В зоне риска

В субботу, 16 апреля 1966 года в Миллбруке появился рослый молодой человек слепой на один глаз, в свободном коричневом одеянии буддийского монаха, и попросил аудиенцию у Лири. Он сообщил, что в свое время учился в Гарварде, а сейчас живет в ламаистском монастыре в Нью-Джерси, откуда и приехал сегодня, чтобы передать важное неотложное сообщение. Общий смысл послания был в том, что Лири лучше отойти от движения ЛСД, чтобы не дразнить власти.

«Когда пара собак грызутся за кость, -сказал он, - и одна из них выпускает кость, другая тоже бросает ее и убегает прочь», -сказал он и почти сразу ушел, сославшись на то, что окружающая Большой дом атмосфера насыщена опасностью и негативной энергией.

Хотя одноглазые гарвардские выпускники в буддистских одеяниях, рекомендующие недеяние, были редким зрелищем даже для Миллбрука, но вовсе не настолько уже странным - в Миллбруке всегда творились необычные вещи и появление монаха не было должным образом оценено, а вскоре и вовсе предано забвению. На дворе стояла середина апреля. Оставалось не так уж много времени, чтобы полностью подготовиться к летнему наплыву гостей. Вооружившись пилами и топорами, Лири с другими обитателями Миллбрука проводили дни, прорежая небольшой лесок, известный как «священная роща».

Притча монаха была верна. В прошлом месяце Лири участвовал во множестве публичных дискуссий, особенно со своим новым ярым противником - доктором Дональдом Лурия, председателем подкомитета по борьбе с наркотиками Медицинского общества округа Нью-Йорк. Предыдущим вечером они, например, встретились на нью-йоркском радио, излагая новыми словами старые аргументы, представленные Лири медицинскому сообществу четыре года назад, одним из которых была проблема разграничения общественной безопасности и личных прерогатив.

В то время как у Лири не было твердого ответа на эту проблему, доктор Лурия был неколебим в убеждении, что только медики обладают достаточно широким кругозором и знаниями, чтобы пользоваться психоделиками, да и то - исключительно в целях эксперимента. И хотя Лири не соглашался с этим, в принципе он был вынужден признать, что какой-то минимум подготовки и тренировки перед тем, как отправиться в ЛСД-путешествие, необходим. Несмотря на то, что он крепко стоял на том, что государство не властно ограничивать права личности на исследование собственного сознания, он понимал - определенное обучение тоже необходимо. Но когда он сказал об этом, на него набросились. Итак, доктор Лири, даже вы признаете необходимость контроля! Ответом Лири было: «Да, но не для всех». И чем больше Лири спорил с представителями своей собственной профессии, тем больше он убеждался, что его решение ориентироваться в основном на молодежь было правильным. В пятьдесят лет люди уже теряют любопытство, теряют способность любить, у них притупляется восприятие и они могут использовать любые новые возможности лишь для власти, контроля или ведения войны», - сказал он репортеру.

Когда монах приехал в Миллбрук, там находилось двадцать шесть человек. Большинство жили там постоянно, хотя было и несколько гостей - молодой секретарь из Вашингтона, психолог-исследователь, режиссер, снимающий документальные фильмы, промышленник, занимающийся галантереей, редактор

модного журнала и одна журналистка - Мария Манне, которая писала краткий биографический очерк о Сьюзен Лири для дамского журнала. Первое впечатление Манне о Миллбруке было таково: «На полу - матрасы, на одном лежит молодой парень, на другом - огромный датский дог. Дальше влево - другая жилая комната, сейчас пустая, без матрасов, но с викторианской софой, по которой разбросаны два больших бумажных воздушных змея и тропический шлем, украшенный желтыми страусиными перьями. Столбики перил на концах лестничных маршей украшены тигриными головами с большими розовыми цветками во рту».

Кроме того, Манне обнаружила, что в комнатах пыльно, раковина завалена грязной посудой, полы покрыты грязью, туалеты оккупированы наркоманами, а собаки.. собаки здесь обитали, похоже, везде. В спальне, где ей предложили устроиться на ночлег, со стены за ней наблюдало огромное узкоглазое божество. Возразив, что «спать или просыпаться рядом с ним было бы не очень приятно», она перебралась в библиотеку.

Что ей показалось приятным, так это еда. На обед была подана отменно приготовленная рыба со специями. Но потом снова начались странности: все отправились в священную рощу - петь и медитировать. Потом вернулись - для предварительного обсуждения нового аудиовизуального экстравагантного проекта, который, как планировал Лири, будет готов к лету.

Проект состоял в воссоздании психоделического путешествия с помощью синхронизации множества кинопроекторов, громкоговорителей и микрофонов. Один из фильмов, предназначавшихся для медитаций, повествовал о жизни водяных жуков.

После полуночи, когда все разошлись и Лири вместе со своей новой девушкой Розмари Вудруфф отправился на третий этаж, начались неприятности.

Представьте себе, как топочут несколько дюжин полицейских, взбегая по широкой викторианской лестнице. Именно этот шум и услышал Лири. А впереди всех несся жилистый, как питбуль, помощник окружного прокурора с забавным именем Г. Гордон Лидди¹⁰⁰.

Второй раз за четыре месяца Лири арестовали за хранение марихуаны - и опять не его собственной. Сидя в наручниках

¹⁰⁰ Забавной его фамилия кажется автору потому, что liddy - уменьшительное от слова lid, одно из значений которого - пакетик или унция марихуаны По-русски его смело можно было бы назвать прокурором Кораблевым или Коробковым

внутри полицейской патрульной машины, он мечтал перемотать время назад и вновь очутиться в безопасном уединении хижины в предгорьях Гималаев, возвратиться в те месяцы осени 1964 года, когда казалось, что его путь идеально верен, в то время, когда будущее еще казалось ярким, прозрачным и безоблачно ясным.

Когда они с Неной прибыли в Калькутту, Лири последовал совету Гинсберга и поехал на реку Ганг, чтобы посмотреть на погребальный обряд. Мертвых клали на самодельные суденышки, которые затем поджигали и пускали в священные воды Ганга. Наблюдая, как погребальные судна плывут по течению, Лири заодно отмечал про себя, что небо черно от канюков, а в воздухе чувствуется стойкий аромат марихуаны. Он глубоко вздохнул, внезапно почувствовав прилив сильного одиночества, и ему в голову пришла мысль. «Смерть - это просто когда перестаешь дышать».

