Глава 18. Радость была недолговечным чувством, но она пронеслась по всему телу, словно легкий ветерок, пробежала по позвоночнику и проникла в самую глубину ее

Радость была недолговечным чувством, но она пронеслась по всему телу, словно легкий ветерок, пробежала по позвоночнику и проникла в самую глубину ее естества.

Давина улыбалась не переставая.

В окна по-прежнему проникал слабый солнечный свет, напоминая ей, что день еще не кончился.

Неужели ей тепло от одной его улыбки? Или ее согрел его взгляд?

Она протянула руку, и он схватил ее и сплел свои пальцы с ее пальцами, словно они были детьми, играющими в свою тайную игру. Неплохо было бы, если бы они выросли вместе, но она была бы на шесть лет моложе его, а такая разница в возрасте означала бы, что он вовсе не стал бы с ней играть, а почувствовал бы свое превосходство и посчитал бы себя слишком взрослым для детских забав. Сейчас они могли быть товарищами в другой игре, наслаждаясь тем, что они взрослые люди и рады этому.

Ей вдруг захотелось что-то сделать для него, подарить что-нибудь ценное и принадлежащее исключительно ей одной. Например, честно признаться в своих чувствах.

– Я никогда не думала, что любить – это что-то, что может доставить удовольствие. – Она прижала палец к его губам, расплывшимся в улыбке. – Нет, не смейся, я говорю серьезно. Считается, что от нее дрожит земля, что она что-то особенное, внушающее благоговейный страх, но я никогда не думала, что можно просто радоваться.

– Радоваться?

Она кивнула.

Он закрыл глаза и одновременно притянул ее к себе.

– Ты приводишь меня в изумление, Давина. Только я подумаю о том, что ты можешь сказать, а ты это уже говоришь.

Она отстранилась.

– А не следовало бы?

Он не ответил, а просто снова прижал к себе. Они оба были голые и так идеально соответствовали друг другу, словно сам Бог хотел этого.

– Расскажи мне о том мужчине в Эдинбурге.

Она вздрогнула и взглянула на него.

– Мне жаль, Давина, что тебе пришлось пережить позор. А еще жестокость и обман – ведь так ты сказала?

Она сначала отвернулась, но потом решительно посмотрела ему в глаза.

– Это не то, что ты думаешь, Маршалл. – Она сделала глубокий вдох. – Если и есть кто-то, виновный в том, что на мою голову обрушился скандал, так это я.

Казалось, он был занят тем, что его пальцы скользили по тыльной стороне ее ладони к большому пальцу. Но Давина приняла его молчание за знак того, что настал момент, когда надо наконец во всем признаться.

– Мне было любопытно, – сказала она, решив быть честной. Муж заслуживал правды. А может быть, она сказала правду самой себе, впервые выразив ее словами. – Я хотела узнать, о чем говорится в книгах, во всех этих поэмах и сонетах.

– Или в книгах, которых не было в библиотеке твоего отца?

Она улыбнулась:

– В отцовской библиотеке их было достаточно, чтобы дать мне представление о том, что должно произойти. Или чего я ожидала. Абсолютным сюрпризом это для меня не было. – Она еще раз улыбнулась. – Но то, что я испытала с тобой, было совершенно другим. Я и не подозревала, сколько всего надо уметь.

Его смех удивил ее. Неужели он воспринял все так легко? А она? Почему она не чувствует своей вины? Его смех вознаградил ее за смелость, за нахальство. Впервые с того эпизода в Эдинбурге она не чувствовала себя отверженной миром, приговоренной жить там, где нет ни людей, ни свидетелей ее глупости.

– Я была глупой девчонкой, желающей удовлетворить свое любопытство. Я позволила заманить себя в спальню. А может, это я заманила его.

– Опыт подсказывает мне, что в подобных ситуациях почти всегда чувства взаимны.

Она покачала головой.

– Он был очень красивым, – призналась она, – и очень приятным. И титулованным.

– А затем последовало неизбежное.

Она кивнула.

– А потом?

– Нас, конечно, обнаружили.

