Человек как творец культуры

РАЗДЕЛ ВТОРОЙ

СТРОЕНИЕ И ФУНКЦИОНИРОВАНИЕ КУЛЬТУРЫ

Глава 6

ЧЕЛОВЕК КАК ТВОРЕЦ КУЛЬТУРЫ

Итак, исходный пункт формирования культуры — и логически, и исторически — человек. Необходимо поэтому вы­яснить, какими качествами он должен обладать для того, чтобы осуществить эту культурологическую функцию, чтобы быть способным творить культуру?

Как явствует из всего вышеизложенного, такими качест­вами являются способности человека быть субъектом дея­тельности, т. е. подняться от тех форм жизнеобеспечивающей активности, которые свойственны его животным пред­кам, к недоступным им, специфически человеческим формам деятельности. Но что это конкретно означает — быть субъек­том деятельности?

Ответ на этот вопрос имеет ключевое значение для фило­софской культурологии, как, в сущности, для всех отраслей философского умозрения, ибо сами понятия "субъект" и "объект" являются главными и специфическими философски­ми категориями, а проблема субъектно-объектных отноше­ний — центральной проблемой философии, а отнюдь не вопрос о познаваемости мира, как утверждали советские философы, перенося на философию в целом сущность одного из ее разделов — теории познания. Между тем гносеологи­ческая редукция проблемы субъектно-объектных отношений вызывает нередко своего рода реакцию — отрицание необхо­димости современного — "постмодернистского" — философ­ского мышления вообще различать субъективное и объектив­ное. Оказывается, однако, что их неразличение ведет к само­ликвидации философии как таковой, к ее превращению в полухудожественную — или даже высокохудожественную, что не меняет дела — публицистику, в конечном счете — в подлежит потреблению, порабощению, изменению, что долж­но служить коллективному субъекту, — родоплеменной об­щности вместе с ее тотемом.

Культура как специфически человеческий способ сущест­вования и имела в исторической своей основе деятельность людей как становящуюся систему отношений "субъект— объект—другой субъект", точнее — "другие субъекты", пото­му что "субъект", будучи по определению существом, наде­ленным свободой целеполагания и выбора средств достиже­ния своих целей, уникален, единственен в своем роде, отли­чаясь от всех других субъектов (идет ли речь об индиви­дуальном субъекте — личности, о коллективном субъекте — например, нации, или о квазисубъекте — мифологическом или художественном персонаже), тогда как позиция объекта приравнивает данный предмет — идет ли речь о вещи, животном, человеке, даже моем собственном "Я", когда в такое положение ставит его мое другое, субъектное "Я", — к другим однородным предметам, т. е. обезличивает его. Так обезличивает предмет его называние, ибо каждое слово яв­ляется обобщением, оно именует не единичный предмет во всем его своеобразии, а род предметов — "стол", "бег", "красный", "мыслить" и т. д. и т. п.

Рождаясь, таким образом, в социальной, надбиологической практике, субъектно-объектное и межсубъектное отно­шения охватывают всю сферу человеческой деятельности, во всем многообразии ее видов и форм — духовных и художе­ственных, индивидуальных и коллективных, реальных и воображаемых. Это значит, что в философском осмыслении культура возникает постольку, поскольку человек становит­ся деятельным существом — Homo agens, которое не при­спосабливается к среде обитания, а приспосабливает ее к себе. Но тем самым Homo agens оказывается и Homo creator — существом творящим, ибо ни одно состояние среды не способно его удовлетворить, он постоянно дополняет, обога­щает, развивает, изменяет не только данное природой, но уже созданное им самим, его предками и современниками.

В этом смысле можно понять тех философов, которые определяют сущность культуры через творческую способ­ность человека; и все же такое толкование культуры таит в себе явную односторонность, ибо человеческая деятельность необходимо соединяет начала творческое и репродукционное, креативное и традиционалистское. Во всяком случае, спо­собность деятельности во всех ее проявлениях должна проис­текать из неких присущих ему, человеку, качеств — культура делает реальным то, что в человеке находится в потенци­альном состоянии. Вслед за К. Марксом назовем этот ан­самбль качеств "сущностными силами" человека.

Речь должна идти здесь о таком "пучке" мотиваторов и реализаторов поведения, которые не даны человеку биологи­чески, которые выработались в многотысячелетнем процессе очеловечивания животного предка людей и которые распола­гаются иерархически на трех уровнях:

потребностей человека — пускового механизма любой деятельности;

способностей, позволяющих удовлетворять и развивать потребности;

умений превращать эти способности в реальные поступки.