В Бенаресе, пока Нена спала, он нанял лодочника, чтобы тот перевез его на другой берег Ганга, предположительно населенный демонами. Когда он, так и не понимая до конца, чего здесь ищет, выбрался на другой берег, внезапно перед ним возник старик в оборванном дхоти, который, сверкая глазами, забормотал что-то на таинственном языке. Лири охватил страх и он быстро бросился назад.

Внезапно я осознал передо мной - древний учитель, который ждал меня здесь всю жизнь Я хотел вернуться и броситься перед ним на колени Но меня сковал страх, и одновременно я думал а вдруг это какой-нибудь обезумевший фанатик? Тогда он нападет на меня за то, что я осквернил святое место

Лири вернулся к лодке, надеясь, что лодочник растолкует ему это странное происшествие. Но лодочник был испуган не меньше его и немедленно отчалил.

Лири, не задумываясь, вскарабкался в лодку. На полпути безмерность того, что он сделал, накрыла его. И он зарыдал: он встретил Будду - и убежал от него.

В Дели он встретился с Ральфом Мецнером. Тот отвез его в залитый лунным светом Тадж-Махал, где они провели прекрасное ЛСД-путешествие. Затем они отправились в Алмору, у подножия Гималаев, где Мецнер учился у Ламы Говинды, австрийца по происхождению, одного из виднейших деятелей тибетского буддиз-

ма. А впервые Лири и Мецнер наткнулись на его статьи, еще занимаясь восточными учениями в Гарварде. В благодарность они послали ему «Психоделический опыт», а он ответил им приглашением посетить его в Алморе, если им случится быть в Индии

Хотя Лама Говинда всегда отрицал, что он гуру, он все же согласился ежедневно по часу в день наставлять Нену и Тима в восточном мистицизме. Во время одного из этих уроков, проходящих вполне по-европейски, за чаем и печеньем, Лама Говинда сообщил Тиму, что он - не больше чем пешка в гигантском замысле.

В прошлом, - сказал Лама Говинда, - многие из тех, что хранили древние традиции, осознали, что развитие человечества обусловлено союзом между наукой внешнего мира, развивающейся на Западе, и внутренней йогой, практикуемой на Востоке Становилось необходимым нарушить вековые традиция молчания и позаботиться о просветлении Запада Восточная философия должна прийти в Америку и Европу через книги и мудрых учителей Перевод Эвансом-Венце «Тибетской книги мертвых» был только частью этого великого плана Когда же стало известно, что группа гарвардских психологов использует древний буддийский текст как руководство для вхождения в вызванное наркотиками сатори, это конечно вызвало величайший интерес

«Ты, - сказал Лама Тиму, - и есть предсказуемый результат этой стратегии, развертывающейся уже на протяжении пятидесяти лет. Ты просто невольный исполнитель величайших преобразований нашего века».

Конечно, это было подтекстом многих разговоров Тима с Хаксли, Хедом и даже Уоттсом, но услышать об этом замысле за чаем в хижине в заснеженных Гималаях, да еще в таких уверенных выражениях, - это было серьезным потрясением. И внезапно Тим понял - значит, все легенды о восточных учителях в итоге оказались правдой.

Лама Говинда был не единственным бывшим европейцем, живущим в Алморе у подножия Гималаев. Через несколько долин от него обитал Шри Кришна Прем, в миру Рональд Никсон, младший современник Хаксли. Заинтересовавшись восточной философией в Кембридже, Никсон поехал учиться на восток, пленился восточной мистикой (как и многие представители его поколения) и стал ярым последователем Кришны. Когда он встретился с Лири, ему было шестьдесят семь. Рослый, полный энергии седовласый мужчина. Однако под шафрановым монашеским одеянием все еще билось сердце английского джентльмена. Он слышал о программе изучения псилоцибина в Гарварде и решил нарушить свое правило не принимать посетителей, пригласив Мецнера и Лири на ланч. Мецнер потом говорил, что тот день наполнил ценностью все его путешествие в Индию.

За шерри Шри Кришна Прем рассказывал им о существующем на востоке понятии гуру - учителя. Истинный гуру, объяснял он им, это внутренний голос высшего внутри каждого человека. Но очень немногие люди достаточно внимательны, чтобы прислушаться и расслышать этот невнятный шепчущий голос. И тогда нужен внешний гуру, учитель, который будет действовать как своего рода усилитель гуру внутреннего. Но учась у учителя, человек никогда не теряет из вида внутреннего гуру, потому что однажды он пойдет дальше туда, где учитель уже не сможет ему помочь, и вернется к внутреннему пути.

По впечатлению Мецнера, если уж кто и был учителем Тима, так это именно Шри Кришна Прем. Если даже это и так, то в его коротком наставлении содержалось явное предупреждение. В одну из их последних встреч Шри Кришна Прем внезапно посерьезнел и обратился к Тиму: «Пришло время сказать одну важную вещь, которую тебе необходимо осознать. В течение веков наши индийские философы наблюдали, как все вокруг приходит и проходит. Империи, религии, голод, счастливые времена, нашествия, реформы, освободительные движения и репрессии. И наркотики. Наркотики обладают силой и опаснейшей властью над людьми, превосходящей все остальное. Они открывают тайники сознания и приносят радость и удовольствие. Они дают величайшие возможности. Но в то же время они могут сбить человека с истинного Пути».

Затем он рассказал длинную притчу о йоге, которого обвинили в изнасиловании. Все стали его поносить и относиться к нему с презрением, хотя еще вчера считали мудрым человеком. Но йог не обратил внимания на свою пошатнувшуюся репутацию и продолжал следовать внутреннему пути. Годы шли, и наконец девушка, обвинявшая его, раскаялась и назвала имя истинного насильника. Жители деревни вновь изменили свое мнение и опять начали называть йога добрым и мудрым человеком. Но йог не обратил на это внимания и продолжал следовать своему внутреннему пути.

Спустя долгие месяцы Лири почувствует на себе всю тяжесть этой притчи, но в то время это был не более чем еще один разговор, из числа многих, состоявшихся в Алморе. Позднее он будет рассказывать всем, что тут, в Гималаях, люди достигли таких уровней зрения, что проникновение в королевство подсознательного, постоянная телепатия и странствия души отдельно от тела стали для них привычным делом.

