Следствие 2

Читателю уже известно, что на каждом допросе Иванов вначале отказывался признать предъявляемое ему конкретное обвинение или говорил, что такого факта не помнит, а когда эта тактика не проходила, искал смягчающие, а то едва ли не оправдывающие его обстоятельства. Повторяем: осуждать его за это нельзя, Иванов боролся за свою жизнь, и это прекрасно понимали следователи. Впоследствии в обвинительное заключение не были включены эпизоды, в причастности к которым Иванова они не сомневались, но доказать это документами или показаниями свидетелей не смогли. Есть такое правило, и непреложное: каждое сомнение трактуется в пользу обвиняемого. Но и тех доказательств, что они сумели собрать, было достаточно, чтобы 29 января 1957 года предварительное следствие было закончено. В соответствии со статьей 206 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР все материалы были предъявлены обвиняемому.

Ознакомившись с двумя томами дела, Дмитрий Иванов заявил о своем нервном заболевании. В связи с чем по указанию прокурора Калужской области, в соответствии со статьями 63 и 171 УПК РСФСР, Иванов был направлен на судебно-психиатрическую экспертизу в Калужскую областную психиатрическую больницу.

Заключение врачей-специалистов было категоричным: признаков психического заболевания у Иванова Д.И. не обнаружено. Вменяем, влечении не нуждается.

11 февраля после всех положенных по закону процедур дело было передано председателю Калужского областного суда Елене Ивановне Куц, которая и назначила его к слушанию выездной сессией облсуда в Людинове на 10 часов утра 20 марта 1957 года.

А теперь вернемся на пятнадцать лет назад, в первые недели повторной оккупации города. Чудом спасшийся после расстрела, Иванов лечит раненую руку в городской больнице. Здесь теперь работают три военных врача, в результате стремительного наступления немцев наши не успели полностью эвакуировать госпиталь, и поэтому вместе с ранеными остались: Лев Михайлович Соболев, Евгений Романович Евтеенко и Хайловский (его имя и отчество остались неизвестными). Кто-то донес немцам, что Хайловский еврей, вскоре его забрали и, должно быть, расстреляли. Лечащим врачом Иванова был Евтеенко, до войны работавший на «Скорой помощи» в Днепропетровске. Лечение заняло около двух месяцев, что не помешало Иванову уже официально поступить на службу в полицию и в считаные недели сделать головокружительную карьеру – от рядового полицая до старшего следователя и компанифюрера.

Своим возвышением Дмитрий обязан прежде всего новому немецкому коменданту – майору фон Бенкендорфу. Этот среднего роста, коренастый темноволосый офицер лет пятидесяти с небольшим происходил из прибалтийских немцев и превосходно говорил по-русски. Ходили слухи, что комендант из потомков знаменитого графа Бенкендорфа, шефа жандармов из пресловутого III отделения собственной его императорского величества Николая Первого канцелярии. Его и звали как графа – Александром. Майор Бенкендорф не только изъяснялся со своими подчиненными без переводчика, но даже любил, чтобы в неофициальной обстановке к нему обращались на русский манер по имени-отчеству: «Александр Александрович». Свободно владела русским языком и его жена Магда.

Бенкендорф фактически был хозяином города, он лично курировал и деятельность русской полиции, и работу локомобильного завода, где у него даже был свой кабинет.

Дмитрий Иванов сразу стал любимцем Бенкендорфа и его доверенным лицом. Старший следователь не только ловил налету указания шефа, Но умел угодить ему и по бытовой части: из командировок в населенные пункты района он привозил «Александру Александровичу» лукошки свежих яичек, парную телятинку, душистый – не то что немецкий эрзац – мед, другие натуральные деревенские продукты, а также раздобывал словно из-под земли настоящую «Московскую» водку, которую майор явно предпочитал отечественному шнапсу, хотя пьяницей и не был.

Очень скоро с благословения Бенкендорфа Иванов с матерью, сестрой Валентиной и братом Иваном (они были моложе его на несколько лет) перебрался с улицы Плеханова на новую, куда лучше, квартиру по улице Фокина, ближе к работе.

