Не прикасайся

Рэйчел Уилсон

ВНИМАНИЕ! Данный перевод является любительским и выполнен исключительно в ознакомительных целях! Настоятельно просим удалить файл с жесткого диска после прочтения. Спасибо!

Глава 2

Пока мы поднимаемся по ступенькам амфитеатра и переходим дорогу, Мэнди болтает быстрее, чем я успеваю понимать:

- Ты должна попасть на пьесу "Гамлет", и тогда, мы сможем поехать на гору Бард в январе. Мы будем соревноваться на фестивале Шекспира Алабамы в Монтгомери. Это пятый по величине фестиваль в мире и единственный, который поднимает флаг Королевской шекспировской компании. У них есть даже пруд с королевскими лебедями - лебедями королевы - и они дают стипендии и ищут студентов, закончивших программу колледжа. Мы могли бы разделить комнату. Ну, то есть нас сначала должны принять, но мы почти всегда выигрываем. Единственный раз, когда мы проиграли, был пять лет назад, когда у какого-то парня случился приступ астмы в середине "Макбета".

- Бедный парень.

- Почему? Он провалил всё. Я имею в виду, ну принял бы лекарство, так ведь? Или не играй "Макбета", если ты не уверен, что будешь дышать на протяжении всего монолога.

- Но люди всё ещё продолжают об этом говорить, верно?

- Не следует ходить в крутую школу искусств, если не собираешься быть лучшим в этом деле. Он испортил всё для всех нас.

И даже спустя годы они всё ещё ненавидят его за это. Получить маленькую роль, это лучше, чем ничего, но роль Офелии не маленькая.

Думаю, лучше не сообщать Мэнди, что я мечтаю о роли Офелии, что знаю все её реплики наизусть, и что Офелия занимает всю стену у моей кровати.

Я распечатала копию картины Джона Эверетта Милле. Там Офелия лежит в воде среди листьев, с цветочным венком в волосах. Её спина выгнута, ладони раскрыты, глаза широко распахнуты. Она, или умирает и не знает об этом, или позволяет себе умереть. Её платье тяжелеет в ногах. Скоро оно потянет её вниз.

- И ты должна попробовать себя на фестивале трагиков этой весной, - продолжает говорить Мэнди. - В прошлом году мы вышли на международный уровень.

- Стой. Что значит международный?

- Линкольн, Небраска... Звучит неплохо. Мы сможем поехать вместе!

Мэнди визжит - действительно визжит - при мысли о том, что мы вдвоём собираемся в поездку в конце учебного года, потому что она думает, что мы всё ещё можем быть друзьями.

- Всё так удачно складывается, - говорит она. - У младших курсов повышаются шансы получить хорошие роли, потому что старшие курсы устроили целый погром, когда напились в Линкольне и им запретили участвовать в соревновании. Обычно пьесы выбираются специально для старшекурсников, но в этом году, для всех желающих.

Для старших курсов это, конечно, плохие новости, но хорошие для меня. Хотя это не самая лучшая часть. Лучшая часть, это восторг Мэнди при мысли, что я там буду.

Мы совершаем обход по всей Академии: гигантский холл, который называют "Зелёная комната", особые классные комнаты для занятий оркестра и танцами, и любимое место Мэнди - репетиционные залы за которыми абсолютно никто не смотрит.

- Здесь я запала на Дрю, - рассказывает она мне. - Он стоял за моей спиной, я положила одну ногу на жердь, и, в это время, мы смотрели друг на друга в зеркале так, что я могла видеть всё, что он делает - это было так горячо.

Я улыбаюсь, но мой живот скрутило от спазмов. Даже если бы я могла прикасаться или до меня могли дотрагиваться, я не уверена, что смогла бы справиться с этим.

Наша экскурсия закончилась в академическом театре на лекции главы факультета.

В пространстве можно увидеть то самое богатое, тёмное свечение, которое выделяет старые театры. Ряды глубоких, красных ковров подходят к вельветовому занавесу сцены. Занавески чёрные, лоснящиеся и прямые - пустой холст для воображения дизайнера. Но, что делает пространство бесконечным, так это прожектора. Целый мир может поместиться под этими прожекторами. Я могла бы идти и идти, и никогда не упасть с края сцены.