В Алморе Тим и Нена сняли домик, сдававшийся местной методистской миссией. Они наняли повара Муслима. Однажды Тим послал его на деревенский рынок, и тот вернулся с таким гашишем, которого Лири отродясь не пробовал. Гашиш обеспечил ему необходимый настрой для единственного практического дела, которым он занимался в Индии, - перевода «Дао дэ цзин» на «универсальный психоделический язык». Делал он это так: взял семь или восемь переводов гностических строф «Лао-цзы». Прочитав первый и впитав его в себя, пропуская сквозь все, что он знал о психоделии, он брался за второй. А все ненужное он опускал - его интересовала лишь неприкрытая психоделическая суть «Дао...».

Алмора казалась идеальнейшим местом для медового месяца Тима и Нены. Но тем не менее все пошло наперекосяк. Между супругами росло непонятное напряжение. Мецнера, жившего в одной из гостевых комнат их домика, это побудило к более скорому (чем он планировал) отъезду обратно в Миллбрук. Самым печальным в распаде третьего брака Тима было то, что в Ламе Говинде и его жене Ли Готаме Тим обнаружил именно ту совершенную любовь, то взаимопроникновение сознаний, которое и было «ключом к личностному развитию». Он пытался как мог, но ему никак не удавалось наладить подобной связи с Неной. ЛСД, который был обычно для Лири сильным возбуждающим средством, только увеличивал стену между ними.

Брак развалился еще до окончания медового месяца. И им пришлось «медленно похромать назад в Миллбрук», - написал Лири в «Воспоминаниях».

Вернувшись, они обнаружили хаос. Касталия под управлением Альперта самоликвидировалась. Исчезла атмосфера серьезного и вдумчивого монашества. Большой дом превратился в вульгарнейший приют «всевозможных видов секса». Не зная, что его друг проводит медовый месяц в Индии, в одну из суббот в Миллбрук заехал Чарлз Слэк - и обнаружил, что дом полон «возбужденных и обнаженных» бездельников.

«Я пошел на кухню, надеясь отыскать Джека или Сьюзен, но вместо этого у раковины, в которой громоздилась гора (по плечо) грязной посуды, наткнулся на очаровательную светловолосую леди, которая напоминала телевизионный образ прекрасной шведки. Это была Бригита, баронесса Шлегругге, мать Нены».

Мецнер, вернувшийся на месяц раньше Тима, ощущал, что он попал в некое мрачное преддверие ада. На стенах появились умопомрачительные фрески, блестящие зеркала и гротескные изображения лиц. Кроме того, Мецнер обнаружил, что дом разделился на два враждующих лагеря. С одной стороны - мать Нены и ее родственники, которые стояли на том, чтобы держать дом в чистоте и порядке. С другой - приверженцы идеи «принимать ЛСД все дни напролет», объединившиеся вокруг Майкла Холлингсхеда, щеголявшего теперь в шотландском килте и алой накидке (который, дурачась и паясничая, рассказывал всем о «теории относительности мозгов»), и обаятельного художника Эрни. Эрни был необычным человеком. После отъезда Тима он как бы заменил его на месте ведущего философа Миллбрука и проповедовал психоделический экстремизм, который называл «перманентным путешествием». «Перманентно путешествующие» брали майонезную банку с ЛСД и отправлялись в одну из спален. Дважды или трижды в день они опускали туда палец и облизывали его, получая эффект, равный двадцати или тридцати стандартным дозам. Мецнеру это казалось «позорной и бессмысленной тратой ЛСД».

Антагонизм между враждующими группировками был настолько силен, что у Мецнера не оставалось сомнений - конфликт неизбежен. И несмотря на то, что Дик и претендует на роль человека вне группировок, все-таки он больше покровительствует родичам Нены.

Дику, конечно, было сложно. С одной стороны, Альперт чувствовал, что его эксплуатируют. Ему казалось, что чем больше он работает над созданием атмосферы мира и порядка, тем больше выигрывает от этого бессердечный Тим. Старина Дик, вечная верная палочка-выручалочка Тима. Именно он обычно платил по счетам, собирал деньги за жилье и обхаживал кредиторов, чтобы они подождали еще пару недель. Он переживал и из-за того, что деньги всегда находились только в самый последний момент: он воспитывался в еврейской семье и с детства был твердо уверен, что долги необходимо отдавать. А Сьюзен и Джек? Альперт был для них и папой, и мамой, всегда следил, чтобы они были сыты, и пытался, в меру своих возможностей, сопереживать чудовищному взрослению подростков в странном доме, где дурачатся взрослые (каковым становился Миллбрук).

Однажды Альперт принял немного ЛСД и, отправившись полетать на «Сессне», вошел в штопор. Это был на удивление дурацкий поступок - переигровка той ночи в Чихуатанейо, когда он бродил в грохочущих волнах прибоя. Он мечтал вернуться к своей старой жизни профессора, который ездит в Кембридж на «мерседесе» и принимает даровитых студентов у себя в обставленной антикварными вещами роскошной квартире, в те дни, когда он крутился в бесконечной рутине лекций и собраний и легких мимолетных бесед с Дэйвом Макклелландом. Хотя иногда он и видел ясно цели и потенциалы Касталии в Миллбруке, случались и другие дни, когда он ощущал себя полностью потерянным и одиноким, оторванным от того, чем занимаются Тим и Ральф. Например, он абсолютно не видел смысла в переработке «Тибетской книги мертвых» в руководство по путешествиям в психоделическом мире. Да, имеются некоторые параллели, да, это принесет деньги. Но это же побочные эффекты, побочные цели. А им нужно сосредоточиться на том, чтобы сделать состояние кайфа постоянным!

После сотни путешествий в Иной Мир им овладела определенная депрессия. Альперт обнаружил теперь, что он играет в новую игру, которую условно можно назвать «Ты понимаешь?»

Люди постоянно заглядывают мне в глаза, словно хотят спросить: «Ты понимаешь?». Но конечно вслух это не произносится - только этот неуловимый взгляд И я тоже отвечаю, гляжу им в глаза таким же взглядом. - «Аты понимаешь?» И все время мы занимаемся одним и тем же: «Ты?.. Аты? А он? Ты понимаешь, что...» И возникает чувство близости со всеми окружающими, ощущение, что мы все всё знаем и понимаем, - но на самом деле никто и ничего сам не понимает.

Альперт хотел вырваться за пределы, разрушить последние преграды, стоящие между ним и просветлением, намного больше, чем Лири. Однажды он заперся вместе с еще несколькими любителями «перманентных путешествий» в каретном сарае с кегельбаном. Несколько недель они провели там, постоянно увеличивая дозировку, пока, наконец, не достигли тысячи микрограммов.

