Посадка в корабль

Первый экипаж возвращается в автобус, и скафанд-ристы помогают им быстренько зашнуровать и закрыть скафандр. Из второго автобуса к ним заходят дублеры, и здесь происходит настоящее прощание: улетающие благодарят дублеров, те, в свою очередь, желают удачи и ни пуха…

Через несколько минут оба автобуса останавливаются примерно в 100 метрах от ракеты. Космонавты выходят и докладывают руководству Роскосмоса о прибытии на стартовую площадку. Делается традиционная фотография (в этом обычаи космонавтов и летчиков не совпадают; летчики, как известно, не любят фотографироваться перед полетом, чтобы не получилось последней фотографии).

Потом экипаж под руки ведут к ракете, поскольку прогулка в скафандрах — дело нелегкое. Как правило, это делают руководитель Роскосмоса, начальник Центра подготовки космонавтов или его заместитель и врач. Но возможны и иные сочетания. Например, когда космонавт Александр Александрович Волков провожал в полет своего сына космонавта Сергея Александровича Волкова, ему предоставили право довести его до ракеты. В это время главный эпидемиолог ЦПК бегает вокруг и взмахивает руками, будто плывет. Это он пытается оградить экипаж от посторонних, ибо в этот момент весь обсервационный режим летит в тартарары. Уже невозможно уберечь космонавтов от желающих дотронуться рукой до человека, который вот-вот окажется в космосе.

Экипаж взбирается на несколько первых ступенек, поворачивается лицом к провожающим, машет им руками — их фотографируют в крайний раз перед полетом. Раздаются приветственные крики, просьбы посмотреть именно в этот объектив… Вообще, к ракете посторонних не допускают, но все равно получается небольшая толпа из начальства и стартовой команды.

Еще несколько ступенек, и космонавты на первой площадке. Они немного отходят в сторону и благодарят за работу боевой расчет (так по военной еще традиции называют стартовиков). Еще несколько фотографий, и — в лифт. Дальше все происходит очень быстро. Отключают и забирают вентиляционную установку, космонавты снимают сапоги, которые до корабля предохраняли скафандр от повреждений и загрязнения. И — посадка в корабль. Первым идет бортинженер-1, в левое кресло, вторым — бортинженер-2 или космонавт-исследователь (или участник космического полета — турист) — в правое кресло и только потом командир — в центральное кресло. Как правило, это не занимает много времени, но бывают и казусы.

Один космонавт, слишком плотный в жизни, а еще более в скафандре, не проходил в люк спускаемого аппарата. Сопровождающий (он за свою жизнь десятки экипажей в корабль посадил) говорит ему:

— Закрой гермошлем.

— Зачем?

— Закрой, говорю!..

Космонавт закрывает гермошлем, и сопровождающий с размаху садится ему на голову. Тот мгновенно проскакивает вниз, в спускаемый аппарат, и слышит:

— Прошел? Ну, сиди. Обратно вытащить тебя уже не смогу.

Другой космонавт, садясь в корабле в ложемент, не смог «заправить» ноги. Юрий Георгиевич Шаргин, тогда еще не космонавт, а военпред на «Энергии», минут двадцать, обливаясь п о том, пытался помочь ему, но безуспешно. Он спустился вниз и обратился к А. А. Леонову:

— Алексей Архипович, у нас проблемы.

— Какие еще проблемы?

— Не вмещается бортинженер.

— Как не вмещается? — Леонов отправился наверх.

Минут через двадцать возвращается довольный:

— Ну вот, а ты говоришь — не вмещается!..

— Как вам удалось?

— Да, чего там… Сказал, что сейчас экипаж заменю. И ноги мгновенно встали на место.

За два с половиной часа до старта экипаж занимает свои ложементы в космическом корабле, затягивает ремни и начинает предстартовую подготовку, проверяет связь и герметичность скафандров. Эта проверка занимает не так уж много времени — примерно полчаса. А потом начинается трудное ожидание. Все, что надо было сделать, космонавты сделали. Теперь от них уже ничего не зависит. Они просто ждут, понимая, что сейчас под ними две сотни тонн горючего и скоро раздастся команда «Зажигание». Страшновато? Поэтому инструктор экипажа с командного пункта беседует с космонавтами, занимая их важными и не очень важными вопросами, стараясь успокоить, унять их естественное волнение. Иногда по просьбе космонавтов им включают музыку. Первым это попросил Юрий Гагарин, с тех пор традицию соблюдают.

В это время на земле всех лишних отправляют со стартовой площадки. В автобусе первого экипажа накрывают стол. В нем остается совсем немного людей — генеральный конструктор и некоторые его замы, руководитель стартовой команды, начальник ЦПК или его зам. Лишних там нет, впускают в этот круг редко и с разбором. Полтора часа там под редкую рюмку идет разговор: вспоминают прошлое и ушедших, говорят об экипаже, задумываются о будущем. Это такое таинство пилотируемой космонавтики, его мало кто видел, еще меньше тех, кто в нем участвовал.

Наконец взводится система аварийного спасения, автобус уезжает на наблюдательную площадку (члены Государственной комиссии и другие провожающие уехали туда сразу после того, как автобусы с космонавтами отправились к старту), откуда виден весь стартовый комплекс с расстояния нескольких километров. Кто-то из автобуса спускается в бункер, а Игорь Владимирович Бармин, который много лет после своего отца возглавлял КБ общего машиностроения, строящего стартовые позиции, а затем назначенный главным конструктором наземной космической инфраструктуры Роскосмоса, отходит к небольшому домику в 120 метрах от ракеты. Это, безусловно, нарушение всех инструкций по безопасности, но только там можно по-настоящему понять, что такое космический старт: пространство раскалывается от рева двигателей, и тебе в лицо летят мелкие камушки, но это камушки Байконура! Признаюсь, и автор этих строк стоял в домике рядом с Барминым не один раз в течение многих лет, смотрел на старт через окно. Звуковой удар сказывался на слухе (даже если заткнешь уши ватой — не поможет), что обнаруживалось на аудиограмме в ходе ближайшей медкомиссии.