Имя рода

(ИСТОРИЯ, РОДОСЛОВИЕ И НАСЛЕДСТВЕННОСТЬ)

ОБ ИСТОРИЧЕСКОМ ПОЗНАНИИ

(Конспект лекций)

1916.VUI.25. Вечер. Сергиев Посад

■

1. ПОСТАНОВКА ВОПРОСА

■

Мы должны заниматься историей философии. Но если вся­кое научное познание требует сознательности, в чем его пред­мет, каковы его задачи, чем характеризуются его своеобразные методы, то наука философская, к каковой, конечно, относится лст<ория> филос<офии>, требует этого усиленно. В чем же и философия, как не в высшей самоосознанности умственной жизни человека?

Предположим, временно, что мы знаем что такое филосо­фия и сосредоточим пока свое внимание на слове «история» '*. Ближайший род нашей науки есть история. Наша наука есть историческое познание. И нам естественно спросить себя, осви­детельствовать себя, знаем ли мы что такое история?

Что значит шлем? Прежде всего — умеем дать определение. Для определения требуется genus proxiinum **. Genus" pro-x<imum> истории будет?.. Судя по тому, что она преподается в этой аудитории, приходится сказать наука. Но так ли это?

2. НАУКА ЕСТЕСТВЕННАЯ

Ответить на последний вопрос по-видимому нетрудно. Взять'какую-ниб<удь> науку, уяснить себе ее характерную осо­бенность, как науки, и посмотреть, есть ли эта особенность у истории. Ну, вот, например, химия. Это бесспорно наука. Спрашивается, за что, за какой признак мы называем химию наукой? Посмотрим, чего мы не назовем наукой.— Наука состо­ит из суждений. Теперь, я высказываю суждение: «Какая ужас­ная жара! Железо может расплавиться». Наука ли это?—Нет. Потому, скажете вы, что суждение ложно. Ну хорошо, я выска­жу другое. «Довольно прохладно». Это суждение истинное. Наука ли ЭТО?—Пег.— Почему? — Ну, а такое суждение: «Вода замерзает при 0° Ц»? Пли: «Ускорение тела при свободном

падении его в пустоте = 98 l^cm/,_ec»? Это суждения, относящиеся к науке. Почему? Потому что первое не выражает никакого закона, скажете вы, а последующие выражают. Если я говорю: «Какая мутная вода»,— то тут нет закона; если я говорю: «Химически чистая вода есть непроводник электричества»; или «Химически чистая вода ядовита»,— то тут выражаются зако­ны. Что же такое закон? Это то, что вообще, не в данном случае, не здесь и теперь, а всегда и везде. Закон — это неизмен­ное в потоке времени и себе равное во всех местах пространства. Это— суждение всеобщее и необходимое, по терминологии Ка­нта. Итак, мы, кажется, открыли тот признак, по которому химия есть наука: она высказывает истины общезначимые, т. е. такие, содержанием которых служит всеобщность. Всеобщ­ность... а не... а не единичность. Следовательно, наука обобща- ет, генерализирует (generalis—общий) и тем дает суждения, которые относятся не к одному случаю, а ко всем подобным случаям.

3. ЗАКОН

Научное суждение гласит о том, что имеет место всегда и везде. Но ее «всегда и везде», хоть и остаются наречиями времени и места, стоят к времени и к пространству в своеобраз­ном отношении: «всегда» не значит—в каждый миг, «везде» не значит—в каждой точке пространства. «Всегда и везде за причиною А следует действие а\ это положение утверждал лишь, что за А неизменно, не только и данном мечи- и и данное время, но где бы и когда А пи случилось, слсдус1 ч. ни оно не говорит о том, где и когда осуществляется А. Его «вечный» характер с частостью осуществления его в конкретных случаях не имеет ничего общего. Повторяется ли в дсйстшмслыюстн ю стечение обстоятельств, которое мы означаем через А, часто или редко, на связи между А и а это не отражается. Пусть А в течение тысячелетий встретится лишь один раз; пусть даже оно не встретится ни разу; связь его с а как была, так и останется «вечной» (ср. Naville — La notion du historiquc, p. 681—682). «Было, м. б., время, когда не существовало на свете воды, наверное было время, когда не существовало мно­гих из тех веществ, что ныне продаются в аптеках. Возможно, что опять настанет время, когда не будет существовать ни воды, ни антипирина» (Naville, Nouvelle classification, p. 79) ³\ Но от этого логический характер законов химических соеди­нений не изменяется; вечные свойства Н₂0 не страдают от того, что самое соединение Н₂0 не вечно и не вездесуще» (Чупров, Очерки по теор<ии> статист<ики>, стр. 83—84)⁴*. Эта-то повсемсствснная и повсевременная связь А я а называется

законом, уоцос,. Химия, физика, биология и т. д., и т. д. начина­ются как пауки лишь с установления законов. Это бесспорно.

4. ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ

Спросим теперь себя: можем ли мы, занимаясь историей философии, указать законы, применимые всюду и всегда? Др<угими> сл<овами>, обобщаем ли мы исторические явления?

Вот, напр<имер>, мы будем заниматься новой и новейшей философией. Что будет составлять нашу задачу? Понять фило­софские системы, их внутреннюю связность, их связь между собою; показать, как в системе отразилась личность творца се; выяснить, в чем именно влияние окружающей среды на данного мыслителя; показать, как преобразовалось известное понятие у одного философа в соответственное понятие у другого. Будут ли тут законы? Поясним свои намерения примером.

Мы, напр<имер>, покажем, как декартовские конечные суб­станции (протяжение и мышление), сотворенные Субстанцией Бесконечной, превратились в natura naturata Спинозы, явля­ющую natura naturans⁵* у него же, и стали из субстанций атрибутами—мышления и протяжения. Как, далее, в филосо­фии Шеллинга они превратились в начало субъективное и нача­ло объективное, a natura naturans — в Абсолютное безразличие их обоих. Или можно было бы проследить, как' чувственность и рассудок у Канта преобразились в мужское и женское начала у Вейнингера или в инстинкт и в интеллект у Бергсона и т. д. и т. д. Или мы увидим, как Фихте, примкнув к кантовскому понятию о трансцендентальной апперцепции, делает его нача­лом собственной системы и развивает новое понятие об аб­солютном субъекте. И т. д. и т. д. В этих и тому подобных исследованиях будут заключаться наши занятия, да и вообще в этом заключаются у историков философии.

5. ЕДИНИЧНОСТЬ ИСТОРИЧЕСКОГО

Итак, будет ли тут открыт какой-нибудь закон? От ответа на этот вопрос, по-видимому, и зависит ответ на вопрос, будет ли наша история философии, как и вообще всякая история, наукой.— Вглядитесь, что мы надеемся изучить, понять, объяс­нить: какую сторону философии Канта развил Фихте, как связа­ны между собой Спиноза и Декарт, в чем сходство Бергсона и Вейнингера и чем объясняется это сходство. Обратите внима­ние, что мы употребляем тут имена собственные. Когда мы

' На полях: «Внешний и внутренний опыт у Локка преобразуется в».

говорим в химии о свойствах воды, то речь идет о воде вообще. Когда мы говорим в истории о Канте, то речь идет не о Канте вообще, ибо нет «канта» (с малой буквы), а именно о «Канте» (с большой буквы), о единственном, и притом ire случайно единст­венном, как, напр<имер>, археоптерикс pithecantropus erectus в палеонтологии, экземпляре, примере, а о самозамкнутой, неповторимой единице. Смысл воды для химии—в том, по­скольку она не эта вода, а вообще вода, вода, а не Вода; смысл Канта для истории философии—в том, что он этот, а не вообще, Кант, единственный, Кант, а не кант. Изучая воду, мы от данного количества ее распространяемся мыслью по всей вселенной, изучая Канта, мы от всей, б. м., вселенной собираем­ся вниманием на Канте. А т. к. закон — именно в расширении, в обобщении, в генерализации, то здесь, где мы, напротив, индивидуализируем, сужаемся, закрепляемся мыслью на еди­ничном— нет никакого закона.