Она удивилась своему деловому тону, потому что на самом деле момент их обнаружения был ужасающе обескураживающим. Служанка срочно вызвала хозяйку дома, где происходил вечер. Не менее дюжины человек, столпившихся в открытых дверях спальни, увидели полураздетую Давину. Однако самую ужасную минуту позора Давина пережила позже, когда об инциденте сообщили ее отцу. Вздох отца и его взгляд потрясли ее так, будто ее сердце пронзила стрела.

– А потом этот человек исчез? – спросил Маршалл.

– Нет. Он вел себя вполне по-рыцарски. Он сказал, что получит специальное разрешение на наш брак и мы сможем пожениться. Но я отказалась.

Его рука замерла. А потом он стал водить поочередно по каждому из ее пальцев.

– Тебе не интересно почему? – спросила она.

Он улыбнулся:

– Конечно, интересно. Но я уже научился тому; что если быть терпеливым и промолчать, ты в конце концов расскажешь все, что мне нужно узнать.

Она нахмурилась, но это не произвело на него никакого впечатления.

– Мой отец умер, – тихо выговорила она. – Для меня это было страшное время. У меня появилась уважительная причина отказать, и я даже почувствовала облегчение. – Она бросила взгляд на Маршалла. – Если быть честной, я поняла, что на самом деле он был позер и невежда. Через пару часов его манеры начинали раздражать. Он цитировал чужие стихи, а потом хвастался, что их написал он.

– Полагаю, к тому же он был не слишком умен, – предположил Маршалл.

– Да он был просто глуп!

– Стало быть, ты не смогла представить себя женой такого человека, несмотря на то, что он погубил твою репутацию.

– Должна тебе сказать, что все было не так уж и плохо. Но я была разочарована. Ведь я ожидала услышать пение ангелов.

– А его не было? – Его улыбка становилась все шире.

Она лишь покачала головой.

Прикосновение его пальцев замедлилось и стало более нежным. С каких это пор ее рука стала такой чувствительной?

Она ждала, когда он задаст следующий вопрос, а когда он его задал, она продолжала улыбаться, предвкушая его реакцию на ее ответ.

– А когда ты была со мной, ты слышала пение ангелов?

Ей захотелось рассказать ему о том, что она поняла в его объятиях: страсть – это опьяняющий напиток, и пьянеть от него – величайшее наслаждение. И. именно это должно быть самым главным в соитии, а не поспешное совокупление распутника и девственницы, жаждущей удовлетворить свое любопытство.

– Я слышала пение ангелов, Маршалл, – уверила она его. – Но больше всего мне нравится шепот Дьявола.

Он поднял голову и пристально взглянул на нее.

– Мне следовало бы рассердиться на тебя, – сказал он, и тон его голоса стал напряжением. – Тебе следовало бы сохранить себя для меня. Ты не должна была знать прикосновений другого мужчины.

– А ты, Маршалл? Могу я сделать из этого замечания вывод, что ты был девственником, когда пришел ко мне? – Улыбка исчезла с ее лица, а взгляд стал таким же пристальным, как у него.

Он не стал отвечать, а сплел свои пальцы с ее пальцами и притянул ее к себе.

– Я должен был рассердиться на тебя, – продолжал он. – Но если бы ты не была такой смелой и непредсказуемой, отчаянной и безрассудной, тебя бы не заставили выйти за меня замуж. Признайся – если бы твоя репутация не была погублена, тебя бы смогли заставить сделать это?

– Меня не заставляли. – Она не отняла руки. – Не заставляли, – повторила она. – Угрожали, стыдили – это так. Но не заставляли, нет.

Она поцеловала его в грудь, а потом прижалась щекой к тому месту, которое поцеловала. Ее руки заскользили по его телу – по бедрам, талии, груди. Он схватил за запястья обе ее руки и сжал их.

– Если ты будешь и дальше продолжать, боюсь, что-то может снова начаться.

– А это так ужасно? – спросила она и приподнялась на локте. – Разве люди не ждут от нас, что мы будем сейчас немножко эгоистами? Мы ведь молодожены. Мы не поехали в свадебное путешествие, а остались дома. Разве мы не можем сосредоточиться друг на друге?

– А ты хотела бы отправиться в свадебное путешествие? – Он был явно удивлен, словно эта мысль никогда не приходила ему в голову.

– Мне бы хотелось увидеть Египет, – призналась она. – Но я бы согласилась променять Египет на то, чтобы оставаться в твоей постели.