Глава факультета - Надя. Без фамилии. Ей она не нужна. Надя небольшого роста с подходящей ей короткой стрижкой. Она присутствовала на моём прослушивании, но я приняла её за студентку-помощницу. Она вязала и, я полагаю, не обращала на меня внимание.

Стоя в центре сцены, она всё ещё выглядит, как случайный студент, но в ней нет ничего от "помощника". Несмотря на свой маленький рост, она, кажется, занимает всю сцену. Она убирает микрофон со своего пути. Её голосу ничего не стоит настигнуть нас, забраться к нам внутрь.

- Актёрское мастерство - это действие, - говорит она. - Множество действий при необходимости. Что вам необходимо больше всего в этом мире? Необходимо так, как нужен воздух?

Моё горло сжимается, и я скрещиваю руки. Я знаю, что значит, нуждаться в воздухе. Я не должна это чувствовать. Я не должна ни к кому прикасаться. Это не совсем нужда, это страх, но может быть, мне повезёт, и Надя не увидит резкую перемену во мне.

После лекции Нади, Мэнди и я направляемся в коридор для младшекурсников. Ряды разноцветных шкафчиков - цвета лаванды, мяты и ревеня - обхватывают коридоры, а настенные росписи заполняют пространство между ними.

- Это совсем не похоже на Канзас, - говорю я, а Мэнди смеётся.

- Похоже, что тут взорвалась радуга, да?

- Нет, мне тут нравится.

Несколько абсолютно не ориентирующихся студентов разбили лагерь у своих шкафчиков и играют в карты с таким видом, как будто они дома.

- Что они делают? - спросила я.

- Играют в карты, - Мэнди сморит на меня.

- Нет, я имею в виду, разве занятия не начались?

- Обустраивать шкафчики? - она пожимает плечами. - Помогать учителям подготовить учебные материалы? - затем она понимает причину моего замешательства, - Большинству студентов нравится быть тут.

- Студентам позволяют тусоваться в коридорах пока школа не работает?

- Ну да, а что мы сделаем? Устроим художественный бунт?

Мэнди замечает высокого парня возле шкафчика и строит гримасу.

- Подожди секундочку. Я должна поговорить с Питером.

Мэнди упоминала о проблемах с парнем. Тот ли это парень?

Рыжевато-коричневые волосы Питера свисают на его очки - хипстерские, как у ботаников, с пластиковой оправой. Он одет в забрызганную краской футболку, брюки карго и рабочие ботинки. Он широкоплечий, но не здоровяк, правда, есть что-то в его позе. Питер занимает много пространства и не имеет ничего против этого. Он чувствует себя комфортно в своём теле.

Я чувствую, что знаю его, хотя не понимаю, как это возможно, ведь я уверена, что мы никогда не встречались. Мама всегда говорила, что она немного экстрасенс, что каждый раз, когда она встречала кого-то очень важного в её жизни, она знала об этом с первого взгляда. Я не очень в это верю, но всё чувствую воздействие какой-то энергии.

Это безумие, но, как оказалось, я надеюсь, что Питер не парень Мэнди - глупая надежда, потому что я не могу быть с Питером. Быть с парнем, как правило, означает прикасаться к нему. Мой пульс учащается и мне становится жарко, но я не думаю, что это только от страха.

Когда Питер видит приближающуюся Мэнди, он поднимает руки, как бы говоря: "Не стреляй", и улыбается, виновато, но с наслаждением, абсолютно точно играя в свою игру. Мэнди подходит ближе, и, хотя Питер по крайней мере на голову выше её, то, как она себя преподносит, делает их одного роста.

- Ты. Не. Смеешь,- говорит она, и каждое слово звучит как колючка, - Трогать. Мою. Тачку.

Из последующей тирады я узнаю некоторые важные факты. Питер не парень Мэнди; ее парень - Дрю. Ах да, тот самый парень из репетиционных залов. Дрю живет напротив загородного клуба Бирмингема. На прошлых выходных, когда Мэнди была у Дрю, Питер прикрепил лебёдку к машине Мэнди и отбуксировал её на поле для гольфа - прямо в песчаную ловушку.

