XXV. Что может выстрадать женщина (рукопись женщины-самоубийцы. — продолжение)

Рано утром врач покинул меня, и я осталась одна наедине с телом моей дорогой дочери.

По крайней мере, одно утешение у меня оставалось, и я извлекла его из собственной нищеты: поскольку люди знали, что я из-за бедности близка к смерти от голода, никто не явится помочь мне положить Бетси в саван.

Точно так же, как при ее рождении я сама взяла на себя первые заботы о ней, теперь, после ее смерти, я сама отдам ей последний долг.

Впрочем, даже будучи и в самом деле мертвой, она все еще оставалась со мной; смерть оказалась настолько милосердной к ней, что даже самые тонкие черты лица Бетси ничуть не исказились.

И кто же помешает мне верить, что она спит, ждать ее пробуждения — вплоть до мига, когда мне уж точно придется расстаться с ней навсегда?!

К счастью, этот миг еще не был близок; обычно погребение совершалось через тридцать шесть или сорок часов после смерти.

Так что я имела возможность оставаться рядом с моей дорогой усопшей еще целый день.

Тут я неожиданно для себя подняла голову, и мой взгляд упал на кладбище; мне показалось, что каких-то два человека копали там могилу.

Могилу — для кого?

Значит, кто-то умер накануне?

Я встала и подошла к окну.

Новую могилу копали рядом с могилой моего мужа, на том самом месте, что было оставлено для нас.

Сомневаться не приходилось: эта могила предназначалась для моей дочери. Но зачем копать яму сегодня, когда покойницу будут хоронить не раньше

чем завтра?!

Я распахнула окно.

Звук открывающегося окна привлек внимание обоих могильщиков.

Они поздоровались со мной.

— Что вы там делаете? — крикнула я им.

— Да вы же сами видите, — отозвался один из них, опершись на лопату. — Копаем могилу.

— Могилу?

— Конечно, могилу.

— А для кого?

— Для вашей дочери; она ведь умерла сегодня ночью.

— Кто же велел вам копать эту могилу?

— Господин пастор.

Пастор? Чего вдруг этот человек вмешивается в мои дела?!

Если бы один из его проклятых мальчиков умер или даже умерли оба, разве я стала бы много раньше положенного часа погребения давать распоряжения копать им могилу?!

В этом крылась какая-то тайна.

Эта тайна чем-то мне угрожала.

Я закрыла окно и поспешно вернулась к кровати моей дочери.

Через несколько минут в дверь постучали.

Я не ответила и только покрепче прижала к себе это бедное безжизненное тело.

Постучали второй раз, третий, но я так и не откликнулась.

После этого дверь открылась.

Оказалось, что это столяр принес гроб.

Он остановился на пороге, не решаясь войти в комнату.

Наверное, страшно было смотреть на меня, сидевшую с распущенными волосами, охватившую руками покойницу и устремившую в вошедшего сверкающий взгляд.

— Что вам нужно? — крикнула я ему. — И что вы собираетесь здесь делать?

— Что я собираюсь здесь делать? Я вот принес этот гроб.

— Для кого?

— Как для кого?! Разве ваша дочь не умерла сегодня ночью?!

— Но, в конце концов, кто вам заказал этот гроб?

— Господин пастор.

— Опять пастор!

Пока я перебирала в уме мотивы, которые могли бы толкнуть пастора взять на себя заботы о похоронах, столяр поставил гроб посреди комнаты и вышел, оставив дверь открытой.

Этот гроб был из разряда тех, какие делают для самых последних бедняков.

Сколочен он был из некрашеного дерева и к тому же неплотно, с просветами между досками.

О дорогая моя маленькая Бетси, как неуютно будет внутри него твоему столь хрупкому телу!

Я уткнулась головой в холодную грудь дочери и разразилась рыданиями.

Но вскоре сквозь слезы я услышала, что ко мне как будто бы кто-то обращается.