Постепенно вырисовывались и факты собственно «следственной» работы Дмитрия Иванова.

Как уже отмечалось, он поначалу отрицал, что возглавлял секретную службу полиции, но потом вынужден был признать, что имел тайную агентуру, что именно тайный агент Василий Иванович Глухов, заместитель управляющего локомобильным заводом, выдал ему появившегося в городе из Дятькова Николая Митрофановича Иванова, и по его приказу тот вместе с женой Натальей был арестован. Дмитрий Иванов отрицал, что избивал этого пожилого человека, направленного в Людиново на подпольную работу, били, мол, другие. Подтвердил, что Николай Митрофанович выдержал все пытки, ничего не выдал, только кричал истязателям: «Смерть немецким оккупантам!»

Отрицал Иванов и свою причастность к гибели местного жителя Константина Дмитриевича Шагова, также арестованного по подозрению в причастности к подполью. Но бывший полицай Иван Апокин на допросе показал: «Я лично вместе с Василием Поповым арестовал Шагова по приказанию Иванова. Через два дня его расстреляли».

Кузьма Федорович Титкин, отец бывшего полицейского Ивана Титкина, участвовавшего в опознании Иванова, показал:

«В начале 1942 года Иванов расстрелял жителя Людинова с улицы Урицкого Самошкина Владимира Мамоновича. Я шел в Людиновское лесничество. За переездом, около моста через реку Ломпадь, мне навстречу попались Иванов и еще несколько полицейских. Они вели на окраину, к детдому, Самошкина, которого я знал с детства, мы жили в одной деревне Савино.

Они привели его к разрушенному детдому, завернули за угол, и тут я сразу услышал выстрелы. Я испугался и бегом побежал в лесничество.

Иванов был в штатском, но с пистолетом на поясе. Самошкин в одной рубашке и босиком. За что его расстреляли, не знаю. А вскоре умерла от голода младшая дочь Самошкина».

После освобождения Людинова там нашли много трупов, едва прикрытых землей.

В конце концов Иванов признал, что имел отношение к подготовке засылки к партизанам тайного агента, некоей Натальи Громовой из деревни Березовки, не признать этого он никак не мог. Бывшая машинистка полиции Анастасия Петровна Рыбкина показала:

«Он готовил агентов. Одного я знаю – учительница Наталья^[17] Громова. Она несколько раз приходила к Иванову. Однажды я нашла ее донесение на столе, что староста деревни Вербежичи Горбачев помогает партизанам».

Командир Людиновского партизанского отряда Василий Золотухин рассказал, что он своевременно получил донесение из города от Викторина Зарецкого, чья дочь Нина работала переводчицей и в управе, и в полиции, в котором говорилось:

«Из достоверных источников стало известно, что для засылки в партизанский отряд готовится некто Громова, лет 30, темно-русая, среднего роста, одета по-городскому, по характеру вспыльчива, питает страшную ненависть к коммунистам и активистам. С каким заданием пойдет, неизвестно, умалчивает. По логике она должна вернуться вскорости.

«Ясный».

Отряд стоял тогда в сорока километрах от Людинова на территории Дятьковского района. Получив сообщение Зарецкого, Золотухин предпринял необходимые меры, и Громова была задержана с немецким пропуском возле деревни И вот. По приговору партизанского суда она как немецкий агент была расстреляна. Позднее Иванов показал, что у Громовой было задание проникнуть в отряд, узнать его численность, вооружение и т. д. Он лично отвез ее в санях за деревню Куява – дальше она должна была идти к отряду пешком. «Ясный» своевременно предупредил партизан о засылке в отряд еще несколько агентов Иванова, дал их приметы.

Иванов неоднократно заявлял, что никогда не избивал арестованных, потом нехотя признал, что только иногда бил их по лицу ладонью, если на допросах присутствовали немцы.

