Интерпретация

Любой психологический анализ предполагает умение стро­ить умозаключения, интерпретировать. Это всегда вербальный и сознательный акт, нацеленный на осознание ранее бессозна­тельного материала. Можно предположить, что аналитику нуж­но быть весьма наблюдательным, иметь развитую речь и доста­точные интеллектуальные способности. Однако интерпретация не является чисто интеллектуальной процедурой. Даже блестя­ще сформулированная и точная интерпретация, если она вы­сказана несвоевременно и не принята клиентом, является со­вершенно бесполезной. Поэтому юнгианские аналитики в целом редко обращались к методологии интерпретации, делая акцент на спонтанности и больше полагаясь на интуицию. Все же мож­но выделить несколько характерных моментов юнгианского взгляда на этот вопрос.

Прежде всего, история показала, что бессмысленно верить в целительную силу инсайта, на которую уповал Фрейд. Он счи­тал, что инсайт расчищает дорогу здоровью от завалов бессоз­нательного. Опыт поведенческой терапии показал, что возмож­ны позитивные поведенческие изменения без всяких инсайтов. И часто инсайты не ведут к необходимым поведенческим изме­нениям. Простого вербального акта аналитика, даже весьма ис­кушенного в психоаналитической теории, недостаточно, чтобы помочь клиенту интегрировать чувства и разум. Непринятая ин­терпретация скорее будет усиливать их расщепление и работать на руку сопротивлениям. Поэтому прежде всего она должна быть «эмоциональной» — неразрывно связанной с общей атмосфе­рой анализа. Интерпретация свидетельствует о том, что анали­тик присутствует, слушает, старается помочь. Она дает поддер­жку клиенту, показывая, что в его переживаниях нет ничего неразумного, глупого или плохого, что они в принципе понят­ны и интересны другим людям. Психоаналитик Кохут считал, что она является инструментом интернализации эмпатического понимания аналитика. Именно эмоциональное содержание, а не само слово приводит ее в действие. Ведь интерпретация вос­принимается как мнение аналитика о клиенте лично. Посколь­ку аналитик — особенный человек, чье мнение небезразлично, значимый другой, то каждому его слову придается большой вес. Здесь не должно быть спешки и навязывания. Интерпретация не должна казаться чем-то чужеродным и лишним. Ее задача - установить стабильное позитивное отношение и породить на­дежду на исцеление. Так что рациональный, «солярный» эле­мент следует уравновесить «лунным», чтобы Эрос и Логос рабо­тали в паре.

Винникотт уподоблял интерпретацию переходному объек­ту. Переходный объект функционирует в качестве посредника между внешней и внутренней реальностью. Он необходим для психического развития любого человека не только в качестве временного заместителя первичного объекта, но как основной инструмент творческого освоения мира. Его главное свойство состоит в том, что он одновременно дан ребенку извне и как бы придуман, изобретен им самим. Ребенок находит его как раз в тот момент, когда готов перенести на него свои фантазии, чув­ства и потребности. Успешная интерпретация обладает тем же качеством синхронности. Она появляется в тот момент, когда уже почти осознана клиентом, близка к порогу его сознания. И она произносится так, чтобы клиент пережил ее как свое соб­ственное открытие, как свое откровение. Опасно, когда к ней относятся как к своего рода герменевтическому упражнению, и пациент только убеждается, насколько проницателен анали­тик или насколько он всезнающ и мудр. Интерпретация долж­на оставлять место для творческой активности самого клиента и внушать ему уверенность в своих силах. Лишь тогда она будет стимулировать, а не блокировать его фантазию и способство­вать развитию символического отношения к миру. Поэтому обязательными знаками успешной интерпретации является ожив­ление клиента и появление нового значимого материала.