Я подняла голову.

На пороге стояла старуха.

Я узнала ее; это она в общине проводила ночь у ложа умершего.

— Да пребудет с вами Господь, добрая женщина! — сказала мне она.

— Хорошо, хорошо! — прервала я вошедшую. — И что дальше?.. Вы же знаете, я бедна и не смогу дать вам милостыню.

— Я пришла вовсе не милостыню у вас просить, добрая женщина: я пришла завернуть в саван вашу дочь.

— Вы? Завернуть в саван мою дочь?

— Ну, конечно! Мне за это заплатили, а если деньги получены, надо приниматься за дело.,

— Но кто же вам заплатил?

— Господин пастор. Пастор! Опять пастор!

— Но почему он в это вмешивается? — воскликнула я.

— Дело вот в чем: так как вы у него живете…

— О да, к несчастью… Я это знаю!

— Так вот, он боится…

— Боится? За кого?

— За жену и детей.

— И чего же он боится?

— Заражения.

— Заражения?

— Да, ведь мисс Элизабет, вы хорошо это знаете, умерла от заразной болезни; так что пастор по чьему-то совету решил похоронить вашу дочь без промедления, а затем сжечь все вещи, какими она пользовалась.

— Похоронить мою дочь без промедления! Сжечь все вещи, какими она пользовалась! Что это вы такое говорите?

— Говорю правду. Болезнь у нее была заразная, а доказывается это уже тем, что корова, дававшая молоко для вашей дочери, сдохла, а вторая корова заболела. Так что надо поторопиться с погребением вашей дочери, чтобы зараза не распространилась по всей деревне.

Я перевела взгляд на это тело, словно хранимое божественным дыханием: утратив красоту жизни, оно обрело красоту смерти.

— О Боже мой, Боже! — вырвалось у меня. — Неужели же люди так и будут преследовать меня до самого конца?!

— И к тому же, — продолжала старуха, — этот достойный господин Драммонд (так звали пастора) — да хранит его Господь! — поторопился отправить подальше отсюда свою жену и сыновей.

— Где же они?

— Не знаю; быть может, в Милфорде или в Пембруке, куда он их отослал, опасаясь заразы. Бедная госпожа Драммонд, она так любит своих детей, что умерла бы, если бы потеряла одного из близнецов!

— Она не умрет, ведь я не умерла, — возразила я. — Ладно, идите!

— Но я пришла завернуть тело вашей дочери в саван…

— Вы пришли завернуть тело моей дочери в саван, хотя вам сказали, что она умерла от заразной болезни?

— Разумеется.

— Так что же сами вы не боитесь заразы?

— То-то и оно, что боюсь.

— Тогда почему же вы подвергаете себя опасности?

— Потому что это мое ремесло, добрая женщина.

— Скверное у вас ремесло, если оно вынуждает вас подвергать себя такой опасности! — заявила я не без насмешки.

— Что вы хотите, — смиренно отозвалась старуха, — ведь надо же как-то жить.

И она подошла к кровати моего ребенка. Но я встала между ней и телом Бетси.

— Благодарю вас, бедная женщина, — сказала я ей, — за то, что вы хотели позаботиться о моей дочери, хоть и не бескорыстно; но никто, кроме меня, не коснется моей дорогой мертвой девочки.

— Но господин пастор заплатил мне.

— Скажите ему, что вы выполнили вашу погребальную работу, и деньги, которые вам была даны, останутся при вас.

— В таком случае, все к лучшему… К вашим услугам, добрая женщина.

— Прощайте! Старуха ушла.

Итак, это пастор заставил выкопать могилу; это пастор заказал гроб; это пастор прислал женщину, чтобы она подготовила умершую к погребению; это пастор торопил с похоронами — и все это из опасений за здоровье жены и детей.

Удивляло меня и то, что оба эти злые близнецы с таким равнодушием отнеслись к смерти моей дочери.