У нее опять создалось впечатление, что она поразила его. Что ж, отлично.

– Давина… – забормотал он.

Она улыбнулась, ожидая, что он начнет ей выговаривать за ее откровенность. Вместо этого он толкнул ее на спину и навис над ней.

– Мне нравится, как ты сложен, – сказала она, упираясь обеими руками ему в грудь.

– В этом деле у меня не было выбора.

– Все равно мне нравится, каким тебя создал Бог. Ты мускулист там, где у меня мускулов нет. И ты более волосат.

– Надо надеяться. Полагаю, что волосатые женщины – это аномалия.

Она склонила голову набок и посмотрела на него серьезно.

– А ты многих женщин знаешь?

– На этот вопрос я отвечать не намерен. Особенно когда лежу голый рядом со своей женой.

– А я на самом деле считаю неправильным, что у женщин нет достаточного опыта, когда наступает пора выходить замуж.

Он скатился на спину и заложил руки за голову.

– А как ты могла бы это изменить? Я имею в виду – что надо сделать для того, чтобы женщины были такими же опытными, как мужчины?

– А кто те женщины, которые помогают вам стать такими опытными? Они что, просто исчезают после того, как обучили мужчин? Считается, что женщины должны быть добродетельными, а мужчинам позволено быть распущенными. Ведь если мужчины ведут себя как повесы, у них должны быть партнерши, не так ли? Получается, что это добродетельные женщины?

Он повернулся на бок и посмотрел на нее.

– Похоже, ты очень много об этом думала.

– Не так уж много, но, мне кажется, такое положение дел несправедливо.

– Возможно, женщина должна оставаться добродетельной. Ей следует думать о последствиях своего поведения. Например, о легитимности наследника.

– У мужчин тоже могут быть последствия, – возразила Давина. – Например, оспа.

Он рассмеялся.

– А что тебе известно об оспе, Давина Макларен Росс?

– Я много читаю, – гордо заявила она.

Он покачал головой, но продолжал улыбаться, отчего стал выглядеть молодым и беспечным.

– Расскажи мне, каким ты был ребенком, – неожиданно попросила она.

– Как иногда говаривала моя мать, я был хорошим сыном. Но я должен признаться, у меня были воображаемые товарищи по играм. Возможно, таким образом Всевышний примирял меня с моими теперешними проклятыми видениями.

– А может быть, никакой связи здесь нет, – предположила Давина. – Я знаю, что это такое – иметь воображаемых друзей. У меня они тоже были до тех пор, пока их не заменили книги. Я думаю, что дети, когда они одиноки, ищут замену, не так ли?

Он улыбнулся:

– Я был графом и наследником… и должен был стать таким, каким меня хотели видеть мои отец и мать. Однако меня этому не учили. Отец был почти все время в Египте, а мой дед умер, когда мне было восемь лет.

– И поэтому ты сам научил себя быть графом. И мне кажется, что тебе это прекрасно удалось.

– Но так и должно быть. Ты моя жена и в этом качестве должна всегда во всем меня поддерживать. Однако были времена, когда я не заслуживал твоего одобрения.

– Из-за Китая?

– Нет. Из-за моей растраченной впустую юности. Я ни на минуту не задумывался над тем, как я себя веду. А очень часто мое поведение не делало чести моему имени.

Она удивленно подняла брови.

– Ты совращал юных девушек?

– Мне надо отвечать на этот вопрос? В тот раз, когда я собирался быть честным и рассказать о моем прошлом, ты исчезла на неделю.

– Так ты совращал девушек? – повторила она вопрос. – Но прошу тебя, не включай в этот список миссис Мюррей.

– Только если они хотели быть совращенными. – Его лицо вдруг омрачилось.

Он был потрясающе красив, и было в нем нечто такое, что она подумала: эти девушки вряд ли сопротивлялись соблазну.

Однако со времен своей юности он очень изменился. У него была репутация человека, посвятившего себя служению короне. Его послужной список сделал бы честь и человеку более зрелого возраста. И все же она не сомневалась, что стоило бы ему поманить пальцем любую женщину, она, не колеблясь ни минуты, оказалась бы в его постели. Даже миссис Мюррей.

– Расскажи мне о своей матери.

Она, видимо, его удивила.

– А что – о моей матери?