Эта цепочка "потребности—способности—умения" фикси­рует механизмы, необходимые и достаточные для порожде­ния деятельности, выявляя структуру того деятельностного механизма, который является прерогативой человека, выде­ляет его в животном мире и обеспечивает ему истинно чело­веческое существование. Человек тем более развит как чело­век, чем богаче круг его потребностей, способностей и уме­ний. Но каков же конкретно "набор" тех потребностей, тех способностей и тех умений, которые необходимы и достаточ­ны для порождения культуры?

2.

Внегенетические или культурные потребности человека формируются исторически, в процессе антропогенеза, и у каждого индивида на протяжении всей истории человечества образуются в ходе его биографии, его культурно-деятельностного онтогенеза. Эти потребности должны охватить нужды людей в том, без чего невозможен человеческий образ жизни. Это прежде всего нужда в новой искусственной среде, во "второй природе", содержащей недостающее человеку в "первой природе", заполняющей вырванную людьми у природы и обживаемую ими экологическую нишу. Эти потребности (их можно было бы символически определить известной антитезой К. Леви-Стросса — потребность в "вареном", вы­тесняющая нужду в "сыром") становятся все более широкими в истории культуры и все более разносторонними; нет смысла пытаться их перечислить и описать, достаточно подчеркнуть, что они являются культурными, потому что не врождены ни индивиду, ни роду человеческому, они благоприобретаются ими в ходе истории всего вида и биографии каждого инди­вида.

Но именно потому, что "вторую природу" люди должны сами и целенаправленно создавать, создание это предполагает другую культурную потребность — в знаниях, опосредующих предметное творчество. Получение знания — не способ удов­летворения любопытства или модификация "исследователь­ского инстинкта" животных, знание необходимо человеку именно потому, что врожденные инстинкты не могут обеспе­чить его генетически незапрограммированные действия. Со­зидание нуждается в опосредующем его и благоприобретен­ном знании — знании свойств той реальности, с которой имеет дело практическое умение, знании инвариантных, повторяющихся качеств, скрывающихся в многообразных по облику предметах, знании связей сущности и явления, при­чины и следствия, содержания и формы — таково условие успешного творчества. По сути дела на этом уровне обыден­ной жизни, в которой знание опосредует созидание, зарож­дается хорошо известное всем нам по высокому уровню развития культуры диалектическое взаимодействие теории и практики — практике необходима помощь научной тео­рии, которая опосредует эффективность и непрерывное совер­шенствование практики.

Оказывается, однако, что недостаточно иметь знания для опосредования практических действий — от знания к его воплощению нет прямого пути: человек может многое и хорошо знать, но никак не реализовать эти знания, а тогда, когда он их реализует, результаты его практических дейст­вий могут быть существенно различными, в зависимости от целей, преследуемых этими действиями; вместе с тем, одни и те же знания и умения могут служить добру и злу, прогрессу и реакции, возвышению человека и его унижению, объединению и разобщению людей, свободе личности и пора­бощению человека человеком. Это значит, что наряду со знаниями людям нужны вырабатываемые в их жизни цен­ностные ориентиры. — именно вырабатываемые, так как врожденных ему инстинктов недостаточно для того, чтобы мотивировать широкий круг генетически непрограммируе­мых действий.

Так выделяется третья сущностная потребность челове­ка — потребность в ценностях. Следует, видимо, уточнить, в связи с широким распространением вульгаризированных представлений о ценностях, отождествляемых с носителями ценностей — вещами, произведениями искусства, драгоценностями, что философское понимание ценности в отличие от общежитейского, торгового, бухгалтерского, финансово-эко­номического трактует ее не как некий предмет, а как значе­ние предмета для человека как субъекта. Система таких значений и становится необходимой ему культурной силой, диалектически взаимосвязанной и взаимодействующей с его потребностями в творимых им предметах и служащих этому знаниях.

Но и этого мало — претворение знаний в созидание," направляемое ценностями, нуждается еще в одном опосреду­ющем звене — в проекте результата совершаемого практи­ческого действия, в "модели потребного будущего", как на­зывал это Н. Бернштейн. Ибо, по известному замечанию К. Маркса, даже самый плохой архитектор отличается от наилучшей пчелы тем, что, прежде чем построить здание, он выстраивает его в своей голове; это значит, что результат деятельности человека возникает идеально прежде, чем он будет существовать реально. Следовательно, потребность в предвосхищающих действие моделях, в образах созидаемого, предваряющих его появление, в идеалах, которые должны превратиться в реальность, короче — в проектах того, что должно быть создано на основе знаний и под направляющим руководством ценностей, есть еще один компонент в ансамбле потребностей, образующих сущностные силы человека.