Что я видела все яснее во всем происходящем, так это то, что меня принуждали расстаться с дочерью на день раньше, чем я предполагала.

Если бы я попыталась бороться за то, чтобы дорогая мне покойница оставалась у меня в доме еще сутки, мне воспротивилась бы вся деревня.

Так что я начала обряжать умершую.

Я расчесала ее прекрасные длинные волосы и расположила их справа и слева вдоль тела.

Они протянулись ниже колен.

Я скрестила руки Бетси на ее груди.

Выбрав в шкафу самую тонкую из оставшихся у нас простынь, я начала зашивать саван с ног, чтобы видеть дорогое лицо как можно дольше.

Приблизившись к лицу Бетси, я остановилась.

Я не хотела лишать себя возможности видеть это ангельское личико до самой последней минуты.

Впрочем, мне надо было сделать кое-что другое.

Я взяла подушку, с детства служившую Бетси, и положила ее в гроб.

По крайней мере, теперь ее голова будет покоиться на мягком.

Затем, взяв Бетси на руки, я уложила дочь на ее последнее ложе.

Господи Боже мой, почему это последнее ложе столь узко, что в нем не найдется места для двоих?!

В это мгновение в комнату вошли ризничий и столяр.

— Вы знаете, что похороны назначены на одиннадцать? — спросил ризничий.

— Нет, не знаю, — откликнулась я, — однако делайте то, что считаете нужным.

Ризничий вышел, а столяр остался.

— Что еще вам нужно? — спросила я.

— Я пришел заколотить гроб, — объяснил он.

— К чему такая спешка?

— Через четверть часа нужно будет отнести тело в церковь.

— В таком случае действуйте.

Я поцеловала дочь в ледяные губы и снова принялась зашивать на ней саван.

Дойдя до глаз Бетси, я поцеловала их в последний раз и завершила скорбную работу.

Покрывало вечности легло на лицо моей дочери.

Я пошла лечь на кровать Бетси, на то место, где она лежала, вместиться в то углубление, которое оставило в постели тело моего ребенка.

— О зараза, зараза! — вырвалось у меня. — Если ты так страшна, так жестока, так неумолима, почему же не берешь меня, почему не укладываешь в фоб рядом с моей дочерью?!

Прозвучал первый удар молотка, я пронзительно закричала и бросилась к изножью кровати.

— О, смилуйтесь, друг мой, смилуйтесь! — умоляла я. — Подождите еще хоть одну секундочку! Подождите!

У столяра достало благочестия подождать.

Я встала на колени и еще раз, теперь уже через саван, поцеловала глаза и губы моего ребенка; затем, откинув голову назад, заламывая руки и закрывая ладонями уши, я заняла на кровати место, только что покинутое мною.

— А теперь действуйте, — сказала я столяру. Зазвучали равномерные удары молотка.

Нет, нет, нет, Пресвятая Дева Мария страдала не больше, чем я, когда она слышала удары молотка, прибивавшего ее сына к кресту.

Тщетно закрывала я ладонями уши, до боли сжимая голову, — я слышала каждый удар, и мне казалось, что каждый удар вбивает гвоздь в мое сердце.

Но вот удары прекратились.

Я обернулась: работа гробовщика была завершена; столяр рукавом вытирал пот со лба.

Однако час настал. Зазвучал церковный колокол. Вошли два носильщика.

— Где это? — спросили они. Столяр указал им рукой на гроб.

Мне хотелось отсрочить минуту, когда вынесут из дома тело моего ребенка.

— Почему не пришел пастор? — спросила я.

— Он ждет тело в церкви, — ответили носильщики и, взяв гроб, поставили его себе на плечи.

— Удивительное дело! Гроб-то не тяжелый! — воскликнули они. — Не всегда приходится выполнять такой легкий труд.

Они спустились по лестнице. Я последовала за ними.