Глава девятая. Есть на свете такая река – Она

Есть на свете такая река – Она. Неприметная, несудоходная. Спроси о ней у человека, живущего в Центральной России, да и поближе – на Урале, в Западной Сибири, – пожмет тот человек плечами. Зато забайкалец, бронзоволицый бурятский арат, пасущий стада свои на ее переменчивых берегах, обязательно скажет о ней доброе слово: есть вода – есть жизнь. В диких пустынных местах течет она, то пересыхает в знойные месяцы, то после ливней, теплой водой размывающих вечные снега вершин, разливается неожиданным паводком.

Там, где ход реки надежен, где леса подступают к берегам, притулилась деревня Онинский Бор.

Среди сосен, окруживших ее, 27 августа 1830 года появились странные, пестро одетые мужчины, которых охраняли солдаты и буряты, вооруженные луками. Вспыхнул костерок, выстроились в два ряда войлочные юрты, примостились в тени деревьев телеги с разного рода имуществом – ящиками, сундучками, мешками. И в деревне заговорили: «Государственных привели»...

Издавна в характере сибиряка есть черта: хоть чем-нибудь помочь человеку в пути – зимовье ли, построенное в тайге, где всегда есть про запас для случайного «ночевщика» и сухие дрова, и чаю щепотка, и соли горстка; подоконничек ли, прилаженный с улицы, полочка, на коей оставляют для случайного же беглого каторжника или бродяги краюху хлеба да молока кринку. Но жители Онинского Бора держались от «государевых недругов» поодаль. Не потому, что сердца у них были черствее, чем у других, а потому, что странный бивак этот был окружен охраной.

Распоряжался обедом в тот день барон Розен. С юношеских дней, едва выйдя из кадетского корпуса в гвардейские офицеры, он проявил себя как умелый провиантмейстер и во время перехода декабристов из Читы в Петровский Завод кормил на привалах обедом свой отряд и мчался вперед для «заготовления к следующему дню». Раз в несколько дней устраивали отдых – дневку, и в Онинском Бору выпал именно такой случай. Этот день принес барону Розену неожиданный сюрприз.

«Я провел целый день с товарищами, – рассказывает он, – стоял в одной палатке с братьями Бестужевыми и Торсоном: они, как бывшие моряки, приготовили себе и мне по матросской койке из парусины, которую подвешивали к четырем вбитым кольям, так что мы не лежали на земле.

После обеда легли отдохнуть, но я не мог уснуть. Юрты наши были поставлены близ большой дороги, ведущей в лес, через мостик над ручьем. Услышав почтовый колокольчик и стук телеги по мостику, выглянул из юрты и увидел даму в зеленом вуале. В мгновение накинул на себя сюртук и побежал навстречу. И. А. Бестужев пустился за мною с моим галстуком, но не догнал; впереди пикет часовых бросился остановить меня, но я пробежал стрелою; в нескольких десятках саженей от цепи часовых остановилась тройка, и с телеги я поднял и высадил мою добрую, и кроткую, и измученную Annete. Часовые остановились; в первую минуту я предался безотчетной радости, море было по колено; но куда вести жену? Она едва могла двигаться после такой езды и таких душевных ощущений. К счастью, пришел тотчас плац-адъютант Розенберг, который уведомил, что получил предписание от коменданта поместить меня с женою в крестьянской избе и приставить часового. Вопросы и ответы о сыне и о родных длились несколько часов».

Но Анну Васильевну с нетерпением ждали и товарищи ее мужа: в одних приезд ее родил надежду на скорое соединение с женами, в других желание порасспросить о родных и близких, о Петербурге, о Москве. Лепарский не спешил отправить ее вперед, разлучив с мужем, как сделал это с другими семьями, ей предстояло свершить остаток пути до Петровского вместе с декабристами. Время в разговорах и нежных объятиях, воспоминаниях, слезах летело неприметно, и эти часы, проведенные под охраной в бревенчатом крестьянском доме, может быть, стали самыми короткими и самыми пронзительными в жизни Розенов. Но походный быт потребовал барона вернуться к своим заботам, вспомнить, что он сегодня «хозяин».

«Мне надобно было отпустить ужин товарищам, жену уговорить зайти к Е.П.Нарышкиной (из-за недуга ей разрешено было двигаться с отрядом.— М.С). Лишь только приблизился к юртам, как с восторгом встретили меня – товарищи были счастливы моим счастьем, обнимали меня: Якубович целовал мои руки, Якушкин вскочил в лихорадке, он ожидал свою жену вместе с моею, каждый по-своему изъявлял свое участие. Меня не допустили до кухни, другие справляли мою обязанность. Я хотел угостить жену артельною кашею, но Давыдов предупредил меня и из своей смоленской крупы на бульоне сварил для нее такую кашицу, какой лучший повар вкуснее не сварит. На другой день после обеда я выступил с моим конвоем и с котлами; жена моя догнала меня в почтовой повозке; весь переход я провожал ее пешком и беседовал с нею. Я не хотел присесть, потому что дал себе слово дойти пешком до Петровского (барон Розен нередко давал сам себе слово по какому-нибудь поводу и честно это слово держал: так, будучи страстным игроком, азартным, как многие его товарищи – гвардейские офицеры, он, готовясь сделать предложение Annete, дал себе слово не брать в руки карты и не влезать в долги – и свято выполнял это слово добрые полвека, до конца дней своих– М.С).

Дело это было не важное, однако в нескольких местах представлялись затруднения: конвойные мои часто приседали на телеги, возившие провизию и посуду. Приехали к широкому ручью без моста, они остановились и предложили мне сесть. «Нет, братцы, спасибо! поезжайте вперед, я перейду», – благополучно прошел по воде в полсажени глубиною; на десятой версте вся одежда и белье на мне обсушились. В первые дни жена моя могла пройти со мною не далее версты, а через неделю, когда приблизились к Селенге, она ходила уже по шести и более верст... Одну ночь привелось ей ночевать в бурятской юрте; там читала она полученные письма от сына и родных. Ночлег этот понравился ей всего более оттого, что прямо над головою виднелось сквозь отверстие дымовое, звездное небо».

Некоторые жены моих товарищей стали

также прибывать в добровольную ссылку.

С благоговением и глубоким уважением

вспоминаю я имена их. Достойные женщины исполнили долг супружеской верности с героическим самоотвержением. Большею частью молодые, красивые, светские, они отказались добровольно от обаяний света, от отцов, матерей и пришли за тысячи верст влачить дни свои в снегах Сибири на груди своих злополучных мужей.

Декабрист Н.И. Лорер