В этом анализе я вынужден был временно отвлечься от того чрезвычайно важного обстоятельства, что человеческая жизнь и деятельность по природе своей коллективны и потому предполагают взаимодействие между участниками данных процессов. Начиная с воспроизводства рода и воспи­тания потомства, включая все формы совместной производ­ственной деятельности и кончая игрой, человек действует во взаимосвязях с другими людьми. Деятельность эта коллек­тивна и в тех случаях, когда она непосредственно осущест­вляется индивидом в одиночку — скажем, ученым, конструк­тором, писателем, ибо его действия опосредованы действиями других людей, предшествующими и последующими. Следо­вательно, так или иначе, но человек испытывает нужду в себе подобных как соучастниках единых материально-практичес­ких, практически-духовных и чисто духовных действий.

Так вырисовывается еще один компонент ансамбля по­требностей в системе человеческих сущностных сил — по­требность в другом человеке как соучастнике моего бытия. Потому в современной западной философии сложилось на­правление, основоположником которого был Л. Фейербах и

своего рода "интеллектуально-поэтическую исповедь, по­скольку именно и только в этой сфере духовной жизни человека снимается различие субъективного и объективного, теоретическому же дискурсу оно имманентно, и философ­ское умозрение не способно от него освободиться, не отрека­ясь от своей теоретической природы и не становясь своим инобытием — лирико-художественным самовыражением личности.

Раздвоение сущего на объект и субъект является по своему происхождению — в филогенезе,.а затем всякий раз и в онтогенезе — практическим расчленением основных участ­ников процесса деятельности — действующего лица и пред­метов, на которые его активность направлена и которые она порождает в результате производимых им манипуляций. Такого расчленения не знает поведение животного в силу инстинктивности совершаемых им действий, не позволяю­щих ему ни практически, ни психологически отделять себя от предмета своих операций — растения, другого животного, камня, воды, вещи. Человек же оказывается изначально в ситуации внеинстинктивного поведения, предполагающего необходимость определения своей тактики по отношению в растению, животному, камню, реке, небу, другому человеку, осознания цели, средств и способов действия. А это требует различения самого себя как деятеля, обладающего правом и свободой выбора подлежащего свершению действия, и пред­мета, на который действие это направлено для удовлетворе­ния моей потребности, исполнения моей цели, решения по­ставленной мною перед собой задачи; но тем самым, посколь­ку моя деятельность протекает не в одиночестве, а сопряга­ется так или иначе с действиями мне подобных соучастников, соратников, партнеров, постольку я должен отличать их как однородных мне — столь же самодеятельных, свободных в своем выборе и целеполагании, самосознательности и интен-циональности, активных существ — от предметов наших общих усилий и действий. Так в процессе антропо-социокуль-турогенеза, в далекой первобытности люди учились в своих совместных охотничьих, военных, ремесленных действиях различать: а) свою субъектность — не субъективность, которая уже производна, а именно субъектность — как исходную для практической деятельности человека пози­цию; б) субъектностъ Другого — со-брата, со-трудника, со­ратника, со-общника, со-племенника, со-родича, а также, что было еще более важно, верховного "супер-субъекта" — добро­го и злого духа, бога; в) объектное бытие всего того, что которое часто называют "туизмом" (от английского "two" — "два"), ибо исходным понятием философского анализа бытия здесь положено не "Я" Р. Декарта и И. Фихте, а пара "Я—Ты"; именно так — "Я и Ты" — названа одна из книг представителя этого направления М. Бубера.