Но пределы не давались. Они постоянно возвращались в реальность. Ничего не изменилось, за исключением того, что у Альперта исчезло почти невротическое стремление держать все под контролем. Две недели под ЛСД излечили от кошмаров, преследовавших его с тех пор, как они увязли в головокружительных долгах. По приблизительным подсчетам Мецнера, Касталия съедала денег примерно в пять или шесть раз больше, чем приносила. Чтобы немного поправить финансовые дела, Альперт решил давать публичные лекции. Первый совместный успех ожидал их пятого апреля в здании театра «Вангуард», в Гринвич-Виллидж. Успех был совместным, потому что Холлингсхед опробовал там новое действо, окрещенное им «трансартом», трансцендентальным искусством, - смесь кинокадров, музыки и театра, которая настолько перегружала восприятие, что в результате возникал своего рода психоделический шок. Проказники бы чувствовали себя там как дома.

Публика делилась на две категории - пожилых людей из Верхнего Ист-Сайда и молодежи студенческого возраста, которые имели (по мнению репортера «Тайме») довольно смутное представление о том, что такое космическое сознание, «повторное проявление» и «окружение и обстановка». Однако значение кадров горы Рашмор и Будды, перемежаемых чем-то похожим на фильмы, которые показывают в колледже на занятиях по биологии, не ускользнуло от них. Они жадно поедали консервированную фасоль в томате, раздаваемую в антракте (некоторые представители старшего поколения, правда, опасались, что вдруг в этой консервированной фасоли содержится что-нибудь... ведь никогда не знаешь, чего ждать от этих наркоманов), и радостно махали воздушными шариками.

После того как психоделическое шоу закончилось, остался гореть лишь один прожектор - и в его свете на сцену взошел Альперт, волоча за собой небольшое кресло. Он уютно устроился в нем и начал рассказывать веселые истории - о своем эксцентричном папе, Гарварде, Тиме, его поисках просветления. В зале все лежали от смеха.

«Вы прирожденный комедиант, - сказал Альперту владелец, после того как тот отвесил последний поклон. - Не хотите ли поработать у меня неделю, занимаясь тем же самым, что вы делали сегодня?»

Альперт согласился и несколько дней спустя вернулся с новым представлением, на этот раз для обычной театральной публики. И провалился. Как быстро догадался Холлингсхед, проблема заключалась в точке зрения. Кому-то было смешны рассказы Дика, кому-то нет. Консервативная публика, приходящая в театр, чтобы развеять свою вечную, молчаливую безысходность, не нашла ничего забавного в том, чтобы «рисковать завидным семейным положением и великолепной академической карьерой ради такой жизни, которой жил сейчас Дик».

Тим, если бы он был в зале, наверняка согласился бы с ним. Изумительно, когда жизнь внезапно поворачивается резко на сто восемьдесят градусов. Перед свадьбой Лири был настроен радужно - его уволили из Гарварда, выгнали с островов Карибского моря, но зато теперь он наконец чувствовал почву под ногами. Касталия, на его взгляд, являлась наибольшим приближением к тому, о чем Хаксли писал в «Острове», - крепкое, духовно богатое общество, свободное от стандартных проблем современной культуры. Вдобавок после почти что десятилетия разгульной жизни он наконец нашел Нену - девушку, с которой мог связать себя определенными обязательствами. Ту, о которой он давным-давно мечтал. Теперь спустя четыре месяца развалилось все.

По совету Альперта Лири согласился провести тройной сеанс ЛСД, в котором участвовали бы он, Дик и Нена. Позднее он признавался, что это было «верхом глупости, - мы втроем были тремя упрямыми, враждебно настроенными душами и уже начали чувствовать отчуждение друг от друга». Когда они приняли ЛСД, Альперт внезапно начал обвинять Лири в ханжестве, в том, что тот постоянно делает тонкие намеки, не одобряя гомосексуализм Дика, который на самом деле - следствие озарения. Лири слегка растерялся. «Моя реакция в первый момент оказалась решающей. Ответ А: смеюсь и добродушно говорю, что любовь и юмор побеждают все. Результаты: слияние, синтез. Мы втроем превращаемся в божественную троицу Но я не смог придумать ничего лучшего, чем Ответ Б: виноватое молчание. Результат: расщепление, разъединение. Если бы мы с Диком оказались чуть более осторожны, любой из нас смог бы вывести другого из печального расположения духа просто доброй шуткой. Но нет. Во время этого сеанса мы, наоборот, отдалились друг от друга. Наши пути четко разошлись. В тот день мы в последний раз принимали кислоту вместе».

Вскоре Альперт надолго улетел отдыхать на юг Франции. А когда он вернулся, в Миллбруке ему дали от ворот поворот.

Но оставалась еще одна проблема, гораздо более трудноразрешимая. Перформансы трансцендентального искусства вместо того, чтобы решить финансовые проблемы, только обострили их, привлекая в Миллбрук все больше и больше гостей. Чтобы спастись от банкротства, Лири решил возродить забытые с прошлого лета «экспериментальные выходные» без наркотиков.

Каждую пятницу в полвосьмого вечера гости приезжали в Миллбрук. Их было пятнадцать - двадцать человек, хотя, конечно, и численность, и внешний вид часто менялись. Большинство были обычными горожанами, которые прочитали о Миллбруке в газетах или случайно купили в книжном магазине «Психоделический журнал» и, повинуясь внутреннему импульсу, решили съездить туда на «экспериментальные выходные». Цена - шестьдесят долларов казалась невысокой, особенно учитывая обещанные перспективы:

Первый рубеж - это осознать, как много в нас заложено человеческий мозг - компьютер с тринадцатью миллиардами клеток, является ключом к бесконечному знанию и новым измерениям Короче говоря, человек практически просто не использует свои возможности Второй рубеж - это осознание того, что пользоваться этими возможностями можно только, если отойти от привычных концепций разума Чтобы проникнуть в новые области сознания, необходимо отключиться от всего, что вы уже знаете Именно несогласие с этим, неспособность выйти за узкие границы привычной «действительности» мешает человеку познавать дальше свою истинную природу Третий рубеж (если конечно первые два преодолены) - это замена теории практикой Как можно расширить сознание? Что можно обнаружить за пределами наших привычных вербальных концепций познания? Как управлять новыми уровнями, которые станут вам доступны?