6. ЗАКОН В ИСТОРИЧЕСКОМ

Я сказал «Нет никакого закона». И сказал, вероятно, по­думали вы, поспешно. И по-своему вы правы. Конечно, в Канте, как и во всякой исторической личности, как и во всяк<ом> историческом) явлении, есть закономерность, есть подчинен­ность закону. Но вот именно она-то, поскольку есть, не ин­тересует историка.

Поясню примером. Кант, несомненно, подчинен законам физиологии. Но изучение их—дело физиолога. Но физиологу нечего изучать их именно на Каше, когда ОН М0ЖС1 ИХ с гаким же успехом изучать на любом экземпляре рода человече* КОГО Физиологические законы действуют в Канте, но н них iiei ничего характерного для Канта, ничего кантовского.

Далее, Кант подчинен законам психологии. Опяп, тс же рассуждения. Закон Вебера — Фехнсра, напр<имер>, памяти и забвения. <2 нрзб.) Механика. Ускорение Каша, брошенного с Пизанской наклонной башни, равнялось бы тем же 981 ^ст/»сс, как и любого камня; но что тут значительного для историка ф<илософи>и?

Социология. Политическая экономия.

Все это можно было бы изучать и на Канте. Но не стоило бы тревожить великого человека, чтобы узнать то, что всеобще и необходимо, в чем он, следовательно),

меж детей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней он⁶*.

При изучении Канта нас интересует кантовское, ему одному свойственное, явившееся в определенном) месте и в опре-

д<еленный> момент истор<ическое> событие, более не повто­рявшееся и не могущее повториться, сам Кант в его особ-ливости и его, опять-таки, неповторимые, исключительные, единичные отношения к другим людям, ко всей истории, к ми­ру, его связи с бытием, все запечатленные его единственностью, а не связи вообще или отношения вообще. Где же тут закон?

Обратите внимание. Если бы мы глубочайшим образом познали личность Канта, поняли связь его отдельных мыслей, желаний, настроений, установили влияние на них его воспита­ния, знакомств, жизнешшх обстоятельств; если бы мы опреде­лили точнейшим, исчерпывающим образом все влияния, произ­веденные Кантом на дальнейшую историю философии, то мы считали бы свою задачу изучения всецело достигнутой. Это бесспорно. Но столь же бесспорно и то, что никакого закона мы тут бы не получили, а если бы и получили невзначай, то он, тем самым, не был бы характерен для Канта, как Канта, т. е. не был бы предметом исторического знания. То влияние, которое ис­пытал от Канта Фихте, есть именно влияние Канта на Фихте, а не вообще кого-то на вообще кого-то. То, что получил от Канта Фихте, объясняется из личностей того и другого. Но вне их личностей это объяснение не имеет никакого смысла. Другие философы восприняли от Канта иное и преломили его филосо­фию по-иному. Фихте воспринял особ<енно> живо учение о трансцендентальной) апперцепции, Шопенгауэр — об иллю­зорности мира, Маймон—о вещи в себе, Гоене Вронский — об абсолютной непоколебимости априорного знания, Гсльм-гольц—физиологический идеализм и т. д. и т. д. Каждое из этих «влияний» Канта глубоко значительно для историка, но ни одно из них не есть закон. Каждое из влияний единичного на единичное самоё есть единичное. И все они для нас личности — а не особи, единственные—а не примеры всеобщего, монады — а не экземпляры. Итак, в истории, как таковой, нет речи о зако­нах, ибо нет речи о всеобщем.

7. ЗНАЧИТЕЛЬНОСТЬ ИСТОРИЧЕСКОГО

Но, скажете вы, ведь факты и лица истории имеют для нас, для всех какую-то значимость. Они интересны, знание их почи­тается важным, даже необходимым. Могут ли они быть значи­мы, если они только в себе и о себе. Не значит ли это, что они суть общие схемы?

В этих словах есть доля правды,— какой, объяснится далее. Но теперь мы должны отметить, что истор<ическис> факты интересны и значительны именно в своей единичности. Кант интересен нам именно как Кант, а не как вообще проф(ессор) филос<офии>, Наполеон — как Наполеон, а не как вообще заво-

еватель и т. д. Дружба Шиллера и Гёте интересует нас как таковая, а не как частный случай дружбы вообще. Значитель­ность исторического—именно в его неповторяемости, а не в том, что обще ему со всем другим. И это понятно. Если бы в Канте мы хотели видеть то, что свойственно всякому профессору) философии, то не было бы нужды обращаться к Канту именно. Но, обращаясь именно к нему, мы тем сам<ым> показываем, обнаруживаем, что интересуемся им са­мим, тем, что кроме Канта нигде и никогда не может быть познано. Я сказал «нигде и никогда». Тут вы слышите прямое противопоставление «везде и всегда» закона. Точно так же, как в этом сужении внимания на единственном вы видели проти­воположность расширению внимания в обобщении. Итак, г ■

8. РЕЗЮМЕ

История имеет предметом своим не законы, а единичное; она не обобщает, а обособляет — не генерализирует, а индивидуали­зирует. Другими словами, она имеет своими характерными признаками нечто противоположное признакам таких бесспор­ных наук, как химия. И следовательно, для нас возникает естественная) необходимость ответить на вопрос: да наука ли она? И, если поставить этот вопрос шире, что такое история?

9. НАУКОСЛОВИЕ

Тут мы наталкиваемся на парадокс. Как может быть, ЧТО история, это знание но преимуществу, если судии. т> ее ними ну (шторёсо—от корня ют—15 — о£ба) '*, это древнейшее зна­ние—подвергается сомнению, наука ли она? Можно сомнева i ь-ся, пожалуй, достигла <ли> история прочных результатов? Мо­жно надеяться, что будущее откроет закономерности, о кото­рых не знает прежняя история. Может быть, это хотим мы сказать нашим сомнением?—Нет. История не то что не имеет знания законов, но она не хочет и не предполагает его имен.. Внимание ее направлено в иную сторону. История принципи­ально отвертывается от закономерностей. Да и потому столь же принципиально ставим мы вопрос, наука ли история — теперь и всегда, в существе дела.

Но, опять, если история не наука, то, следовательно, и ис­торики—не ученые. Неужели Моммзена, Ранке, Соловьева и т. д. мы исключим из числа ученых? Не похоже ли это на приведение к абсурду наших рассуждений? Может быть, это странно. Но и рассуждения наши тоже прочны — они не наши—их подтвердит любой историк. Следовательно, мы по­падаем и апорию. С одной стороны, наукою признается та

деятельность человеческого ума, которая имеет дело с закона- ми, а история с ними дела не имеет, и, следовательно, не есть наука. С другой стороны, Ранке, Моммзен, Ключевский и т. д. суть ученые; учеными называются люди, разрабатывающие на­уку; но Ранке, Моммзен и т. д., как ученые, занимались истори­ей, и, следовательно), история — наука.

В чем же дело? Чтобы разрешить эту апорию, надо сделать проблемою самое историческое познание и войти в обсуждение процессов исторического познания. Это будет логическое введе­ние в изучение исторического познания — часть наукословня" ⁷ (Wissenschaftslehre) или общей теорией науки, логики науки.

Итак, наш вопрос будет гласить:

<10.> КАК ВОЗМОЖНА ИСТОРИЯ?

