Экономика, основанная на знаниях

Концептуальная двузначность

На первый взгляд может показаться, что понятие экономики, основанной на знаниях, является подобластью экономики знаний. На самом деле это последнее понятие может рассматриваться как «экономика знания», в которой знание рассматривается как товар, как продукт, который может быть произведен, обменен, продан в соответствии с моделями экономической деятельности. В другом смысле знание рассматривается скорее как орудие, как всепроникающая демонстрация нематериальных инструментов, использование которых существенно для обеспечения наилучшего действия всех секторов экономики. Эти два значения можно различать, но не разделять, поскольку любой фактор экономики (а не только знание) обычно играет обе эти роли. Однако второй фактор, кажется, сам собой приходит в голову, когда речь идет об определении экономики, основанной на знаниях. Однако это различение было бы полезным, если бы мы могли опираться на достаточно ясное определение понятия самой экономики знаний, однако это не так, в чем легко убедиться, обозрев соответствующую литературу, авторы которой иногда скорбят об отсутствии ее явного определения (не рискуя, однако, предложить его), либо просто предлагают дескриптивный перечень признаков, обычно разный в разных публикациях. Несколько исторических соображений могут, вероятно, в какой-то степени прояснить дело.

Краткий исторический очерк

(a) От античности до современности

В тот период, который мы называем «классической античностью» (практически включавший греческую и римскую цивилизации), проводили различие между otium и negotium: под negotium понималась всякого рода экономическая деятельность, тогда как otium не имел отрицательного оттенка праздности, а обозначал статус человека, который имел возможность посвящать себя бескорыстным видам деятельности, таким как чтение, философия, поэзия, изящные искусства, математика, астрономия, целью которых было не производство чего бы то ни было, а просто удовольствие от «созерцания» и внутреннее обогащение собственной личности. Очевидно, только люди, принадлежавшие к зажиточным социальным слоям, могли пользоваться этой привилегией и даже считать неподобающим зарабатывать такой деятельностью деньги (вспомним анекдот о Евклиде, прогнавшем юношу, спросившего у него, как он мог бы получить прибыль от геометрии). Даже обучение первоначально включалось в этот круг – известно, что Сократ и Платон считали морально скандальной практику софистов, требовавших платы за свое преподавание. Здесь речь идет о чистом знании, очевидно чуждом всяких экономических интересов, но уже в античности прикладное знание (называемое техне, или «искусством») пользовалось большим уважением, потому что целью его было производство чего-то «на основе» надежного знания, а не просто практических навыков и тренировки. Здесь мы уже имеем пример основанной на знаниях производственной деятельности, у которой есть экономическая сторона (в качестве примеров такой деятельности в античных текстах чаще всего упоминаются медицина и архитектура). Это была, однако, очень маленькая часть античной экономики, так что последнюю нельзя считать в целом экономикой, основанной на знаниях. Культивирование занятий первого типа, напротив, считалось отличительным признаком свободных людей, полноправных граждан, принимавших участие в открытых обсуждениях по вопросам управления городом-государством. Фактически значительная часть содержания этих дисциплин (от философских дискуссий до поэтических сочинений и театральных пьес) касалась фундаментальных этических проблем, смысла жизни, наилучших способов управления общественной и политической жизнью. Они подпитывали идеи законодателей и политических лидеров, и поэтому им придавалось величайшее значение. Поэтому мы можем сказать, что это были общества, основанные на знаниях без существенной экономики, основанной на знаниях.

В Средние века заповедь христианской церкви запрещала рабский труд по воскресеньям и во время других религиозных праздников, а это потребовало определения такого труда, отличавшего его от свободного труда. Это различение было на первый взгляд социологическим, поскольку рабский труд был трудом рабов или людей, не пользовавшихся полноправным гражданством или «свободами», в то время как свободным трудом называлась деятельность людей, принадлежащих к высшему классу. Принимался во внимание и «обычный труд», которым занимались как рабы, так и свободные. Это обстоятельство ослабляло социологический характер критерия, так что было предложено более четкое определение: рабскими работами стали те, которые по существу выполнялись телом и предполагали физическое усилие, в то время как свободные работы выполнялись душой (мы сказали бы – разумом). Запрещались только первые, тогда как вторые разрешались, даже если выполнялись за плату.