Очень ценным является совет Юнга избегать чрезмерной концептуализации и оставаться как можно ближе к самому интерпретируемому образу. Образы сами просят понимания и истолкования. Каждый образ окружен сетью значений и смыс­лов. Искусная интерпретация раскрывала бы этот психологический контекст каждого образа, каждого переживания, не под­меняя его концепциями и абстрактными понятиями. Только при этом условии будет происходить продуктивный диалог созна­ния и бессознательного и удастся избежать подавления связан­ной с фантазией активности души. Ведь именно подавление образов, с юнгианской точки зрения, — главная причина многих психических расстройств. Конечно, в психологии, как и в дру­гих науках, мы не можем обойтись без абстрактного мышления и структурной четкости изложения идей, но в реальном лече­нии гораздо большую роль играет эмоциональный, образный контекст происходящего. Так что всегда лучше действовать осторожно и придерживать свои гипотезы до того момента, когда клиент будет готов их воспринять или когда его переживания сами не обнаружат скрытый в них смысл и не объяснятся сами собой, например благодаря тому, что клиент скажет позже. Кро­ме того, аналитику нужно пытаться разговаривать с клиентом на его языке и формулировать интерпретации, совместимые с его мировоззрением. В анализе нет задачи «переделать» дру­гого человека или дать ему образец «правильного» способа жиз­ни и мышления. Психологическая мифология ни чуть не лучше любой другой, поэтому не за чем навязывать ее клиенту. Юнгианский подход к интерпретации состоит том, что она должна помочь клиенту уловить свои образы, чувства и фантазии, в некотором смысле помочь ему довериться им и позволить им расшириться, чтобы они обогатили его сознательную жизнь.

В некоторых случаях необходимо осознанно «жертвовать» интерпретацией. Причина в том, что для ее «переваривания» тре­буются достаточно стабильные и сохранные функции Эго. Но для достижения этого условия нужен значительный прогресс в лечении и иногда много времени. До той поры аналитику при­ходится действовать осмотрительно и просто «воплощать» об­раз, в проекции которого на другого человека клиент нуждается. Сами отношения с аналитиком тогда возьмут на себя функции интерпретации. Конечно, не следует думать, что аналитик толь­ко интерпретирует. Его задача не сводится только к выдаче разъясняющих заключений. Кроме того, есть много других ви­дов его вербальной активности. Несколько сеансов, на которых он задал всего пару вопросов, могут быть продуктивнее сеанса с неудачной, несвоевременной интерпретацией. Большинство его вмешательств направлено на поддержание диалога и созда­ние фона, на котором могут раскрываться переживания клиен­та. А в аффективно заряженные моменты сеанса перед анали­тиком стоит задача сохранения и удерживания, требующая специальных навыков. Но в каком-то смысле даже обычные вопросы, реплики и «гм» или «ага» содержат элемент интерпре­тации. Поэтому иногда аналитики делят интерпретации на поверхностные и мутационные. В первом случае мы фактически имеем дело с акцентированным переформулированием слов клиента или с комментарием, констатирующим очевидное, но упущенное им смысловое содержание. Такие действия анали­тика носят не глубокий характер и больше служат поддержанию направления и темпа процесса лечения в целом. Во втором слу­чае в результате интерпретации происходят важные сдвиги. Ино­гда достаточно легкого, но приложенного в правильном месте уси­лия, чтобы наконец сдвинуть с места тяжелый груз. Мутационные интерпретации отмечают поворотные точки анализа.

Содержанием полной интерпретации является описание доминирующего комплекса, сопротивления и системы защит, удерживающих этот комплекс в бессознательном. Она должна охватывать три времени: прошлое, настоящее и будущее. Про­шлое — это генетический аспект, позволяющий установить, в силу каких причин у клиента сформировался этот комплекс, какие факторы внесли в него вклад и почему возникла необхо­димость вытеснять и подавлять эти содержания, чувства и аффекты. Уровень настоящего — это проявления этого ком­плекса в теперешней жизни, трудности в межличностных от­ношениях и конкретные эмоциональные проблемы. Сюда также относятся проявления комплекса «здесь и теперь» в ситу­ации переноса-контрпереноса. Аспект будущего связан с про­гнозами и проспективными элементами внутри комплекса - содержащимися в нем возможностями и потенциалами разви­тия, которые предстоит привнести в сознание. Сопротивление и систему защит также следует раскрывать на этих трех уров­нях. При этом нет задачи преодолеть или уничтожить эти за­щиты. Они являются частью нашего здорового психического функционирования. Никто не может без них обойтись. Поэто­му желательно их интерпретировать только тогда, когда кли­ент не останется в результате слишком уязвимым. Наконец, комплекс и система зашит имеют как личное содержание, так и архетипическое ядро.