Или распространеннее: если история есть факт в составе нашего globus intellectualis⁸*, то какова должна быть природа исторического познания, в частности, и познания вообще, что­бы этот факт был возможен?

11. РАЗЪЯСНЕНИЕ ПРЕДЫДУЩЕГО НА ПРИМЕРЕ

Яблоко Ньютоне. 1666 г. Сэр Ис. Ньютон 5 (6?) ян». 1643, f3l мар<та> 1727 н, с, сын нсбогат(ого) землевладельца и Вульсторие it Линкольншире, умершего вскоре после женитьбы. Недоношенный) млад<енец>.

В школе в Грантэме с 12 по 16 л., учился плохо, слабый, постоян­но задумывался, религиозен. В 1660 неподготовленный) пост<упил> в Кембридж. Занимался под руководством) Барроу. 1669—Барроу отказал<ся> от кафедры в пользу Ньютона. 1670—в Кор<олевском> Об<ществе> ок<оло> этого времени флюксионное исчисление. Зани­мал 30 л<ет> кафедру в Ксмбр<идже>. В 1695 по предложению уче­ника, лорда Монтегю, гр<афа> Галифакса, смотритель монетного дво­ра. 1703—переселился в Лондон и избирался президентом Королевс­кого) Об<щества>. 1705—sir (дворянство). 1725—воспал<ение> лег­ких. Скончался 31 марта 1727 г. Толк<ованис> на Даниила и Апо­калипсис). Пожар в кабинете. Нравственный) харак<тср>- Оптика. Челсскоп...

Яблоко. Это, здесь... отсюда 2 ряда исследований): естест-1!ен1!Онаучн<ыс> и истор<ические>. 1-я точка зрения. Яблоко яблоком, но не в нем дело, а в формуле

2-я, историч<еская> точка зрения. Если важна формула, то кольми паче важен сам Ньютон, который дал эту формулу и многое другое. Формула важна по значению, да. Но ведь появилась она именно в 1666 г., в опред<еденный) день, час и мин<уту>, и, следовательно), этот определенный) день, час и мин<ута> и это определ<енное> яблоко как-то даже важнее формулы, им порожденной. И вот нарастали на одном яблоке, под разными углами зрения рассматриваемом, 2 цели исследо­вания. В одном оно делается яблоком вообще'.

12. ПРИМЕР ИСТОРИЧЕСКОГО ПОЗНАНИЯ

Особенность славянофильской философии: отсутствие твер­ дого начала. Все «по знакомству» — в филос<офпи>, в праве, и церкии, всюду, Почему? Особенность распространения — в

'шмкпут<ом> круге.— Почему? Родня. [Таблица, Г* lyi псе еди­нично. Славянофилы — как группа, единственная), неповтори­мая. Кшорят о неославяпоф<илах>, по ЭТО совсем особая i рун-па. Лицо каждого. Родственные) СВЯЗИ каЖДОГО ПОКОЯТСЯ НА родственной) связи других... Все это i пубоко интересно him Но, м. б., надо искать законов? Ну, открываем, напр<имср>, что законы ассоциаций у славянофил<ов> были такие ж е, k;ik у западников. Что тут интересного? Элементы iiciik»>ji<oi ичес-кой) жизни такие же. Но дело не в том, что они такие все, в в п\ своеобразном сочетании, в их своеобразном отношении к данн<(о^мУ) месту и времени и в неповторяемоети этого соче­тания.

В этом все дело, но это—не закон.

13. ДЕЛЕНИЕ НАУК

Классификация Конта. Требование закона, как conditio sine qua поп¹⁰' науки, наиболее ярко выступает, как вы увидите, у Конта. Наука—способность предвидеть («savoir pour prcvoir») "*, но для предвидения требуется знание законов, и по-

' Примеч. Флоренского: «Пользуемся словом Фихте, но не в фих-тсиском значении».

Обрыв фразы в рукописи.

-^^^>^т?^;^^ф^к^-?>7»г''-- -'^:'_^^}2^1^21±й^£^Ш2!^

«~*.

сему наука лишь настолько наука, насколько она знает законы, т. е. насколько она обобщает. Степень абстракци и есть степень научности.

Шесть «sciences fondamentales»—

Математика ~* Астрономия -» Физика -» Химия —» Биоло­гия ~* Социология.

Где же история? История лишь постольку наука, посколь­ку она социологична. Но социологические законы—на-пр<имер>, законы статистики. Число рождений и смертности, бракосочетаний и бракорасторжений, перевес рождаемости де­вочек ' над мальчиками.

В 1899 43 иностр<анца> сочетались зак<онным> бр<аком> с горожанками г. Берлина— Чупров, 247—8.

1900—43 1901—61 1902—50

Иностранок, вышедших замуж за берлинцев, больше:

1900—127 min. 1901 —147 max.

n 4-ii брак

Число вдов, вступивших со вдовцами в 3-й брак

35 37 26

1900 1901 1902

Переехало с квартиры на квартиру берлинских семей

в октябре в ноябре

45210 48493 46512

1900 1901 1902

125 627

133 937

134 202

Отъехало и январе извозчиков с седоками

о1 Потсдаме! и"'- 1вла oi Гсрлицкого вокзала

'I'M. 594.1

1352 IJ06 1 и i

1900 1901 1902

и I Ц1Ш1 UCJlkllMX /(,1! пи,

Пришлось несчастны

м.1 in" i |............ и '

ми. J250

1900 1901 1902

¹ Вставка над СТ| 1ИКОВ О- р пни

Среди заложенных предметов в Королсвск<ом> ломбарде:

карманных часов

1899 16,40% стоимость в 21 м. 49 пф.

1901 16,02% 21<м.> 50 пф.

след. годы 16,71%, 16,75%, 17,12% —21<м.> 15 <пф.>; 21<м >

21<пф.>; 21<м.)26<нф.>

...число писем с ненаписанными адресами, без марок и т. д. и т. п.

Это монотонная сторона истории, ее вечное бывает. Без этого «бывает» не могло бы быть общественной) жизни: зем­ство устраив<ает> сеть школ. Если бы число учащихся было резко изменчиво, то вместо школ надо бы организовать¹ лету­чие отряды. Торговцы пропотрошат гусей и окороки к Рождест­ву... Но что тут важного для истории? Статистика важная вещь, но концептуально все, что она гов<орит>, можно предвидеть. Ну конечно, в Китае мандарины получали палками. Нетрудно предвидеть это a priori, подобно тому, как нетрудно предвидеть a priori <нрзб. 11>. А если нет. На то скажут —есть особые причины, новое, небывалое, прирост бытия. Итак, смысл моно­тонной стороны истории — в том, что когда нет ни особ<ых> причин, ни особ<ых> условии, когда все и всё остается по-старому, то и все делается по-старому. Вот и все.

14. НОВОЕ, КАК СОДЕРЖАНИЕ ИСТОРИИ

I916.VIII V, //,,.„, i tpiuct II,н,i,i

Мы говорим, что все эти закономерное!и есть и a rei гвенпо ожидаются постольку, поскольку вес остается но старому, ни скольку общество, как целое, не меняется. А поскольку меняет ся, постольку не остается по-старому, поскольку внутренно движется,—эти законы текут, отменяются, исчезают. Это похо­же на то, как если бы ледяное царство под живым лучом солнца стало таять и освободило к движению скованные дотоле льда­ми живые существа.

Скажем определеннее. Общество подчиняется законам ста­тистики и социологии постольку, поскольку оно прозябает, а не живет. Другими словами, поскольку нет истории, а есть быт. Но лишь наступает история, поскольку наступает история, где на­ступает история — и тогда, и постольку, и там отменяются эти мертвые закономерности. Поясню примером. В 1910-м году

¹ Примеч. Флоренского: «Ср. учение К. П. Победоносцева о двух силах, поддерживающих общество в равновесии,— силах прогресса \ консервап1вп<ых>, инерции и движения».