Чем сильнее раздражалась Мэнди, тем шире становилась улыбка Питера.

- Это Дрю подкинул мне идею,- говорит он, и воздух вокруг Мэнди накаляется и наполняется искрами, - на мою удачу Питер продолжает: - Мэнди хватит жаловаться, что тебе пришлось совершить поездку на грузовичке Дрю.

Слово "поездка" выходит как "паеездка". Обычный акцент бирмингемцев сжимает гласные в носовые дифтонги, но гласные Питера открытые, настоящая протяжная южная речь.

- Этот грузовик уродлив! - говорит Мэнди.

- Ай-яй-яй, - Питер угрожает ей пальцем, - Следите за своими словами или вернётесь обратно в песчаную ловушку, мисс.

Она складывает пальцы в форме клюва и толкает его в грудь прямо под ключицей. Он стонет, всё ещё продолжая смеяться, и в свою защиту выставляет вперёд руку.

- Она должна быть благодарна,- говорит мне Питер, - за разрешение спора. Видишь ли, ей нужен был грузовик Дрю, чтобы отбуксировать машину, но он не стал делать этого, пока она не произнесла волшебные слова: "Твоя потрясная машина лучше моей никчёмной тачки во всех отношениях, и я больше никогда не буду жаловаться на неё". Проблема решена.

Мэнди делает ещё удар, но он перехватывает её запястья и держит так, чтобы удары её ног не доставали до его голеней. Она тоже смеётся, но не перестаёт брыкаться. Я отступаю назад и становлюсь у стены, готовая бежать, если они повернутся в мою сторону.

Одним быстрым разворотом Питер ловит Мэнди в медвежьи объятия, прижав её спину к своей груди. Наши взгляды встречаются - глаза у Питера зеленые - и на секунду мне кажется, что это меня он держит, а не её. У меня перехватывает дыхание. Этот вид прикосновений. Определённо. Не. Разрешён.

Мэнди вырывается из хватки Питера и только тогда, когда взгляд Питера опускается, я понимаю, что застыла. Это не могло продолжаться дольше секунды, но, кажется, будто это длилось гораздо дольше.

Я пытаюсь успокоить своё дыхание. Достаточно одного вздоха. Нет необходимости бороться за воздух.

Мэнди и Питер закончили ничьей.

- Перемирие? - спрашивает Питер.

- Я отомщу тебе, - говорит Мэнди, - когда ты меньше всего будешь этого ждать.

- Я живу ради риска.

Питер замечает, что я на него таращусь и смотрит на меня в ответ, так, будто мы знаем друг друга достаточно долго, чтобы это было в порядке вещей.

Это нервирует.

- Кэдди, - он говорит, будто проверяет. Я не знаю, откуда он знает моё имя, но мне нравится, как оно звучит из его уст. Он на всех производит такой эффект?

Он делает шаг ко мне.

Не прикасайся!

- Извините, - говорит Мэнди, - Мне нужно проверить волосы на наличие вшей, - и она идёт к туалету, расположенному чуть дальше по коридору.

- Мне кажется, она сказала, что у меня вши, - говорит Питер, - Так ведут себя в четвертом классе.

- Для нас это был третий класс,- говорю я, удивляясь с какой скоростью флирт слетает с моих губ.

- У вас продвинутый уровень. Далеко впереди меня.

Он подходит ближе. Я отступаю назад. Без слов.

Не совсем удобно удерживать зрительный контакт так долго, но посмотреть в сторону не безопасно, не с тем, кто стоит так близко. У меня нет сценария для разговора с Питером.

- Итак, часто ты это делаешь? - наконец спрашиваю я. - Воруешь машины у людей? Тебя могли арестовать.

Питер смотрит назад, через плечо. Я не могу сказать, стало ли ему уже скучно со мной или он смущён разговором о себе, или может он боится, что полиция нас подслушивает. Он похож на парня, который заработал место в списке самых востребованных шутников Бирмингема.

- У меня много замечательных идей, - говорит Питер, снова смотря на меня, - Правда я не слишком хорош в выборе законных, - он улыбается ленивой кошачьей улыбкой, легко и непринужденно.

- Эй, откуда ты знаешь моё имя? - спрашиваю я.

- Ты знаешь моё, - отвечает он.