В силу этого комплекс должен затрагивать и аналитика. По­этому в качестве критериев успешной интерпретации в юнгианской литературе называется ее аффективный характер. Кор­ни аффекта должны лежать в бессознательном аналитика. Именно из-за бессознательного эмоционального вовлечения рождается то качество глубины, которое и создает действенность интерпретации. Толкование не может идти только от ума. Вы­сказанное нейтральным, безучастным тоном, оно вряд ли затро­нет клиента. Переживания клиента должны стать лично значи­мыми для аналитика, резонировать с чем-то внутри него. Глубокая интерпретация — это всегда такое же важное событие для аналитика, как и для клиента; поэтому его слова сопровож­дает тот эмоциональный заряд, который как раз нужен для «энергетического усиления» поля анализа. И универсальный, архетипический характер материала, безусловно, вносит вклад в это усиление.

К завершенной интерпретации можно прийти лишь посте­пенно — потребуется долгий период анализа. И очень часто ана­литик способен на нее, лишь выйдя из-под огня переноса и контрпереноса, размышляя о клиенте ретроспективно во вре­мя перерыва в анализе. Понятно, что полное описание только какого-нибудь одного комплекса заняло бы целую монографию и потребовало бы значительных усилий. Можно понять, поче­му аналитику нужно так много лет подготовки и почему суще­ствует такое обилие юнгианской литературы. Но на практике такая окончательная интерпретация в полном объеме, конеч­но, является идеализацией и не нужна ни клиенту, ни терапевту. Скорее, цель подготовки аналитика — развить чувствительность к метафорическим пространствам, окружающим разные комп­лексы. При этом в силу типологии и личной истории каждый аналитик неизбежно будет лучше замечать в клиентах то, что близко ему самому. Одни терапевты питают особую любовь к объяснениям в терминах «инцеста и эдипова комплекса», дру­гие — в терминах «героического сценария и материнского ком­плекса», третьи предпочитают исследовать полярность архети­пов пуэра (вечного юноши) и сенекса (старика). Такие различия совершенно естественны и в юнгианской психологии даже при­ветствуются как отражение плюралистического взгляда на мир. Важно только, чтобы эти объяснения были близки языку само­го клиента и обладали способностью действительно что-то ме­нять в его душе. Пациент не должен принимать их только из-за тенденции к уступчивости или исключительно внешним обра­зом, выращивая что-то вроде аналитической персоны. В анали­зе нет задачи сделать из пациента психолога и загрузить его вся­кими психологическими теориями. Знание и понимание - разные вещи. Обилие познаний и всяких сведений не делает человека счастливым и не избавляет его от симптомов. Наши реальные проблемы носят эмоциональный характер. И наше самопознание есть живой процесс психической трансформации. Поэтому на практике гораздо полезнее передавать образные и символические контексты комплекса и избегать употребле­ния специальных терминов. Работу интерпретации можно срав­нить с майевтикой, сократовским искусством духовного родов­споможения. Она является средством поддерживать диалектическое напряжение, чтобы родилось что-то новое. Ее можно сравнить также с шаманскими практиками. Шаман от­правлялся в путешествие в верхний или нижний мир, чтобы найти и освободить плененную духами болезни часть души па­циента. Эффективная интерпретация также предполагает про­никновение в тонкий мир, населенный комплексами и архетипическими персонажами, чтобы вернуть назад отколовшиеся части души. Поэтому интерпретация переживается как магичес­кий ритуал, как психическое событие, привносящее нечто ценное в нашу жизнь, оживляющее, обогащающее ее, а также ком­пенсирующее что-то старое и мешающее.