К,

и в 1911<-м> г. число мужей, убивших в пьяном виде жен, было, конечно, приблизительно одинаково, и неумеренный поклонник статистики сказал бы: вот фатальные законы чисел. Но ведь в питии тут не было истории. В. 1911 г. пили так же, как и в 1910<-м>. Но в 1916-м году это число, несомненно, совсем иное. «Фатальная» закономерность преодолена. Почему? Да потому, что в питии было новое, стали пить меньше, да и вой­на—мужчины на фронте. Закономерность была, но закономер­ность не истории, а отсутствия истории. А как только начинает­ся история, как <только> жизнь приходит в движение, как <только> проявляет себя исторический процесс, так нет законо­мерности в той области, в которой есть историческое, новое. История и имеет дело с этим новым, с этим движением, ибо предмет истории—процесс, а не застой, рост, а не неподвиж­ность, жизнь, а не смерть.

15. EPrON И ENEPrEIA¹²'

Итак, мы подходим к новому делению объектов науки: к объектам неподвижным, мертвым, и объектам живущим, движущимся. В одном случае мы имеем дело с раз навсегда застывшим бытием, а в другом — с бытием в его процессе, во внутреннем напряжении, в росте. Воспользовавшись термино­логией Аристотеля, мы скажем: в одном случае мы имеем дело с iipyov, в другом—с evepyeicc. Камень есть epyov, но вдох-новенис поэта—не есть epyov, оно — живой процесс, оно — Evcpysia. Камень понимаем мы как semper idem, как всегда себе равный; вдохновение же поэта — как явление новых образов, новых прозрений, новых восприятий. Камень, перестающий быть тем, что есть он, был бы для науки, его изучающей, бессмыслицей. (Беру все эти понятия пока приблизительно.) Поэт, твердящий азы и открывающий всем давно известное—в своем роде был бы тоже бессмыслицей. Поэт, чтобы быть поэтом, должен непрестанно творить, давать новое; камень, чтобы быть камнем, должен пребывать все тем же. Один — ivcpyeia, другой—epyov. Разумеется, и в поэте может быть остановка, и камень. может измениться. Но ведь постольку и поэт — не поэт, и камень—не камень, не твердое тело. Разу­меется, во всякой реальности есть и момент epyov, и момент evepyeux. Поскольку поэт дает нов<ое> —он поэт, а поскольку камень потек—он не камень. Но по преимуществу одно есть epyov, а другое—evepyeia. И кроме того, одна наука хочет заниматься стороною неподвижности, а другая—внутреннею жизнью.

Но Вы, м<ожет> б<ыть>, скажете: «Да разве механика, напр<имер>, не занимается движени е? — занимается, но дви-

жением, которое не дает ничего нового, выходящего за пределы того, что мы заранее о нем знаем —того, что содержится о нем в законе его. Да, это движение, но не приводящее с собою в действительность ничего неожиданного, ничего заранее неучи­тываемого; онтологически оно не есть движение... Планета, движущаяся по эллипсу, так и движется по эллипсу, не проявляя ничего неожиданного, ничего творческого. Напротив, жизнь i есть непрерывное творчество, непрерывное преодоление непо- f Г; движного, непрерывное вдохновение, непрерывное открове­ние — нового, не бывшего, «+» бытия, прирост, прибыль, нара-; стание...

16. EPrON И NOMOZ, ENEPrEIA И IAION

Отсюда понятно, что исходною точкою при изучении бытия неподвижного должно быть такое epyov, которое есть epyov хост' e^oxfiv—по преимуществу, т. е. epyov неподвижное, неизмен­ное, застывшее, себе равное по преимуществу. Что же это за epyov? Это— твердое тело. Твердое тело и есть преимуществен­ный объект исследования науки о бытии неподвижном. Анализ естествознания показывает, что естественнонаучное исследова­ние всецело опирается на понятия и постулаты существования твердого тела и, если угодно, этим исчерпывается, ибо вся дальнейшая задача—понять весь мир, всю действительность, как объяснимую из этого понятия. Да, механика и есть цент­ральная дисциплина естествознания, и механикой нее должно быть объясняемо. Всякое иное объяснение i;i> или иначе 01 _г рицает механику, отрицает абсолютность, неизменность гпер

. ■ дого тела и тем потрясает самый принцип т -.................. ушжтх ш

Тогда нельзя сказать, что нет ничего потно. Ьидл ипи.т действительность заключать в заранее очерченные рамки Тогда действительность начинает течь: ndvia pel¹⁴". Тогда взрывается жизнь. Тогда рушатся препоны движению. Тогда начинается история. Понятие epyov уступает место понятию evepyeia— хотя это не та энергия (в сущности epyov), о которой говори г физика (энергетика), а энергия в древнем смысле слова. Итак, у нас начинает намечаться—протягивается — какая-то ниточка между установленным прежде противоположением общего и единичного с теперь установленным противоположением iipyov—evepyeia. Неподвижному, заранее начертанному закону может подлежать, очевидно, лишь то, что само в себе есть неподвижно, неизменно, заранее начертано. Пусть оно не кажет­ся сразу же таковым. Пусть оно кажется подвижным и разнооб­разным. Но мы знаем, что если оно подлежит этому v6uoc, 'y, то тем самым оно, в своих элементах, в своих истинно сущих моментах бытия, есть нечто неподвижное, epyov. И наоборот,

, ¹⁹

единичным и потому неповторимым может быть то, что не имеет в себе неподвижности, твердого начала, что есть вечно новое —evepyeia. Позвольте сказать это огрубление. То, о чем можно предвидеть, очевидно, уже заранее, в существе дела есть то, что о нем можно предвидеть, т. е. оно не явит ничего воистину нового. А следовательно, оно — одно из многих, пред­видимых, друг другу тождественных экземпляров, построенных по одной модели. Закон, всеобщность, как содержание пред­видимого, есть в сущности то твердое, или твердого комбина­ция, которая видится в кажущемся изменчивым. Напротив, то, что живет, что творится и творит—что являет новое—оно непредвидимо. Оно просто есть, но не подлежит высказыванию о себе заранее, т. е. вообще, а констатируется лишь в своей наличности, в частности. Оно не «вообще», а «в частности» — единичное. Но если оно воистину творит новое, то в нем нет полной твердости. Оно — evepyeia.

Живой процесс есть то, что неповторяемо — именно потому, что он живой. И если бы его повторить, то было бы уже не творение нового, а повторение старого, бывшего,— это было бы epyov. Ведь повторяемое имеет модель, и эта модель — в нем, т. е. твердое начало, epyov. Следовательно), поскольку что повторяемое, постольку оно обще и твердо.

И если твердое тело есть предел epyov и истинный тип его, то духовная жизнь есть предел evepyeia и истинный се тип.

17. ВЕЩЬ И ЛИЧНОСТЬ

Общее и единичное; epyov и evepyeia; твердое тело н духов» пая жили. — hoi полюсы нашего понимания бытия, и между этими полюсами располагаются все промежуточные ступени. Эти полюсы могут быть означены еще иными терминами; вещь и личность —наиболее важные. Вещь всегда есть некоторое вообще: вам все равно, какой стакан воды выпить, тот или этот, лишь бы это была пода. Личность же всегда в частности: вам вовсе не все равно, кого назвать своим отцом или своим сыном; определенное, единственное, неповторимое лицо есть Ваш отец; определенное, неповторимое, единственное) лицо есть Ваш сын. И Ваши отношения к стакану воды — отношения вообще, а отношения к отцу или к сыну—отношения единственные. Разумеется, и к стакану воды можно относиться как к лицу, как к единственному: это и называется идолопоклонством. И к отцу можно отнестись как к одному из многих — как <к> средству получить какое-нибудь «вообще», напр<имер> стакан воды. Это и называется безнравственностью. Когда Вы в вещи — вооб­ще—видите единственность или в единственности — лице — во­обще— Вы извращаете порядок естества, Вы грешите против

бытия. Одно глубоко связано с другим. Позвольте сделать уклонсш1е в сторону, чтобы ярче пояснить вам мою мысль.