Обдумывая эти вопросы, гости подъезжали по извилистой дорожке, мимо сверкающей белым цветом ограды и деревьев, прямо к крыльцу Большого дома, в котором сегодня царила странная волнующая тишина - словно в церкви. У парадного входа их встречала девушка в сари и вручала листок, на котором было напечатано:

Добро пожаловать на «экспериментальные выходные» Здесь в Миллбруке вы станете участниками ряда опытов по расширению сознания Первыми шагами к преодолению вашего принятого порядка поведения и привычных стратегий поведения будут абсолютная тишина и молчание

Ни тебе здравствуйте, ни до свиданья. Пока они распаковывали чемоданы и беспокойно оглядывали причудливо раскрашенные стены, другая девушка в сари приносила им две следующие записки. В первой было:

Пожалуйста, не разговаривайте между собой о чем бы то ни было, пока не будет объявлено, что период тишины заканчивается А теперь - обратитесь во внимание Почувствуйте невербальную энергию, окружающую вас Попробуйте жить непосредственно

А в последнем листке содержалась длинная инструкция о том, как следует «играть» в игру «экспериментальных выходных». Обычно именно в этот момент у кого-нибудь не выдерживали нервы. В каждые выходные двое или трое гостей быстро разворачивались и уходили - сразу, не говоря никому ни слова. «Думают небось, что попали в лапы сумасшедшему ученому, - смеялся Тим. - Думают, нам не слышно, как они крадутся к выходу и, спешно ретировавшись к машинам, спешат побыстрее уехать!»

За ужином тишина продолжалась. Меню было разным: иногда спагетти, иногда - рыба, случалось, что и щедро приправленный специями коричневый рис, овощи и домашний жестковатый хлеб. Столик был невысокий, всего в тридцати сантиметрах над полом, а вместо стульев лежали подушки. Лишенные возможности сразу выяснить социальное положение окружающих, все прислушивались к коллективному чавканью, размышляя над тем, кто его соседи, где они работают и как много зарабатывают. Где-то в середине ужина из скрытого динамика раздавался мягкий голос: «Сосредоточьтесь на чудесах, сокрытых в вашем теле... думайте о том, как еда попадает в вас... о том, как она усваивается... как превращается в энергию... в вас... думайте об этом, когда прожевываете пищу...»

Потом их вели в комнату, специально оборудованную для сеансов, - красивую, с обшитыми деревом стенами, гостиную, про которую Холлингсхед выразился, что здесь он себя чувствует, словно в коробке для сигар. Гости садились на лежащие на полу тюфяки. У одной стены стояли несколько проекторов и кинопро-

екторов, оборудованных так, чтобы работать одновременно, транслируя на стены изображение Будды и так далее, в то время как голос, перепрыгивая из одного динамика в другой, мягко говорил:

Скоро вы ощутите то, что можно назвать распадом это. Запомните:

Пришел час смерти и перерождения. С пользой используйте эту временную смерть, чтобы достичь Совершенного Состояния Просветления.

И так далее.

На следующее утро поднявшихся достаточно рано ожидал сеанс йоги с Мецнером. Затем - серия лекций по вопросам неврологии, тантры и преодоления установок. Затем - опять в комнату для сеансов. В воскресный полдень гости разъезжались, и Миллбрук вновь возвращался к привычной, странной и очаровательной жизни. Иногда вечерами сотни людей усаживались за изысканный обед, приготовленный немцем в поварском колпаке. Спустя несколько дней обнаруживалось, что в доме - ни крупицы еды. Кухня всегда в Миллбруке была местом наибольшей активности. Здесь и в три часа утра кто-нибудь непременно готовил салат, или жарил бекон, или варил кофе. Случались неожиданности. Например, внезапно к вам подходила девушка в черном саронге и, достав колоду карт Таро, предсказывала вам все настолько точно, что волосы вставали дыбом.

Как средневековые монахи занимались поисками благодати, практикуясь в различного рода епитимьях, некоторые из обитателей Миллбрука всегда находились в постоянных поисках новых путей преодоления установок и снятия импринтинга. Иногда они использовали методы Гурджиева: звонили в колокольчик, и каждый останавливался и отмечал для себя, смог ли он сконцентрироваться на «здесь и сейчас» или опять ушел куда-то в мечты или воспоминания. Если у них появлялись деньги, они часто тратились на покупку новых колокольчиков или дрессировку стаи попугаев, которым надлежало кричать «внимание! внимание!» - как в «Острове». Хотя поиск преодоления оков разума был достаточно серьезным делом, часто это незаметно переходило в веселые хеппенинги, так называемые «переодевания». В Миллбруке были неравнодушны к этому аспекту психоделического опыта: периодически можно было увидеть кого-нибудь одетым в форму английского коммодора или одежду аравийского пустынника. «Как-то раз я видел Тима, переодетого ковбоем, он вел закрытый фургон. Одна из лошадей была выкрашена в ярко-розовый, другая в зеленый цвет, - вспоминал один из гостей. - Я только вздохнул... «Ага, ну вот, приехали». Однажды несколько психологов из Йельского университета собрались посетить Миллбрук. Лири велел каждому вести себя, насколько это возможно, профессионально. В особенности он предупредил об этом одного практически постоянно пребывавшего в доме художника (тот воспринимал Большой дом как один огромный холст - к 1968 году все доступные места на стенах были покрыты психоделическими росписями), человека, склонного к эксцентричным шуткам. Но вот гости прибыли и сели за стол. Все шло хорошо, пока где-то в середине завтрака не появился тот самый художник, одетый в костюм-тройку, под мышкой у него была зажата «Нью-Йорк тайме». Кивнув присутствовавшим, он открыл газету и начал читать. Все казалось нормальным до того момента, когда у него изо рта не потекла некая ядовито-зеленая субстанция Никто не сказал ни слова, но внимание всех было приковано к зеленой слизи, которая лилась вниз ему на подбородок и далее на новенький костюм. Потом он спокойно свернул «Тайме» и покинул гостиную. Это был первый случай хеппенинга, на котором присутствовал Холлингсхед: «Тим не сказал ничего относительно происходящего. Никто другой из нас также не произнес ни слова. Это казалось самым мудрым - просто промолчать. Все происходило в мертвой тишине».