Те людиновцы, что были расстреляны, ни подтвердить, ни опровергнуть этого не смогут. Но немногие, пережившие ад в шести камерах местной полиции, рассказали о том, что испытали, и на следствии по делу Иванова, и на судебном процессе над ним. Дали свои показания и несколько бывших людиновских полицаев. Их доставляли в кабинет следователя и, позднее, в зал суда прямо из дальних лагерей. Кое-кто, правда, к этому времени уже отбыл свой срок наказания.

Авторы уже предупреждали читателей, что в этой книге не будет никакого вымысла, никакой литераторской фантазии. В этом просто нет надобности. Мы располагаем навечно зафиксированными в протоколах подлинными рассказами и жертв, и их палачей.

Вот что показал уже упоминавшийся нами полицай Иван Апокин: «Также я арестовал учительницу Воронкову Марию Петровну. Я сам водил ее на допрос из КПЗ к Иванову, по возвращении видел у нее на лице ссадины и кровоподтеки.

Примерно в апреле 1942 года я видел, как Иванов и начальник полиции Сергей Посылкин били резиновой палкой подростка лет 13–14, били зверски. Фамилии его я не помню, он был неродным сыном Екатерины Стефановны Вострухиной…

Летом 1942 года меня подсаживали к партизанке в камере предварительного заключения, она ничего не сказала. Я доложил Иванову, он ее вызвал и избил. На другой день ее при мне расстрелял Сахаров Сергей. Ей было лет девятнадцать, из деревни то ли Будочка, то ли Бобровка».

О том, что Иванов не просто бил, а пытал неизвестную девушку партизанку, говорил и бывший следователь полиции Иван Сердюков.

Полицейский Сергей Сухорукое показал: «Я лично видел, как Иванов избивал арестованных в полиции и в КПЗ».

Бывший писарь полиции Василий Машуров, знавший Иванова еще по школе, где работал инструктором по труду, показал: «Иванов избивал резиновым шлангом пленного лейтенанта, ломал ему пальцы. Потом по его приказу лейтенанта били полицейские.

Летом 1942 года он при мне избивал девушку до бессознательного состояния, она валялась во дворе, потом ее увезли».

Клавдия Васильевна Смирнова была арестована весной 1942 года по подозрению, что ее муж – в партизанах, а она вообще не имела о нем никаких вестей. Она показала:

«Иванов приказал полицейским избить меня. С меня сняли штаны, положили на стол, били чем попало, пороли, а Иванов кричал: «Бейте сильнее!» Вечером на допросе опять уложили лицом вниз, избили ремнями и резиновой трубкой. В камере велели стоять, не давали сесть. На допросах били также учительницу Воронкову».

Семнадцатилетняя девушка Галя:^[18]

«На допросе Иванов велел мне раздеться, снять рейтузы и повернуться. Полицейский Стулов^[19] десять раз ударил меня по ягодицам резиновой плеткой.

На следующий день вечером Иванов пьяный пришел в тюрьму, вызвал из камеры, завел в служебную комнату и изнасиловал».

Екатерина Хрычикова, жена лейтенанта Красной Армии, впоследствии партизана, мать двоих детей:

«Меня арестовали вместе с детьми. На первом же допросе Иванов ударил меня в лицо, потом ударил ребенка, так что тот по лестнице скатился со второго этажа на первый. Потом велел ребенка отдать моей сестре, а меня отправить в КПЗ.

Иванов вызывал меня на допросы еще два раза, раздевал и бил плеткой. Вся кожа на спине у меня полопалась. Потом, якобы за связь с партизанами, меня по приказанию Иванова избивал Яков Машуров».

Одна из свидетельниц показала, что при аресте ее к тому же и ограбили. Полицейские забрали отрезы ткани, костюмы мужа, кусок хромовой кожи на сапоги, две пары часов. Впоследствии она сама видела одни из этих часов на руке Иванова, другие часы опознали родственники на руке его сестры, когда случайно оказались рядом с нею в церкви. О том, что полицаи при обысках и арестах воруют, знало все Людиново.