18. <50-е ЗАЧАЛО ПОСЛАНИЯ К РИМЛЯНАМ.

Рим. 1, 18—27)

Посмотрите 50-е (П) зачало послания к Римл. (Рим. 1, 18— 27). Прочесть.

Стих 18. Гнев... «Содержащих истину в неправде». Истина — бытие; неправда—извращенный порядок бытия, искажение бо­жественного порядка бытия.

Стих 19. Почему? Истинный порядок бытия—виден. Какой? Единичное—личность—Личность в ее законченном и окон­чательном) смысле — Бог—в творениях, вещах—видим. Ис­тинный) порядок в том и заключается, чтобы в вещах— сруа—видеть evepyeia, исходн<ый> пункт которых—биуацц. Это явно. Но (21) язычники видели Бога—Личность—как Лич­ность, и вещи—как вещи, но не поставили в должное отноше­ние Лицо к вещам—evepyeia к еруа—т. е. тем не прославили Бога. Язычники не установили в своем уме истин<ного> от­ношения бытия, и от этого в них произошло помрачение, и они запутались.

Славу Бога они поняли не клк jii......... ую деятельность, а как

вещи, как iipya. Лицо абсолютное подменили вещью. Действа-
тельность перестала быть прозрачной ohi помуп не ил, <>i рубе
ла, оплотнилась, и тогда они перо гели понимать и вторичные
лица—человеческие' и сыпи их воспринимать *лн вещи—от­
сюда чуне l псиное II.. НО ССТеСТВОИНаЛ ЧуВ(и".......... I м-. | и п|" |.

становленная, не обнаруживала бы извращенности сознания

Потому у них чувственность противосск-ci пенилн Гимумшш.

19. ПРИРОДА И КУЛЬТУРА

Итак, задача истории понять энергию как энергию. Но на земле самым ярким выразителем энергии является лицо челове­ческое. Лицо человеческое и есть предмет истории, и все с ним и ради него и из него совершающееся, в противоположность совокупности вещей, природе.

Но в чем же проявляется человеческая личность? Что слу­жит характерным выявлением человечности? Если природою мы называем совокупность вещей, ёруа, то совокупность энер­гий называем мы культурой. Науки о законах суть науки о при­роде, или естестве — естественные.

Науки об единичном суть науки о культуре, или о человечес­ком духе —или гуманитарные.

Для тех и других Виндельбанд и Риккерт предла! ают назва­ния, у нас усвоенные гл<авным> обр<азом> Чупровым: вауки

номографические,— т. е. описывающие законы, и науки идио-графические,—т. е. описывающие единичное, та Y6ia. М<ожет> б<ыть>, и не вполне точно, но противоположение

науки о духе = науки о культуре = науки о человеке; и науки о природе = науки естественные ' совпадает с противоположением:

науки идиографические и науки номографические. Если угодно, сюда можно добавить еще противоположение науки о лице — науки о вещи.

20. ОБЪЕКТЫ КУЛЬТУРЫ И ОБЪЕКТЫ ПРИРОДЫ

Но как различить объекты природы от объектов культуры? Начнем с простейшего случая.

Иду в лес, собираю землянику (объект природы).

Иду в сад, собираю совершенно такую же землянику

(объект культуры).

В чем разница? Лес мы считаем объектом природы, сад— объектом культуры. Пусть. Но ведь земляника там и тут, как мы сказали, одна и та же. Береза, посаженная в саду, и береза, растущая в лесу,—та же береза. Почему же одну мы почитаем за объект культуры, а другую — за объект природы? Если бере­за—та же, то, очевидно, <дсло> не в березе, как таковой, а в отношении ее к чему-то. Да. Но к чему? К какому-то общему фону — к целому. Это выражается словами: «посаженная», «рас­тущая». В одном случае мы говорим о березе, выросшей поми­мо воли и намерения человека. Во втором — сообразно воле его и намерению. То отношение, о котором спрашиваем мы, есть отношение к человеку, и, следовательно, не береза, как таковая, есть объект культуры, а труд человека делает ее таковой. Труд ни? Если человек много трудился, напр<имер> строя окопы, и на взрыхленной почве, на труде человека выросла береза, то она не будет все же объектом культуры. Не в труде дело, а в пели его. Другими словами, ставящая себе цели, целеполага-Ю1Щ1Я Воля человека делает из объекта природы объект культу­ры. Итак, культура— не в вещах как таковых, а в своеобразно преломляющейся по поводу них воле человека, чувствах ЧСЛОВе-

¹ Примеч. Флоренского: «Речь идет не о психологин и учении о материи. Разъясн<ить>. Дух — не душсвн(ая) деят<СЛЬНОС1i->. вриро да не материя. И материя м<ожет> б<ыть> личной (разъяснить), и цу шсвн<ые> процессы—безличными, автоматическими, слсд<овггсль но), явление выражается как различный объект».

ка в его <прзб. 1> целях. Совокупность же волевых устремлений и целен их характеризует лицо.

20'. (ЕДИНИЧНОЕ И ОБЩЕЕ)

Мы сказали', что культура определяется целеполагающею деятельностью человека. И тут для нас открывается ответ на поставленный ранее парадокс. Связность культуры как царства целей. Отсюда единство—то, что заменяет закономерность. Культура — целое, целостное. Отсюда понятно, что в ней и должно быть все единично и <нрзб. 2) было бы целостным. Единичное, служащее цели, есть тип. Оно для нас назидает целеположения.

Мы говорили, что предметом истории служит единичное, а не общее. Но единичных беспредельно много. Выходит ли, что беспредельно много отдельных предметов и, следовательно,— беспредельно много отдельных историй? Нет, ибо единичные проявления воли отдельного лица органически объединяются в целостности самого лица и могут быть поняты, через единст­во лица, » своем единстве, ХОТЯ ЭТО единство синеем не есть общность, a ecu. живое еДИНСТВО, само ОПЯТЬ-таки единичное,

само преде гавляющее единицу высше! о порядка <!леэы и улыб­
ки, радость и горе, грехи и метши otj.................. лого человека не

«п охожи» дру| на друга и не обьсдипмюгся ни и каком «вооб

щс»; но они не суть просто* ноупо|........... leniiu чиненное,

некоординированное множа гво, и ■........... run............ in mi одного

лица, i у п. едино ■ ПИЦО, и ■ НИХ, и НИХ M........... ИДНЫЯ Hicpi ИЯХ,

познается единая 86vauic,"", единая ij ианми moiiii пика

Цени КОИЦеНТрируЮТСЯ и ВЫСИ................... И будучи ' ИИ inn I

между собою, цели образую! единый организм целой, bucihoi единство целей, царство целей, возглавляемо! Ц< ii.io in

лей, БОГОМ. ХОТЯ И запятая единичным, И1 гория III pai ПЫЛ II II Я

в беспредельное in своих предметов, ибо культура как осуществ ление царства целей, сама образует сдиж гво и сама <"< гь еди ный объект целей,— по крайней мере н принцип!