Стремясь восстановить разрушенную мирную атмосферу, Лири предложил гостям посмотреть забавное домашнее животное, тибетскую обезьянку, что жила у них в доме. Обычно обезьяна имела полную свободу действий, но на время приема пищи ее запирали, поскольку она имела дурную привычку занимать стратегическую позицию вверху кухни и швырять оттуда в едоков яйцами. Лири отвел психологов на второй этаж, открыл дверь и, зайдя в клетку обезьяны, обнаружил там художника, читающего газету и поедающего банан.

Этот вид шутовства начинал доставать Мецнера, который все-таки считал, что основным их делом должна быть картография сознания. Такова была первоначальная цель, которую теперь заслоняли побочные линии, такие, как экспериментальные уикенды и психоделический театр. Они отнимали все больше времени и энергии. Однажды вечером, вернувшись с вечеринки с переодеваниями, они столкнулись с Мэйнардом Фергюсоном, который теперь жил в сторожке со своим джаз-бандом. После радостного удивления от неожиданной встречи Мецнер вдруг осознал, что он, как и Мэйнард Фергюсон, теперь превратился в исполнителя. Ему припомнился сон, который он видел вскоре после прибытия в Миллбрук: «В этом сне три человека - Тим, Дик и он сам - были артистами, играющими что-то на сцене, исполняли танцевальные па под захватывающую музыку и хоровое пение. Это представление, несмотря на его водевильный характер, было попыткой представить нечто глубоко серьезное, даже священное». Однако это было совсем не то будущее, о котором мечтал Мецнер.

Но Миллбрук не собирался возвращаться к состоянию тихого научно-исследовательского центра, каким он был поначалу. Тим был настроен переключиться с исследования на политику. Теперь они располагали частичными картами Иного Мира и уже могли учить других. Они обучали проводников и издавали путеводители. Теперь проблемой было отстоять свои достижения - они были поставлены перед необходимостью сражаться с медицинским и политическим бюрократизмом, стремившимся окрасить все, что связано с психоделией, в черный цвет, представить психоделики как яд, худший, чем героин.

«Три тысячи американцев умирают каждый год от барбитуратов, - жаловался Лири. - И это никого не поражает и абсолютно не волнует прессу. Еще больше гибнут в автомобильных авариях и от рака легких, вызванного курением. Это тоже не попадает в новости. Но стоит одному мальчишке, принявшему ЛСД, раздеться на улице - это сразу же оказывается на первых страницах с крупными заголовками в нью-йоркской "Дейли ньюс"».

Одной из любимых идей Лири было предложение созвать и учредить Комиссию по психохимическому образованию, в которую вошли бы «невропатологи, фармакологи, педагоги и религиозные деятели», которые рассматривали бы имевшиеся препараты и предлагали основополагающие принципы их исследования как правительством, так и частными лицами. Хотя Лири не собирался входить сам в эту Комиссию, он считал правильным, если она будет исповедовать две психоделические заповеди:

1. Да не изменишь ты сознание товарищей твоих психохимическими средствами.

2. Да не воспрепятствуешь ты применению товарищами твоими психохимических средств для изменения их сознания. Если имеется ясное свидетельство, что чье-то изменение сознания вредит обществу, тогда и только тогда ты можешь прибегнуть к профилактическим мерам. Но в таком случае на общество ложится все бремя доказательства того, что применение психохимических средств действительно нанесло какой-то вред.

В частном кружке тем не менее Тим признавал, что его возможностей не хватает, чтобы предотвратить худшее. Когда Фрэнк Бэррон посетил тем летом Миллбрук, одним из моментов, которые Тим подчеркнул в разговоре с ним, было его интуитивное ощущение, что если он и дальше будет заниматься обращением людей в психоделическую веру, то окончит свои дни за решеткой. «Меня ждет тюрьма», - сказал Тим. Бэррон не стал возражать. Лири был отпрыском той древней нации, где всегда ценились парни, бросавшие вызов властям; когда (и если) они выбирались из тюрьмы, их ждали почести и слава. Чертовски трудная вещь - пытаться остановить ирландского мятежника на пути к тюрьме, если он собирался туда попасть, думал про себя Бэррон.

Любопытно, что ирландские корни Лири проявились тем же летом и в другом контексте. Во время одного из сеансов Тим наткнулся на неврологический вихрь, который, как ему показалось, содержал наследственные воспоминания. «Я открыл свое собственное генеалогическое дерево, восходящее к Ирландии и Франции, которое плавало в генном резервуаре, - сказал Тим репортеру. - Я просто нырял туда с открытыми глазами и задержался там. Во многих путешествиях, действие которых происходило примерно три сотни лет назад, я часто натыкался на одного черноусого человека с запо-

минающейся внешностью. Он походил на француза и производил впечатление довольно опасного парня. Еще было много моментов, фиксировавших процесс продолжения рода, -где-то в Ирландии или Англии... Как предки мои занимались сексом - в ирландских пабах, в стогах сена, в кроватях под пологом, в фургонах, на берегу, в сыром лесу, на полу. Конечно, все это могло быть и аляповатым мелодраматическим воспроизведением субботних телесериалов. Но независимо от того, чем они были вызваны - памятью или воображением, - это были наиболее захватывающие приключения, когда-либо мной испытанные».

Однако самым близким ему приключением оказалась Розмари Вудруфф, потрясающе красивая тридцатилетняя женщина, которая появилась в Миллбруке в один из уикендов, словно воплощение подсознательных грез Лири. Первый раз, когда он ее увидел, она была обута в теннисные туфли (его любимая обувь) и несла в руках бутылку вина. Она была настолько привлекательна, что на мгновение Лири подумал, что если она была агентом разведки, то им действительно занялись всерьез.

В честь первой ночи, проведенной вместе с Розмари, Лири нарисовал два переплетенных высоких треугольника на дымоходе. Это сообщение для тех, кто знал восточную символику, означало, что Тим наконец-то нашел совершенную пару.

Влияние Розмари сказалось немедленно и во многих направлениях. Она сочла концепцию обретения святости «слишком забавной» и всякий раз, когда Тим начинал проявлять увлеченность индуизмом, старалась обратить все в шутку. Более важным моментом было то, что она ввела его в мир научной фантастики. Подобно Веселым Проказникам, Лири нашел жанр богатым источником психоделических моделей и понял, что со временем он мог бы заменить восточную мистику как источник образов и словаря. Но самое большое воздействие Розмари оказала на Тима в семейной жизни. В течение многих лет Сьюзен и Джек болтались без присмотра, в то время как их отец постигал тайны древних учений. Дети находились на попечении то Альперта, то Мецнера, то множества других людей, проходивших сквозь мир Большого дома. Розмари все изменила, пробудив в Тиме счастливые мечты о жизни в доме с одной семьей, с одной женщиной и со своими детьми, с книгами и работой. Достаточно лишь выбрать преемника и удалиться на заслуженный покой. «Новая Американская Библиотека» предложила ему аванс в десять тысяч долларов за его автобиографию. Если книга будет иметь успех, то Розмари хотела бы, чтобы он попробовал себя в научной фантастике. Если же нет... Ну, так что ж, он всегда мог получить профессорство в каком-либо небольшом колледже. В любом случае, они «купили бы домик с белой изгородью, и у них были бы еще дети».