– Я разрываюсь между желанием сказать правду, – призналась она, – и намерением заключить с тобой сделку. Мы обменяемся тайнами. Ты расскажешь мне о Китае, а я о том, что знаю о твоей матери.

Он покачал головой, и теперь этот жест вызвал у нее раздражение.

– Расскажи мне о ней.

– Я не знаю, что ты хочешь, чтобы я рассказал. Она умерла несколько лет тому назад.

– Мне известно о ее смерти. Расскажи мне о ее жизни, Маршалл. Я знаю, что она увлекалась садоводством, обожала разводить цветы. Что еще она делала?

– Она управляла Эмброузом все те годы, когда мой отец был в Египте. Без нее этот замок, наверное, превратился бы в руины. Моим самым ранним воспоминанием о ней был ее приказ отремонтировать фасад замка.

Давина помолчала с минуту, вспомнив записи в дневнике, сделанные одинокой женщиной, которая провела большую часть своей жизни, мечтая о человеке, которого никогда не было рядом.

– Она знала о том, что твой отец одержим Египтом, когда выходила за него замуж?

– На самом деле ты спрашиваешь, знала ли она, что мой отец все эти годы собирался оставить ее ради Египта?

– Возможно, – призналась Давина.

– Ее родители, очевидно, были друзьями моих дедушки и бабушки. Хотя это не был брак по любви, они были знакомы друг с другом.

«Дольше, чем мы с тобой», – подумала Давина, но вслух ничего не сказала.

– Но это нельзя назвать ответом на мой вопрос, если только он не был одержим Египтом всю свою жизнь, еще до женитьбы.

– Я думаю, что все началось, когда он был молодым человеком. Он познакомился с Египтом во время своей поездки по Европе для завершения образования.

– Как это печально для нее.

Ответа не последовало.

– По крайней мере, – продолжала она, – если бы у нее была возможность посетить Египет, она могла тоже увлечься этой страной, и у них появился бы общий интерес.

– Ты этим часто занимаешься? Я имею в виду – пытаешься переписать историю? Разве столь уж важно, что могло бы произойти, если на самом деле этого не случилось?

– Возможно, твоя мать не была бы так несчастна, – ответила она, стараясь воспринять его вопрос не как риторический, как он скорее всего его и задумал, а всерьез. – Если бы она могла понять, что именно он чувствует и почему он посвящает так много своего времени чужой стране и чужой культуре, ей было бы легче.

– Откуда ты знаешь, что она была несчастна?

– Полагаю, что это знание может служить предметом нашего с тобой торга. Что произошло в Китае?

Выражение его лица моментально изменилось. Улыбка исчезла, а в глазах появилось нечто такое, чего она еще не видела, но этот взгляд предупреждал ее, что эту тему лучше не затрагивать.

– Как тебе удается выглядеть одновременно испуганным и сердитым? – спросила она.

– Почему ты настаиваешь на своем вопросе?

– Ты знаешь о том, что, если захочешь, можешь внушать страх?

– Кому угодно, но только не тебе. Ты нисколько не робеешь, о чем бы ты меня ни спрашивала, моя леди жена.

– А мне следует робеть, ваше сиятельство?

Он резко сел и спустил ноги с кровати. Она протянула к нему руки, но Маршалл уже натягивал, брюки, а потом и рубашку.

Он оглянулся на нее всего раз, и при этом его лицо искажала гримаса боли.

– Я ни с кем не обсуждаю то, что было в Китае, Давина. Даже с тобой.

Она не ответила, и он взглянул на нее еще раз.

– Хочешь знать, Давина, почему я никогда не обращаю внимания на боль? В Китае мне день и ночь давали с едой опиум. Бывали дни, когда я сидел в углу почти без сознания и не понимал, где я. А потом мои тюремщики забавлялись тем, что несколько дней не давали мне опиума. Мое тело было как в огне, в голове – пустота. Я тогда сделал бы все, что угодно, за дозу опиума. Я мог бы убить собственную мать.

Молчание повисло в воздухе.

– Ты поэтому думаешь, что сходишь с ума?

Он не смотрел на нее, занятый тем, что зашнуровывал ботинки.

– Это было очень давно. Я уже почти год не принимаю опиум. У меня сейчас не должно быть ни галлюцинаций, ни бредовых состояний.

