Произвол

«Нет человека, который не любил бы свободу; но справедливый требует ее для всех, несправедливый – только для себя», – заметил Людвиг Берне, немецкий публицист и критик, живший на рубеже XVIII–XIX вв. Словно уточняя его слова, веком позже английский писатель и издатель Э. Xаббард сказал: «Все тираны, когда-либо жившие на свете, тоже верили в свободу – свободу для самих себя».

Человек, опьяненный самовластьем, рано или поздно превращается в раба собственных прихотей, развивающейся подозрительности, страха за собственную жизнь. Две судьбы, разделенные временем и пространством, в этом отношении поразительно сходны – китайского императора Цинь Шихуанди, жившего в III в. до н. э., и «вождя всех народов» И. В. Сталина. Сходны они в жесточайшем преследовании инакомыслия, в политических репрессиях, в собственном произволе. И оба закончили жизнь в патологическом страхе. Император, боясь покушения, последние годы жизни провел в непрерывном перемещении с места на место, никому не доверяя. и в конце концов был убит одним из приближенных. Сталин в последние годы жизни превратился в самозаключенного, отдалившись ото всех и вся, в постоянном страхе, недоверии к самым приближенным и, по скупым источникам, был оставлен умирать в одиночестве.

У тирана и самодура произвол обнаруживается или в формуле «чего моя левая нога хочет», или в убежденности, что «закон – мое желание, кого хочу – помилую, кого хочу – казню!»

Но есть иной вариант произвола, когда капризное своеволие рассматривается как проявление подлинной свободы индивидуальности, сколь вычурную форму это своеволие не обрело бы.

Послушаем героя «Записок из подполья» Ф. М. Достоевского: «Ведь вы, господа, сколько мне известно, весь ваш реестр человеческих выгод взяли средним числом из статистических цифр и из научных формул. Ведь ваши выгоды – это благоденствие, богатство, свобода, покой, ну и т. д.; так что человек, который бы, например, явно и зазнамо пошел бы против этого реестра, был бы, по-вашему, ну да и, конечно, по-моему, обскурант или совсем сумасшедший, не так ли? Но ведь вот что удивительно: отчего это так происходит, что все эти статистики, мудрецы и любители рода человеческого, при исчислении человеческих выгод постоянно одну выгоду пропускают? Даже и в расчет ее не берут в том виде, в каком ее следует брать, а от этого и весь расчет зависит… (И это) – свое собственное, вольное и свободное хотенье, свой собственный, хотя бы и самый дикий каприз, своя фантазия, раздраженная иногда хотя бы до сумасшествия, – вот это-то все и есть та самая, пропущенная самая выгодная выгода, которая ни под какую классификацию не подходит и от которой все системы и теории постоянно разлетаются к чорту. И с чего это взяли все эти мудрецы, что человеку надо какого-то добродетельного хотенья? Человеку надо – одного только самостоятельного хотенья, чего бы эта самостоятельность ни стоила и к чему бы она ни привела. И этот "каприз" может быть выгоднее всех выгод даже и в том случае, если приносит нам явный вред и противоречит самым здравым заключениям нашего рассудка о выгодах, – потому что сохраняет во всяком случае нам самое главное и самое дорогое, то есть нашу личность и нашу индивидуальность».

В этих, казалось бы, несколько сумбурных, эмоциональных высказываниях «подпольного человека» – ядро индивидуализма, индивидуалистического толкования свободы как полного, подчас совершенно алогичного своеволия, не признающего никаких – и прежде всего моральных – ограничений.

В рассуждении «подпольного человека» никакого обращения к морали – даже извращенного. С какой стати считать, что хотенье добродетельно? – Оно лишь самостоятельно. «Я хочу!» А чего – уже другой вопрос: вовсе не обязательно хочу добра, справедливости, возможно, хочу «ко всем чертям взорвать этот шарик, именуемый Землей»…

Новым в XX в. стало лишь то, что подобное желание уже осуществимо. Насколько же необходимым стало ограничить произвол той или другой личности, достигшей подобного апогея человеконенавистничества?

Оказывается, таким образом, что хотя «произвол – худший вид несвободы», поскольку определяется прихотью, капризом, иными страстями самого человека либо влиянием отдельных людей или состояния общества, он имеет то же основание, что и свободная воля человека: возможность выбора.

Таковы две стороны свободы выбора! Светлый лик подлинной человеческой свободы, при которой свобода каждого есть основание свободы для всех, и жуткая гримаса произвола.