Для мастерского владения этим инструментом необходимо различать виды интерпретаций и знать их возможности и огра­ничения. Можно выделить по крайней мере три пары противо­положных видов:

1) интерпретация на объективном и субъективном уровне;

2) редуктивные и проспективные интерпретации;

3) интерпретации переноса и контрпереноса.

В отношении первого пункта начинающим аналитикам ре­комендуется использовать субъективные интерпретации толь­ко после объективных. Последние относятся больше к внешним и очевидным аспектам в жизни клиента. Субъективный же уро­вень адресуется к интрапсихической реальности клиента, осо­бенностям его внутреннего мира. То есть в первом случае мы рассматриваем проблему как нечто интроецируемое, а во вто­ром — как проецируемое изнутри на внешний мир. Часто в психоанализе и психотерапии признают только интерпретации на объективном уровне. Мы привыкли считать проблемы клиен­та, например, последствиями травматических эпизодов его жиз­ни, результатом воспитания в детстве или отношений с близкими людьми. И мы пытаемся помочь ему разобраться в сложившейся ситуации, предполагая ее реальность и актуаль­ность для клиента в том виде, в каком он ее излагает. Огромной заслугой юнгианской психологии является демонстрация того, что эти описания, в сущности, относятся к тому воображаемо­му миру внутри клиента, в котором и протекает его психическая жизнь. Психика не только формируется факторами окру­жающей среды, но и развивается из своих собственных источников, обладая определенной автономией и способнос­тью к саморегуляции. Поэтому, например, недоброжелатели клиента отражают его собственные теневые проекции, а партнеры по браку — проекции Анимы или Анимуса. Выбор после­довательности интерпретаций продиктован тем, что клиенту в начале необходимо увидеть ситуацию более объективно, та­кой, какова она есть на самом деле, ослабив свои аффективные искажения. Иначе может возникнуть опасность «затуманива­ния», ухода от реальной ситуации в мир фантазий, которые имеют только слабую связь с конкретными жизненными зада­чами и не способствуют облегчению страданий. В практике Юнга, однако, было много примеров субъективных интерпрета­ций, даваемых с ходу. Для некоторых людей, погруженных в на­сыщенную внутреннюю жизнь, они могут быть полезнее рассуж­дений о возможных объективных обстоятельствах их внешней ситуации. С другой стороны, если принимать в расчет принцип компенсации, то интерпретация на объективном уровне допол­няла бы и корректировала доминирующую установку таких лю­дей. Очевидно, в этом вопросе полезна гибкость и ориентация на то, в каком направлении идут ассоциации самого клиента.