Отчаянно отбиваясь от предъявляемых ему все новых обвинений, Иванов утверждал, что такого-то из арестованных он отпустил, кого-то потом даже устроил на работу и т. п. Скорее всего, это было правдой, но ни в коей мере его не оправдывало. В полиции ни одного оккупированного города всех задержанных не уничтожали. Кого-то по разным причинам и освобождали. В частности, либо для того, чтобы, установив слежку, выявить связи подозреваемого, либо по той, увы – бывало и такое, причине, что его, сломив сопротивление пытками и угрозами, скажем, репрессировать семью, завербовывали, делали секретным осведомителем. В таком небольшом городе, как Людиново, где все или родственники, или знакомые, могли сыграть свою роль и личные отношения, и взятки, а то и просто желание похвастаться своей властью, дескать, «хочу казню, хочу милую». Камеры тюрьмы все равно не пустовали, на освободившееся место на другой день уже приводили нового несчастного.

Примечательно, что, в отличие от многих других оккупированных городов, тут сказалась политика, проводимая лично комендантом Бенкендорфом – в Людинове сами немцы даже в ГФП почти не допрашивали захваченных партизан и подпольщиков, а передоверяли это грязное дело русской полиции. И вовсе не по какой-то доброте или нежеланию запачкать руки. Ими руководил чистый прагматизм, иначе говоря, трезвый, сухой расчет.

Большинство людиновских полицаев были из местных, они, естественно, хорошо знали своих земляков, в частности, догадывались, кто из них может содействовать партизанам или быть подпольщиком, кто, наоборот, готов к сотрудничеству с оккупантами по душевной склонности, из-за корысти или страха. Они были прекрасно осведомлены, кто кем работал до войны, состоял в партии или комсомоле, знали многие семьи тех, кто служил в Красной Армии или ушел в партизаны. Одним словом, они знали в городе все, а чего не знали, то могли предположить со значительной степенью достоверности. Тот же Иванов на допросах показал – ему было прекрасно известно, что командует партизанским отрядом Василий Золотухин, а ударной группой Иван Ящерицын, знал он и другие фамилии.

Арестованные тоже понимали, что допрашивающие их полицаи доподлинно знают многое, и играть в молчанку им было потому гораздо труднее – ничего, мол не ведаю, – чем если бы их допрашивали немцы.

А Бенкендорф… Добрейший Александр Александрович любил позволить себе время от времени дать Иванову или очередному начальнику полиции распоряжение освободить такого-то арестованного, разумеется, перед этим строго-настрого предупредив, чтобы тот помалкивал обо всем пережитом или виденном в полиции.

Этим он убивал сразу двух зайцев: показывал тому же Иванову, кто в городе подлинный хозяин, дескать, не зарывайся, и, во-вторых, демонстрировал счастливчику едва ли не отеческое добродушие.

Майор фон Бенкендорф лучше других немецких офицеров знал Россию и полагал, что не следует полагаться в отношении к русским на одну жестокость, лучше придерживаться политики «кнута и пряника». Это замечали многие сталкивавшиеся с ним. Правда, к кнуту он прибегал куда чаще, чем к прянику… И ни один настоящий партизан или подпольщик из его прикрытых бархатными перчатками когтей живым не вырвался.

Разобралось следствие и с тем «подвигом», за который Иванов получил свою первую медаль.

Произошло это примерно в августе 1942 года. Сам Иванов на одном из допросов утверждал, что его наградили за то, что он якобы лично убил двух партизан, в то время как на самом деле их застрелил полицейский Василий Попов. Названный Попов ничего по этому поводу сообщить следствию не мог, поскольку еще в 1947 году был приговорен к высшей мере наказания и расстрелян. В деле его, в котором хватало всякого, об этом эпизоде не было ни слова. Между тем многие уцелевшие полицаи утверждали – в полиции все знали, что убил этих партизан именно Иванов, а его напарником при этом был вовсе не Василий Попов, а Валентин Цыганков, осужденный в 1946 году к десяти годам заключения.

Цыганкова нашли, и вот что он показал следствию.