«Я ВЫБИРАЮ СВОБОДУ»: ВЫБОР КАК НРАВСТВЕННОЕ ДЕЯНИЕ

Знаменитый античный баснописец Эзоп был рабом философа Ксанфа. Все годы он стремился к свободе, и наконец Ксанф вынужден был дать ему отпускную грамоту. Но жена Ксанфа Клея, не желая освобождения Эзопа, похищает священные сосуды из храма Аполлона и прячет их в котомку Эзопа. Эзоп схвачен как вор. Никто, кроме Ксанфа, Клеи и Эзопа, еще не знает, что Эзоп освобожден от рабства. И Ксанф предлагает Эзопу вернуть отпускную грамоту. Ведь если Эзоп всего лишь раб Ксанфа, то за похищение священных сосудов судьи потребуют, чтобы Ксанф примерно наказал своего раба. А Ксанф может и избавить его от наказания. «А если ты скажешь, что являешься свободным человеком, то по закону Афин свободный, совершивший святотатство, наказывается смертью – и ты будешь сброшен в пропасть.» И Эзоп, обращаясь к судьям, говорит, гордо подняв голову: «Я свободен и готов к смерти. Где пропасть для свободного человека?»

Вот выбор, достойный человека. И сколько раз в сложной, полной человеческих трагедий истории перед лицом смерти настоящий человек предпочитал умереть свободным, но не жить рабом!

И. Кант, определяя категорический императив как единственную основу нравственного поступка, отметил его абсолютный, безусловный характер, игнорирующий любые обстоятельства места и времени. Уникальность нравственного поступка заключается в том, что не поддающееся теоретическому объяснению превращение «должен» в «есть» совершается практически в каждом нравственном поступке и воспринимается как нечто само собой разумеющееся. Проникновенно и точно сказал об этом Мераб Мамардашвили: в нравственном поступке мгновенье сливается с вечностью – он совершается однажды и навсегда.

Человек нравственный принимает ответственность на себя в любых обстоятельствах – и когда вина не на нем, но он оказался в этой ситуации; и когда его освобождают от ответственности и даже используют самые энергичные меры и убедительные аргументы, чтобы заставить отказаться от определенного поступка.

В повести Василя Быкова «Обелиск» учитель истории Мельников стал начальником штаба партизанского отряда. И вот приходит сообщение, что несколько его бывших учеников схвачены и приговорены к расстрелу; однако немецкий комендант объявил: если Мельников явится в комендатуру, юноши будут освобождены. Командир отряда – коммунист убеждает учителя, что школьников все равно не отпустят: «Ребят не спасешь, а сам погибнешь»… И, поскольку Мельников не соглашается с ним, по праву командира запрещает учителю отдаться в руки немецких палачей. Однако Мельников, нарушив приказ, пришел в комендатуру… И был расстрелян вместе со своими учениками. В память о подвиге школьников после войны был поставлен обелиск. А вот имени Мельникова на обелиске нет: местное партийное руководство запретило увековечение его памяти, поскольку он «нарушил и воинскую дисциплину, и дисциплину партийную»…

Так возникает далеко не простая проблема отношения целесообразности и нравственности, противоречие между интересом групповым, групповой моральной оценкой и нравственным самоопределением человека. Так высвечивается еще одна сторона нравственного поступка: он – индивидуален и определяется не соображениями целесообразности, а исключительно свободным выбором человека согласно голосу собственной совести.

Во время поездки в Закавказье группы учащихся со своей учительницей мальчик, оступившись, упал в бурную горную речку. Учительница, не умеющая плавать, бросилась ему на помощь. Погибли и он, и она. А если бы она, понимая, что не спасет своего ученика, сохранила свою жизнь? Никакой правовой кодекс не осудит человека, на глазах которого утонул другой человек, если первый не умеет плавать. Но суд собственной совести беспощаден: и свидетель гибели другого, не пытавшийся – ценой собственной жизни – спасти погибающего, обрекает себя на муку до конца дней своих.

Прав Владимир Тендряков, сказав: «Нет ничего страшнее суда собственной совести».

Вопросы для повторения раздела I

1. Как взаимосвязаны понятия «этика», «мораль», «нравственность»?

2. В чем отличие морали от других форм общественного сознания?

3. Что такое «основной вопрос философии» по С. Л. Франку?

4. Что входит в современное содержание этики?

5. Свободен ли человек и как понимается свобода человека с точки зрения этики?

6. Три ответа на вопрос о свободе. В чем они заключаются и каков правильный ответ?

7. Общее и различное в фатализме и волюнтаризме.

8. В чем различие «свободы от» и «свободы для»?

9. Что такое «внутренняя свобода»?

10. Почему говорят, что «произвол – худший вид несвободы»?