– И ты винишь в этом себя, Маршалл? Разве это логично?

Он опять взглянул на нее.

– Разве ты не должен быть просто благодарен судьбе за то, что выжил и вернулся домой?

– Ты решительно желаешь видеть во мне героя, не так ли?

Она задумалась.

– Не в этом дело. Я полагаю, что, как всякому человеку, тебе свойственно ошибаться. Мне кажется, ты будто гордишься тем, что ты загадочный отшельник. С какой-то целью ты поддерживаешь миф о себе как о Дьяволе из Эмброуза. Ты скорее всего не очень любишь общество людей, но это не совсем в твоем характере. Думаю, что все это от того, что ты разочаровался в самом себе. Ты не смог соответствовать тем критериям, которые ты сам для себя установил. Эти критерии, которые мы для себя устанавливаем, иногда гораздо выше тех, которые определяются для нас обстоятельствами.

– Ты слишком молода для подобных философских рассуждений.

– Я вовсе не философствую. Просто мне интересно все, что касается тебя. В конце концов, ты мой муж, и я хочу понять, почему ты решил забаррикадироваться в Эмброузе. В данный момент я приблизилась к тому, чтобы узнать больше правды, чем несколько дней назад.

Он встал.

– Ты не понимаешь, Давина. Ты не знаешь, на что я способен. Что я сделал. Ты видишь только то, что хочешь видеть. В некоторых ситуациях такая наивность, возможно, и оправданна, но здесь и сейчас может быть опасной.

– Ты предупреждаешь меня о том, что можешь причинить мне вред, Маршалл? Я в это не верю. Я убеждена, что ты скорее причинишь вред себе, чем тронешь хотя бы пальцем другое человеческое существо.

– Расскажи это людям, которые были под моим началом и погибли. Расскажи это их призракам, которые меня преследуют. Расскажи об этом их женам и матерям.

Давина сжала руки, стараясь не выдать волнения, которое вызвали у нее его слова, хотя, глядя на его лицо, она боялась расплакаться. Она поняла, что сейчас он не примет слов утешения, поэтому она сказала лишь то, во что искренне верила:

– Я уверена, что ты не несешь за это ответственности.

– Давина, ты предпочитаешь не верить, что все, что я тебе рассказал, – правда. Неужели ты такая идеалистка? В том, что я тебе рассказал, нет ничего хорошего, или приличного, или чистого. Это страшно и мерзко.

Она кивнула.

– Я не боюсь этого, Маршалл. Если тебе станет от этого легче, я могла бы собраться с духом и немного испугаться. Я постараюсь уговорить себя, что ты ужасен – настоящий Дьявол из Эмброуза. Я даже буду писать самой себе записочки, которые бы мне об этом напоминали.

– Перестань улыбаться, и я, может быть, тебе поверю, – сказал он, покачав головой. – Не думай, будто я не заметил, что каждый раз, как я называю тебя «леди жена», ты обращаешься ко мне «ваше сиятельство».

Он протянул ей руку.

Она взяла ее и встала голой перед ним.

– Если я ничего не сумела добиться одним способом, Маршалл, мне придется зайти с другой стороны.

– Я уже называл тебя упрямой, не так ли?

Она проигнорировала его замечание.

– Могу я остаться с тобой сегодня?

– Ты считаешь себя моим талисманом, Давина? Раз ты со мной, у меня не будет видений? Я не буду слышать ничьих голосов, кроме твоего?

– Когда ты со мной, Маршалл, – спокойно ответила она, – у тебя ничего этого не будет. – Она тряхнула головой, словно для убедительности. – Ты будешь нежным любовником и самым внимательным мужчиной. Идеальным мужем. Когда ты со мной.

– В таком случае ты не знаешь настоящего Маршалла Росса.

Она отмахнулась.

– Позволь мне остаться с тобой. Я покажу тебе, какие выучила иероглифы, а ты сможешь научить меня каким-нибудь другим.

– Я сыт Египтом по горло! – резко бросил он. – Лучше займемся чем-нибудь шотландским.

Она улыбнулась:

– Шотландским?

Он притянул ее к себе, и прикосновение его одежды к ее обнаженному телу показалось ей странно возбуждающим.

Она обняла его за шею и прижалась к нему всем телом.

– Я готова играть с тобой в любые игры, Маршалл.