Теперь хочу обратить внимание на то, что все выявленные выше сущностные потребности человека служат "пусковыми пружинами" для таких действий, которые организуют прак-' тическую в самом широком смысле этого слова жизнь людей. Вместе с тем, как показывает история мировой культуры, человечеству необходимо дополнение его реальной практи­ческой жизни жизнью воображаемой, иллюзорной, потому что таким образом он обретает способность бесконечно раз­двигать границы своего жизненного опыта опытом вообра­жаемой жизни в мифологической, а затем в художественной реальности. О том, что речь здесь идет о такой потребности, которая принадлежит к сущностным силам человека, свиде­тельствует тот факт, что "миры" мифологических образов рождаются в глубочайшей древности, по сути дела вместе с человеком, с обществом, с культурой, и, превращаясь в художественные "миры", сохраняются на всех последующих ступенях истории человечества и у всех населяющих Землю народов; значит, человечество не может обходиться без тако­го "удвоения" своего реального бытия воображаемым, иллю­зорным квазибытием. Нельзя не учесть здесь и того, что животные начисто лишены подобной потребности и способ­ности, не имея даже зачатков художественно-образной дея­тельности или мифологического сознания (очевидно, что пение птиц и их пляски не имеют ничего общего с музыкой и танцем, что это лишь внешнее сходство поведения, в одном случае — у животных — мотивированного физиологией, потребностями организации сексуальных отношений, и по­тому инстинктивного и стереотипного, а в другом — у чело­века — инициированного духовными потребностями, генети­чески не запрограммированного и потому бесконечно измен­чивого по своим формам). Если игровое поведение свойствен­но уже животным, то опять-таки в пределах, биологически полезных для рода действий особи, тогда как игры детей являются лишь в небольшой степени физическими действия­ми, тренирующими тело, в основном же своем массиве это так называемые "ролевые игры" и "изобразительные игры" (ибо и рисование является для ребенка игрой), в которых они конструируют удваивающую мир иллюзорную реальность — такую, в которой воплощаются в нерасторжимом единстве их умения, знания, ценности, идеалы и с помощью которой они связывают себя с другими людьми — и реальными детьми, соучастниками игрового действа, и воображаемыми персона­жами сочиняемого мира художественных образов (или мифо­логических образов, если речь идет о детстве человечества, а не отдельного человека). Хорошо известно, что так же, как нет ни одного народа, не сотворившего для себя мифов и лишенного искусства, так нет нормального ребенка, детство которого не было бы заполнено художественными играми, актерскими и рисовальными, танцевальными и поэтически-музыкальными.

Таковы основания, заставляющие нас включить в ан­самбль внебиологических, культурных потребностей челове­ка, потребность в образах, удваивающих реальность.

Теперь их анализ на потребностном уровне можно считать завершенным. Зафиксируем его результат в наглядной схеме (см. схему 8):

Тут не может не возникнуть вопрос — а отвечает ли данная структура потребностей столь важному для системного ана­лиза критерию необходимости и достаточности. Ответ на него кроется в структуре человеческой деятельности, рас­смотренной в контексте системы субъектно-объектных отно­шений.

Культура, которую несет в себе человек, выражается, наконец, в совокупности его умений. Именно в них в чистом виде проявляется то, что обретается им прижизненно, ибо никакие человеческие умения, в отличие от умений живот­ного, не являются врожденными, наследуемыми, инстинк­тивными — все они искусственны, благоприобретаемы. Куль­тура выступает здесь как механизм социального наследова­ния, ибо, начиная с раннего детства — и человечества, и личности, — люди получают свои умения в процессе приоб­щения к уже накопленному опыту в ходе обучения то, что уже умеют делать учителя, предки, родители.

Вполне естественно, что структура умений должна отве­чать структуре способностей и потребностей, — ведь умения и нужны для того, чтобы реализовывать способности, пере­водя деятельность из потенциального состояния в актуаль­ное. Соответственно человек должен уметь — и он стремится уметь — изменять мир своей практической деятельностью и обращаться с другими людьми в этом процессе, а для этого — уметь проектировать свои действия и действия партнеров, уметь познавать мир, оценивать его и художественно удваи­вать. Поскольку же в основе способностей лежат врожденные индивиду предрасположенность к наиболее успешному осу­ществлению того или иного вида деятельности, задатки, талант, одаренность, постольку в конкретной осуществляе­мой деятельности умения вступают в диалектическое взаи­модействие со способностями, талантливостью, даже гени­альностью человека: каждая способность благоприятствует развитию необходимых для осуществления умений, а умения позволяют реализовать способность и развивать ее, оттачи­вать, совершенствовать; вместе с тем между способностью и умением могут возникать конфликты, ибо и она, и оно имеют собственные устремления — способность к определенным действиям заключает в себе некий реализационный импульс, внутреннее требование своего действенного осуществления (скажем, музыкальная одаренность, конструкторский талант или природный дар общения побуждает даже неумелого еще ребенка петь, играть на гитаре, изобретать какие-то техни­ческие приспособления, независимо от их осуществимости, искать контакты с другими детьми или взрослыми и легко завязывать с ними дружеские отношения), а умения требуют качественного, мастерского исполнения осуществляемого действия. В результате становится возможным — и это достаточно часто встречается — талантливое, но недостаточ­но умелое выполнение некого действия, а с другой стороны, действие виртуозное, но лишенное той содержательной но­визны, оригинальности, которую порождает талант.