е годы и которой он оставил по завещанию три тысячи рублей. Надо сказать, что второй жене он оставил гораздо б о льшую сумму наследства. Пылкость нрава тут наверное соединялась в определённой привычке или врождённом свойстве мало в чём себе отказывать, всё-таки природное барство, в самом неприглядном толковании сего понятия, и тягу к вседозволенности, очень трудно изжить сразу, в одном поколении, да ещё при столь «нравственно распущенных» предках. Вот такой клубок противоречий и самых взаимоисключающих страстей, получается,и  не давал покоя душе выдающегося художника слова, и весьма осложнял ему жизнь.  

         «Наиболее серьёзным с творческой точки зрения было обвинение Некрасова в том, что он не верит в то, за что борется, то есть что он просто обманщик. Такое мнение было тоже весьма распространённым. В частности, это утверждали Н.С. Лесков, Л.Н. Толстой, А. А. Григорьев, В.П. Боткин, композитор П. И. Чайковский, композитор Ю.К. Арнольд, историк Н.И. Костомаров и многие другие. «В стихах печалится о горе народном, а сам построил винокуренный завод!» — возмущались А.И Левитов, Я. П. Полонский, М.В. Авдеев.  А. К. Голубев в своих воспоминаниях о Некрасове изумлялся, что тот клеймит существовавшее в Петербурге «Обжорное общество», описывает для контраста голодных, замученных бурлаков, а через несколько лет выясняется, что сам Некрасов состоял в этом обществе и объедался там наравне со всеми. Фет описывает, что Некрасов, порицая в литературе тех, кто вбивал от мальчишек гвозди остриём вверх на запятках экипажа, сам имел ровно такие гвозди на своей коляске.»* Неспроста же в своё время тот же Фет нарёк именем Некрасов своего ослика, запрягаемого в повозку, на которой Афанасий Афанасьевич объезжал угодья своего имения.

         Да, в поэзии тех же 60-х годов XIX сформировалась так называемая «некрасовская школа». К ней, в частности можно отнести «короля русской рифмы» Дмитрия Минаева, Ивана Никитина, Василия Курочкина. Безусловно, сам Некрасов и его творчество гораздо мощнее всего, что сделали в литературе его последователи, однако наряду с гражданскими и революционными мотивами, поэзия Николая Алексеевича несомненно была в большинстве своём и «поэзией сердца», как говорил о ней Белинский, искусством искренним и душевным. Именно эта особенность и привлекала к его стихам читателей. И когда в 1875 г. стало известно о смертельном недуге Некрасова, у него обнаружили рак кишечника, в его адрес стали приходить многочисленные письма с тёплыми словами поддержки и участия, что придало ему определённые силы и вдохновило на новые свершения на литературном поприще, я имею в виду «Последние песни».

           

Борюсь с мучительным недугом,
Борюсь – до скрежета зубов…
О муза! ты была мне другом,
Приди на мой последний зов!
Могучей силой вдохновенья
Страданья тела победи,
Любви, негодованья, мщенья
Зажги огонь в моей груди!

               

        Одним из тех, кто раньше прочих познакомился с «Последними песнями», был выдающийся русский художник И.И. Крамской, написавший знаменитый портрет смертельно больного Некрасова в постели, но с листком бумаги в руке, и с таким пронзительным, мудрым, устремлённым в себя взглядом. Истинный поэт, русский литератор Божьею милостью, встречал неумолимо приближающуюся кончину мужественно, в ясном уме и с редкой твёрдостью духа, о чём свидетельствует Ф.М. Достоевский, навещавший Некрасова за месяц до его ухода из жизни. Перед самой смертью Николая Алексеевича разбил паралич, но он покинул этот мир с высоко поднятой головой. Это случилось 27 декабря 1877 года (8 января 1878 года) в 8 часов вечера.

 

Непобедимое страданье,
Неутолимая тоска...
Влечет, как жертву на закланье,
Недуга черная рука.
Где ты, о Муза! Пой, как прежде!
«Нет больше песен, мрак в очах;
Сказать: умрем! конец надежде! —
Я прибрела на костылях!»…

…Еще вчера людская злоба
Тебе обиду нанесла;
Всему конец, не бойся гроба!
Не будешь знать ты больше зла!
Не бойся клеветы, родимый,
Ты заплатил ей дань живой,
Не бойся стужи нестерпимой:
Я схороню тебя весной.
Не бойся горького забвенья:
Уж я держу в руке моей
Венец любви, венец прощенья,
Дар кроткой родины твоей...
Уступит свету мрак упрямый,
Услышишь песенку свою
Над Волгой, над Окой, над Камой,
Баю-баю-баю-баю!..»

 

         Проводить поэта в последний путь пришло огромное количество людей. Его похороны стали первым случаем всенародной отдачи последних почестей писателю. Прощание с поэтом началось в 9 часов утра и сопровождалось литературно-политической демонстрацией. Несмотря на сильный мороз, толпа в несколько тысяч человек, преимущественно молодёжи, провожала тело поэта до места вечного его успокоения на Новодевичьем кладбище Санкт-Петербурга. Молодёжь даже не дала говорить выступавшему на самих похоронах Достоевскому, который отвёл Некрасову (с некоторыми оговорками) третье место в русской поэзии после Пушкина и Лермонтова, прервав его криками: «Да выше, выше Пушкина!»^. Этот спор затем перешёл в печать: часть поддерживала мнение молодых энтузиастов, другая часть указывала на то, что Пушкин и Лермонтов были выразителями всего русского общества, а Некрасов — одного только «кружка». Были и третьи, которые с негодованием отвергали самую мысль о параллели между творчеством, доведшим русский стих до вершины художественного совершенства, и «неуклюжим» стихом Некрасова, по их мнению лишённым всякого художественного значения

В погребении Некрасова принимали участие представители «Земли и воли», а также другие революционные организации, которые возложили на гроб поэта венок с надписью «От социалистов». *

       Основное противоречие Н.А. Некрасова пролегло конечно же между его поэтическими идеалами и его линией жизненного поведения, которую определяла и жестокая порой повседневность, и слабости его человеческой натуры. Мне думается, что Николай Алексеевич, как настоящий художник, был искренен во всех своих проявлениях, и в лучших, и в неприглядных. Такой вот получился симбиоз воспеваемой силы духа и лучших душевных качеств человеческих и откровенной слабости и неразборчивости того же человека в предлагаемых реалиями обстоятельствах. Но каков бы ни был Некрасов человек или, если кому-то угодно, помещик, картёжный игрок и прочая, никто не может отрицать истинного его литературного таланта, духовной силы его поэзии и влияния его творчества на читательскую, в особенности молодёжную, аудиторию, длящегося уже в течение практически ста восьмидесяти лет. Высокое страдание и сострадание, гневная отповедь казёнщине и канцелярщине, искренние призывы к борьбе за счастье народное, до сих пор звучат очень свежо и убедительно. Просто нужно помнить и понимать, читая Некрасова, что всё вышеозначенное, в особенности народное счастье никогда не достигается на баррикадах и вообще никаким кровопролитием, но только совместным трудом, трудом тяжелым, кропотливым, и, к великому сожалению, весьма и весьма длительным.

                                                Вадимир Трусов, (г. Мончегорск) член СПР

         

----------------------------------------------------------------------------------------------------

* – по материалам электронной энциклопедии «Википедия» (свободный доступ в сети интернет).

** – по материалам К. Чуковский Мастерство Некрасова, Государственное издательство ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ, М. 1962. Стр. 728