Это различение отражается в формировании понятия свободных искусств. В Средние века, когда в Европе зародилось высшее образование и представители высших классов начали получать интеллектуальную подготовку для предстоящих карьер и религиозных обязанностей, им приходилось изучать семь «искусств» тривиума (грамматику, риторику и диалектику, или логику) и квадривиума (арифметику, геометрию, астрономию и музыку), прежде чем начинать собственно обучение в университете. Ясно, что эти «искусства» имели интеллектуальную природу и следовали по пути предметов, изучение которых считалось в античности существенным для свободного гражданина. Неудивительно поэтому, что позднее их назвали свободными искусствами и четко отличали от механических искусств, охватывавших все, что мы сейчас называем «бизнесом», в том числе производство материальных продуктов и услуг. Разделение этих двух областей воспринималось как имеющее первостепенное значение с социальной точки зрения: было немыслимо, чтобы представитель аристократии занимался механическим искусством, чем-то совершенно несовместимым с его достоинством. От позднего средневековья до раннего Нового времени количество профессий, требовавших интеллектуальной подготовки, значительно возросло: не только врачи и архитекторы, но также и судьи, нотариусы, церковные и гражданские должностные лица стали входить в класс богатых людей, экономическая сила которых поддерживалась специфической компетентностью, или знанием. Поэтому мы можем сказать, что в то время сформировалась некоторая форма экономики, основанной на знаниях, хотя основная доля знаний все еще была литературного, философского, теологического рода.

(b) Современная характеристика

Посмотрим теперь, с какого места выражение «экономика знаний» стало популярным (хотя и не впервые возникшим): в названии главы 12 книги Питера Друкера «Век прерывности» (Нью-Йорк, 1969), но этот же самый автор за три года до этого (в начале книги «Эффективный руководитель»* подчеркнул различие между работником физического труда (который работает своими руками и производит материально ощутимые продукты) и работником знаний (который работает головой и производит нематериальные продукты в виде идей, знаний и информации). Легко узнать в этом разделении многовековое различение рабского и свободного труда, исторически нагруженного убеждением, что рабский труд связан с телом, с материальностью, тогда как свободный труд связан с разумом, интеллектом, духовностью, а потому обладает гораздо более высоким достоинством. Нельзя отрицать, что это иерархическое разделение сохранилось до наших дней в самых разных культурах и что самой мягкой его формой является общепринятое различение «физического труда» и «умственного труда» (с неявным предположением что последний «выше» первого).

Подлинная новизна состоит в том, что и «физический работник», и «умственный работник» называются «работниками», что тоже явилось результатом исторической эволюции. Самый недавний фактор этой эволюции – последовательное утверждение сначала прав, а затем и достоинства «рабочего класса», характерные для реакции на «социальную несправедливость», сопровождавшую промышленную революцию. Социалистическая мысль и марксизм, за которыми последовали аналогичные тенденции с другими идеологическими и религиозными традициями, постепенно привели к инверсии культурной оценки фигуры работника. Всего несколько десятилетий назад было нормальным, что доктор, профессор, школьный учитель, адвокат, клерк, бизнесмен, торговец не хотел, чтобы его «смешивали» с рабочими, и даже внутри одной фирмы соблюдалось достаточно четкие различие между рабочими, служащими, сотрудниками, руководителями, которое проявлялось не только в уровне зарплаты, но и в ее названии (зарплата, жалованье, оклад, вознаграждение, не говоря уже о пышных наименованиях, таких как «гонорар», предназначавшихся для выплат юристам или представителям других «свободных профессий»). На практике все это еще не исчезло, но по крайней мере «прогрессивные» люди признают в принципе, что у всех работников одинаковое достоинство, независимо от конкретного вида выполняемой ими работы, так что они готовы сказать (особенно когда это подсказывается обстоятельствами): «Я тоже работник!».

(c) Профессионализация умственной деятельности

Сократ и Платон считали морально недостойным получать деньги за обучение; однако конкретная ситуация, уже в их время и во все большей степени в последующие времена, состояла в том, что многие люди «зарабатывали себе на жизнь» преподаванием, поскольку образование стало базовым условием высокого социального статуса, так что преподаватели стали настоящими профессионалами этого дела, которые могли получать деньги за свои услуги, когда предлагали их широкой публике или нанимались в семейство как наставники его детей (как Аристотель, когда был наставником Александра). Что же за товар могли они предложить в обмен за свое содержание? Это было знание, понимаемое не как практически ориентированное ноу-хау (типичное для обучения ремесленных подмастерьев), а как нечто такое, что помогает сделать человека лучше, усилить его нравственные и умственные качества. Представление о том, что личность социально высокого уровня должна быть «хорошо образованной» и «культурно развитой», в ходе истории стало основным образом мысли людей Запада, и оно объясняет, почему представители низших классов обычно считают образование «социальным лифтом» для своих детей – не только потому, что надеются на него как на условие получения лучшей работы, но и потому, что владение бóльшим знанием рассматривается как признак социального превосходства. Если мы поймем это, мы поймем также, почему люди и семейства высокого социального уровня – принцы, короли, правительства – столетиями «покровительствовали» поэтам, музыкантам, художникам, поддерживали литературу, изящные искусства, чистую науку без какой-либо конкретной «отдачи». В этом образе действий (часто называемым «меценатством» по имени римского вельможи Мецената, друга императора Августа, покровительствовавшего поэтам и художникам) выражалась бескорыстная оценка тех видов общественной деятельности, которые могли принести лишь косвенную «честь» или «гордость» поддерживающим их лицам или институтам, в то время как их «продукция» оставалась непреходящим культурным наследием человечества.