Самые противоречия и антиномии культуры, < го мгновения, борьба, вражда, с достаточно высокой точки зрения, может быть телеологичиой, может бып, осуществлением заданий высших лиц или Высочайшего Лица (ср, i иона Апостола об ослеплении иудеев и неверии язычников), и то, что кажется снизу ненужным, оказывается необходимым, ибо совершеннейше осуществляет высшую задачу Культуры. Об­щности (схожести) природы через закономерность соответ­ствует живое единство культуры через целеегремнгсльноегь.

¹ На полях дата: 1916.VIII.31. Серг<иев) Пос<ад>.

.

Науки о культуре объединены не только не меньше, но даже гораздо глубже, чем науки о природе.

21. ПОСТОЯНСТВО ПРИРОДЫ И ЖИЗНЬ КУЛЬТУРЫ

Но тут, как и следовало ожидать, замечается глубокая разница. Науки о природе, как сказано, говорят о том, что вообще, т. е. о том, что везде и всегда бывает и, следовательно, в принципе исключает какое-либо творчество, новое. Отсюда понятна теснейшая связь их с механистическим мировоззрени­ем, с пониманием природы, как механизма, извечно проделыва­ющего свой раз навсегда установленный круговорот.

Идея вечного повторения, цикличности мира, парамнезия¹⁶*, свойственная древним, развитая Эпикуром и вновь с жаром открытая Фр. Ницше ¹⁷*,— тоскливая идея о мире, как о толчее повторяющихся и в себя возвращающихся процессов сущест­венно связана с естественнонаучным миропониманием и затаен­но она непременно подразумевается во всяком научном пони­мании мира, т. е. желающем говорить о бывании, а не о единич­ном бытии. Правда, 2-й закон термодинамики говорит, как будто, о противном, т. е. о неповторимости мировой истории. Но¹ 1-й закон термодинамики, т. е. та первооснова современ­ного естественнонаучного) миропонимания, которая утверж­дает неизменность мирового запаса энергии, м<ожст> б<ыть> наиболее ярко выражает все ту же мысль о природе, как о непо­движности. Количество энергии в мире постоянно — это значит: «Какие бы ни происходили передвижения и перераспределения мировой энергии; как бы ни были многообразны и неожиданны процессы в мире; какими бы новыми и несводимыми к общему закону ни казались явления природы — на самом деле ничего нового, ничего неожиданного, ничего многообразного нет: все подчинено одному закону неизменности, все заранее учтено и рассчитано, во всем сказывается одно великое вообще—что нет многого, нет нового, нет разнообразного, нет в природе творчества. Природа есть постоянство и неизменность — вот основной смысл естественнонаучного миропонимания.

Напротив, науки о культуре говорят о том, что — в частно­сти, т. е. о том, что никогда и нигде не повторяется и, следова­тельно, в принципе исключает возможность подвести себя под общий закон. Отсюда понятна связь, теснейший союз наук исторических с телеологией, с изнутри развивающимся процес-¹ сом достижения целей, вечно свежим, всегда новым. Ни один момент процесса культуры не может быть заменен другим, все

¹ В тексте оставлено чистое место в 1,5 строки и карандашом вписано: «(художественное творчество)».

они ценны, все неустранимы. Жизнь духа всегда идет к новому, не потому, что новая вещь лучше старой вещи, а потому, что для деятельности быть новой —это и значит быть, а быть неподвижной—это значит быть бездеятельной—не быть вовсе. Для наук о культуре все своеобразно, и, если исследователь не [ видит своеобразия исторических явлений и тем более лиц,— это значит, что он не умеет овладеть предметом своего исследова- ^: ния. И напротив, ухватить своеобразие явления—это и значит (понять его. Итак:

природа бывает, а человек живет. AS Ч

22. ОСНОВНЫЕ КАТЕГОРИИ ЕСТЕСТВОЗНАНИЯ И КУЛЬТУРОЗНАНИЯ

Общее и единичное; неизменность и движение¹; epvov и evepyewt; вещь и лицо; природа и культура—таковы основные диалектически выведенные определения предметов естествозна­ния и культуроведения. Противоположность этих определений ведет за собою и противоположность наук, изучающих эти предметы. Но сами в себе науки эти целостны: по единству соответственного предмета. Чем же объединяются самые пред­меты? Предмет естествознания, природа, есть связь единой необходимости, в себя замкнутой; культура ecu. организаци я единой телеологии. Но единство телеологии означает, что цар­ство целей организовано, т. е. что низшие цели подчинены высшим, те — еще более высоким и т.д. Цели иду! в нис­ходящем порядке, т. с. образуют единую иерархию цел ей. Еди­ничное, будучи таковым, не исключает ИЗ себя нее прочес, но, напротив, включает — чрез снос отношение к цели. Слсдооате льно, единичное не отъединено от всего, по со всем связано, Пояснением этой мысли мы сейчас и займемся.

Мы рождены для вдохновения, для звуков сладких и молитв ^|к*.

Вот сторона культуры, по-видимому самодовлеющая и же­лающая быть самодовлеющей. Но она, единством целей, связа­на со всею техникою, с бытом... Для осуществления молитв нужны храмы, напр<имер>, а для них — архитектура, т. е. вся организация знания, художники, т. е. вся организация искус­ства, для художников же — химики, готовящие краски, горные промыслы, добывающие красящие вещества из недр земли, заводы, их перерабатывающие, плантации, доставляющие мас­ло, сельские хозяева, дающие пшеницу и вино, стальные заводы, доставляющие земледельцам орудия для обработки поля,

Примеч. Флоренского: «замечание о диалектике».

и т. д. и т.д. Каждый объект культуры предпо ысячи

других, те — опять других и т. д. Бесконечно мноюобрлшля ткань культуры оказывается связанной с таким чуждым, по-видимому, жизни фактором, как молитва. Да и то, мы взяли ее со стороны внешней. А возьмите со стороны внутренней. Каж­дое слово молитвы подразумевает существование всей суммы догматических понятий; исторически это значит, что включает­ся сюда все прошлое церковной жизни и более—вообще рели­гиозной жизни человечества. В наших молитвах вы увидите термины философии, образы поэзии, идеи, отзвуки которых находим в тысячелетиях... Каждая ниточка культуры подразу­мевает всю культуру, как среду, вне которой она не может быть. Но, скажете, может быть, техническая культура не так связана с ее целым. Посмотрим. Возьмем... ну хоть этот карандаш. Надо добыть для него графит. Для этого необходимы геологи­ческие познания. Для них необходима вера в единство законов природы. А исторически она есть порождение христианства. — «Как это ни странно,—гов<орит> дю Буа Реймон ^w", человек, отнюдь не расположенный к христианству,— но надо сознаться, что исторически современное естествознание обязано своим возникновением хр<истианст>ву. А раз христианство, то по меньшей мере Евангелие. Его надо было написать, его надо было «проповедать всей твари»...²⁰* Чтобы было это возможно, необходимо было все устройство церковной жизни. А для этого нужны были идеи философии и т. д., нужен был язык, позволя­ющий с точностью выразить догматы учения Церкви и канони­ческие ее нормы... Нужна вся организация Римской империи, чтобы облегчить проповедь Евангелия,— дороги, корабельное дело... Далее, нужна математика. Нужно развитие эстетических понятий. Нужна грамота... А сколько к ней идет — об этом говорить можно неск<олько> лет.

Итак, в культуре, как и в природе¹, все связано, все сплетено ш> единую ткань. Это—так; но остановиться на этом пункте наше­го исследования—это значило бы уничтожить возможность и, главное, необходимость науки, как естественной, так и истори­ческой: если культура, как и природа, представляет собою однородную («гомогенную», как говорят) среду, не имеющую собственного строения, то очевидно, что расчленение ее было бы не соответствующим существу предмета и, следовательно, лож­ным. Но наука и состоит в расчленении своего материала с тем, чтобы понять его строение. Итак, факт науки, как естествешюй, так и исторической, показывает, что есть и какое-то расчленение соответственных предметов, а, следовательно, есть и те приемы, которыми это расчленение достигается.— Какие же?