Летом 1942 года староста поселка «Красный воин» Илья Антохин, по уличной кличке «Шумов», донес, что в этот поселок часто наведываются партизаны за продуктами. Он, «Шумов», сумел войти к ним в доверие, в такой-то день они снова придут к нему, вернее, в дом его дальней родственницы Марфы Кретовой, за обещанным провиантом.

В засаду направились вдвоем – Иванов и он, Цыганков, вооруженный ручным пулеметом Дегтярева.

В поселок приехали днем. Улицы были пусты, все жители ушли в поле жать рожь. Иванов и Цыганков спрятались в большом чулане. Антохин остался снаружи и дал им условный сигнал, как только заметил направляющихся к дому двух партизан. Едва те вошли в комнату, как Иванов выскочил из чулана с пистолетами в руках и мгновенно наповал застрелил обоих партизан, у которых, как выяснилось, и оружия-то никакого с собой не было.

Когда Цыганков вошел в комнату, то свой пулемет так и оставил в чулане. Стрелять из него в доме все равно было бы немыслимо. Иванов, по словам Цыганкова, снял потом с партизан одежду, простреленную и всю в крови, и отвез Бенкендорфу в качестве вещественного доказательства. Фамилии убитых – Петр Новиков и Сергей Сорокин.

Допросили и отсидевшего свои десять лет Илью Антохина. Тот показал, что когда он вошел в дом, то увидел Иванова с двумя пистолетами в руках, при этом Иванов кричал, что только что убил двух партизан, и велел Антохину убрать трупы. Цыганков, показал Антохин, находился в другой комнате, т. е. в чулане.

Цыганков рассказал еще об одном эпизоде, о котором Иванов предпочитал до того умалчивать. Летом того же 1942 года в деревне Хотня Дятьковского района партизаны убили трех полицейских. В деревню направили карательную экспедицию. Многих местных жителей полицейские и немцы убили, а все дома сожгли. Подобных экспедиций было несколько, и во всех них Дмитрий Иванов принимал участие, хотя по своему положению вовсе не обязан был этого делать.

К слову сказать, старший следователь, т. е. в принципе кабинетный работник, также не обязан был лично ехать в поселок «Красный воин» и участвовать в засаде. С этим вполне могли справиться несколько рядовых полицейских. А вот поехал же, однако… И застрелил двух партизан, которых ничего не стоило пленить. Объяснение тут одно: Иванов хотел выслужиться перед немецким начальством, показать себя героем.

С этой же целью Иванов напросился на разминирование дорог. Его проводили немецкие минеры, а русские полицейские им помогали. Иванов приказал гнать по заминированной дороге бывших своих соотечественников. Это особо отметил в своей лестной характеристике и майор фон Бенкендорф, однако сам Иванов на следствии заявил, что на разминирование его послали… в наказание за недостаточное усердие. Но такового-то как раз в работе старшего следователя было предостаточно, что и было по достоинству оценено оккупантами.

В марте 1943 года Дмитрий Иванов был удостоен поощрения, о котором авторам до сих пор и слышать не приходилось. А именно – он был направлен… нет, не на разминирование, а на экскурсию в Германию! За полтора месяца (!) Иванов побывал в Берлине, Лейпциге, Штутгарте, Мюнхене, Нюрнберге и Вене. Его возили на заводы, в школы, сельские хозяйства, стадионы и – в лагеря для военнопленных.

По возвращении в Людиново по заданию и с помощью офицеров штаба дивизии Иванов написал пропагандистскую брошюру о своих впечатлениях от поездки в Германию. Ее бесплатно раздавали всем желающим. Кроме того, он выступил несколько раз с лекциями перед полицейскими, бургомистрами и старостами, созванными со всей округи.

Не очень-то все это походило на наказание… Походило на другое: у немцев, и лично у Бенкендорфа, явно были большие, далеко идущие виды на этого сообразительного, энергичного, старательного и еще такого молодого русского. Его с очевидностью готовили для какой-то большой работы в будущем на оккупированной русской земле…