Эти фантазии Тима были символичными, учитывая общий упадок духа в Миллбруке осенью 1965 года. Слишком много возникало вокруг отвлекающих моментов, которые отрывали от чисто научной деятельности. Начинались центробежные процессы. Мецнер собирался уезжать в Нью-Йорк, хотел продолжать издание «Психоделического журнала» и писать свою книгу по психоделикам. Холлингсхед уже отправился в Англию, где собирался заняться распространением «Нового Видения Мира» в кругах Старого Света. Он увез с собой сотни экземпляров «Психоделического журнала» и «Опыта использования психоделиков», которые заложили основу «Мирового психоделического центра», который он открыл в Белерфлэт. Тим грезил о том, чтобы в ближайшие месяцы провести огромную сессию в Альберт-Холле.

Пока же вместе с семьей Лири решил отправиться на Рождество в Мексику и засесть там за написание своей очередной биографии. С Тимом и Розмари на переднем сиденье фургона и Джеком и Сьюзен в задней части, они походили на типичное пригородное семейство, если бы не марихуана, которая была спрятана между сиденьями.

Хотя только два года назад Лири был выслан из Мексики, он считал, что имеет право въехать туда как турист. Но когда он достиг границы в Ларедо, штат Техас, его отказались пропустить: оказалось, что дежурил тот самый чиновник, что способствовал его высылке. После проверки документов он предложил Лири снова попробовать счастье на следующий день. Ожидая возможного обыска, Лири, прежде чем вернуться назад на таможню удостоверился, что в автомобиле нет марихуаны. Но Сьюзен решила спрятать маленький пузырек в нижнем белье, где его и обнаружили. И Лири, в замешательстве, произнес слова, которые «изменили его юридический статус на всю оставшуюся жизнь: «Я беру на себя ответственность за марихуану».

Ожидая внесения залога в десять тысяч долларов, Лири встречал Рождество Христово в тюрьме Ларедо. И только там, во время его первой встречи с адвокатом, ему стала ясна серьезность ситуации: в штате Техас хранение марихуаны каралось пожизненным тюремным заключением. Его адвокат предложил ему положиться на милосердие суда, но, во-первых, вряд ли милосердие техасского суда распространялось на янки-интеллектуала, каковым был Лири, а во-вторых, не в натуре Тима было сдаваться без боя. Преодолев первый приступ растерянности, Лири наметил новую юридическую стратегию, основанную на двух взаимно противоречивых аргументах. С одной стороны, он отстаивал свое право как ученого, чьей специальностью было исследование сознания, использовать марихуану как инструмент исследования; одновременно он утверждал, что в течение его медового месяца в Индии он обратился в индуизм и считает марихуану религиозной святыней. Следовательно, закон штата Техас нарушает право на свободу вероисповедания.

В результате перед присяжными прошли парадом ряд ученых экспертов и индусов, что произвело на них некоторое впечатление, но не поколебало основного аргумента обвинения: марихуана была найдена у Сьюзен Лири, а Тим принял ответственность за это на себя. Таким образом, 11 марта 1966 года суд приговорил Тима Лири к тридцати годам лишения свободы и оштрафовал его на тридцать тысяч долларов. Сьюзен была отправлена в государственное исправительное заведение.

Лири, конечно, подал апелляцию. Билли Хичкок, который внес первоначальный залог, учредил специальный «Фонд защиты Тима Лири» с офисом рядом со зданием ООН. Целая страница ходатайств появилась в «Нью-Йорк тайме» наряду с ходатайством, подписанным многочисленными представителями нью-йоркской интеллигенции, среди них два Нормана - Мейлер и Подорец. Альперт выступил с благородным открытым письмом, в котором говорил о Тимоти как о наиболее творческом человеке, какого он когда-либо знал. «Тим неустанно преодолевал привычные установки, что вызывало трепет и восхищение». Альперт предложил вкладчикам считать их взнос «налогом», который пойдет на то, чтобы обеспечить образование в сфере психоделии и наркотиков.

Лири в тот период часто обедал с Маршаллом Маклюэном и этот мастер технологических парадоксов посоветовал ему перенести борьбу за психоделики на подлинное поле битвы, а именно-в прессу.

«Лизергиновая кислота - это возбуждает! - пел он очарованному Лири. - Сорок миллиардов нейронов, это очень много!». Следуя совету Маклюэна, Лири начал общаться с прессой, давая столько интервью, сколько было возможно. Четыре дня после вынесения вердикта техасского суда он провел пресс-конференцию в нью-йоркском пресс-клубе для иностранной прессы. Он появился там в профессорском твидовом пиджаке и бодро сообщил писакам, что они вполне могут определять род его занятий как «пророк-провидец».

Тим, конечно, оказался на первых полосах газет, но в результате обретенной популярности слава его докатилась и до местных газет, где сообщения о нем печатались рядом с проникновенными историями ясновидящих домохозяек. Если же его воспринимали всерьез, реакция прессы была обычно отрицательной. «Нью-Йорк тайме», например, пришла в страшное негодование по поводу линии защиты Тима, предпринятой им в техасском суде. Редактор написал осуждающую Лири передовицу: «Хотя Первая Поправка имеет широкую сферу применения, но это не значит, что она оправдывает антиобщественные или самоубийственные методы, поданные под соусом религии. Это не оправдывает и не должно, по нашему представлению, оправдать использование марихуаны и других наркотиков... Заслуживает ли доктор Лири серьезного осуждения, решать не нам, а суду. Но вводящая в обман и шарлатанская защита, построенная на «религиозных» основаниях, столь же опасна, как и употребление марихуаны».