¹ На полях дата: 1916. IX. 1. Ссрг<исв> Пос<ад>.

23. ПРИЧИННЫЕ РЯДЫ В ЕСТЕСТВОЗНАНИИ И ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ—В ИСТОРИИ

Природа есть единое связное целое. Но расчленим ее на вещи, и вещи суть точки опоры в дальнейшем исследовании. В гладкой однородности не было бы за что, т<ак> ск<азать>, зацепиться уму и, не будучи в состоянии остановиться на чем-нибудь) определенном, он скользил бы по природе... Мысль — зеркальное отражение воли. Бергсон. Психоанализ. Задержка свободы воления есть условие мысли. Мысль—эквивалент во-ления. Если мы идем по гладкой дороге, мы не думаем о ней, думать же начинаем тогда, когда спотыкаемся. В этом смысле м<ожно> сказ<ать>, что этикой занимаются только люди, не очень-то сами этичные. Расчлененность природы на вещи есть условие мысли о природе. Но тогда, значит, природа распадает­ся, перестает быть единством. Нет, она сочленяется в единую систему вещей. «Если есть вещь А, то есть и вещь а», или «Если есть признак А у вещи одной, то есть и признак а у вещи другой»—таковы формулы сочленения. Но это сочленение ве­щей, причинное,—само есть проблема, и проблема сложная. Мы говорим, что у всякой вещи, у всякого явления есть своя причина. Но что есть причина? Что называть и считать причи­ною данной вещи, данного явления? Пример, молния в воздухе, причина грома, сопричины — условия. Как ограничить себя не­которой определенностью? А а ли в принципе признать, что все предыдущее состояние мира ecu. причина данного события, то этим упраздняется самая возможность изучения, ибо нечего изучать причинные связи, если все есть причина всему. Мало того, распространять причинную зависимость на всю вселен­ную, это значит уничтожать ее,, ибо совершенно безразлично сказать, что данное явление произошло само собою, без причи­ны, или сказать,' что причина его—наличное состояние всей вселенной. Анализ понятия причинности показывает, что или надо отвергнуть причинность, или признать, что причинность мира реализуется в виде множества отдельных, между собою пересекающихся причинных рядов, причинных нитей, так ска­зать, и эти нити судьбы друг от друга в течении своем уже независимы, хотя, б<ыть> м<ожет>, и исходят из одного обще­го узла. Итак, вселенная расчленяется на вещи, соединенные между собою нитями причинности. И, более того, тот же анализ причинности приводит к убеждению, что причинная зависи­мость однозначна, определенна и необратима. А есть причина а —это значит, что только а есть следствие А, и только А есть причина а, и что А есть именно причина, а не наоборот, не следствие... Иное понимание причинности не может быть удер­жано по неприменимости его к расчленению мира.

Обращаемся теперь к культуре. Культура—связное и иерархия целей. Но как расчленяется это целое? Где центры целей и их осуществлений? Мы знаем, что это суть л ими лица. Если природа расчленяется на вещи, то история III лица. И если категорией природоведения мы должны признать имя нарицательное, имя вещи, то категорией истории—до I I ны признать имя собственное, имя лица. Но что сочленяет липа в единство культуры? Другими словами, что составляет в един­стве культуры безусловно данную связь лиц, совершенно не зависящую от нашего произвола? Такую связь должно иски i ь, конечно, в том, что составляет условия самого бытия объектов данной науки. Наука о природе занимается вещами, и, следова­тельно, необходимая связь вещей есть та, которая связана с самым бытием вещей и, следовательно), уничтожилась бы, стерлась бы лишь с уничтожением вещей. Эта связь есть при­чинность, полагающая вещи. Следовательно, в науках о культу­ре, занятых лицами, такою связью лиц, без которой не понять лица и с уничтожением которой уничтожились бы самые лица, есть связь рождения. Всякое соотношение лиц может быть изменено, но только не отношение рождения.

«Авраам роди Исаака»²¹*—эта связь между Авраамом и Исааком могла бы быть уничтожена лишь с уничтожением этих лиц,—не иначе, всякая же иная—могла бы быть уштчтоже-на без уничтожения бытия связываемых лиц. Это — ряд простра­нственных и временных и др. соотношений вещей, которые все могут быть уничтожены, но лишь причинная связь неустранима.

ГЕНЕАЛОГИЯ

«Для большой публики генеалогия — скучное, чванливое, пустое занятие,— говорит Никол<ай> Петр<ович> Лихачев. — А на самом деле она вытекает из великой заповеди чтить роди­телей, на усвоении которой едва ли не основана могучая жизне­способность еврейского племени. Тем, кто не имел счастья любить своих родителей, не надо заниматься генеалогией. Для них она мертва. Для тех, кто имел счастливое детство, родители родителей при мысленном углублении и изучении, становятся близки, понятны, любимы». (Н. П. Лихачев, — Генеалогическая история одной помещичьей библиотеки. «Русский библиофил», № 5. Сентябрь. 1913 г., стр. 96, прим. 1.)

Почему не занимались генеалогией:

а) Нарушение традиций, связей, родов в 60-е годы. Ниги­
лизм. Или, точнее, это-то и есть нигилизм в точнейшем смысле
слова.

б) Разорение уклада жизни, быта, гнезда, оседлости. Забы­
валось все.

в) Дурное чувство зависти родовитым фамилиям. Вместо
того, чтобы изучать прошлое, завидовали тем, у кого оно
изучено. Вместо того, чтобы делаться родоначальниками, нена­
видели тех, у кого они есть.

г) Разрыв с отцами. Не любили отцов, дедов и хотели детей
своих лишить родового имущества, генеалогии, традиций... От­
рекались от титулов, от предков, от имени. (В. Фрей; Крыш-
тафович²²'. Рассказать об них: примеры нигилизма.)

Почему надо заниматься?

а) Чувство связи с родом, долг перед предками, перед роди­телями обязывает знать их, а не отворачиваться. Последнее и есть хамство —«знать вас не знаю, как родителей, предков...», i б) Себя чувствовать надо не затерявшимся в мире, пустом и холодном, не быть бесприютным, безродным; надо иметь точки опоры, знать свое место в мире — без этого нельзя быть бодрым. Надо чувствовать за собою прошлое, культуру, род, родину. У кого нет рода, у того нет и Родины и народа. Без генеалогии нет патриотизма: начинается космополитизм — «международная обшлыга», по слову Достоевского. Чем больше связей, чем глубже вросла душа в прошлое, чем богаче она обертонами, тем она культурнее, тем более культурная масса личности: личность тем более носит в себе то, что более се самое.

в) Идеи, чтобы быть живыми, должны быть с фундамен­
том, с прошлым; мы должны чувствовать, что не сами сочиняем
свои теории (сочинительство, игра в жизнь), а имеем то, что
выросло, что почвенно. Какая разница между одеждой на ве-
шалке и тою же одеждой на жив<ом> геле? Такая же между
идеей, отвлеченно, вне культурной среды, взятой и идеей ■ ее
живой связности с культурой.

г) Для истории материал необходимый. Надо его < обирать
Долг каждого, живущего в истории, и давать свой вклад в по
знании истории. Нельзя заранее сказать, что важно и что неваж­
но. Иногда и мелочи оказываются драгоценными.

д) Ответственность пред детьми, пред младшими поколени­
ями. Генеалогия—родовое достояние, не личное, и надо его
хранить. Как майоратное имение не имеешь права растрат п.,
так и сведения о предках должно держать в памяти, хотя бы сам
ими не интересовался. Будущие поколения всегда могут предъ­
явить вопрос: где же наше достояние, где прошлое паше, где
наша история. В XVIH веке и до пол<овины> XIX проматывали
имения, а во 2-й половине XIX века проматывали духовное
достояние—прошлое. Это хуже, чем проматывать имения.

