Мир как тайна, как неведомое. Путь в неведомое

«Все особенное, все необыкновенное казалось мне вестником иного мира и приковывало мою мысль... Но мысль моя всегда бывала окрылена воображением, которое позволяло забегать ей вперед и затем уже двигаться по намеченному следу. Неведомое было для меня не неизвестным обычным, а скорее, наоборот, известным, но необычным явлением... Неведомое питало ум, а все не удивляющее, не вызывающее удивления представлялось какой-то сухой мякиной, не содержащей питательных веществ»...

«То, что в мире есть неведомое, было, как я воспринимал, не случайным состоянием моего, еще недоведавшего, ума, а существенным свойством мира. Неведомость — жизнь мира. И потому мое желание было познать мир именно как неведомый, не нарушая его тайны, не подглядывая за ней. Символ и был подглядыванием тайны. Ибо тайна мира символами не закрывается, а именно раскрывается в своей подлинной сущности, т. е. как тайна. Прекрасное тело одеждами не сокрывается, но раскрывается, и притом прекраснее, ибо раскрывается в своей целомудренной стыдливости» [с. 158].

Необычное как проблема, как тайна

«Необычное, невиданное, странное по формам, цветам, запахам или звукам, все очень большое или очень малое, все далекое, все разрушающее замкнутые границы привычного, все вторгающееся в предвиденное было магнитом моего — не скажу ума, ибо дело гораздо глубже, — моего всего существа... Это была жажда знать, упиться познанием тайны... Природа, во всех ее сторонах, во всех событиях своей сокровенной жизни — она одна держала меня в плену» [с. 159-160].

Отношение к необычному как проблеме, как к неизведанному составляет само по себе открытке,... Когда в исследованиях различных форм и типов творчество оценивается по оригинальности его результатов, т. е. тоже необычности, непохожести на стандартные, обычные, традиционные рёшеция, то начало этой оригинальности положено уже выделением и обнаружением, а не только созданием необычного. Начинается с того, что оно притягивает... Это еще не интеллектуальное, а скорее эмоциональное исследовательское отношение. Это не отношение к «новому», но именно к необычному, понимаемому, воспринимаемому и переживаемому как необычное... Которое «потрясает», вообще «ведет себя вызывающе»... выступает как «тайна»...

«1де есть отступление от обычного — там ищи признание природы о себе самой. И с раннейшего детства я был прикован умом к явлениям необычным» [с. 160].

Примеры: Поющие пески, пещеры с нависающими сталактитами и торчащими снизу сталагмитами, гейзеры, время от времени воздымающие фонтаны своих вод,., ядовитые и ароматические растения и т. д., и т. д.

Особенно привлекали внимание Павлика статьи в «Природе» о великанах и карликах, о метеоритах и об уродствах.

«Физическое уродство, безумие, яды, губительные болезни, всевозможные разрушительные силы естества — все это казалось неизъяснимо интересным и влекущим; если где, то тут уж наверняка природа проговаривается, — думалось мне. Она скрывается, молчит или шутит, играет со мною, чтобы пробудить меня к деятельности, и она хочет быть познаваемой мною. Но иногда она поощряет, как будто нечаянно приоткрыв свои завесы. Таковы уродства... Каждое из таких уродств зияло передо мною как метафизическая дыра из мира в иное, первоосновное бытие...» [с. 160-161].

«Вот именно там, где спокойный ход жизни нарушен, где разрывается ткань обычной причинности, там виделись мне залоги духовности бытия...» [с. 162].

Сказки

«Весь мир был сказкою, в одних местах притаившеюся, в других — открытою. Но и там, где сказка мира казалась спящей, я видел притворство: глаза ее были приоткрыты и сквозь ресницы высматривали ожидательно... Родители всячески отделяли меня от мира сказок... Такова была программа — воспитать ум чистым от пережитков человеческой истории, прямо на научном мировоззрении» [с. 162].

Фокусы привлекали мое воображение... Я знал, как делается фокус, подобно тому как я знал, почему происходит известное явление природы; но за всем тем и в фокусе и в явлении природы виделось мне нечто таинственное, которое не могли разрушить никакие уверения старших. Самая видимость чудауже была чудесна...» [с. 167]... «Фокус есть вовсе не так «просто», как думают старшие (!), прием подражательной магии, ибо вся магия, в конце концов, сводится к посылаемой волевой волне, к концентрации ее известными ритуалами и к произведению мнимости — поэтическому, живописному, скульптурному, драматическому, хореографическому и т. п. — того чуда, которое ждется и ищется» [с. 168].

То есть дело не в фокусе как таковом, но также в тех ритуалах, которые обеспечивают определенную символизацию представляемого и специальную настроенность («установку») воспринимающего, ожидающего чуда.