Говоря об интерпретациях второго типа, можно использо­вать сравнение с деревом. Редуктивные интерпретации подоб­ны его корням в земле, а проспективные тем плодам, которые оно должно принести, или его предназначению в целом. Опять же в начале лучше давать редуктивные интерпретации. Напри­мер, работая с семейными проблемами клиента, можно выяс­нить его стремление к власти, страх зависимости и даже проследить его теперешнюю ситуацию и найти ее истоки в нарушенных детско-родительских отношениях в его личном про­шлом. После ясного и исчерпывающего разбора всех этих редуктивных моментов можно обратить его внимание на то, что, возможно, он учится устанавливать отношения с противополож­ным полом, ищет для себя адекватную модель мужественности и стремится к подлинной близости. Игнорирование этой вто­рой проспективной части делало бы картину слишком мрачной и могло бы превратиться в одностороннее и примитивное патологизирование клиента. Наше восприятие других людей часто имеет это профессиональное искажение. Психологу и особен­но психиатру очень легко поставить диагноз и увидеть в пове­дении пациента всевозможные психические отклонения. Мы можем стать пленниками архетипической ситуации лечения. Частично эти образы индуцированы бессознательным пациен­та, чтобы пробудить эмпатию и сострадание терапевта, но час­тично они приходят из собственного бессознательного анали­тика, являясь компонентами его персоны или тени. Они могут мешать лечению, вызывая искусственную инфантилизацию и патологизацию клиента, препятствуя выходу на сцену образов его здоровья и целостности. Исторически именно этот от­каз смотреть на человеческую душу через призму болезни при­вело к расхождению Юнга и Фрейда, а впоследствии к рожде­нию всего гуманистического крыла психологии. Вопрос проспективной интерпретации не сводится к техническому трю­ку. Она зависит от нашей способности видеть лучшее в клиенте и вообще верить в людей. Кроме того, с юнгианской точки зре­ния это еще и вопрос понимания двоякой природы бессозна­тельного — оно и злой демон, доставляющий хлопоты, и ангел, приносящий спасение. Все же с проспективной интерпретаци­ей не следует торопиться, так как есть риск поощрять тем са­мым избегание темных и неприятных сторон. Возрождения не может произойти без смерти. Важно просто никогда не терять из виду этот другой, направленный на будущее аспект анализа.

По поводу третьего типа интерпретаций нужно вспомнить идею Мелани Кляйн, что отношения переноса присутствуют уже с первых минут анализа. Психоаналитики школы объектных отношений фокусируются именно на интерпретациях перено­са и считают уместным делать их чуть ли не с первых минут те­рапии. Не отрицая важности проекций при переносе, юнгианские аналитики, как правило, стремятся быть ближе к самому содержанию бессознательного материала. Иначе есть опасность сводить все происходящее в анализе исключительно к взаимо­отношениям с аналитиком. Навязчивая интерпретация переноса может провоцировать тревогу и только мешать процессу исце­ления. Конечно, все, что произносится в присутствии аналити­ка, имеет к нему некоторое отношение. Но сновидения и фан­тазии сами по себе могут представлять ценность для клиента. Символическое богатство их значений не сводится только к бес­сознательной картине отношений переноса. И, разумеется, было бы странным во всем разнообразии реакций, связанных с пере­носом, видеть только отражение отношений матери и младенца в первые месяцы жизни. В такой редукции нет принципиаль­ной ошибки. Но надо осознавать, что это всего лишь одна из метафор, описывающих аналитические отношения. Как и в лю­бых человеческих отношениях, в них потенциально проявля­ются все паттерны межличностного общения. Фактически все сказки, мифы и литературные произведения посвящены человеческим взаимоотношениям. Интерпретация переноса должна устанавливать смысловые связи между ситуацией в ана­лизе и этим более широким метафорическим контекстом, не­зримо включенным в происходящее, и исследовать его влияние. Более четкие указания на перенос связаны с образом аналитика в снах клиента или с прямыми высказываниями об аналитике. Но и в этом случае полезны осторожность и гибкость, потому что эти сигналы могут относиться не только к проекциям лич­ного содержания, но и к активизировавшимся архетипическим персонажам или к образу внутреннего целителя клиента.

Что касается интерпретаций аналитиком своих вызванных контрпереносом чувств, фантазий и сновидений, то они дела­ются им в самоанализе или на встречах с супервизором, чтобы в первую очередь лучше понять клиента и извлечь ценную ин­формацию о неосознаваемых процессах в анализе. У Юнга был случай, когда он непосредственно рассказал клиентке свой сон про нее и истолковал его так, что она поняла про себя нечто ценное. Конечно, такое поведение — скорее исключение, чем правило для аналитика. Он не должен занимать время клиентов рассказами о своих переживаниях, так сказать, «перетягивая одеяло на себя». Но сигналы контрпереноса, как будет показа­но в следующем разделе, играют важную роль в юнгианской психотерапии.