е) Закон о сохранении культурных и общественных ценно­
стей. Он относится сюда же.

ж) Религиозный долг благодарения. Как же благодарить за
жизнь?—если не памятованием о ней. Сколько поучительного,

сколько назидательного—для воспитания. Я высказал Вам свое убеждение о задачах рода и о жизни его. Отказ от жиз­ненной) задачи рода ведет к гибели... Может подточить.

Что же делать тем, у кого «нет» генеалогии, прошлого?

а) Во-первых, это вздор. «Нет» генеалогии, этого—этого быть не может. Всякий от кого-ниб<удь> родился и, следовате­льно), имеет генеалогию. Даже у подкидышей можно установить ее, но не сразу, трудом. Но ведь остальные не подкидыши. Слова Ив<ана> Николаевича) Ельчанинова²³*—о том, что он берется выяснить генеалогию любого крестьянина до ¹/₂ XVI века, лишь бы род его не был пришлым издалека, жил в центральных губерниях. Это кажется сперва странным, но это и понятно. Мы живем в государстве, в культуре. Суть культуры прежде всего в том, что лица рассматриваются как лица, т. е. не могут затеряться среди вещей, т. е. на учете как лица, т. е. имеют имена собственные, а не нарицательные. Но для лица быть на учете это значит быть зарегистрированным. Др<утими> слов<ами), имя и основные данные лица непременно где-ниб(удь) записаны, не м<ожет> б<ыть>, чтобы было иначе.— Далее, лицо приходит в соприкосновение с другими; эти соприкосновения фиксируются официально. С другой стороны, раз мы живем в культурной среде, то все более или менее достойное внимания как-ниб<удь> фиксируется историческим преданием—следовательно), о вся­ком сколько-ниб<удь> значительном лице где-ниб<удь> имеются записи, дело в том, чтобы найти их. Не сочинить надо историчес­кие данные, а найти, как находим мы продукты природы. Поймите. Царство культуры ничуть не меньше, чем царство природы, и задача наша разрабатывать его, как разрабатываем ископаемые'. Мое заветное ощущение жизни, мое самое глубо­кое чувство и моя вера, многократно подтверждавшаяся на опыте,—что есть основная аксиома истории: ничто не пропадает.

Я высказываю Вам это не как отвлеченное положение, а как наиболее твердый пункт внутренней своей жизни: ничто не пропадает. Ни хорошее, ни плохое. За все будет свое возмездие, и не только на Страшном Суде, но и на суде истории. Помните, «нет ничего сокровенного, что не открылось бы, и тайного, чего не узнали бы» (Лк., 12,2). Помните, что «что вы сказали в темно­те, то услышится во свете; и что говорили на ухо внутри дома, то будет провозглашено на кровлях» (Лк. 12,3). Помните, это не нравственная только аксиома, но и гносеологическая предпо­сылка истории. История жива только дотоле, доколе Вы убеж­дены, что не могло быть ничего такого, о чем принципиально не было бы ВОЗМОЖНОСТИ узнать, не сегодня, так завтра, не завтра, так через месяц, чере I i ОД, чере I 100 лет. Вы сказали одному—

но он записал Ваши слова или рассха ШЛ Другому. Вы думаете, что были одни—но кто-ниб<уд|.) видел •* под смохоаннцей, А никто не видел—сама природа помбопиш ь запечатлеть Вашу жизнь, сама природа помботилли. чафим щита и, Пат хотя бы следок. И вот для топкою ■ССДСДОВатсЛЯ, для исторической ищейки уже достаточно мак-риала. Пшсрсспснший пример тако­го рода — ваведпш! меня па многие размышления—это знаме­ни 1 а я Туринская плащаница (рассказать о ней; показать рисунок).

Господь во гробе! Кто видел Его? Никто. Поймите, никто не видел, фотографий не было... Изображение Его, «конечно», ис­чезло безнадежно. И вот — оно пред нами. Через 1871'/г лет мы видим воочию Господа во гробе. Это вызывает дрожь и благо­говения, и страха. А! И мы, ни в одном слове, ни в одном жесте, ни в одном дурном движении, не уйдем от суда:

¹ На полях 'ил 1916.IX 14. Ссрг<иев> Пос<ад>.

И не уйдешь ты от суда мирского, как не уйдешь от Божьего Суда!²⁴*

to

ШаЯШШштт\ш1чч, ■■

i"7 ЧГ* * w \

человека, во-вторых, тем, что, будучи вполне самостоятельной, эта работа в то же время является разделом книги «У водоразделов мысли».

В^гворчестве Флоренского можно наметить три типа характеристик строения человека. ~

Первый тип характеристик, самый общий, определяет строение всех людей, выявляет тип человека как человека. Это два противоречащих друг другу начала в человеке: начало усийное, титаническое, «чистая моLHbje которой начало вещей», и,начало ипостасное, личное, разумное, которое «полагает меру безликой мощи человеческого естества». Вза­имодействием двух начал человека осуществляется его жизнедеятель­ность, в которой Флоренский выявляет семь основных функций челове­ческого существа, освящаемых семью таинствами: 1) питание тела (Причащение), 2) очищение тела (Крещение), 3) оберегание тела (Миро­помазание), 4) слушание слова (Елеоосвящение), ■ 5) говорение слова (Покаяние), 6) власть слушания и говорения слова как регулятора сло­весного, взаимно понимательного равновесия в обществе (Священство), 7) сопряжение двух воедино и выхождение каждого из себя к другому, что осуществляется в семье (Брак)'.

Этому общему типу характеристик строения человека противостоит второй тип характеристик, индивидуальный, относящийся лишь к от-

ьно взятой личности. В различных работах и генеалогических ис-

.озаниях Флоренский использовал такие характеристики, но основ-:: его внимание было сосредоточено на третьем типе характеристик, который занимает среднее место между указанными двумя.

Третий тип характеристик строения человека, по Флоренскому,:;^ержит""признаки, которые определяют строение не всех людей и не отдельной личности, а определенной группы, или рода, личностей. Назначение этого типа характеристик—в формировании духовного типа личности, в выявлении инварианта духа личности. «Теория инвари­антов,— писал священник Павел Флоренский,— одно из самых значи­тельных приобретений математического анализа во 2-й половине XIX века, до сих пор остается не использованной в философии и ждет еще своего толкователя. Понятиям инварианта и, ему сродных, ковари-анта, конкомитанта, симультанта, результанта, дискриминанта и г. п. суждено дать в будущем могучий толчок общему жизнепониманию. Чувствуется, что ощупью философия уже идет навстречу этим фор. ным теориям математики. При этом наибольшие плоды принесет, вероятно, то видоизменение теории инвариантов, которое носит:-... -ние «символического» и которое смутно тянется к общим начал* мышления. В области натурфилософии польза теории инвариантов уже обнаружилась — я разумею применение теории инвариантов к принци относительности».

Инвариантный тип характеристик личности соблюдает равновесие между силой, стремящейся слить человеческий род до однообразной массы, и силой, стремящейся обособить отдельных личностей до невоз­можности взаимопроникновения друг в друга, т. е. до невозмо>г взаимопонимания. К таким инвариантным характеристикам Флоренс­кий относил: имя, лик, род, психологический тип личности, тип воз­растания и возрастание типа.

Основной замысел работы «Имена» был выношен Флоре;!-::-:: в течение всей жизни. В 1900 г., только что поступив на физико-математический факультет Московского университета, он задумывает обобщающую работу «П