Но когда обучение постепенно социально институционализировалось, особенно с созданием современных университетов, большинство людей, деятельность которых состояла в передаче, создании и распространении знания, стали профессионалами этой деятельности, т.е. университетскими профессорами, зарабатывавшими на жизнь деятельностью, организованной в соответствии с системой правил и карьер. Эти институции надо было поддерживать значительными суммами денег, выделяемых обществом (из государственных или же частных источников), и в этом смысле они служат примером экономики знаний в первом из рассмотренных выше смыслов, т.е. экономики, поддерживаемой знаниями. Это знание, однако, рассматривается как чистое и незаинтересованное знание: практически или технологически ориентированное знание специально и мощно поддерживалось, но не в университетах, а в организациях, называемых «политехническими» или «технологическими» институтами. И лишь позднее, во второй половине XIX века, знание, производимое в лабораториях и институтах продвинутых университетов начало питать технические приложения естественных наук, однако самым впечатляющим выходом экономически поддерживаемых университетских институций стал бурный прогресс таких дисциплин, как историография, археология, философия, литературоведение, филология, социология, этнология, лингвистика, в которых, как выяснилось, возможно подлинное научное исследование, могут быть получены подлинно научные результаты, могут быть введены высокие стандарты специализации и строгости, причем без каких-либо ожиданий получить от культивирования этого знания какое бы то ни было вознаграждение, кроме совершенствования самого знания.

Мы привели здесь этот очень краткий очерк, чтобы показать на одном простом примере, как большой класс людей, посвящавших себя получению, передаче и распространению знания, превратился в большой класс профессионалов, зарабатывающих на жизнь такой деятельностью, которая в силу этого может называться их работой в самом общем смысле. А это в свою очередь может дать историческое оправдание понятию «работника знаний», уже рассматривавшегося выше. Если мы примем во внимание другие аспекты порождения и распространения знаний, такие как обширная область публикации книг и журналов (это особенно касается областей, не включаемых в университетские структуры, таких как сочинение стихов, романов, эссе), то увидим, что у этих видов знания тоже есть очень значительный рынок, несмотря на их «бесполезность» для любого экономического использования.

(d) Понятие «прикладного знания»

Огромная важность знаний для экономики станет, однако, еще очевидней, если обратить внимание на знание, ориентированное на экономически полезные приложения в виде продуктов или услуг или в виде интеллектуальных инструментов для управления экономикой в общем смысле. Эта практика, как мы видели, имела место и в прошлой истории Запада, но она стала господствующей в том, что можно назвать «технологическим веком» западной экономики и, в частности, она лежит в основе идеи экономики, основанной на знаниях. В последние два столетия она приобрела все возрастающее ускорение и может считаться руководящей линией для рассмотрения стандартного (хотя и несколько грубого) разделения экономической истории нашей цивилизации. В этой эволюции «доиндустриальная» эра характеризовалась сельскохозяйственной экономикой, в которой основным источником продуктов и богатства был аграрный сектор; затем, в конце XVIII в., началась «индустриальная» эра, которую характеризовала индустриальная экономика, ядром которой был промышленный сектор и которая породила (в конце XX в.) экономику массового производства, характерной чертой которой было бурное развитие сектора обслуживания. Этот период часто называют «постиндустриальным», поскольку заводы уже не кажутся двигателем экономики, и, особенно в популярной литературе, приход этой экономики истолковывался как конец «индустриального общества». Это, однако, было ошибкой, поскольку технологию нельзя отождествлять с созданием машин, и упадок «мифа о машине» (используя знаменитое выражение Мэмфорда) вовсе не означал распада технологической сети, окружающей нашу жизнь, а скорее ее усиление, связанное с гораздо более тонкой и всепроникающей технологией, которая, так сказать, «манипулирует» нашими идеями, образом мыслей, предпочтениями, социальными институтами, опираясь на технологию другого рода – технологию информации и коммуникации. Осознание этой эпохальной перемены привело к понятию экономики знаний, начавшейся в конце XX в., в которой двигателем является так наз. «человеческий капитал», т.е. наличие людей, одаренных креативным мышлением, умственными способностями и навыками понимания, использования, манипулирования и создания абстрактных моделей и формальных процедур, которые могут затем быть переведены в программное обеспечение и прилагаться в конкретных секторах благодаря более развитым вычислительным машинам. Не будет неуместным называть совокупность этих черт «знанием», чтобы подчеркнуть отличие их от усовершенствования материальных артефактов. Правда, конечным выходом этого должно быть обнаружение какой-то технической инновации, делающей определенные продукты или процессы более конкурентоспособными на мировом рынке, на котором функционирует современная экономика. Чтобы победить, или просто выжить в такой глобализованной экономике, общество должно вкладывать деньги в образование – не вообще, а в специфический род образования, т.е. в проекты исследования и разработки, в точно ориентированные программы в университетах и лабораториях, где работает или готовится нового рода «специализированная рабочая сила». В отличие от специализированной рабочей силы традиционной индустриальной эры, от этой новой рабочей силы не требуется умений ручного труда или точности в выполнении физических действий, но она должна быть компьютерно грамотной, натренированной в обработке данных, в использовании и придумывании алгоритмов, в нахождении подходящих симуляций. Однако этого недостаточно: чтобы проложить путь к конкретной нужной инновации, необходимо использовать умения компьютерных специалистов, математиков, инженеров, специалистов в области естественных наук, а все это, опять-таки, – огромный объем знаний, необходимых для подпитки экономики на этой последней стадии ее развития.