- Я... Я слышала, как Мэнди назвала тебя.

Он поднимает палец, указывая на меня, и сокращает расстояние между нами. Я отступаю назад и спотыкаюсь.

- Может здесь должно быть написано: "Меня зовут Нервная", - говорит он.

Его палец слишком близко. Он указывает на значок с моим именем, про который я забыла. Между нами есть расстояние, но я чувствую угрозу его прикосновения, потенциальную энергию между кончиком его пальца и моим сердцем.

Я киваю, испуганная, как будто он взял меня за плечи и встряхнул:

- Мне нужно проверить Мэнди.

Я обхожу Питера, держа его в поле зрения, в то время как иду по коридору и прохожу за дверь в туалет. Я тяну время, и когда Мэнди и я, наконец, выходим, горизонт чист.

Питер ушёл.

Глава 3

Папа рассказывал мне о потенциальной энергии. Это энергия, которая ждёт, чтобы её использовали. Когда это, наконец, случается недвижимый ранее объект начинает двигаться. Стакан, который вот-вот должен выскользнуть из рук, мяч, который через мгновение начнёт катиться с горки, машина, которая свешивается с края обрыва. У всего этого есть потенциальная энергия.

У папы она тоже была в тот день, когда он ушел. Он стоял в кабинете, спрятав руки в карманы, и раскачивался на носочках, вперёд и назад, как будто он стоял на песке и ждал приближающегося прилива.

Всё напряжение, возмущение, или что там ещё было, заставившее моих родителей разойтись, разливалось вокруг него, как волна, и, приближаясь ко мне, объединялось.

Воздух был необыкновенно неподвижен - кондиционированный и вакуумный - чтобы удерживать июнь снаружи. Маленькие пылинки парили в пространстве, будто замершие во времени, пойманные полуденными солнечными лучами, проникающие через большие окна кабинета.

Тело, находящееся в движении, продолжает двигаться. Это папа, который уезжает, чтобы проводить исследования в области физики в университете штата Вирджиния.

Тело в состоянии покоя остается неподвижным, пока что-то не заставляет его двигаться. Это была я, когда не собиралась обнимать папу на прощание. Я не хотела чувствовать ту волну напряжения. В этот момент появились те самые волшебные слова: Не прикасайся.

В любую секунду папа мог пойти вперёд, пересечь несколько футов между нами, взять меня за руку и заключить в объятия.

Но он не сделал этого.

И я не пошевелилась, сидя в большом шезлонге с подушками, лежащими друг на друге, как мешки с песком, и высокими, широкими подлокотниками в качестве баррикад. Я чувствовала себя сильной, сохраняя дистанцию, в то время как папа обнимал маму на прощание.

Она рыдала, папа нет. И я не плакала. Мама говорит, что я "эмоционально сдержанная", так же, как и он.

Мой брат Джордан наоборот разозлился. Он кричал на отца, разбил вазу, убежал в лес и вернулся лишь спустя долгое время после папиного отъезда.

Возможно, отец был сбит с толку тем, что я не цеплялась за него, умоляя остаться. Я подумала, пусть он останется в замешательстве. Даже если бы я попробовала удержать его - он сильнее меня. А если бы и не был сильнее, то всё равно один человек не может удерживать другого вечно. В какой-то момент мышцы устанут или кто-то позвонит властям.

Попытается ли он поцеловать меня на прощание, пожать мою руку? Лучше не стоит. Или что?

Или эта боль, плещущаяся между нами, станет постоянной и поглотит нас. Прикоснись я к коже другого человека, и папа не вернется домой. Больше не будет достаточно воздуха. Эта семья так и останется сломанной, утонувшей.

- Ну, милая, это всё, - сказал отец, стоя на безопасном расстоянии в несколько футов от шезлонга. Даже это казалось слишком близко, но я построила стену между нами, которую он не мог преодолеть.

- Удачной поездки, - сказала я.

Папа выглядел удивленными, может даже удовлетворённым моим спокойствием. Он не торопил события, не заставлял меня встать и обнять его. Я почти хотела, чтобы он заставил.

Спектакль закончился до того, как подняли занавес.

Папе не нужны были мои объятия. Он просто помахал.