Без этой ритуальности и без этого ожидания нет драматизации.., поэзии личностного сотворчества.

«Я быстро научился жить двумя умами: на поверхности — умом взрослых, приняв с легкостью законы логики, а в глубине — умом своим — детским... Я чувствовал, не следует говорить о другом, о моем понимании мира вслух, и замалчивал его как тайну своей души... И я казался «ученым», будучи внутри «магом». Однако это было не притворством, а своеобразною стыдливостью и умственным приличием» [5, с. 172].

Эти два типа мышления, вероятно, составляют одновременно две его обшие формы — научно-логическую и художественно-творческую («немножко» магическую) — личностную, выражающуюся так же, как внутренняя тайна.

Тень

«Тень, то удлиняющаяся, то становящаяся короткой, искажающая и гримасничающая, вытягивающая то нос, то ухо, разве она не воспринимается как самостоятельное таинственное существо?.. В тени чуялся мне какой-то двойник человека, какая-то его составная часть, в нем или при нем содержащаяся, но им не управляемая, имеющая в нем не подчиненную его воле силу и источник движения, а потому встающая как призрак безумия. И у вещей — свои двойники, вкрадчивые, бесшумные, нарядные тени».

«Зеркальное _ отражение тоже казалось двойником. Двойник зеркальный повторяет меня; но он только притворяется пассивным моим отражением, мне тождественным, а в известный момент вдруг усмехнется, сделает гримасу и станет самостоятельным, сбросив личину подражательности. Кажется естественным, а таково ли на деле — большой вопрос: это-то и страшно. А разве мы не знаем физического объяснения, как происходит зеркальное отражение? Разве мы не слыхивали об отражении света?..

...ведь в гаданиях с зеркалом так и получается — вместо отражения появляются другие образы, и мистический трепет переходит в подлинный ужас... И не это ли предчувствие, а также и прямое знание сделали зеркало у китайцев священным предметом?» [5, с. 174—175].

Подобно этому, в некоторых видах практической психологии и одной из форм терапии (и самотерапии) является использование зеркала, включающее возможность

представления себя как своего двойника, которого можно спрашивать, наставлять и с которым можно вести диалог.

Физический мир как тайна

«Итак, мое отношение к миру было таково: физическое в мире, физико-механическое есть лишь одна из сторон мира, но отнюдь не все... В глубине же физического лежит тайна, физическим полуприкрывающаяся, но совсем — не физическая...» [5, с. 175].

Предсказания (предвидение, пророчества, гадания)...

«Гофман (в его "Житейской философии Кота Мура") описывает фокус предсказаний, исходивших из стеклянного шара, который висел в пустой комнате. Предсказания же давались девушкой-сомнамбулой, с передачей звука ее голоса этому шару посредством труб... Гофман пишет: "Людей больше удовлетворяет смертельный ужас, чем естественное объяснение того, что кажется им призрачными: им мало этого мира, они хотят видеть еще кое-что из другого мира, не требующего тела для того, чтобы быть открытым"» [5, с. 176].

Первые научные опыты

«... Я относился к научным опытам еще более волнительно, чем к фокусам... Папа пускал ртом кольца из сигарного дыма, иногда нанизывая несколько колец одно в другое. И обращал наше внимание на подобные же кольца, вылетающие из паровозной трубы. Я видел, как упругою лентою медленно пульсируют эти кольца, то сжимаясь, то расширяясь... Но соображал и то что ведь дым — дым, почти ничто. И, следовательно, упругость тут зависит вовсе не от вещественности, а от чего-то другого, от внутренней жизни... Это — особая сила, она и производит видимость грубого материального механизма» [5, с. 177].

Огонь без тепла. Тепло без огня. Свет без тепла

«Папа приливал к воде в пробирке серной кислоты. Вода согревалась. Без огня согревается: следовательно, тепло вовсе не непременно от огня... Оно рождается самопроизвольно, независимо от огня.

Но тогда огонь — может быть без тепла? Папа подтверждал, что свет моих любимых фосфоресцирующих веществ и свет ивановских червячков почти что не имеет теп-

лового действия...» [5, с. 177]. «Но вот, следовательно, распалась причинная связь. Свет — сам по себе, тепло — само по себе» [5, с. 178].

Вот так в детстве рождаются проблемы. При этом представление о неизменности природы... «Что есть, что кажется? Только внутренним смыслом нащупывается живое таинственное есть природы. А все остальное — кажется, маски и обличия, принятые на себя жизнью».

«Все эти и другие подобные явления воспринимались с острым чувством удивления, потрясали, волновали ум, возбуждали чувство таинственного» [5, с. 179].