(e) Современное положение

Изложенные выше соображения позволяют понять ту настойчивость в продвижении ИКТ, которую мы обнаружили, например, в документах Лиссабона и Санто-Доминго и которая подчеркивается, например (чтобы привести еще один существенный пример) в документах Мирового банка, посвященных «Знанию для развития». Эта настойчивость «внешнему» наблюдателю кажется односторонней и преувеличенной, но если взглянуть на этот вопрос с более общей точки зрения, то можно увидеть, что это всего лишь пример, в современном мире, исторически постоянного факта: в каждом обществе в определенное время есть обычно определенный сектор знания, который питает самый важный сектор экономического роста (вспомним, например, связь между высоким уровнем развития химической науки в академических учреждениях и первостепенной ролью химической промышленности в экономическом росте Германии в конце 1800-х и начале 1900-х гг.). Сегодня по причинам, адекватно анализируемым и обсуждаемым в специальной литературе, технологии, связанные с обработкой и передачей информации, все более и более явно выступают как хребет экономического роста, так что вполне логично, что спонтанно возникает большой спрос на знания в этом секторе – спрос, касающийся не всех дисциплин, а только ограниченного круга дисциплин, и даже некоторых ограниченных и специализированных подразделов этих дисциплин. Остается, однако, открытым вопрос: «Оправдано ли то, что мы сегодня минимизируем поддержку производства и передачи экономически непродуктивных видов знания?» Мы видели, что эта часть знания в нашей традиции всегда считалась очень ценной. Что, это знание сегодня уже не имеет ценности? Или дигитализованное знание может его «заменить»? Постепенно мы обратимся к этим вопросам.

Было бы малоинтересно описывать ту четко выделенную, но по существу ограниченную область теоретических и прикладных дисциплин, особенно потому, что, с одной стороны, перечни этих дисциплин явно или неявно имеются в специальной литературе, но, с другой стороны, они могут сильно меняться в зависимости от критериев классификации экономик знания (совершенно очевидное следствие достаточно нечеткого определения экономики знаний, на что мы уже указывали). Однако кое-что интересное можно извлечь из размышлений о том, какого рода знание, как можно ожидать, будет представлять интерес для экономики знаний, и к этому у нас уже есть несколько ключей в характеристиках современного общества знания, о которых мы уже упоминали. Все они делают упор на ИКТ и вообще на «дигитализацию» и компьютеризацию процессов самого разного типа. Знание, которое они ценят, это, с одной стороны, дигитализуемое знание, а с другой стороны – знание о наилучшем способе дигитализации знания. Уже на этой стадии у нас есть несколько идей: центральная проблема – представление знания посредством цифровых устройств, откуда вытекает проблема хранения, поиска, передачи, использования этого знания почти автоматическим образом, либо путем «консультации» с компьютерами, либо воплощая это знание путем соответствующего моделирования в определенном производственном процессе. Короче говоря, идею экономики знания можно, с хорошим приближением, перевести в проект экономики, опирающейся на системы, основанные на знаниях, а это нельзя считать совершенно неисследованной областью. Краткий обзор ее может дать полезные элементы для нашего обсуждения.