В конечном счете в дело были вовлечены и деньги. Некоторые из интервью, подобно интервью, данному «Плейбою», оплачивались чрезвычайно хорошо. И (с учетом судебных издержек) деньги конечно были нужны. Но ценой, которую Тим платил, являлось его собственное самочувствие. Как считал Мецнер, Тим барахтался и все больше запутывался. Но хотя «внешне он все еще старался выглядеть веселым и пытался утверждать, что все идет по плану», это казалось «все более бессмысленным». Мартин Гарбус, один из адвокатов, старавшийся в защите использовать обаяние Тима, выразился даже более прямо: «творческая,энергия [Тима], обрушившись в прессу и получив огласку, привела к тому, что возникла пугающая перспектива того, что он будет ' арестован в случае любой, самой малейшей провокации. Он смог бы выиграть суд один раз, другой, но в конечном счете он рискует потерять все, попасть в тюрьму и пропасть». Да, путь самоубийства - путь Сократа, которого тоже терзали каверзными вопросами о развращении молодого поколения. Это, как тонко заметил Лири, традиционная участь провидцев и пророков.

Даже прежде чем суд штата Техас определил его судьбу, соседи в Миллбруке уже потребовали, чтобы он убрался оттуда. В колледже Беннет студентам показывали слайды с Лири и другими кастальцами, предупреждая, что общение с любым из них грозит исключением из учебного заведения. Говорили, что шериф округа Джон Квинлан заявил: «Я сделаю все, чтобы выдворить Лири I из города».

Поместье Хичкоков находилось под постоянным наблюдением, иногда даже с воздуха. Было созвано Большое жюри, чтобы выяснить, существует ли возможность состряпать какой-нибудь обвинительный акт. Часто вопрос вертелся вокруг того, насколько Тим хорошо исполнял свои отцовские обязанности. Не поощряет ли он своих детей к принятию наркотиков? Кто за ними смотрит? Не слишком ли много у Лири подружек? Спал ли он с ними открыто? I Подливая масла в огонь, Лири именно в этот момент решил повторно открыть летнюю школу проводников в Миллбруке. Он выпустил брошюру на восьми страницах, которая стала праматерью всех будущих «нью-эйджевских» рекламных брошюрок, где описывал прекрасное место «с природными и рукотворными святынями», с комнатами, которые были предназначены для «экстатических переживаний, связанных с психоделической тематикой». Участники должны были провести две недели в Миллбруке, обучаясь умению проводить психоделический сеанс («Пока путешественник не получит нужные навыки для того, чтобы суметь подготовить детальный маршрут, знать ориентиры, уметь использовать внутренние компасы, психоделические сеансы могут оказаться обескураживающими и даже неудачными. Учащиеся познакомятся с комплексной серией навигационных пособий и научатся обучать других».) и рассказывать о своем опыте. Стоило все это четыре сотни долларов для каждого стажера, сотня долларов сбрасывалась для женатых пар, что свидетельствовало в пользу новой веры Лири в психоделическое единобрачие.

Брошюра, несомненно, заставила насупиться ряд официальных лиц. В прокуратуре округа Датчес строки вроде таких, например, как «нашей целью является превратить Миллбрук на время этих недолгих теплых, летних, солнечных дней в самое прекрасное и продвинутое место на этой планете», вызывали неадекватную реакцию. Окружной прокурор однозначно воспринимал это как новый коварный замысел Лири: секс нон-стопом все лето и наркотические оргии.

По Миллбруку поползли слухи о том, что «там тебе залезут под юбку быстрее, чем угостят ЛСД». В окружной прокуратуре в особенности рвался остановить Лири помощник прокурора, боевой экс-агент ФБР по имени Г. Гордон Лидди. Лири, укрывшийся за каменными стенами особняка Хичкоков, напоминал Лидди доктора Франкенштейна, и в мечтах он воображал, как ведет толпу разгневанных граждан по ступеням вверх к Большому дому -далее следует соответствующая мизансцена... Ведь и д-р Лири и д-р Франкенштейн были убеждены, что они заняты созданием Нового Человека.

Настал роковой день, 16 апреля. Лидди вместе с двумя десятками помощников шерифа подкрались к Большому дому и затаи-

лись среди деревьев в ожидании, пока все не уйдут в дом (Мария Манне и другие гости в этот момент пели мантры в священной роще). По наблюдениям оказывалось, что в Миллбруке находится примерно от тридцати до пятидесяти человек, и это вызывало определенные сложности. Чтобы получить веские доказательства (хранение наркотиков, пересечение границы штата с безнравственными целями и т.д.), следовало ворваться неожиданно и застать всех в своих комнатах. Лидди планировал «войти без стука» - когда погаснет свет и все заснут, тихо проникнуть в дом через входную дверь.

Но свет не гас. После священной рощи Лири повел гостей домой - показывать последний фильм. Учитывая строение мозгов помощников шерифа и иже с ними, голубое мелькание проектора могло означать только одно: там смотрят порнографию. Возник недолгий спор, кто пойдет это проверять (хотели все).

Несколько минут спустя счастливчик вернулся из разведки, сопя от отвращения.

«Это не порнуха. Никогда не догадаетесь, чего смотрят эти хипы. Водопад». «Что???»

«Водопад, черт подери! Это просто фильм про долбанный водопад! Он течет и течет, и ничего не происходит - одна вода. Я долго смотрел, веришь? Думал, может, там из воды покажутся голые красотки, - ничего!

Когда, наконец, погасли последние огни, Лидди во главе своих соратников подкрался к входной двери, распахнул ее ударом ноги и быстро взбежал по широкой лестнице. Полицейские рассыпались по коридору, став на страже у каждой комнаты. Появился Лири - в рубашке, но без штанов. Гости, не обращая внимания на приказ оставаться на своих местах, бросились в коридор. Мария Манне схватила записную книжку и начала поспешно записывать все происходящее. Кто-то схватил гитару и запел, импровизируя на ходу:

Они устроили налет на доктора Лири -

Такое занудство, но полиции

Не пришло в голову ничего интереснее.

Но мы знаем секрет шерифа,

Эта задница пришла сюда

В поисках нашей травы.

Они надеются найти

У нас тонну кислоты.

До того как его заковали в наручники, Лири успел обменяться с Лидди несколькими фразами.

«Этот налет, - сказал он, - порожден неведением и страхом». «Этот налет - ответствовал Лидди, - сделан по ордеру, выданному штатом Нью-Йорк».

«Придет время, - сказал Лири, - и в Миллбруке мне поста-

«Боюсь, что скорее ваш портрет торжественно сожгут на деревенской площади», - улыбнулся Лидди.